Ментальные совпадения

Даже наиболее удачные попытки исследовать русскую ментальность через семантику языка страдают односторонностью выводов.

Например, Анна Вежбицка [1991] заключения о русской ментальности строит на основании статистически более распространенных конструкций – без учета возможных обратных синтаксических типов (следовательно, пристрастно) и описывает их по контрасту с английской формой ментальности (речемысли). Утверждается «пациентивная» (пассивная) ориентация русской «этнофилософии», в отличие от «агентивной» (активной) ориентации английского языка, и такое заключение основано на контекстах вынужденно услужливого характера (письма Марины Цветаевой). Если в данном случае и нет национальной пристрастности, то искажение ментального поля сознания тут налицо. В качестве основных выделяются: повышенная эмоциональность, склонность к фатализму, неконтролируемость событиями (приводится словечко Евтушенко притерпелость), иррациональность сознания (отсутствие каузации событийного ряда, т.е. равнодушие к идее причинности), антирационализм с примером знаменитого русского авось, категоричность моральных суждений в отношении других лиц. В последнем случае приводятся многие русские слова типа мерзавец, негодяй, подлец и т.д. при единственном (якобы) слове других языков, например, только scoundrel у англичан. Но и тут обычная подмена тезисов: сравниваются стилистически разные уровни двух словарно богатых языков, причем сознательно исключаются английские слова столь же низкого стиля (их даже больше, чем в русском).

На основе языка Вежбицка учитывает все компоненты, организующие коллективное поле русской ментальности: и психологическое, и генные, и культурные, – но под углом зрения слова, которое всегда обобщает. В данном случае ключевые концепты русской ментальности автор определяет в словах душа, судьба и тоска. Однако при точности найденных концептов нельзя говорить об их исчерпывающем списке специально для русской ментальности (с одной стороны) и притом приписывать данное сочетание концептов только русским. Можно указать и другие ментальности с тем же набором. Но, кроме того, те же самые концепты можно истолковать иначе, чем делает автор, не придавая им обязательно осуждающего значения: как душевность, мистически ориентированное отношение к миру, доверчивость и особый склад характера, склонного переносить собственные недостатки на другого – с тем чтобы бороться с пороками как с нежелательными объектами критики.

Наконец, для анализа избраны вовсе не понятийные, а символические константы. Говоря о понятии, автор толкует символы, в то же время упрекая других исследователей за неверное определение базовых прототипов (инвариантов) в исследуемом языке. В целом изучается не русская система ментальности с диалектическими ее противоречиями, но конструируется «средний тип» на основе отталкивания от другой (английской) системы, представляемой как «универсальные человеческие концепты». К тому же, если диалектические противоречия самой системы в исследовании редуцировать, окажется, что никакого развития нет. Есть схема. А схема неинтересна.

Исследования Анны Вежбицкой, замечательные по тонкости анализа конкретных фактов, смелости сопоставлений и по ценным наблюдениям национальной речемысли, по энергии критики в адрес оппонентов, – явление незаурядное. Но логика есть логика. Исследуя национальные формы речемысли, мы не должны забывать о национальном своеобразии каждой системы отдельно. Сводить их в «общечеловеческий тип» – значит отождествлять с какой-то одной системой, признанной за базовую. Это и есть номиналистическая подмена концепта – понятием. В данном случае, как представляется, свою роль играет исходный принцип изучения. Определим его как не-о-концептуализм, т.е. типично католический подход к согласованному (скоординированному) описанию элементов семантического треугольника: связь словесного знака и вещи исследуется в целях определения концепта-понятия, на который / которое и направлено внимание исследователя. В таком случае мы и ищем, например, признаки цвета (слово) в выражающих их предметах (вещь), ср. у Вежбицкой описание красного, заленого, синего, коричневого, желтого и прочих как типичных признаков (соответственно) крови (огня), травы, неба, земли, солнца. Сопоставление с известными работами Александра Потебни на ту же тему показывает, что символический заряд всех таких слов носил совершенно иной смысл.

Ошибки всех, изучавших русскую ментальность и русский характер, в том, что они исследовали предмет научно, т.е. на понятийном уровне, который и требует усреднения положительных величин, явленных в рефлексии как факты («факты – воздух ученого»). Между тем «среднее» как раз и несвойственно ни русской ментальности, ни русскому характеру («нраву»: нравиться или не нравиться). Особенности их создаются на контрастах (Или Бог, или червь!), потому что опираются не на рассудочно однозначное понятие, а на душевный образ или на духовный символ. Сбой, возникающий между объектом исследования и методом, с помощью которого объект изучается, искажает реальные признаки и принципы русской ментальности. Они строятся на других основаниях и пренебрегают аристотелевскими классификациями, столь почитаемыми на Западе (неотомизм).

