Работа на границе контакта

Клиент всегда включается в работу по поводу какого-либо «голода» и предъявляет терапевту привычный способ поддержания себя в голодном состоянии. При этом терапевт оказывается для клиента питательным продуктом. Может также быть выявлено нарушение и выделительной функции клиента, когда клиенту стыдно, неловко кормить терапевта какой-либо информацией. Для иллюстрации работы на границе контакта можно использовать метафору, как маленький пингвиненок пытается съесть сырую рыбу. Пожует, пожует и отрыгивает ее взрослому пингвину. Тот пожует, пожует, и вот уже пища оказывается пригодной для пингвиненка. Так и клиент обращается к терапевту с какой-то информацией, а терапевт немного ее видоизменяет и возвращает обратно клиенту в более пригодном для употребления виде. Тот пожует, пожует и опять отрыгивает терапевту, мол не годится. А терапевт опять немного пожует, и - обратно клиенту. И так много раз... Что, очевидно, следует из этой метафоры, так это то, что терапевту нужно сформировать и натренировать специальный «терапевтический желудок», чтобы не отравиться ядом, которым его пытается накормить клиент. Попросту говоря, чем более терапевт является проработанным, чем больше он в курсе по поводу собственных проблем, тем более свободно он чувствует себя с клиентом. Чем меньше у него зона неосознаваемой тревоги — тем меньше шансов попасться в ловушку. Важно помнить, что терапевт является переходной фигурой в жизни клиента, предоставляющей клиенту возможность потренироваться в осознавании и изменении опыта. Так что и яд клиента, и деликатесы, которыми он пытается кормить терапевта, предназначены вовсе не ему, а реально значимым фигурам в жизни клиента.

Работу на границе контакта можно определить как диалог, в ходе которого поддерживается процесс удовлетворения межличностных потребностей клиента в беседе с терапевтом. Т.е. это диалог, в котором удается распознать и преодолеть остановки этого процесса, исследовать возможности клиента отстоять свои границы, предъявить свои интересы, отказаться от ядовитой для себя информации и т.д. Диалог — это всегда встреча двух феноменологии - терапевта и клиента. В данном случае фигурой диалога является способ клиента устраивать свой контакт, свою жизнь в контакте с окружающей средой, которой выступает терапевт. Если есть схема, технология разговора - он перестает быть открытым диалогом. Поэтому при работе на границе контакта терапевт всегда находится в ситуации неопределенности и вынужден осуществлять творческое приспособление к ситуации. Есть особая ценность терапевтического «незнания» как основы терапевтического любопытства. Психотерапевт может поддерживать процесс диалога в определенных рамках на протяжении длительного времени, но не может гарантировать его результат.

Несколько слов о понятии творческого приспособления. Творческое приспособление можно определить как процесс поиска нового решения в ситуации неопределенности в отсутствие заданного выбора. Понятие напряжения также необходимо, поскольку энергия творческого приспособления определяется «разностью потенциалов» между знанием и незнанием в зоне чистого интереса, любопытства, возбуждения. Способность к творческому приспособлению связана также с проявлениями конструктивной агрессии, но утрачивается, если на место возбуждения приходят тревога или страх. Способность к творчеству связана со способностью выдерживать напряжение ситуации неопределенности. Способность к творческому приспособлению зависит также от чувства юмора, умения быть смешным, азартным, играть в серьезные вещи. Набор этих качеств позволяет ребенку превращать беспокойство в любопытство и расти, развиваться в страшном и непонятном мире взрослых. Обращение к терапевту во многом связано с утратой способности к творческому приспособлению. Пациент - это тот, кто терпит нужду и голод. Его потребность не удовлетворена, поскольку архаический привычный способ ее удовлетворения больше не работает. Поддержка со стороны терапевта - это поддержка поиска клиента и поддержка его не целенаправленности. Сугубая серьезность терапевта может подтвердить худшие опасения клиента, а хорошая шутка - лучший помощник в терапии, шлюз, снижающий пафос драмы.

Работа на границе контакта - это постоянная работа с проекциями клиента, т.е. с его фантазиями, с его переносом в адрес терапевта и сопоставление этих фантазий с реальностью. Формирование терапевтических отношений, т.е. переноса в терапевтический контакт характерных для клиента способов переживания и действия, поддержание этого переноса с целью исследования этих способов и постепенное освобождение диалога от проекций клиента создает основу долгосрочной психотерапевтической работы. Клиент всегда попытается заставить терапевта играть по своим правилам. В каком-то смысле, если провести параллель с точкой зрения психоанализа, гештальт -терапевт выступает родителем «иного типа» или, проще говоря, «иным», т.е. живым человеком. Всегда встает вопрос: что делать терапевту со своими чувствами, возникающими в сеансе? Основа обращения психотерапевта со своими реакциями — это уважение и внимание терапевта к своей собственной феноменологии. Обучение психотерапии - это во многом обучение тому, как обходиться со своими реакциями и как встраивать их в терапевтический диалог в форме, доступной для клиента и с терапевтической пользой для него. Здесь очень мало от техник.

Работа на границе контакта может быть условно разделена на два основных этапа — диагностический и экспериментальный.

Первая задача терапевта - помочь клиенту прояснить свою истинную потребность (Например, человек жалуется на то, что страдает от недостатка любви, однако, делает все, чтобы эту любовь не получить.)

В процессе работы терапевт всегда отмечает некоторые феномены, например, возросшее напряжение клиента при затрагивании болезненной для него темы, внезапное падение энергетики, изменение позы или тона голоса, непроизвольное изменение дистанции в адрес терапевта и т.д. Таким образом, первая составляющая работы терапевта - просто видеть, слышать, чувствовать и воспринимать очевидные вещи.

В диагностике происходящего терапевт может также использовать известные ему объяснительные схемы функционирования, а также объективные законы развития чувств. Например, если человек говорит, что чувствует обиду, уже не обязательно спрашивать его, злится ли он на того, на кого обижается, поскольку в переживании обиды всегда смесь любви и агрессии. Если демонстрируется лютая ненависть - значит, ищи привязанность. То же относится к диалектике желания и сопротивления, поскольку мы можем переживать желание сделать что-либо только если встречаем внутри себя сопротивление. Иначе все действия осуществлялись бы автоматически и не оставляли бы в нашей душе никакого следа. Имеет смысл помнить о том, что личность диалогична, «Я» представляет собой конгломерат противоположных сил, и значительная часть энергии блокирована в непредъявлением полюсе. Полезно также использовать свои знания о теории и функциях «self».

31.Телесные события в терапевтической сессии.

В начале своего развития психотерапия акцентировалась в основном на психических аспектах проблематики клиентов и пациентов (представлениях, оценках, снах) и даже чувства, несмотря на их явную представленность в теле, рассматривались как чисто психические явления. Телесные феномены не были интегрированы в терапевтический процесс в такой степени, в какой были интегрированы слова, интеллект, рассудок и поступки пациентов. Как ни странно, то, что мы живем, двигаясь, принимая различные позы и жестикулируя, принимая пищу, прикасаясь друг к другу, испытывая ощущения и боль во внимание почти не принималось

Традиционной целью психотерапии было влияние на психику как на нечто отдельное от тела, и большее внимание (до развития холистического подхода) уделялось чисто вербальной методологии (психоанализ, когнитивная терапия). Лечение психоанализом базировалось на символической интерпретации физического симптома. В большинстве случаев «Я» отождествлялось с психикой (состоящей из сознательного и бессознательного), которая помещалась в теле. Об эффекте терапии в этих подходах судили по изменению психических процессов или структур. Вслед за учением Фрейда целые поколения психологов потеряли контакт со своим телом и телом своих пациентов (Rudolf, 1997).

