2018-03-09
97
В «Чтениях о Богочеловечестве» дается формула: Христос — это Логос и София. Соловьев как платоник приписал Христу двуединство Ума и Софии, он также истолковал Софию как основу жизни Св. Троицы:
У ап. Павла сказано иначе: Христос есть «Божья сила и Божья премудрость» (1 Кор), а все, что было предвозвещено о Софии-Премудрости в Ветхом Завете (Притч), — это прообразы того, что явлено в полной мере во Христе.
Опыт встреч с некоей неземной «дамой», который он с доверием описал в стихах «Три свидания» и «Das Ewig-Weibliche» (нем. «Вечно-Женственное»). Есть основания сближать образ этой «дамы», как его описал Соловьев, с древними гностическими трактовками Софии у Симона Волхва, офитов (нахашенов) и Валентина. Например, выше отмечено, что, согласно Соловьев, Логос воплощается и спасает падшую «мировую душу», т.е. земную Софию, а это — одна из любимых тем древних гностиков первых веков. Но у Соловьева есть нечто свое: София должна царствовать над всем мирозданием, вести его по путям восхождения, быть ему «богиней».
Влюбленный мужчина соединяется, согласно Соловьеву, с Софией, что и определяет «единую и неизменную мистическую основу истинного любовного процесса». «Низшее», как он говорил, земное «существо женской формы» не должно быть для мужчины субъектом самых серьезных обязательств: «Его единственное значение для любящего может быть и преходящим».
Соловьев решительно отверг всякие домыслы своих оппонентов о поклонении ей как «богине» и любое отождествление Софии с женским началом, внесенным в самое Божество, назвав это «величайшим безумием» и «величайшей мерзостью». Этому он противопоставил «истинное почитание Вечной женственности», которая получила от века «силу Божества» и вместила в себя «полноту добра и истины» и «нетленное сияние красоты». Н. Лосский, приведя эти слова, назвал тех, кто с сомнением относился к «софийному» опыту Соловьева как к искушению, более православными, чем само православие.
Существует реальная проблема: как церковно оценивать предложенный Соловьевым «софийный» опыт и его интерпретацию. В конце концов, даже о. Александр Мень относил его «софийные» видения к искушениям, не говоря уж об о. Георгии Флоровском, о. Сергии Булгакове, И. М. Андрееве и мн. др., кто находил здесь привкус сомнительной эротики.
Некоторые авторы вслед за С. М. Соловьевым стали разбирать вопрос о каббалистических корнях этой софиологии. Определенные основания для такой постановки вопроса есть: в молодости Соловьев занимался Каббалой, хотя и не мог бы стать настоящим каббалистом никогда.
Если вспомним схему описания высшего Всеединства, где Абсолют порождает из себя «свое другое», сходство с Каббалой напрашивается само собой.