Например, согласно таким классификациям, добродетель есть золотая середина между двумя крайностями. Например, щедрость – между скупостью и расточительностью, а теплое – между обжигающе-горячим и холодным. В русской ментальности сложилось иное представление об идеальном, согласно ему род есть одновременно и вид, путем удвоения такой ряд организующий. Поэтому щедрость есть расточительность, противопоставленная скупости, а теплое есть (про)хладное в противопоставлении к горячему. Синекдоха направляет нашу мысль, логик чувств и ощущений подчиняется принципам язычески эквиполентного (равно-ценного) противопоставления:

горячий: (теплый – холодный)

скупой: (щедрый – расточительностью)

Подобных особенностей в русской ментальности много, и все они, если и не содержатся в основном значении слов, то обязательно расшифрованы в классических текстах [43-44].

Глагол, а не имя

Следует напомнить характерные особенности русского языка, так или иначе отражающие ментальные характеристики сознания. Это важно сделать хотя бы потому, что «“славянство” есть исключительно лингвистическое понятие. При помощи языка личность обнаруживает свой внутренний мир». Так утверждал выдающийся филолог и философ Николай Трубецкой в 1930-е годы. Не вдаваясь в подробности, перечислим эти особенности, предполагая, что каждую из них можно изучить самостоятельно и на очень большом материале.

В центре русской грамматики находится не имя, а глагол, обозначающий в высказывании действие. Именно с глагольных основ «снимаются» отвлеченные значения и создаются отвлеченные имена типа мышление или то же действие – с помощью самых разных суффиксов.

Русский язык четко различает время внутреннее и время внешнее, т.е. категорию глагольного вида и категорию глагольного времени. Само по себе действие протекает независимо от позиции говорящего, и глагольный вид передает различные оттенки длительности или завершенности действия. Точка зрения говорящего определяет то же действие относительно момента речи: прошедшее, настоящее и будущее, причем (что естественно) настоящее не имеет формы совершенного вида, поскольку настоящее длится, а будущее нельзя передать с помощью простого несовершенного вида. Субъект и объект разведены в сознании через глагольную форму, которая с помощью другой категории – категории залога – еще больше уточняет характер соотношения между субъектом и объектом.

Качество как основная категория в плане характеристики вещного мира, качество, но не количество влечет законченностью и разнообразием радужных форм; через признак выявляется каждое новое качество, привлекающее внимание своей неповторимостью; отвлеченные имена точно также образуются с помощью адъективных основ, а самостоятельная категория имени прилагательного, выразительно представленная самостоятельной частью речи, формируется в русском языке начиная с древнейших времен.

В качестве связочного и вообще – предикативно осмысленного выступает глагол быть, а не глаголы иметь или хотеть, как во многих западноевропейских языках. Установка на глагол бытийственного значения во многом определила характер русской философии, о чем не один раз говорили, например, В.С. Соловьев и Н.А. Бердяев.

В русском языке нет артиклей, что, в свою очередь, привело к размыванию границ между узуальными употреблениями имен. Если англ. a table связано, главным образом, с выражением понятия о столе или представления о нем же, то же слово с определенным артиклем the table уже вполне определенно указывает конкретно на данный стол, на эту плоскость стола, на эту столешницу, на предмет. Разведение в сознании двух уровней «семантической связки» - вещи и понятия, как они отражены в слове, делает англичанина стихийным «номиналистом», тогда как некоторая размытость границ между вещью и понятием об этой вещи у русских прямо-таки направляет их в сторону «реализма». На первый взгляд неожиданный, такой вывод вполне оправдан исторически, не случайно этим вопросом интересовался А.А. Потебня, а из западных ученых – автор семантического треугольника Готлоб Фреге. Да, «мысль направлена словом», эти слова Потебни никогда не потеряют своего значения.

Неопределенность высказывания, фиксируемая большим количеством неопределенных местоимений и различных синтаксических конструкций, в свою очередь повышает некоторую уклончивость и размытость русской мысли, скользящей по яркости образа и пугливо сторонящейся понятийного скальпеля. Сказать до конца ясно – прямо – значит открыться до времени и тем самым обезоружить себя. Изобилие наречных и местоименных форм помогает до поры спрятаться за словом: «Русские говорят громко там, - иронизировал А.И. Герцен, - где другие говорят тихо, и совсем не говорят там, где другие говорят громко».

Застенчивое уклонение от метафоры тоже определяется основной установкой словаря на метонимические переносные значения в слове; категория одушевленности – остаток древнего языческого анимизма – также препятствует созданию оригинальной авторской метафоры, – разумеется, такой метафоры, которая оказалась бы понятной другим носителям языка. Постмодернистские изыски неприемлемы для русского сознания.