В полярной позиции находились чисто телесные методы воздействия – рольфинг, метод Фельденкрайза, техника Александера и др. Последние полвека характеризовались нарастанием интереса к телесным феноменам и бурным развитием телесных практик. В таких методах акцент делался на телесном, однако эти соматические подходы обращались «с физическим как с существенно отделенным от психического», хотя и связанным друг с другом. Перекос пошел уже в другую сторону: если психоанализ и когнитивная терапия базировались на вербальных методах, то терапевты, предпочитающие телесные практики, почти не использовали слов, занимаясь телесными симптомами, мышечным панцирем или специфическими позами и медитациями.

Во всем этом проявлялась дуалистичность отношения к человеческому организму: подходы были ориентированы только на один аспект личности и способствовали обособлению и разрыву «Я».

Еще одним важным шагом в развитии интереса к телесным феноменам в психотерапии была концепция А. Лоуэна. Александр Лоуэн (1996) дал детальное описание различных телесных структур и связи их с характером. Он сфокусировался на том, как хроническое мышечное напряжение создает различные энергетические и мышечные паттерны, становящиеся структурой тела и основой способа, которым личность обращается со своими чувствами. Он исследовал то, как характерологическая организация фиксирует реальность человека, которая влияет на различные аспекты внутренней и внешней жизни – на то, как личность дышит, двигается, чувствует, вступает в отношения или делает карьеру.

Согласно медицинской модели психотерапии личность состоит из двух главных частей – тела и психики. Хотя психика находится в теле, эти части рассматриваются как отдельные и не связанные между собой явления, хотя они и могут влиять друг на друга. Классический медицинский взгляд заключается в убеждении, что психологический конфликт является причиной физических симптомов. Например, психические стрессы влияют на тело, «повышая» кровяное давление. Или физическая травма или соматическая болезнь может повлиять на психику и вызывать депрессивное состояние.

 

32.Модели подходов к телесным и психическим феноменам в психотерапии и гештальт-терапии.

Существуют три основные ветви теории «личности как частей» – монизм, дуализм и параллелизм.

Монизм рассматривает психику как продукт функционирования мозга, то есть личность приравнивается к функционированию мозга и проблемы решаются путем излечивания мозга. Этот аспект характерен для современного химиотерапевтического подхода к лечению психических расстройств.

В дуалистическом подходе психика и тело полностью отделены друг от друга. Требуемое лечение должно соответствовать их особенностям – вербальная терапия для психических проблем и физическая – для телесных. Наиболее желательно лечение в той области, где «скрываются» настоящие проблемы.

В параллелистской модели «владения» тела и психики считаются раздельными, но связанными вместе. Проблемы в одной области ведут к нарушению функционирования в другой, изменение в одной сфере влечет за собой реакцию в другой. Согласно этой модели психологический стресс влияет на тело, вызывая физиологическое возбуждение, соматические проблемы возникают в результате эмоциональных конфликтов, а телесное недомогание вызывают эмоциональный сдвиги.

Одним из способов объединить в терапевтической работе психическое и соматическое стало чередование типов вмешательства. Названия этих подходов часто содержат предлог «и». Например, метод Дарбонна – биоэшфгетика, рольфинг и гештальт-терапия (Дарбонн, 1976), метод Рубенфельда – метод Александера, Фельденкрайза и гештальт-терапия.

Чередующие подходы связывают тело и психику, но разделяют эти воздействия во времени. Типы вмешательства также чередуются – терапевт работает с помощью вербальных техник, а затем с помощью телесно-ориентированного подхода в течение одной терапевтической сессии. Но проблема в том, что когда существует такая разорванность вовне, внутри она тоже может сохраняться. «Неразрывность психических и физических процессов не может быть полностью сохранена, когда рабочий метод обращен к одному аспекту личности в определенное время» (Дж. Кепнер, 1996). При этом клиенту трудно ощущать смысл единства нашего существования.

Это не означает, что данные подходы совсем не эффективны, однако эффект их в значительной степени зависит от способностей клиента к интеграции аспектов себя. У некоторых клиентов ощущение разорванности «Я» и дистанция между телесными и психическими аспектами «Я» может только увеличиться, поскольку чередущие подходы «не строят мостов» между ними.

«Послойный» подход специально в литературе не выделяется. Он является следствием недостаточной методологической компетентности конкретных психотерапевтов, которые убеждены в том, что занимаются объединением аспектов «Я». Терапевт, например, использует диалог между частями «Я», одновременно работая над присвоением тела клиента. Однако психический и физический методы «остаются отдельными голосами, хотя работают вместе». Совпадение методов не тождественно совпадению опыта. Однако «послойный» подход можно воспринимать и как стадию процесса развития терапевта, как фундамент интеграции клиента.

Кроме того, использование вместе разных подходов (например, телесный компонент подхода Райха и вербальный компонент гештальт-терапии) может быть методологически несовместимо по тем признакам, которые эти подходы отличают. Различия во взглядах на личность, работу с сопротивлением и т. п. будет приводить либо к игнорированию этих различий, либо к изменению до неузнаваемости одного из подходов.

По-настоящему целостный подход базируется на объединении методологии и взглядов на личность. Например, интегрированная телесная психотерапия фокусируется на энергетическом, соматическом и эмоциональном опыте, формирующем сырой материал, из которого психика создает образы, мысли и убеждения. Этим она отличается от подходов, акцентирующих когнитивный или интеллектуальный инсайт. Вместе с чувством self появляется широкий спектр возможностей, в котором личность имеет большую свободу выбора (Rand, Fewster, 1995). Основатели современной телесно-ориентированной гештальт-терапии (включающей биоэнергетический анализ Лоуэна, подход Келемана, теорию коммуникации Сатир и т. п.) также подчеркивают интегративность своего подхода (Alpert, 2001, Lubin-Alpert, 2001). В последние годы и российские телесно-ориентированные терапевты (Федоров, Сергеева, 1999) акцентируют роль техники чувственного сознавания, всегда используемой гештальт-терапевтами.

Целостный подход гештальт-терапии связывает в «Я» и физическое, и психическое, а также стремится взглянуть на любой процесс (независимо от того, физический он или психический) как на часть большего целого. Психологические процессы (конфликты, убеждения) имеют свои телесные выражения. Физические процессы (поза, мышечный панцирь, соматические симптомы) рассматриваются как значимые выражения личности. И физические, и психологические процессы воспринимаются как аспекты одного целого – личности. А поскольку тело, мозг и дух – это принципиально неразделимые аспекты бытия (разделяемые нами только ментально), то терапевтический процесс должен включать все эти параметры в единой интегрированной манере.

Например, такой физический симптом, как боль в шее, является частью целого, включающего психологический контекст. Боль может сдерживать руки, чтобы клиент не поддался импульсу оттолкнуть кого-то и установить свои границы. Терапевтическая работа в этом случае происходит с некой незавершенной ситуацией, которая вызывает в клиенте страх и напряжение, освобождая его руки для агрессивного движения. Переживая напряжение в плечах, осознавая агрессивный импульс и чувствуя страх в связи утверждением своих прав, клиент обретает ту целостность существования, которая была им утеряна и проявлялась только в виде одного из возможных вариантов – боли. Работа начинается с ощущения себя состоящим из частей, осознавания этих частей и затем объединения их в одно целое.

