Титусу Войцеховскому в Потужин

Варшава, с [его] 17 апреля 1830. Суббота.

День рождения Папы (См. ком. к письму 15.)

Дражайшая жизнь моя!

Получив от Тебя письмо, я чувствую некоторое облегчение от невыносимой тоски; именно сегодня я в нем крайне нуждался, потому что скучал сильнее, чем когда-либо. — Я бы охотно прогнал отравляющие радость мысли, но я испытываю какое-то блаженство, лелея их; сам не знаю, чего мне недостает, и, может быть, написав это письмо, я стану спокойнее, потому что Ты знаешь, как приятно писать Тебе. — Ты пишешь, что стал опекуном; это рассмешило меня. Ты сообщаешь о каком-то котильоне, и я догадываюсь, что это работа Валерия; Ты упоминаешь, что, может быть, приедешь, — и это меня очень обрадовало, потому что я тоже останусь на Сейм (Последний сейм Королевства Польского открылся 28 мая 1830 г. в присутствии Николая I. В связи с работой сейма в Варшаве значительно оживилась концертная жизнь.). Ты уже, наверно, знаешь из газет, которые, на мое счастье, получаешь, что Сейм открывается 28 мая, стало быть, наши надежды продлятся целый месяц, тем более что «Kurier» извещает о приезде панны Зонтаг (Генриетта Зонтаг (1806—1854) — замечательная немецкая оперная и концертная певица (колоратурное сопрано), соперница А. Каталани; ее муж, граф Росси, был посланником в Петербурге, где она в 1837—1848 гг. часто выступала в салонах.). Дмушевский всё тот же, лжет, устраивает себе различные похождения. Я его встретил вчера, и он сообщил мне отрадную новость, а именно, что помещает в «Kurier» какой-то сонет в мою честь (Сонет «Фридерику Шопену, исполняющему концерт на фортепиано», написанный Леоном Ульрихом, появился в апрельском номере «Pamiętnika dla Plci Pięknej» (1830).). Я просил его, бога ради, не делать этой глупости. «Уже напечатано», — ответил он, услужливо улыбаясь, думая, что я должен радоваться оказанной мне чести. О, медвежья услуга! Теперь те, которых я задел, снова будут иметь возможность поиздеваться надо мной. Что же касается мазурок на мои темы, то купеческая страсть к наживе пересилила (Намек на А. Орловского (см. ком. к письму 54).). Я уже ничего не хочу больше читать, что обо мне пишут, а также слушать, что болтают.

