Камиллу Плейелю в Париж

Дражайший Друг.

Перед моим отъездом в Шотландию, где я собираюсь спокойно — (если это возможно) провести несколько недель, — я написал Вам маленькое письмецо из Лондона, посылая Вам 80 фунтов стерлингов, которые я получил от леди Троттер за Ваше фортепиано. Господин де Маньковский, который изъявил согласие и взял на себя труд передать Вам эту сумму, очень любезный молодой человек, обожающий музыку — друг Козьмяна; надеюсь, что ему удалось повидаться с Вами. Я был бы очень рад услышать от него о Вас и узнать, как Вы поживаете.

Что касается меня, то я задыхаюсь в этой прекрасной Шотландии — на новом месте. Окруженный великолепным парком — с вековыми деревьями,

— (Гептонкур, где ты?)

(Гептонкур — дворец в Лондоне; Шопен вспоминает о своем первом пребывании в Англии в 1837 г. совместно с К. Плейелем.)

замок, в котором я живу, это древняя усадьба, где Джон Нокс (Джон Нокс (ок. 1505—1572) — знаменитый шотландский церковный реформатор, богослов и проповедник, один из главных деятелей Реформации XVI в., основатель пресвитерианской церкви в Шотландии; был близок к Кальвину.), шотландский реформатор, совершил свою первую тайную вечерю (Вечеря — протестантское богослужение.). Стены здесь 8 футов толщины — бесконечные коридоры, увешанные старинными портретами предков, каждый более почернелый и более шотландский, чем другие — всё тут есть — есть даже привидение, какой-то красный «колпак». Я предполагаю, так как оно последнее время не показывается, что оно после всего того, что произошло на континенте, занято переменой головного убора, чтобы не стыдиться сходства с вашими злыми духами.

Если бы Ваши красные «колпаки» (Намек на красную фригийскую шапку французских революционеров.) могли переменить свой дух! — Надеюсь, что Вашу деревню они не навещают — что она прекрасна и что Вы там находите отдых после Ваших парижских переживаний.

Дай Вам бог счастья. — Сохраните ко мне дружбу — а я Вас люблю всегда, всегда.

Сердечно Вам преданный Ф. Шопен.

Мой теперешний адрес:

У лорда Торпхичена Calder House

Mid-Calder — Шотландия — а после 25 [сего] месяца у Бродвуда,

33, Great Putney Street, Golden Squ[are]

15 августа 1848

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке.

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ЛОНДОН

Calder House, Mid-Calder, Шотландия (12 миль от Эдинбурга,

если это Тебе может доставить удовольствие)

18 Août [августа] 1848

Моя Жизнь.

Если бы я был здоров, то поехал бы завтра в Лондон (Юльян Фонтана в это время находился в Лондоне проездом.), чтобы обнять Тебя. Может быть, мы не так-то уж скоро увидимся. Мы старые цимбалы (Цимбалы — струнный ударный музыкальный инструмент; здесь также возможна игра слов: по-польски cymbal — олух, дурень.), на которых время и обстоятельства разыгрывали свои злополучные трели. Да, старые цимбалы, хотя Ты и будешь отмахиваться от такой компании. Впрочем, это не отнимает ни красоты, ни благородства: la table d’harmonie [дека] превосходна, только струны пооборвались, да некоторые колки повыскакивали. Беда лишь в том, что мы — работы славного скрипичного мастера, какого-нибудь Страдивария sui generis [своего рода], которого уже нет на свете, чтобы починить нас. Мы не умеем издавать новых звуков под неловкими руками и душим в себе всё то, чего за отсутствием мастера никто уже не извлечет из нас. Я уже еле дышу: je suis tout prêt à crever [я уже почти издыхаю], а Ты, наверное, лысеешь и постоишь еще над моим надгробным камнем, как те наши вербы, помнишь? — что показывают свою голую макушку. Не знаю, почему мне сейчас вспомнился покойный Ясь (Ян Матушиньский.), и Антек (Антоний Водзиньский.), а Витвицкий, а Собаньский! Те, с которыми я был в наиболее полной гармонии, тоже для меня умерли: даже Эннике, наш лучший настройщик, утопился. Итак, нет уже для меня на свете по моему вкусу хорошо настроенного фортеп [иано]. Моос умер, и никто уже не сделает мне такой удобной обуви. Пусть еще четверо или пятеро пойдут к вратам св. Петра (То есть умрут.) и вся лучшая часть моей жизни отправится ad patres [к праотцам]. Мои милые, и Мама, и Сестры, слава б[огу], живы, но холера! Титус (Титус Войцеховский.), честная душа, тоже! Ты причисляешься еще, как видишь, к моим самым старым воспоминаниям, а я к Твоим, хотя Ты, кажется, моложе (как будто сейчас имеет значение, кто из нас двумя часами старше!). Уверяю, что я охотно согласился бы быть даже гораздо моложе Тебя, лишь бы обнять Тебя во время моего переезда. Непонятно, как Тебя не унесла желтая лихорадка, а меня желтуха: нам ведь обоим угрожали эти желтки. Я пишу Тебе глупости, потому что ничего разумного у меня нет в голове. Прозябаю, терпеливо дожидаюсь зимы. Мечтаю то о доме, то о Риме, то о счастье, то о горе. Никто теперь не играет по моему вкусу, а я стал таким снисходительным, что мог бы с удовольствием слушать Ораторию Совиньского и не умереть при этом. Мне вспоминается живописец Норблин (Известный польский живописец Ян Петр Норблин — отец виолончелиста Норблина.), который рассказывал, как один известный художник в Риме увидел работу другого художника и ему стало так неприятно, что он... умер. Что у меня осталось, так это большой нос и невыработанный 4-й палец. Будешь негодяем, если ни слова мне не ответишь на это мое нынешнее épître [послание]. Нехорошее время Ты выбрал для своего путешествия. — Да ведет Тебя бог Отцов. — Будь счастлив! Я думаю, Ты хорошо сделал, что обосновался в Нью-Йорке, а не в Гаване. Если увидишь Эмерсона (Раф Уолдо Эмерсон (1803—1882) — известный американский философ, публицист и поэт.), Вашего знаменитого философа, напомни ему обо мне. Герберга обними, а себя поцелуй и не кривись.