 

33.Концепция «адаптированной телесной структуры» Дж.Кепнера.

Биологическая структура тела – это данная нам от природы структура и механика телесного функционирования. Все люди рождаются примерно с одинаковой биологической структурой. Но если мы посмотрим внимательно на людей, то обнаружим, что существует много вариантов, посредством которых они принимают ту или иную позу, а также двигаются и дышат. Мы говорим об этом посредством метафор или сравнений – «летящая» походка, «сидеть скрючившись», «ноги колесом», «сделать стойку» и т. п. Некоторые из них являются достаточно постоянными у одного и того же индивидуума. Это и есть индивидуальные разновидности в телесной структуре, к которым относятся напряжения, позы, осанка, позиции ног, движения и положения частей тела.

Индивидуальная телесная структура – это результат адаптации человеческого организма к условиям его жизни, и ее рассмотрение в этом контексте важно для терапевтической работы. Каждый из нас имеет свою индивидуальную семейную историю и материальные условия, историю вынужденных контактов с людьми, несимпатичными нам или опасными, уникальный жизненный опыт и чувство себя. Многие из этих паттернов становятся устойчивыми, и на все это мы отвечаем формированием не только мыслей и чувств, но и манеры, в которой мы физически реагируем, двигаемся и дышим определенным образом. Так складываются наши привычки стоять и сидеть, ходить и дышать, двигаться и жестикулировать.

Они, разумеется, не являются предметами сознательного выбора. Часто такие позы, движения и напряжения, являясь частью механической структуры тела, вовсе не замечаются человеком, хотя результатом может быть и боль, и дискомфорт. Более того, нередко они приобретаются вообще на довербальной стадии развития и в принципе не могут быть восприняты через когнитивный или эмоциональный инсайт (Rand, Fewster, 1995), а только через телесный опыт. Эти телесные паттерны создаются как средство защиты развивающегося self от потенциально травмирующего опыта и остаются неизменными даже тогда, когда угроза миновала.

Такая адаптированная телесная структура характеризуется позами, осанкой, напряжением и дыханием, которые последовательно и долго использовались; являются автоматическими и непроизвольными; с трудом изменяются или облегчаются при попытке по-другому стоять или двигаться; структура уже является видимой или имеются стереотипные двигательные паттерны.

Пример. Сгорбленные защищающиеся плечи, втянутая в них голова, сдержанное дыхание, возможно, отражают хроническую оборонительную позицию, и то, что было кратковременным и гибким процессом приспособления к ситуации в условиях хронической опасности (контекст – постоянная угроза наказания и критики) становится постоянной осанкой и позой. Так, процесс адаптации становится фиксированной телесной структурой, которая дальше используется автоматически и по привычке.

В основе такой телесной структуры лежат обычно незавершенные ситуации или (по Rand, Fewster, 1995) «первичный сценарий» – комплекс ситуаций, относящихся к семейной истории до и после рождения ребенка. Эти телесные паттерны, являющиеся результатом раннего детского опыта, проявляются «здесь и сейчас» в ходе терапевтической сессии. Д. Хломов (2000) предполагает, что переживания, первоначально возникшие в контакте с матерью, оказываются присвоенными в виде интроекта и проецируются на тело, формируя способ обращения со своими телесными проявлениями. Осознавание незавершенной ситуации или первичного сценария как «устарелого» ответа на новую ситуацию дает возможность создать альтернативный ответ, удовлетворяющий актуальную потребность клиента.

Но просто называя фиксированную телесную структуру привычкой, мы недостаточно объясняем значение этих адаптированных телесных структур. Как именно эти процессы становятся структурными?

Итак, многие из нас не идентифицируют или не ощущают свое тело как свое «Я». Чаще мы чувствуем себя живущими в теле или же не имеющими ничего общего с нашим физическим состоянием. Мы делим организм на «Я», состоящее из мыслей и вербализаций, и тело, состоящее из чувств и ощущений. По каким-то причинам (воспитание, опыт) мы можем не допускать проникновения телесных ощущений в сознание, отчуждая их. Именно процесс отчуждения телесного «Я»: торможение определенных движений, пониженная телесная чувствительность, отсутствие ощущений или невнимание к ним – очень быстро становится структурированным в теле.

Итак, адаптированная телесная структура содержит в себе отчужденную контактную функцию, отчужденное движение или чувство. А блокируется это от сознания путем мышечного напряжения. Эмоциональные конфликты, которые наиболее важны для человека и поэтому являются устойчивыми, неизбежно становятся частью телесной структуры.

 

34.Телесный процесс и терапевтические стратегии работы с сопротивлением в гештальт-терапии. 

Первая задача – это создание обстановки, в которой клиенты могли бы рискнуть вернуться в свое тело. Учитывая то, что клиенты в основном хотят избавиться от неприятных физических ощущений и чувств, гештальт-терапевт поступает как раз наоборот – он привлекает их внимание к собственному телесному опыту (хотя бы это и было возраждением тем проблемам, от которых они хотели избавиться). На фоне такого отчуждения собственных ощущений просьба считать тело своим «Я» воспринимается весьма неоднозначно.

Основная трудность состоит в том, чтобы помочь клиенту изменить застывшие или автоматические телесные структуры, сделать их активными процессами организма и облегчить интеграцию «Я». Цель состоит не в устранении имеющейся структуры, а в присвоении того, что было отчуждено. Простых физических изменений в теле недостаточно. Терапевт, работая с телесной структурой, исследует как физические аспекты существования, так и чувства и смыслы, которые поддерживают телесную структуру в застывшем состоянии. Цель – это не физическое изменение, а изменение человека в целом. Гештальт-терапевт поддерживает клиентский поиск более полноценных путей познания своего тела и определение смысла этого опыта. Таким образом, эта работа акцентирует не только физические изменения, но и изменения в чувствах и смыслах.

Поэтому основным смыслом работы гештальт-терапевта является эксперимент. Это деятельность, направленная на то, чтобы увеличить осознанность человека путем вынесения на передний план неясного аспекта опыта. Это общая философия и ориентация гештальт-подхода по отношению к телесной структуре. Первый шаг состоит в том, чтобы помочь клиенту лучше осознать то, что он делает физически, путем вынесения опыта на передний план сознания. Это возвращение чувствительности путем осознавания того, что есть. Цель состоит в том, чтобы клиент смог отчетливо ощущать – то есть яснее почувствовать, что это. Ведь телесная структура не выбирается сознательно и, как правило, не ощущается как структура. Можно попросить физически преувеличить структуру, и тем самым клиент делает ее своей (а не отчужденной), можно использовать прямой контакт (надавить, толкнуть, помассировать), движения или усилия, чтобы оживить определенные части тела. В этом смысле телесный процесс появляется из телесной структуры.

Приведем фрагмент терапевтической сессии.

Клиент: Я чувствую свои ноги тяжелыми, они как-то связаны с полом. Я не иду вперед. Это как «не сойти мне с этого места»! Вроде бы я что-то кому-то пообещала, но не знаю что...

Терапевт: Что будет, если ты просто переступишь с ноги на ногу?

К.: (переступает) Я хочу подойти к тебе.

По мере того, как идентификация со структурой возрастает, и она становится своей собственной, клиент может получить из этой структуры ощущение процесса или смысла состояния (мышечного напряжения). Это выявляет активный процесс за статичной структурой и помогает клиенту более полно осознать конфликт, лежащий в ее основе. На данной стадии возможны несколько вариантов работы. Один подход состоит в заострении внимания на полярной структуре. Этот подход исследует наименее осознаваемую полярность и поэтому может быть воспринят клиентом как рискованны и пугающий. Его следует использовать осторожно, в атмосфере поддержки, так, чтобы клиент не чувствовал внезапного вторжения в ту часть своего «Я», которая является отчужденной.