Вежливая уклончивость проявляется и в том, что славянский императив не есть, собственно, повелительное наклонение, он восходит к древней форме оптатива – пожелательного наклонения.

Отношение к другому проявляется не в наглом приказе или в хозяйском повелении, но в пожелании, что высказывание будет принято к сведению. В известном смысле оживлением этой формы становится в наши дни широкое распространение формул типа хотелось бы, чтобы…; некоторые, вот, говорят, что… и т.п.

Совсем наоборот, в отношении к себе самому русский человек излишне категоричен, свое собственное мнение он признает за истину в последней инстанции, что всегда – с XVI в. – поражало иностранных наблюдателей. Иностранец обязан оговориться: мне кажется, что…; я думаю, что…; кажется, будто… и т.п., в то время как русский, пользуясь формами родного языка, строит свое высказывание без помощи всякого рода уклончивых шифтеров, поскольку категоричность личной точки зрения не требует, на его взгляд, никаких антимоний: а я ведь говорил!

Категоричность самоутверждения и «бытовой нигилизм» находят себе поддержку в способности русского языка строить отрицание таким образом, что каждое отдельное слово высказывания отрицается само по себе: никто никогда ничего не видел. Англичанин или француз употребит одно отрицание – скорее всего при объекте, ради которого, собственно, и делается подобное заявление.

Плеоназм, как особенность русской речи – весьма серьезная проблема и в наши дни. Он проявляется в самом различном виде. Засоряя речь ненужными определениями, но вместе с тем и помогая усилить высказывание эмоционально: основная установка на то, чтобы убедить, а не доказать, поскольку «очевидность только тогда не требует доказательств, когда она очевидна» <…>.

Диалог

Все указанные особенности русского языка, формирующие ментальность и обыденное сознание русского человека, определяются установкой на характер общения: во всех случаях преобладает, будучи типичным проявлением речемысли, не монолог-размышление (который воспринимается как признак помешанности или юродивостиько отгда есте с тем и помогая усилить высказывание эмоционально: основная установка на то, чтобы), а активно протекающий диалог, в котором и рождается обоюдно приемлемая мысль. Эмоция убеждения важнее логики доказательства, поскольку назначение подобного диалога вовсе не в передаче информации: не коммуникативный аспект речи кажется существенно важным в диалоге, а речемыслительный, формирующий это высказывание. Мысль соборно рождается в думе, с той лишь разницей, что не индивидуальная мысль направлена словом, а что «думу строит слово»: по старому различию смысла у слов дума и мысль мыслит каждый сам по себе, думу же думают вместе, и дума – важнее мысли, поскольку как законченное воплощение мысли дума освящена признанием Другого. Своя правда удостоверяется правдой собеседника, и с этого момента становится истиной для всех.

Речь идет именно о диалоге как основной форме мышления. В исторической перспективе третий всегда лишний. Местоимение третьего лица он, она, оно, они формируется довольно поздно на основе указательного в значении ‘тот, другой’ – который находится вдали, вне диалога. До сих пор в выражении: Третьим будешь? – звучит тоска напарника, который в силу необходимости должен прибегать к содействию постороннего, третьего. Глагольные формы в настоящем и прошедшем времени, как много их ни было, долгое время не различали второго и третьего лица, потому что в конкретном диалоге третий не принимал участия, а высказываться об отсутствующем не было принято до XVII в.

Собирательная множественность объектов (нерасчлененная множественность) особенно хорошо представлена в отношении к людям, к человеческому коллективу, который ценностно воспринимается в своей цельности: народ, толпа, полк, люди … Многочисленные формы множественного числа сохраняют исходный смысл собирательности или нерасчлененной множественности, что характерно для имен мужского рода, ср.: браты, братья, братия, также листы – листья, города, волоса́ – воло́сы и т.п.

С течением времени происходило интенсивное отделение парадигмы единственного числа от парадигмы числа множественного; имена склоняются различным образом, причем в парадигме множественного числа окончания не различают уже имена по грамматическому роду. Происходит как бы разведение вещественного и понятийного значения в слове, причем идентифицирующее значение обычно связано с формой единственного числа, а отвлеченные имена вообще выступают только в этой форме. Происходит разведение смысла и по формам: дух или даже Дух, но ду́хи и духи́. На характере множественности завязывается категория определенности, в которой нуждается устная речь, ср. уже приведенные формы типа волоса́ – во́лосы с противопоставлением по степени определенности в отношении объекта [49-51].

Собственно имя

В этом отношении интересны также русские личные имена. Уж они-то точно представляют собой образные понятия, в которых сохраняется первообраз смысла, хотя бы и в искаженном виде. Например, Владимир не «владеет миром», а «владеет мерой»: исконная форма Володимεръ.

Но одновременно личные имена в своей системной совокупности являются и понятиями.

