Войцеху Гжимале в Париж

[Начато] 4 Sep[tembre — сентября] Johnston Castel, в 11 милях от Glasgow [закончено 9 сентября 1848]

Моя дражайшая Жизнь.

Со времени, что я писал Тебе, я побывал в Манчестере (Концерт Шопена (Gala-Concert) в Манчестере состоялся 28 августа 1848 г.; кроме Шопена в нем приняли участие Альбони, Корбари и Сальви; Шопен играл Andante spianato (из op. 22), Скерцо, Ноктюрн, Колыбельную и несколько Этюдов. Оркестром дирижировал Сейморе. Зал вмещал 1200 человек.). Приняли меня очень хорошо, я должен был 3 раза садиться за фортепиано. Прекрасный зал [на] 1200 человек. Я жил в деревне (потому что в городе слишком много дыму); все, кто побогаче, имеют жилища за городом. Я жил у славного Швабе; Ты его, может быть, когда-нибудь видел у Лео? Это один из первых [местных] фабрикантов, ему принадлежит самая высокая в Манчестере [фабричная] труба, которая стоила 5000 фунтов. Он — друг Кобдена (Ричард Кобден (1804—1865) — английский либеральный политический деятель и экономист, один из главных организаторов Лиги против хлебных законов, глашатай идеи свободной торговли (libre échange), за Которую в это время боролась английская буржуазия.) и сам большой 1ibrе-éсhangiste [сторонник свободной торговли]. Еврей, вроде бы протестант, на манер Лео. Его жена необыкновенно добра. Они непременно хотели задержать меня еще, так как на этой неделе туда приезжает Ж. Линд и тоже остановится у них (они с ней очень дружны). За время моего пребывания была там тоже та милая пани Рич, которую Ты видел у меня с панной Стирлинг. У Швабе я видел также брата Лео, который тут занимается торговлей. Этот Швабе знает Альбрехта из Гавра, так что я тотчас же обратился через него к нашему Альбрехту, чтобы он уплатил квартирную плату в Орлеанском сквере и сборщику налогов. Моя жизнь, скажи об этом де Лараку. Спасибо Тебе за милое письмо и за Носаж [евского]. О дикой кошке не думаю, — потому что и cachemire [кашемир] (Легкая ткань из шерсти коз из Кашмира (Северная Индия).) мой мне тяжел. Обними его, скажи, что я сейчас же примерю, как только буду в силах это сделать. Нет, серьезно, я, может быть, примерю, когда станет холодно! Ты мне прислал хорошее письмо от княгини Марцелины. Она спрашивает, нахожусь ли я еще в Лондоне и просит дать ей об этом знать в Остенде poste restante [до востребования]. Если бы я был покрепче, тотчас же поехал бы ей ответить. Другое письмо было от Кристина Островского, который справляется о драме Мицкевича; она была некогда у п[ани] Санд, и та отдала ее в редакцию de la «Revue Indépendante» (Речь идет о переводе драмы А. Мицкевича «Барские конфедераты» (см. письмо 386); К. Островский, видимо, не знал о разрыве Шопена с Жорж Санд.). Там был большой беспорядок. Пернэ (Эмиль Пернэ и Фердинанд Франсуа — издатели «La Revue Indépendante».), один из преемников, умер, а другой — Франсуа — сваливает на Пернэ, потому что не знает, куда она делась. А Островский, чудак, спрашивает меня, когда всё это было? и не сохранилась ли случайно копия, и где сейчас п[ани] Санд, чтобы он мог с ней встретиться!!! Я знаю, что эту драму уже раз искали — и не нашли. На такие письма, как Остр [овского], я не буду отвечать, и так как я Тебе всё равно сообщаю их содержание, то прошу Тебя, лучше вскрывай их и присылай только нужные.