Другой подход состоит в заострении внимания на самой телесной структуре, преувеличении ее. Он вызывает меньшую тревогу, потому что исследует более приемлемую и ценную часть «Я». Независимо от того, какой прием использован первым, исследовать нужно обе стороны. Гештальт-подход стремится сделать едиными обе части «Я», а не заставлять доминировать какую-либо из них. Один из путей решения этой проблемы – попросить клиента физически чередовать структуру и ее противоположность, осознавая свои ощущения и чувства. Терапевт должен быть внимателен к тому, что еще возникает в таком эксперименте. Тема, которая всплывает в этом эксперименте, проясняет для клиента и сам процесс.

После того, как клиент осознает структуру и ее полярность (как значение структуры), может возникнуть тема актуального конфликта. Это путь прояснения и определения сущности опыта, наиболее значимого «здесь и теперь». Тема не является целительной сама по себе, а представляет собой продолжение терапевтической работы. В развитии темы терапевт уделяет внимание как ее психологическому значению и вербальному выражению, так и ее представлению в позе, движениях, других телесных феноменах (принцип интеграции).

    Итак, начав с феноменов тела и эксперимента, обнаружив тему, мы приступаем к работе над ней. В физический процесс добавляется вербальный диалог, и полярности, обнаруженные в нем, получают свое имя. Это препятствует изоляции конфликта только в физическом напряжении и телесных переживаниях и направляет конфликт и чувства в сферу. Это, которое включает слова и абстракции.

Структура тела может быть рассмотрена как «замороженный диалог» между конфликтующими сторонами «Я». Он был заморожен потому, что одна из частей приобрела господство и был достигнут некоторый баланс силы и слабости (или утомления от борьбы). То, что поначалу было активной, энергичной борьбой между человеком и окружающей средой, при ретрофлексии превращается в борьбу между частями «Я» и господство одной из частей.

Чтобы «разморозить» диалог обеих полярностей, могут быть использованы метафоры, осознаны чувства. При дальнейшей работе можно использовать вербальный или невербальный диалог между двумя сторонами «Я» или двумя интроецированными фигурами, которые были частью естественной адаптации, – диалог, связанный с телесным опытом, выраженный через движение, позу, при поддержке дыхания и ощущения от прикосновений. «Размороженный» диалог восстанавливает более гибкое творческое приспособление, чем то, которое содержалось в фиксированной телесной структуре.

Когда возникает изменение и баланс, когда клиент становится и более терпимым и доброжелательным к себе, появляются новые пути взаимодействия с окружающей средой и удовлетворения потребностей без напряжения и искажений, свойственных конфликту. Восстановление гибкой адаптации к окружению дает возможность различать то окружение, где возможно безопасное выражение чувств, и то, где нужно отгородиться и защитить себя.

Цель не в том, чтобы сделать защиту недействительной или избавиться от нее, а в том, чтобы сделать ее более функциональной и избирательной. В таком случае и другая сторона личности может найти выражение, когда окружающая среда окажется поддерживающей и подходящей для этого. И тогда клиент может почувствовать свою жизненность во всей ее полноте.

 

35.Гештальт-терапия как процесс-ориентированный творческий подход.

Но может ли гештальт-терапия стать искусством? Согласно Большому толковому словарю (2001), «искусство – это творческое воспроизведение действительности в художественных образах, творческая художественная деятельность, а также отрасль творческой и художественной деятельности с присущей ей системой приемов и методов создания материальных или духовных ценностей». Искусство осваивает действительность эстетически и в своей оценке действительности исходит из определенного эстетического идеала. Эстетический подход отличает искусство от религии, которая также является особым типом духовно-практического освоения жизни, и морали.

С нашей точки зрения, терапевтическая сессия может быть рассмотрена и оценена из перспективы искусства, то есть эстетически (С позиции целостности, завершенности, согласованности элементов целого, гармонии. Завершенный гештальт эстетичен, это и есть «хорошая форма» (по Дж.Зинкеру,2000), так как любой терапевт несет в себе творческий и эстетический потенциал, который может реализоваться в терапевтической сессии. В связи с этим, размышляя о ценностях гештальт-подхода, Дж. Зинкер (2000) пишет: «Мы ищем простую красоту терапевтических интервенций, с их темами, развитием и решениями. Каждая терапевтическая встреча потенциально является фактом искусства».

По мнению И. Захарян (2001), искусство само по себе дает нам возможность выбора там, где жизнь его не дает, то есть занимается широкой областью возможностей, которые можно использовать, чувств, которые можно пережить, и событий, которые станут личными. Оно воссоздает окружающую действительность снова и всякий раз по-другому. Такими же методами, воссоздающими иную реальность, являются и личностные направления психотерапии.

Опыт терапевтической сессии отличается от просто жизненного опыта своим отчасти игровым характером (искусственность терапевтической ситуации) – ему свойственна игровая двойственность. Терапевтическая работа имеет пространственно-временные характеристики, отличающиеся от обычной жизни. Это сгущение времени в терапевтической сессии, за час может по-другому проживаться опыт больших отрезков жизни. Или молчание может растягиваться и восприниматься как очень долгое. Все это есть, конечно, и в опыте обычной жизни, но только искусство идет к этому целенаправленно.

Пространство сессии также не равно тому помещению, в котором проходит сессия. В зависимости от материала, который приносит с собой клиент, это пространство может быть и «тесным сараем, в котором невозможно дышать, и домом со многими комнатами и целым миром». Это пространство имеет свои собственные характеристики и для клиента, и для терапевта.

В сессии, рассматриваемой из перспективы искусства, мы можем найти тему, стиль и жанр, как в любом художественном произведении, у каждого из нас будет свое отношение к интерпретации-трактовке внутренних значений и символов клиента. Как и искусство, терапевтическая сессия сосредоточивается не только на «способе жизни», но и на ее символических аспектах – сфере человеческой субъективности: переживаниях, объектах внутреннего мира клиента, метафорах происходящего с ним и т. п.

Психотерапию и искусство роднит также отношение к языку коммуникации. У любого сообщения есть определенная форма, язык клиента – предмет особого внимания терапевта. Например, И. Захарян (2003) предлагает учитывать в терапевтической работе жанровую принадлежность сообщения клиента. Точно так же, как существует некоторое символическое послание автора художественного произведения миру, сообщение в терапии имеет не только содержание, в нем есть некоторое символическое метапослание адресату (например, терапевту как представителю мира).

В музее Современного искусства «Киасма» (Хельсинки) однажды была выставлена инсталляция – из камней в очень длинном зале была выложена дорога, по которой посетители могли пройти. Что это, как не символ человеческого пути, и в том числе пути, который клиент может пройти в психотерапии? Это послание художника миру. Терапевтическое послание – концентрирование форма сообщения терапевта клиенту – тоже сродни искусству.

Сессия, особенно удачно проведенная, может стать для клиента произведением искусства, он вспоминает ее, как, например, книгу, которая особенно запала в душу. Эта сессия может стать для него идеальной моделью близких отношений, к которой он будет стремиться; прожитый опыт, как и произведение искусства, становится фактом жизни.