В звучащей речи они предстают как паспорт лица: указаны национальность, вероисповедание, место рождение и принадлежность к определенной группе – к семье и роду (фамилия). Логическое следование имени-отчества-фамилии отражает метонимический результат растягивания исходного имени: имя собственное – имя семейное – имя родовое. Александр Сергеевич Пушкин. Среди старинных фамилий еще часты формы родительного падежа, указывающие принадлежность к роду: Дурново, Сухово – из рода Дурновых, Суховых, ср. и книжную форму того же падежа типа Живаго, Мертваго. Также и сибирские формы множественного числа: Сухих, Черных, Чистых и прочие. Более поздние фамилии указывают и место происхождения, при этом иногда сохраняя и родовой суффикс: Осип-ов-ск-ий, Петр-ов-ск-ий. Суффикс –ов- указывает на принадлежность к роду, суффикс –ск- – к местности.

Четко расписан ритуал вызывания имени, чтобы назвать лицо. Не одно и то же сказать Саша, или Александр, или Александр Сергеевич. Можно сказать Александр Пушкин, но затруднительно Алексей Толстой: Алексей Константинович и Алексей Николаевич все-таки разные, известные на Руси, писатели. Если совпадали все три имени, добавляли: Второй, Третий… Старший, Младший… Например, в роду Романовых Константин Константинович Старший и Константин Константинович Младший. Важна и традиция. Можно сказать Александр Македонский (родом из Македонии), но Александр Филиппович Македонский скажет разве что юмористический герой.

Родовые и семейные имена русские люди получали по великой государевой милости, да и не все разом, а по численному порядку, по «месту» в иерархии. Сначала семейные – по отчеству – получили князья: Юрьевичи, Ольговичи, Всеволодовичи и прочие владетельные; затем – бояре, потом – дворяне, заморские гости-сурожане (торгующие с иноземцами), купцы простые – уже при Петре I, и т.д. Потом стали известны имена родовые, тоже поначалу у родовитых, главным образом выходцев из Литвы, из Орды, из чужеземных краев. Иначе просто не признали бы их, пришедших из-за порубежья: чьих вы будете? Многие родовые, по прозвищу или профессии дедов, по дедине, кажутся непочтительными: Кобыла, Лапоть, Баба … Но это прозвище, а прозвище, пусть и худое, все же лучше, чем звание по расхожей профессии: Поповых да Кузнецовых эвон сколько, а Кобылиных? А Сухово-Кобылиных?

Постепенное отдаление семей и родов друг от друга и в произношение требовало какой-то отличительной меты. Того же «знамени», которым знаменуют единство полка в его победах и поражениях, или знака, которым метят свою собственность. Анна Вежбицка отметила одно отличие русских личных имен от американских, «более демократических». Русский взрослый мужчина отзывается на Ивана Ивановича, американец откликается и на простецкое Джон – в любом обществе, не только среди близких. Более того, говорит Вежбицка, уменьшительные русские имена получают форму женского рода, они как бы смягчаются, становятся «более домашними», возвращая взрослого мужика в детство. Борис – Боря, Дмитрий – Митя, Станислав – Слава … Конечно, это не уменьшительные, а сокращенные имена, потому что (автор этого не знает?) уменьшительным нет числа: Славка, Славочка, Славунчик … Между прочим, в России еврейские фамилии восходят к сокращенным личным именами. Не Борисов, а Борин, не Дмитриев, а Митин, на Станиславский, а Славин и т.д. Когда такие фамилии давались, они и воспринимались как «уменьшительные».

В англо-американской практике обращений (не имен!) возможны формы типа Боб вместо Роберт, Дик вместо Ричард, Алекс вместо Александр, Билл вместо Уильям и т.д. Вежбицка в простоте своей полагает, что такими и должны быть энергично-мужские, мужественные имена, в отличие от «женственных» русских Ваня, Саша и прочих. Оказывается, американские обращения не только демократичнее, но еще и мужественнее. К тому же они и короче – единственное условие, признаваемое в сфере делового обращения. Тем более, что и американцы говорят (даже в отношении к президенту) Джонни, Джимми, Томми, да и русские не употребляют «женственных форм» в официальном общении. Правда, демократия потребовала своих издержек, так что и у нас начинают обращаться к кому-нибудь Влад! – получая требуемое «дополнительное мужское значение», но утрачивая при этом ясность. Кто этот Влад – Владислав, Владимир? Лицо скрывается за пустым звучанием, образа не имеющим. Для русского человека сокращенное имя типа американских – не имя, в «котором все есть», а кличка: так зовут и поросенка или щенка.

Основное предназначение имен в том, что русское именование открывает человека навстречу общению, сообщая о нем по возможности все, что необходимо для первого знакомства. Распахнутость души – это надо ценить, и в ответ самому отнестись к разговору столь же откровенно [410-411].