Я здесь у супругов Устон. Она — сестра моих шотландок. Замок очень красивый и богатый, содержится на широкую ногу. Я здесь пробуду с неделю, а потом поеду к леди Мюри в край еще более красивый, где тоже пробуду с неделю. Может быть, буду играть в Эдинбурге и ради этого останусь в Шотландии до octobre [октября]. Пожалуйста, адресуй теперь Твои письма:

à Mr le Docteur Lishinski Warriston Crescent Edinbourgh-Scotland

Лыщиньский — поляк, доктор-гомеопат в Эдинбурге; удачно женился здесь, живет себе преспокойно и стал настоящим англичанином. Он будет знать, куда мне переслать.

Это письмо, начатое вчера, я кончаю сегодня, но погода переменилась и на дворе скверно, и я зол, и мне грустно, и люди докучают мне своими чрезмерными заботами. И передохнуть не могу и работать не могу. Чувствую себя одиноким, одиноким, одиноким, хотя и окружен [людьми]. [Следует семь тщательно зачеркнутых строк]. Но зачем надоедать Тебе своими иеремиадами [жалобами]! У Тебя самого огорчении по уши. Я должен был бы развеселить Тебя своим письмом. Если бы я был в настроении, то описал бы одну шотландку, 13-ю кузину Марии Стюарт (sic! [именно так!] муж, которого зовут иначе, чем жену, сообщил мне об этом совершенно серьезно). Тут только и есть, что кузены и кузины знатных фамилий и знатных имен, о которых на континенте никто и не слыхал. Весь разговор всегда генеалогический; похоже на Евангелие: тот родил этого, а этот того, и тот еще кого-то, и так две страницы вплоть до господа Иисуса.

Мне устраивают в Глазго концерт. Не знаю, что из этого выйдет. Они тут очень милы, добры, крайне внимательны по отношению ко мне. Здесь много разных Ladys [леди], старых, 70- и 80- [летних] лордов, а молодежи нет совсем — все на охоте. Выйти нельзя — так как уже несколько дней дождь и непогода. Не знаю, как будет с моей поездкой в Страхар (к леди Мюри); нужно переплыть Loch Long (одно из красивейших здешних озер), объехать восточное побережье Шотландии; но это всего лишь в 4 часах отсюда.

Сегодня 9-е. Посылаю Тебе мое старое письмо от 4 sept[embre — сентября]. Прости мне мои каракули; Ты знаешь, какая для меня мука писать: перо жжет мне пальцы, волосы падают мне на глаза, и мне не удается написать того, что хотел бы, а только тысячу ненужных вещей.

Ни Соль, ни де Розьерке я не писал. Напишу, когда буду в менее расстроенном состоянии. Обнимаю Тебя.

Твой до смерти Ш.

Пиши, и да хранит Тебя бог.

Пани Этьен передай привет и скажи, что я ее не забуду.

Я забыл написать Тебе, что со времени моего последнего письма со мной случилось удивительное происшествие, к счастью, не имевшее последствий, а оно могло бы мне стоить жизни. Ехали мы к соседям на побережье. Экипаж, в котором я ехал, был un coupé [двухместная карета], запряженная двумя прекрасными молодыми породистыми английскими лошадьми. Одна лошадь начала танцевать, запутала ногу, начала брыкаться, другая тоже; понесли sur une pente [на спуске] в парке, вожжи порвались, кучер упал с козел (расшибся ужасно). Карета, кидаемая от дерева к дереву, наполовину разбита; мы полетели бы в пропасть... если бы не дерево, которое задержало карету. Одна лошадь оторвалась и бешено помчалась, а другая упала, придавленная каретой. Ветви поразбивали окна. К счастью, со мной ничего не случилось, только небольшие ушибы на ногах от толчков. Слуга ловко выскочил, и только карета разбита и лошади ранены. Люди, которые видели это издали, кричали, что двоих убило, потому что видели, как один сброшен, а другой падал на землю, Прежде чем лошади шевельнулись, мне удалось выйти из кареты, и я остался невредим; никто из свидетелей и никто из нас, кто находился в ней, так и не понимает, как это мы не разбились вдребезги. Мне вспомнился берлинский посол (Эманюэль (Имеется в виду Эманюэль Араго.)) в Пиренеях; его тоже так трепали лошади.