При этом фокус гештальт-терапевтическои работы нацелен не только на продукт творческого самовыражения, сколько на процесс, через который это происходит. «Эстетический подход в гештальт-терапии подразумевает суждение о форме» (Дж. Зинкер, 2000). Под формой подразумевается, прежде всего, процесс и в гораздо меньшей степени – содержание. Таким образом, гештальт-терапевтическая сессия, проходящая как творческий процесс, может быть рассмотрена и из перспективы искусства. При этом фокусом рассмотрения становится эстетика самого процесса, а не только его продукт (изменение, решение и т. п.).

Творчество – это целостная позиция человека по отношению к внешней реальности, позиция преобразования. Полярностью творчества является соответствие (приспособление) к этой реальности. В случае соответствия мир осознается только как место, куда «надо вписаться» или условия, к которым необходимо приспособиться. Если такая позиция является для индивидуума единственно возможной, она приносит с собой ощущение пустоты и бессмысленности жизни. Такой путь проживания жизни, по сути, является болезненным, в то время как творческая жизнь представляет собой здоровье. «Две альтернативы жизни – в творчестве и вне его – категорически противостоят друг другу» – пишет Д. В. Винникотт (2002). Когда у индивидуума достаточно развиты мозговые структуры и интеллект и это позволяет ему участвовать в жизни сообщества, многое из того, что с ним происходит, является творчеством (за исключением случаев, когда он болен или подвергается действию социальных факторов, блокирующих творческий процесс).

Для того чтобы уточнить разницу между творческим подходом и искусством, необходимо заметить, что искусство все же целенаправленно и его продуктом становится картина, скульптура, прическа или балет. Креативность же – творческий подход – это универсальный феномен, характеризующий обращение человека с миром. Последнее и есть фокус гештальт-терапии. При этом сам продукт и его эстетическая ценность не являются основной целью. Работать творчески (используя при этом пластику, изобразительное искусство, танец, пение и движение или не используя их) в гештальт-терапии подразумевает следующее:

• делать акцент на продолжающемся процессе;

• использовать возрастающее осознавание;

• побуждать клиента вовлекаться в новый опыт.

Для самого терапевта это означает доверие к своим творческим силам. Можно пользоваться, например, упражнениями, придуманными кем-то (механически), а можно создавать эксперимент, исходя из контекста происходящего. И тогда возникает самый настоящий творческий процесс. Эффективный терапевт создает вместе с клиентом новую жизнь, обращаясь к личности во всей ее полноте и представая перед ней в какой-то мере как хореограф и сценарист. «Творческий гештальт-терапевт постоянно находится в движении и развитии как личность, независимо от того, работает он или нет. Сама его жизнь является непрерывным творчеством и движением, он постоянно обнаруживает в себе все новые и новые моменты творчества, пытаясь «ocедлать» энергию жизни и способствует тому, чтобы это удавалось также и его пациенту. Можно сказать, что такой терапевт яиляется художником, который следует за возникающими образами и чувствами и за энергией, которая в них заложена. Он предлагает и пациенту возможность созидания» (Головкова, 2003).

 

36.Восстановление игровой способности клиента в терапии. 

В «Теории гештальт-терапии» (1951, 2001) Перлз говорит о людях искусства и детях. Все «эти группы людей всегда называются спонтанными, а спонтанность считается ядром здоровья: творческое прозрение, возникающее во время терапевтической сессии, всегда спонтанно». Однако людей искусства часто называют невротичными, а детей — инфантильными. «Важная часть психологии искусства — это не мечты и не критическое сознание: это (а вот тут-то психоаналитики как раз и не искали) концентрированное ощущение и игровая манипуляция материалом. Человек искусства действует, повинуясь ярким ощущениям и играя, а затем уж принимает свою мечту и использует критическое сознание он спонтанно создает объективную форму. Точно так же обстоит дело и с детьми: именно их яркие ощущения позволяют энергии течь спонтанно и создавать очаровательные изобретения. В обоих случаях работа является результатом сенсорно-моторной интеграции, принятия импульса и внимательного контакта с новым внешним материалом».

Таким образом, в терапии очень важным является восстанонление игровой способности. Винникотт пишет: «Психотерапия находится там, где перекрываются две области игры у терапевта и у клиента. Она имеет дело с двумя людьми, играющими вместе. Вывод из этого состоит том, что там, где игра невозможна, работа терапевта должна быть направлена к движению пациента от состояния, в котором он не может играть, к такому состоянию, в котором он может это делать». И далее продолжает: «...Игра универсальна, и это признак здоровья, игра облегчает взросление, а следователь-но, и здоровье, игра вовлекает в групповые взаимоотношения, игра может стать формой коммуникации в психотерапии...»

По мнению Винникотта, у игры есть место (пространство) и время, «игра – это переживание, всегда творческое переживание, и это переживание, находящееся в пространственно-времоном континууме, [...] это базовая форма жизни». Она не находится во внутреннем мире, но и не вовне (это не часть отвергаемого мира «не-Я», мира, не подчиняющегося контролю). Место игры начинается с пространства между матерью и ребенком. В процессе развития, ребенок сначала является одним целым с матерью, а затем постепенно начинает отделять ее от собственной личности. При этом мать подстраивается к его потребностям (и сама выходит из состояния сильной идентификации с ним). Пространство, возникающее между ними, содержит и объекты (явления) внешнего мира, и элементы, извлеченные ребенком из внутреннего мира. Он манипулирует внешними предметами и явлениями для обслуживания своей мечты и вносит в них чувства и смыслы из своего воображаемого мира. Его развитие идет непосредственно от переходных феноменов к игре, затем к совместной игре, а далее – к переживаниям, связанным с культурой. В детстве игра, во-первых, позволяет предвосхитить реальность жизни и ее требований. Во-вторых, играющие дети теряют сами себя, когда растворены в игре, и это позволяет одновременно получить и опыт близости с другой личностью (в кого и играю), и опыт отдельности (это я играю). Игра сама по себе является средством для связи внутренней и внешней реальности, в игре граница между этими реальностями становится проницаемой. В третьих, на базе игры полностью строится эксперимент в гештальт-терапии.

Для играющего ребенка каждая деталь насыщена творчеством, каждую вещь он рассматривает как первооткрыватель. Известно, что дети с сенсорной депривацией беспокойны и не могут играть, способность к восприятию культурного опыта у них слабая. В благоприятных обстоятельствах пространство игры заполняется продуктами творческого воображения ребенка, в неблагоприятных личность становится податливой и уступчивой (приспособленной, в то время как творческая полярность подавлена).

И. Захарян (2001) считает, что игровая двойственность, как неотъемлемое свойство игры, является составной частью психотерапии. Терапевт всегда и очень важная фигура для клиента и в то же время абсолютно неважная (по большому счету «чужой дядька»). Он реально не участвует в актуальных жизненных проблемах клиента и в то же время в терапевтических отношениях может сделать что-то вполне реалистическое и важное для отношений клиента с другими.

Кроме того, эмоция в терапии (как и в игре) также отчасти двойственна, поскольку во многом опосредована этими игровыми отношениями. Из такой игровой двойственности прорастает искусство терапии. Клиент смотрит на пустой стул, видит мать и испытывает к ней чувства. Это привычное «чувство по поводу содержания отношений», отчасти ограничивающее отношения и не дающее возникнуть в них чему-то новому. Терапевт смотрит на то, как клиент говорит, двигается, смотрит, – он видит форму и что-то по этому поводу чувствует и говорит, Восприятие клиентом того, как «это происходит» дает возможность выстроить еще одно измерение своей жизни – художественное. Такое осознанно эстетическое отношение к жизни (при реальной укорененности в ней) позволяет развиться игровой способности, которая может укрепляться в терапии. Развитие способности художественного отношения к своей жизни делает ее более разнообразной, многоплановой и приносит массу удовольствия. Игра создает ощущение свободы и противоположна «знанию правильных ответов» на вопросы.