Ольшанский И. Г. Лингвокультурология в конце ХХ в.: итоги, тенденции, перспективы, 2000:

Переход лингвистики на антропологическую парадигму, совершившийся в последние десятилетия ХХ в., стимулировал быстрое развитие междисциплинарных областей гуманитарных исследований, в основе которых лежит триединство «человек – язык – культура». Это такие дисциплины, как этнолингвистика и социолингвистика, лингвострановедение и лингвокультурология <…>. Различные направления антропологической лингвистики восходят, как известно, к концепции В. фон Гумбольдта, который видел в языке воплощение и проявления духа народа, его миропонимание и менталитета <…>. «Мы мыслим мир таким, каким нам оформил его сначала наш язык. Различия в философии и духовной жизни стоят в неосознаваемой зависимости от классификации, которую осуществляет язык» <…>. Л. Вайсгербер считает язык «промежуточным миром», который находится между реальным миром и человеком, его сознанием.

Для языка и культуры характерны общие признаки: это формы сознания, отражающие мировоззрение народа и человека; они ведут между собой постоянный диалог, так как субъект коммуникации – это всегда субъект определенной (суб)культуры; они имеют индивидуальные и общественные форму существования; обоим явлениям свойственны нормативность, историзм, а также взаимная включенность одной сферы в другую <…>. Язык – составная часть культуры, основной инструмент ее усвоения, носитель специфических черт национальной ментальности. С другой стороны, «культура включена в язык, так как вся она смоделирована в тексте» <…>. В то же время между ними существуют значительные различия: язык как средство коммуникации ориентирован на массового адресата, тогда как в культуре ценится элитарность; в отличие от языка культура не способна к самоорганизации. Это разные семантические системы, причем культура гомоморфна (структурно подобна) языка <…>. Их взаимная подмена недопустима: «Нельзя переносить языковую модель на предметную область культуры и, напротив, модель культуры на предметную область языка <…>.

В общем плане лингвокультурология определяется как «комплексная научная дисциплина, изучающая взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в его функционировании» <…>. Как часть науки о человеке, лингвокультурология ориентирована, с одной стороны, на человеческий (культурный) фактор в языке, с другой – на языковой фактор в человеке. К многочисленным определениям культуры с указанием на ее онтологические свойства (противопоставленность природе, эволюционный характер и историзм, ценностная ориентация, межпоколенная ориентация) добавляется еще одно: это «мировидение и миропонимание, обладающее семиотической природой» <…>. Культура – часть картины мира, закрепленной в языке.

Одной из базовых наук, служащих теоретической основой и источником лингвокультурологии, является собственно культурология – теория и методология изучения культуры. Эта наука изучает сущность и характер культуры, ее виды, формы, функции, структуру и динамику, моделирует культурные конфигурации различных эпох, народов, социумов, конфессий, сословий, выявляет черты своеобразия культурных миров <…>.

Для дальнейшего изложения важно подчеркнуть (наряду с наличием известных признаков) следующие характеристики культуры. Культура – явление: 1) национальное (наряду с языком она признается важнейшим атрибутом нации, этноса); этноцентрическое (каждый этнос считает себя центром миросоздания); 3) прототипическое (наряду со стереотипами существуют прототипы культуры, т.е. ее типичные образцы, общезначимые символы, эталоны, мифологемы как выразители коллективного бессознательного). Основной и наиболее продуктивный метод изучения культуры – сопоставление с другими культурами и языками, межкультурный контраст, «кросскультурный анализ».

С другой стороны, лингвокультурология – лингвистическая дисциплина, второй составляющей которой является лингвистика (шире – филология как наука, изучающая тексты). Она входит в комплекс дисциплин антропологической ориентации, таких, как лингвогносеология (когнитология), лингвосоциология (социолингвистика), лингвопсихология (психолингвистика), лингвоэтнология (этнолингвистика), лингвопалеонтология <…>.

Лингвокультурология гумбольдтовской ориентации переживает период проектирования и становления, она находится в стадии «первоначального накопления». От других, ранее сформировавшихся научных направлений, изучающих связь языка и культуры, лингвокультурология отличается предметом, материалом, целью и методами анализа. Лингвокультурология (в одном из своих направлений) вышла из недр этнолингвистики, которая исследует взаимозависимость языка, духовной культуры, менталитета, народного творчества <…>. Этнолингвистические исследования осуществляются в исторической ретроспективе, преимущественно на материале славянских языков. Материал этнолингвистики – фольклорные и мифологические тексты, ритуалы религиозного и бытового характера, суеверия, приметы, поверья и т.п. <…>. Цель исследований – реконструкция на основе этих данных культуры этноса и языковой картины мира, воплощенной в его языке <…>. Результаты многолетних разысканий в этой области обобщены, например, в этнолингвистическом словаре «Славянская мифология».