В воскресенье мне хотелось только послушать рассуждения Курп [иньского] о статье в «Gazeta Warsz [awska]», но, как нарочно, я не мог найти его среди многочисленных ученых особ, собравшихся у Минасовича на пасху. Его не было, а из музыкантов со мной там был лишь Эрнеман. — Желая всё же непременно видеть мину, какую он мне состроит, я был у него на пасху, чтобы поздравить его с праздником, но оба раза его не застал. Соливу я видел сегодня. Возможно, что итальянец плут, но он мне показал, какой великолепный ответ на ту статью он написал (nota bene, по-французски и для себя, не с целью опубликовать в какой-нибудь газете), он совершенно справедливо громит их за Эльснера, не называя ни одной фамилии. — В глаза нежен, но это не многого стоит; я тоже вежлив, но вижусь с ним лишь по приглашению и когда это безусловно необходимо. — Был у меня Эрнеман и объявил мне, что первое Allo (Allo — Allegro Концерта e-moll, op. 11.) в новом Концерте лучше; — он пришел ко мне вчера, как раз когда уходил Костусь. Я там был сегодня. Так как сейчас Сейм, то и отъезд в Дрезден откладывается; у них новые планы; последний — чтобы Костусь с проф [ессором] Унив [ерситета] Губе, с которым я ездил в прошлом году, совершил небольшое путешествие по Франции и Италии. У Губе, как он говорил мне недавно, был проект сначала отправиться прямо в Париж и после короткого там пребывания — на зиму в Италию и провести январь в Неаполе, где и я должен был бы с ним встретиться. Костусь сегодня утром отправился к Губе, чтобы познакомиться с ним поближе и расспросить о его планах. Если они и поедут, то лишь в июне, и то к концу месяца. Мои Вариации еще не получены. Магнус (Магнус — варшавский музыкальный издатель.) на прошлой неделе поехал в Вену и должен вернуться в конце этого месяца, надеюсь, что не с пустыми руками. Завтра Волшебная флейта («Волшебная флейта» (1791) — опера В. А. Моцарта.), а послезавтра — концерт одного слепого флейтиста, пана Грюнберга, о котором я Тебе уже писал. Он хотел, чтобы я играл в его концерте. Но у меня была удачная отговорка, что одному я уже отказал — и было бы неудобно давать кому-либо предпочтение. Мальсдорф будет играть у него на виолончели. Со стороны барона это уже много; Шабкевич — на кларнете; я был вчера опять у Жилиньского, который тоже обещал ему петь. Он хотел, чтобы я с ним поехал к Майеровой; знаю, что она сделала бы это для меня и спела бы, но в душе была бы недовольна. Я предпочел поэтому оставить ее в покое и взял на себя лишь продажу некоторого количества билетов. Пани Прушак взяла десять. A propos [кстати], сегодня во время урока, как раз когда под пальцами был Этюд Крамера (Иоганн Крамер (1771 —1858) — немецкий пианист и композитор. Из многочисленных его композиций сохранили свое значение лишь его Этюды ор. 50.), я узнал от пани Прушак, что Ты отправил в Гданьск пшеницу и, может быть, приедешь к нам; я ответил, что о пшенице (хозяйственная новость от пана Шарля) он ничего мне не писал, потому что такие новости не для меня. И хотя мне кажется несколько диким, что Ты возишься с пшеницей, но я всё же этому поверил, потому что знаю, как добросовестно Ты занимаешься тем, за что взялся. Детям было бы очень любопытно прочесть Твои письма, но этому никогда не бывать, потому что я один, — только я один ежедневно читаю их потихоньку про себя. — Поэтому Людвика дуется, тем более что я ей сказал, что в них нет для нее поклона. Завтра русская пасха, но я не буду нигде на разговенье. Никогда еще на праздниках не ел так мало, даже у Прушаков на разговенье в понедельник или воскресенье, уж не помню, где было множество людей и окороков, куличей и т. д., и то не остался обедать. — Намечался большой обед, — кастелян (Кастелян — в королевской Польше должностное лицо, облеченное судебной и военной властью.) Jleвиньский, Альфонс (Альфонс Брандт, товарищ Шопена по Лицею, сын варшавского врача.), Млечки (Вероятно, Млечко с братом.), Дзевановский, который мне показался несносным, они все там были. N. просил меня быть крестным отцом его сына, я не мог ему отказать, тем более что это — желание той несчастной, которая уезжает в Гданьск (См. письмо 40.). Пруская будет моей кумой. Это якобы в секрете от моих родителей, которые будто бы об этом не знают. — А знаешь ли, что на прошлой неделе я собрался поехать к Тебе на неделю, но из этого ничего не вышло, тем более что меня подгоняет работа; надо писать сломя голову (Шопен заканчивал Концерт e-moll, ор. 11.). Если Ты будешь во время Сейма в Варшаве, то наверняка попадешь на мой концерт. У меня такое предчувствие, а если еще и сон увижу, то вполне поверю, потому что часто вижу Тебя во сне. Как часто я обращаю ночь в день, а день в ночь; как часто я живу как во сне и сплю наяву, — но это хуже, чем если бы я спал, потому что продолжаю всё чувствовать и вместо того, чтобы в этом одурении, как во сне, набираться сил, я только мучаюсь и слабею, — люби меня, пожалуйста.

Ф. Шопен.

Родители Тебе сердечно кланяются, раколин [?] и дети, и Живный. —