Если терапевт не способен играть, он не пригоден для этой работы. Если клиент не может играть, интервенции терапевта должны быть направлены на развитие такой способности, и лишь потом можно начинать собственно психотерапию. Умение играть дает и терапевту, и клиенту множество возможностей для эксперимента. Винникотт замечает (2002): «Место, где находится культурный опыт, – это пространство возможностей между индивидуумом и средой (первично – объектом). Культурный опыт начинается с творческого существования, вначале проявляющееся в игре». И добавляет, что творческая апперцепция – это наиболее сущностный фактор, способствующий появлению у человека чувства, что жизнь «чего-то стоит».

Таким образом, игра для терапии – это создание пространство возможностей, в котором клиент может и выбирать эти возможности (перенося их в контекст жизни), и жить радостно, если рассматривать радость как чувство, которое сопровождает творчество (Д. Хломов).

 

37.Основные принципы интеграции арттерапевтических методов с гештальт-подходом. 

Гештальт-психология выросла из экспериментов с феноменологией зрительного восприятия. Классики (Коффка, Apнхейм и др.) фокусировали свое внимание на том, как человек организует свое зрительное поле, их интересовал передний и задний план, линии, очертания, контуры, приближение, глубина, цвет, движение и пространство. Этих исследователей весьма интересовало то, как именно формируется фигура. То же самое интересует и художника, а зритель получает эстетическое удовольствие от возникающего целостного и завершенного образа.

Кроме того, формирование и завершение гештальта и отношениях между людьми, по мнению Дж. Зинкера (2000), тоже является эстетическим процессом. Он пишет, например, что если семья успешно справляется с проблемами, она способно испытать чувство целостности, завершенности, согласованности. Она готова постичь красоту происходящего. Завершенный гештальт, по Зинкеру, – это полностью «вызревшие переживания», переживания, которые мы осознаем. Такой приобретенный опыт доставляет эстетическое удовольствие и создает ощущение значимости нашего человеческого существования. Подобное состояние и называется «хорошей формой». Незавершенный гештальт не может приносить эстетического удовольствия.

Еще один комментарий А. Бочкарева к картине Д. Ганина «Розы»: «По известному мнению, переживание (Erleben) и вчувствование (Einfuhlung) – суть основные моменты эстетической деятельности. В эстетическом акте переживание нередко сливается с переживаемой жизнью так, что созерцаемый объект формирует субъекта, а субъект проецирует на объект свои собственные ощущения. Отношение Д. Ганина («Розы») к изображаемым природным объектам настолько интимно, что присущая объекту вещность отступает перед комплексом личных переживаний, а изображение переходит из сферы материально-вещественной в область идеально-духовного». Так художественный критик, характеризуя эстетический акт восприятия картины, описывает по сути то, что происходит в хорошей терапии, в отношениях терапевта и клиента: предоставленную клиенту возможность для вчувствования и переживания, взаимовлияние участников процесса, интимность и духовность их отношений.

Гештальт-терапевт создает возможность для творчества при помощи естественных и искусственных материальных средств, а также некоторых форм творческой активности (шумы, музыка, танцы, телесная экспрессия, живопись, коллаж, лепка). Он придает тембру голоса и ритму слов не меньшее значение, чем содержанию – то есть форме и фону, на котором она возникает. И тогда осознавание направляется на ощущения, а не рассеивается по сторонам на поиск слов (Э. и С. Гингеры, 1999). Но и поиск слов может стать творческим поиском. Об этом свидетельствует предложенный С. Цеге фон Мантейфель и Е. Гедзь способ терапии с помощью хайку – японских трехстиший. Это в значительной степени повышает энергию и усиливает эмоциональность сессии, в которой нет лишних слов. Форма хайку сама по себе побуждает и терапевта, и клиента сфокусироваться на переживании и контакте друг с другом.

Таким образом, эстетика «хорошей формы» человеческих отношений в чем-то сходна с эстетикой живописного полотна. Ее трудно описать, но можно видеть и чувствовать. У нее есть качества и характеристики, которые могут быть исследованы. Что такое хорошая терапия по Дж. Зинкеру? Это четыре связанные друг с другом модальности терапевта: последовательное движение внутри цикла опыта, личное присутствие (быть здесь так, чтобы другие могли ярко, заинтересованно и полноценно заявить о себе) и управление на границе контакта, понимание феноменологии и интуиция принимать то, что происходит, «схватывать») и «апперцептивная масса» (фон жизни и богатство этого фона — база хорошей формы терапевта для поиска хорошей формы клиента).

 

38.Терапевтическая работа с рисунком в гештальт-терапии.

Основной задачей применения различных форм творческой активности в терапевтической сессии является улучшение коммуникации между сознательными и бессознательными аспектами бытия. Артметоды прокладывают различные пути для этой коммуникации, акцентируясь на осознавании чувств и образов, интуитивных импульсов и ассоциаций, которые обычно легко подавляются сознательными установками или семейными и социальными условиями. Они помогают людям находить наиболее аутентичные предпочтения и формы самовыражения. Клиенты, проходящие такую терапию, обретают большую чувствительность к текущим «посланиям из внутреннего источника», и бессознательное становится проводником, который распознает, поддерживает и поощряет то, что нужно индивидууму в данный момент времени (Блатнер, 2000).

Экспрессивные методы, используемые гештальт-терапевтом в своей работе (движение, рисование, звучание и пение, танец и пластика, скульптура и импровизация), являются поддержкой для фасилитации личностного роста и выздоровления. Процесс открытия себя через разные формы творческой активности исходит из глубины эмоционального состояния клиента и не имеет целью создание «красивой картинки» или совершенного танца. Для терапии не имеет особого значения стиль или точность рифмы, а также наличие музыкального слуха.

Самое главное заключается в опыте постоянного осознавания индивидуумом своих настоящих переживаний. Одним из представителей «терапии искусством», чей подход основывается на положениях гештальт-теории, считается Джейн Рин. Принципы участия в группе, сформулированные ею еще в 70-е годы XX века, актуальны и в настоящее время. Она предлагает участникам группы терапии искусством доверять собственному восприятию, давать себе полную свободу действия с художественным материалом, делать то, что наиболее приятно, не сравнивать свою работу с другими, осознавать свои переживания, ощущения и изменения, понимать, что художественное творчество может выражать наше восхищение, экспериментирование и личностный рост. Основная идея состоит в том, что участники группы занимаются не активным поиском проблем и их решения, а внутренним поиском способа самовыражения.

Ведущие гештальт-групп терапии искусством в большей степени занимают в группе фасилитирующую позицию, нежели «ведут» группу. Они побуждают участников жить в настоящем, выражать то, что чувствуют, воспринимать собственные художественные произведения, но никогда не подвергают последние разбору или анализу. В работе применяется портретирование и автопортрет, лепка, групповые коллажи и фрески, движение под музыку и пение, создание других форм групповых художественных произведений.