В отличие от этнолингвистики, лингвокультурология ориентирована на современное состояние и функционирование языка и культуры. Новая дисциплина рассматривается как «та часть этнолингвистики, которая посвящена изучению и описанию корреспонденции языка и культуры в синхронном их взаимодействии» <…>. Лингвокультурология исследует «прежде всего живые коммуникативные процессы и связь используемых в них языковых выражений с синхронно действующим менталитетом народа» <…>. Такое понимание предмета лингвокультурологии способствует развитию идей, высказанных в отечественной науке А.А. Потебней, М.М. Покровским, В.В. Виноградовым, Д.С. Лихачевым, Н.И. Толстым, Ю.М. Лотманом, идей, которые связаны с проявлением культурно-национальной специфики языковых единиц и текстов. Источником фактического материала для лингвокультурологических обобщений послужили многочисленные исследования в области русского и основных западноевропейских языков, содержащие анализ их национально-культурного своеобразия, культурно обусловленных явлений, культурно связанных единиц, идиоэтнических особенностей фразеологии, разного рода «этнореалий» <…>. Развитие лингвокультурологии как науки прошло через этап выделения особого аспекта и метода исследования и привело к оформлению самостоятельной области гуманитарных знаний.

Далее: лингвокультурология отличается от этнолингвистики материалом и целью анализа. Она не направлена только на выявление народных стереотипов, символов, мифологем, формирующих этническую картину мира. Ее цель – описание обыденной картины мира в том виде, как она представлена в повседневной речи носителей языка, в различных дискурсах и разных (вербальных и невербальных) текстах культуры. Ее материалом являются живые коммуникативные процессы, литературный, философский, религиозный, фольклорный дискурсы как источники культурной информации <…>.

Кроме того, отличие лингвокультурологии от этнолингвистики и лингвострановедения состоит в том, что она не ставит знака равенства между понятиями «культурное в языке» и «этническое, собственно национальное». Такие источники культурно обусловленных понятий и образов, как Библия, античная мифология, европейская история, имеющие не только региональное, но и мировое значение, присутствуют в языках и культурах многих народов.

Лингвокультурология тесно связана с лингвострановедением, которое может считаться одним из ее источников. Их роднит то, что обе дисциплины имеют не только теоретическую, но и прикладную, лингводидактическую направленность. Известна концепция, согласно которой лингвокультурология определяется как «аспект лингводидактики, рассматривающий проблемы взаимодействия культуры и языка в процессе его функционирования, а также описания и преподавания» <…>. При таком подходе, как считают некоторые исследователи, лингвокультурология оказывается у же по своему содержанию, чем лингвострановедение, ее объектом является материальная и духовная культура, созданная человеком, а такие предметные области, как природа, животный и растительный мир, географическое положение страны, климат должны остаться за ее пределами <…>. Это положение небесспорно, так как многие понятия, относящиеся к миру природы, окружены мощным ассоциативно-образным ореолом (земля, небо, гора, лес, река, море, поле, дерево и т.п.) или выступают как концепты культуры, что делает необходимым их включение в состав лингвокультурологических объектов. В отличие от лингвострановедения, для которого был характерен избирательный, скорее иллюстративный подход к описанию культурных реалий, лингвокультурология ставит перед собой задачу целостного, системного представления единиц языка и культуры в их корреляции и взаимодействии. В настоящее время лингвокультурология в нашей стране ориентируется на новую систему культурных ценностей, выдвинутых современной жизнью общества, на полную и объективную интерпретацию фактов и явлений культурной жизни, не допускающую «купюр» по идеологическим соображениям <…>.

Смежные научные дисциплины различаются способом представления и толкования культурной информации. Лингвострановедческие словари и страноведчески ориентированные исследования описывают понятия и факты общественной, экономической, культурной жизни страны, культурные реалии, связанные с ее историей, бытом, традициями, литературой, искусством, образованием и т.п. <…>. Эти лексические и фразеологические единицы, имеющие реальный прототип в пространстве или во времени, несут фоновые знания, с помощью которых единицы языка соотносятся с фактами культуры <…>.

Лингвокультурология «работает» на глубинном уровне семантики, с учетом системного и интегративного подходов к явлениями языка и культуры. Соотнося значения культурно детерминированных единиц с концептами (кодами) общечеловеческой или национальной культуры, лингвокультурологический анализ дает им глубинную и объемную экспликацию. Примером может служить фразеологическая серия со словом «раб» в метафорически связанном значении: «раб страстей», «раб желаний», «раб привычек» (ср. также «Раба любви» - название фильма). Заложенная в этих сочетаниях культурная информация восходит к религиозному дискурсу и выражению «раб Божий». В переносном значении слово «раб» указывает на зависимость человека от особенностей характера и обстоятельств, на его несвободу <…>. Источником лингвокультурной информации может быть сопоставление языковых систем, в которых и лексические единицы, и концепты предлагают различное членение окружающей действительности: рус. трава – нем. Gras и Kraut (напр. лекарственная т.), ягоды (в том числе вишня, черешня) – нем. Beeren (но вишня и черешня для немецкого сознания – Früchte), костюм – нем. Anzug и Kostūm).

Итак, лингвострановедение, которое изначально определялось как лингводидактический аналог или коррелят социолингвистики, предлагается рассматривать как прикладной аспект лингвокультурологии.

«Текстоцентрическая» концепция лингвокультурологии (Л.Н. Мурзин) позволяет уточнить ее содержание и объект анализа. Стыковка лингвистики и культурологии происходит через текст, который, с одной стороны, является высшим уровнем языка, а с другой стороны, представляет собой одну из форм культуры. В терминах московско-тартусской семиотической школы культура определяется как Текст (с заглавной буквы), т.е. текст высшего порядка <…>. Это значит, что культуру можно считать наивысшим уровнем языка, но такая позиция возможна только в лингвокультурологии, которая рассматривает язык как систему воплощения культурных ценностей <….>. Ее объектом является текст как важнейшая единица культуры. При этом текст и объединяет, и в то же время разделяет лингвистику (культура → язык) и лингвокультурологию (язык → культура), которые имеют противоположную направленность. Слово же интересует лингвокультуролога как свернутый текст. Разные подходы к объекту лингвокультурологии можно примирить, полагая, что языковая (повседневная, «наивная») картина мира выводится из текста (дискурса, коммуникативного поведения), а текст выступает как цель и средство исследования культуры, как способ проникнуть в ее сущность.

Важен вопрос вхождения текста в культуру. При своем создании он является принадлежностью индивида. Чтобы текст вошел в культуру, его должен присвоить социум. Основным способом такого коллективного присвоения служит многократная интерпретация текста. Как общество присваивает себе продукт творчества индивида, как индивид усваивает культуру – коллективное сознание, как чужой текст делается своим, какие лингвистические механизмы обеспечивают данные процессы – на эти вопросы должна найти ответ лингвокультурология <…>.

Текст и культура имеют ряд общих признаков и черт.

1. В отличие от предложения и слова, текст принципиально ситуативен. В своих конкретных формах культура также ситуативна, она ориентирована на внеязыковую действительность.

2. Культура и текст одновременно и дискретны, и континуальны, целостны.

3. В тексте совмещаются язык и метаязык; любой текст «закодирован дважды»: один язык используется для описания ситуации – кодирования сообщения, а другой – для его толкования <…>. Такие термины, как «закон» и «молитва», принадлежат каждый двум языкам – общему и специальному (юридическому или религиозно-культовому). Текст бисимиотичен, культура также принципиально полисемиотична, она опирается на множество языков.

4. И текст, и культура нуждаются в интерпретации. Путем интерпретации текста происходит процесс его осознания. Вот почему Хайдеггер и другие философы экзистенциалисты ставят знак равенства между текстом и сознанием. Культура в сознании ее носителей непрерывно видоизменяется, она живет постольку, поскольку ее компоненты – тексты – постоянно прочитываются заново.

5. В тексте и культуре присутствуют элементы объективного и субъективного.

6. В культуре постоянно противоборствуют консервативное и новаторское начала. Для ее нормального функционирования важны и традиции, и новаторство. В концепции К. Леви-Стросса противопоставлены два типа культуры. Холодная культура рассчитана на максимально точное воспроизведение текстов, например, религиозных, сакральных (таковы архаические культуры). Горячая культура настроена не столько на воспроизведение созданных текстов, сколько на их решительное обновление (это характерно для европейской культуры). В тексте также различаются тематическая и рематическая стороны, данное и новое. Культура по своей сути рематична, она самообновляется и самообогащается <…>.

В лингвокультурологии может найти применение новое понятие сверхтекста как особого культурно-системного речевого образования. «Сверхтекст – совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата» <…>. Как целостное образование сверхтекст имеет две разновидности: тематическую и модальную. Так, совокупность текстов о Великой Отечественно войне, созданная участниками войны, составляет тематическую целостность. Модальную целостность образуют, например, толкования идеологем в «Словаре русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова (а также других словарей советской эпохи), объединенных единой модальной установкой: деформация объективного отношения к реальности в прошлом, настоящем и будущем, продиктованная классовым подходом к социально-политическим явлениям. Близким к сверхтексту понятием является «супертекст»; исследуется также «гипертекст», представляющий собой электронный способ, электронную версию представления информации в компьютерных технологиях.