Когда терапевт побуждает клиента к использованию экспрессивных методов? Чаще всего в том случае, когда у клиента имеются затруднения в выражении своих чувств и переживаний (ситуационная или стабильная алекситимия), вербализации симптомов, когда он интеллектуализирует, когда на протяжении сессии происходит непрерывная смена «фигур». Экспрессивные методы могут быть использованы при психосоматической патологии, в тот момент, когда нет прямого терапевтического запроса, а также когда клиент настолько слит со своим переживанием, что это не дает ему возможности посмотреть на ситуацию со стороны.

Цель использования таких методов состоит в выражении внутренних чувств или ощущений через внешние формы (как правило, невербальные или метафорические) для исследования проблемных аспектов своей жизни. Этим использование экспрессивных методов в терапии экзистенциально-гуманистического направления (к которому относится гештальт-терапия) отличается от медицинской и аналитической терапии, где данные методы необходимы для диагностики, анализа или лечения пациентов (Rogers, 1993). «Человеческие тела включаются в психоаналитический процесс либо как говорящие тела, либо как те тела, о которых говорят» (Libbrecht, 1994, приведено по Уайтекер, 2000). Традиционная психотерапия является вербальной, и нот момент значительно ограничивает ее эффект.

Между тем визуальные, пластические или музыкальные образы клиента дают возможность терапевту видеть его мир так, как он его видит сам. Использование творческих форм активности клиентов в терапевтической сессии приводит к вовлечению в процесс терапии не только ума, но также чувств и тела, и развивает способность к интуитивному и образному постижению действительности, а не только к логическому линейному мышлению. Терапевт наблюдает за особенностями телесных реакций клиента и сообщает ему о них. Создание визуального образа и фасилитация терапевтом сенсомоторных реакций (сенсомоторной экспрессии) дает возможность клиенту осознавать особенности происходящего и интегрировать сенсорные, моторные и вегетативные реакции. Цвет, формы, символы и движения являются языком, которым разговаривает бессознательное, и имеют особый смысл для каждого индивидуума. Такая терапия может затрагивать различные уровни жизни индивидуума: сенсорный кинестетический, концептуальный, эмоциональный или уровень мифа. Это дает клиенту возможность найти альтернативные пути самовыражения и коммуникации с другими людьми – изучить или создать новый язык общения.

Рисование обращено к раннему опыту выражения себя. В детстве языковые формы еще не сформированы, а изображения уже доступны. Поэтому рисование как процесс близко к раннему эмоциональному и чувственному опыту, оно в меньшей степени, чем речь, связано нормами и правилами. Кроме того, его процесс творения, происходящий в настоящем. Рисуя, клиент получает дополнительные возможности для осознавания и развития игровой способности – «возможность проиграть в рисунке новые модели отношений» (Д. Хломов, 1998).

Рисунок принципиально не интерпретируется терапевтом, а рассматривается как повод для контакта с клиентом. Контакт важнее, чем сам рисунок. Вопросы к рисунку имеют большее право на существование, чем мысли терапевта о том, что он может означать. Анализ символов выносится за скобки, смыслы клиента гораздо большее значение имеют, чем мысли гештальт-терапевта (даже очень образованного) по этому поводу.

Терапевт побуждает клиента делиться своими ощущениями и чувствами и в процессе рисования, и в процессе обсуждения рисунка, и сам он с терапевтическими целями делится своими чувствами и особенностями своего восприятия. Терапевт учитывает невербальные проявления клиента во время рисования и в период обсуждения, наблюдая за моторикой, дыхания, паузами, позой, мимикой и модуляциями голоса и предоставляет возможность клиенту осознавать то, что с ним происходит.

Рисунок – это не только проекция внутреннего мира клиента, но и граница контакта «организм – среда» – все важные осознавания и новый опыт появляются именно здесь. Интервенции терапевта, направленные на присвоение отчужденных частей (проекции), в равной степени относятся и к рисунку. Элементы рисунка рассматриваются как части «Я» индивидуума. Клиента можно попросить идентифицировать себя с одной из фигур (несколькими фигурами, фоном, а также попросить рассказать об их взаимодействии. Рисунок делает «прозрачным» внутренний конфликт индивидуума.

Рисунок несет коммуникативное послание клиента миру (терапевту, близким клиента), а также ему самому. Поэтому стоит задавать вопросы о том, что именно говорит данный рисунок терапевту, близким и ему самому (коммуникативный смысл).

 

39.Характеристики метафоры, пригодной для целей психотерапии.

Одной из характерных черт гештальт-терапии «является постоянное возвратное движение, челночная связь между телом и мыслями, между реальностью «здесь и теперь» текущего процесса (и его осознавания) и фантазиями, возникающими при «оживлении» незакрытых ситуаций», фантазиями, имеющими в своей основе стойкие ригидные механизмы (Гингер&Гингер, 1999).

Психоанализ работает в основном с фантазиями, которые создаются самим клиентом и редко соприкасаются с реальностью.

Поведенческая терапия, наоборот, стремится преодолеть трудности или симптомы, обнаруженные в самой повседневной реальности.

В гештальте работа ведется над переходом от одного к другому, разрешая и поощряя уход в область воображаемого (сновидение, мечтания, метафора или творчество) при условии непрерывного поиска своих связей с конкретной социальной реальностью» (Гингер&Гингер, 1999), челночная работа осуществляется также «между переживанием воспоминания, с одной стороны, а с другой — восприятием реальной ситуации, в которой клиент находится в данный момент» (Перлз, 1996).

Метафора буквально означает «перенос» или «перекладывание», этимологически это перекладывание одной вещи на место другой. Перенос в метафоре всегда обоюдный. Ортега-и-Гассет в своем эссе на эстетические темы приводит пример творчества левантийского поэта сеньора Лопеса Пико, который назвал кипарис «призраком мертвого пламени». Эта метафора дает нам новый взгляд на вещи — мы можем видеть кипарис -пламенем и пламя — кипарисом, и возникает чудо — семантическая новизна и новизна чувства. Эта метафора состоит в переносе предмета с его реального места в чувство. «Чувство-кипарис и чувство-пламя идентичны... Почему? Ах, не знаем мы почему? Это вечно иррациональное в искусстве. Это абсолютная эмпирика поэзии» — продолжает сеньор Хосе. Каждая метафора — это открытие закона универсума, в котором многие вещи художественно тождественны».

Итак, «метафора проводит связь между двумя различными областями человеческого опыта. Практически, одна область отражается средствами другой» (Уфимцев, «Хвост ящерки», 2000-2001). Кроме того, метафора распознается по присутствию в ней художественного начала (Дэвидсон, 1990). На этом строится и поэзия, и литература («и упало каменное слово...» — А. Ахматова), и мы, читатели, каждый раз, встречаясь с красивой метафорой, испытываем восхитительное чувство новизны.

Наша понятийная система управляет нашей повседневной деятельностью и включает самые обыденные, земные ее детали. Наше поведение, повседневный опыт и мышление в значительной степени обусловливается метафорами, так как мы чаще действуем и думаем более или менее автоматически, в соответствии с определенными схемами, которые для нас неосознанны и совсем не очевидны. Благодаря языку мы получили в свое распоряжение метафоры, во многом структурирующие наше восприятие, мышление и поступки.

Многие метафоры являются шаблоном, и говорящий оказывается в плену стереотипов и концепций житейской психологии. Какая метафора — таковы и следствия! Метафора определяет некоторую концептуальную систему, выходы из которой определяются самой системой. Это своего рода «непереваренный языковый интроект», бессознательно принимаемый за истину и так же неосознанно используемый индивидуумом. Образуются фиксированные статические паттерны, принадлежащие данной метафоре и данной проблемной области (время — деньги, спор — война). В этом случае предъявляющий метафору, например, клиент, задействует большое количество энергии без какого-либо прогресса в изменении ситуации («я вишу в воздухе» и «я продираюсь через дремучий лес», как выражение неопределенности — разные вещи в смысле концепции клиента и знания о том, как справляться с этой ситуацией). Здесь тоже может сказываться эффект Сепира — Уорфа: выражение опыта и знания путем одной метафоры ограничивает или изменяет само знания и опыт.

Когда одни понятия выражаются через другие — это структурная метафора. Существует и другой тип метафор, который представляет собой организацию целой системы понятий по образцу другой системы. Их называют ориентационными, так как большинство подобных понятий связано с пространственной ориентацией и противопоставлением низ-верх, внутри-снаружи, перед-зад, центральный-периферийный, право-лево и т. п. Подобные противопоставления проистекают из того, что наше голо обладает определенными свойствами и функционирует определенным образом в окружающем нас физическом мире.

Ориентационные метафоры придают понятию пространственную ориентацию. Они организованы некоторым физическим опытом верха и низа. Понятие низа подкрепляется законом всемирного тяготения — все падает вниз, противоположное направление называется «верхом».

Например, «у меня приподнятое настроение, я упал духом, я пиал в уныние, в кому, в спячку». Верх ассоциируется с хорошо, низ — с плохо. Хорошее находится вверху, а плохое, конечно же, внизу: дела идут в гору или находятся на небывало низком уровне, добродетель вверху, порок внизу: у него высокие мысли, я не унижусь до этого.

Или обладание властью — это верх, а подчинение власти — это низ. Высокий статус — низкий статус. Например, «его влияние падает, или его сила растет, он находится на вершине власти, или она имеет над ним контроль...». Больше «чего-то» находится вверху. А меньше — внизу, например: чего доля высока или его доход упал». В нашей культуре ожидаемые события находятся вверху и впереди, прошлые внизу и сзади: «что предвидится на этой неделе или что там сзади, в прошлом». Физическая основа подобных метафор в том, что наш взгляд обычно направлен вперед, в том направлении, в котором мы обычно перемещаемся. По мере приближения объекта к наблюдателю (или наоборот) объект увеличивается в размерах. Далее, эмоции обычно находятся внизу, а разум вверху («разговор скатился к эмоциям», «высокоинтеллектуальный спор»). Хорошее настроение, счастье и здоровье тоже обычно находятся наверху и связаны с увеличением объема («.приподнятое настроение», «радость бьет через край»).

Но отнюдь не все культуры располагают приоритеты на ориентационной шкале верх-низ. Есть культуры, в которых ценится равновесие или расположенность вокруг центра. Верх-низ не единственная ориентация, существует право-лево, центр-периферия.

Таким образом, большинство фундаментальных жизненных понятий организуется в терминах одной или нескольких ориентационных метафор. Верх связывается с благополучием, статусом, властью и хорошим настроением, низ — наоборот. Ориен-тационные метафоры коренятся в физическом и культурном опыте и применяются отнюдь не случайно, а имеют физическое эмпирическое основание. Наш физический и культурный опыт дает множество оснований для ориентационных метафор. Выбор той или иной метафоры зависит от индивидуума и от культуры, к которой он принадлежит, семьи и его индивидуальных предпочтений. Следовательно, задача разграничения физического и культурного основания метафоры весьма сложна, поскольку выбор одного конкретного физического основания среди множества возможных должен согласовываться с общим культурным фоном.

Метафора дает нам возможность разговаривать и думать об одних вещах в терминах других вещей. Она позволяет говорить о вещах, которые мы не можем увидеть или потрогать, в терминах видимости и ощущений. «Ты мое солнышко!» — любовное описание личности в терминах восприятия, подразумевающее тепло, свет, возможность роста. Эта метафора отражает и отношение к этой личности — ободрение и одобрение, как и метафора «Мой сладенький!» — нежность и умиление своему ребенку.

Характеристики метафоры, пригодные для целей психотерапии

1. Иносказательность метафоры позволяет называть чувства, которые традиционно находятся под социальным запретом, и люди употребляют их, не рискуя получить социальное неодобрение (клиентка, не чувствующая понимания терапевта, говорит, что ощущает, будто «находится за стеклянными дверями», где все видно, но контакта нет).

2. Экспрессивность — выражение трудного для вербализации опыта. Метафора — это образ, воздействующий на чувства, часто проясняющий фигуру процесса, которая в этот момент выступает из фона.

3. Метафора носит творческий характер. Сотворчество терапевта и клиента доставляет удовольствие.

4. Архетипичность. Послания бессознательного — архетипы всегда предстают перед сознанием в метафорической форме. Многие метафоры являются архетипическими, так как выражают потребности, сходные у всех людей, некие общечеловеческие истины.

5. Новизна. Она создается из-за того, что одна область вещей выражается через другую и появляется что-то, что было упущено при ассоциированном взгляде на предмет или проблему.

Функции метафоры

1. Коммуникационная — позволяет общаться с другими людьми еще одним способом.

2. Диагностическая — выбираемый клиентом образ детерминирован его сознательными и бессознательными мотивами.

Метафора — это проекция бессознательного, а спроектированный образ доступен для исследования.

3. Диссоциирующая функция. Если клиент конфлуэнтно спаян со своим опытом, наличие метафоры позволяет овеществить опыт и переместить его из внутреннего мира во внешний. Через метафору клиент может увидеть со стороны свою проблему и найти пути ее решения.

4. Проясняющая функция. Благодаря конкретизации абстрактных понятий и придания им осязательной (зрительной) формы облегчается понимание (общеизвестная модель Перлза «собака сверху — собака снизу»).

5. Манипулятивная. Имеется в виду метафорическое послание терапевта клиенту. Это мягкое влияние на клиента, и здесь очень многое зависит от точности восприятия — насколько точно метафора отражает структуру реальных отношений и процессов, насколько она изоморфна ситуации или проблеме.

6. Развивающая. Расширение имеющихся у клиента поведенческих и культурных стереотипов, которое эффективно применяется в коучинге (Лопухина, Шубенкова, 2002).

Метафоры, помимо структурных, ориентационных и онтологических, могут быть «выстроены» (опять метафора, от них никуда не деться!) и по-другому — как визуальные, связанные с телесным опытом, опытом взаимодействия:

1. Визуальная. Зрение и свет. Свет — осознанность, темнота — непонимание, неосознанность. Используемые слова — прозрачность (Роджерс), тень (Юнг), ясность (Декарт). Свет — это луч, который проходит через все важные аспекты опыта. Он дает возможность увидеть пространственный образ. Визуальная структура касается формы, отношений часть-целое, связей и т. п.

2. Кинестетическая. Баланс — метафора равновесия, справедливости, слева — справа, с одной стороны — с другой стороны. Кинестетическая — локомоция. «Идея пришла мне в голову», «она нашла там свое место», «неисхоженные пути».

3. Кинестическая и визуальная. Позиция — «он занял место такого-то», «вы забыли свое место, сэр», «отстаивать позицию в споре».

4. Психосоматические метафоры — «меня от нее тошнит», «сидит на моей шее», «быть под пятой» и т. п.

5. Метафора передачи по Редди (приведено по Лакоффу и Джонсону, 1993) или метафора канала связи Язык, который мы используем, когда говорим о самом языке, можно представить через метафору следующим образом. Идеи (смыслы) — это предметы, языковые выражения — это вместилища, а коммуникация — это отправление и получение. Например, «до него невозможно донести