В лингвокультурологических штудиях важное место занимают проблемы классификации культурно маркированных единиц и явлений, а также вопрос об их источниках. При анализе лингвокультурологической информации может быть использована классификация, предложенная в свое время для дидактической работы с лингвострановедческими источниками <…>. К этнолингвокультурной сфере относятся следующие образования.

1. Единицы вербальной коммуникации: а) слова-этнореалии; б) языковые единицы, вызывающие ассоциации (фразеологизмы, афоризмы, цитаты, прецедентные высказывания <…>; в) имена собственные (личные имена, фамилии знаменитых личностей, географические названия, литературные, музыкальные произведения и их герои, названия газет, журналов, музеев, театров и т.д.).

2. Паралингвистические единицы и явления: а) мимика; б) жесты, телодвижения; в) дистанция между партнерами по коммуникации.

3. Вербально-паралингвистические понятия: а) традиции и нравы, обычаи, праздники (народные, коллективные), национальные игры; б) этикет; в) народные приметы, поверья, предания.

<…> В некоторых единицах культурно значимая информация остается имплицитной. Она присутствует на уровне подсознания и может быть извлечена только опосредованно, путем ассоциативного эксперимента. Так, на слово-стимул «солнце» испытуемые дают ответы, идущие от семантики мифа: луна, небо, глаз, голова, Бог и др.

Предмет исследования в лингвокультурологии составляют девять типов лингвокультурных единиц и явлений <…>.

1. Слова и выражения, служащие предметом описания в лингвострановедении <…>, включая безэквивалентную лексику. В эту категорию входят цитаты из русской классики: человек в футляре, лишние люди, горе от ума, а также лозунги и политические дискурсы советской и постсоветской эпох: путевка в жизнь, борьба за урожай, «прихватизация» и т.п.

2. Мифологизированные культурно-языковые единицы: обрядово-ритуальные формы культуры, легенды, обычаи, поверья, закрепленные во фразеологизмах, пословицах, образно-метафорических единицах. В их основе, как правило, лежит мифологема, или архетип. Мифологема – важный для мифа персонаж или ситуация, его «главный герой», который может переходить из мифа в миф. В основе мифа лежит архетип (термин К. Юнга) – устойчивый образ, обобщенный символ, присутствующий в индивидуальном сознании и имеющий распространение в культуре. Фразеологизмы и пословицы с компонентом «хлеб» (есть чужой хлеб, зарабатывать себе на хлеб) основаны на архетипе хлеба как символа жизни и материального достатка.

3. Паремиологический фонд языка, так как пословицы – это стереотипы народного сознания, обладающие широким прагматическим спектром. Одна и та же пословица может служить упреком, утешением, советом, нравоучением.

4. Символы, стереотипы, эталоны, ритуалы. Человек живет, по мысли Э. Кассирера, в «символической вселенной». Символ – это вещь, награжденная смыслом, конкретный предмет, выражающий высокую абстракцию (крест – символ веры, символ жертвенности; голубь – символ мира; меч – символ войны, агрессии). Культурные стереотипы – это модели поведения, навязываемые нам культурой и усваиваемые в процессе социализации человека. Стереотипы поведения и целеполагания, восприятия и понимания, стереотипы общей картины мира определяют единство и целостность культуры. При их реализации человек может не осознавать целей, ради которых действие совершается.

Как способ разрешения социальной драмы ритуал имеет условный, конвенциональный характер и совмещает в себе три функции: снятие агрессии, обозначение круга своих и отторжение круга чужих. Действие становится ритуалом, когда оно теряет целесообразность и становится семиотическим знаком (ср. проведение партийных съездов и общественно-политических мероприятий в нашей стране в советскую эпоху).

Эталон – это сущность, измеряющая свойства и качества предметов и явлений, это мера вещей, предсьтавленная в образной форме. В языке эталоны существуют в виде устойчивых сравнений или словосочетаний, передающих высокую степень признака: глуп как сибирский валенок; как птичка весела; сыт по горло; влюблен по уши.

5. Важнейшей языковой сущностью, в которой содержится основная информация о связи слова с культурой, являются образы. Образность, т.е. способность слова или фразеологизма вызывать в нашем сознании наглядные представления, «картинки», связана с внутренней формой (ВФ) слова, которая выводится из прямых значений составляющих его морфем (при сходном значении слов «всадник», «конник», «наездник» они имеют разные ВФ; «душа» связана с духом, дыханием; нем. «Seele» восходит к слову «See» – море; озеро, здесь закреплено мифологическое представление о связи души с водой).

6. Лингвокультурология занимается такими проблемами, как стилистический уклад языков, соотношение между литературным языком и другими формами его существования (разговорным языком, диалектами).

7. Лингвокультурной спецификой обладает речевое (шире: коммуникативное) поведение. В каждой культуре поведение людей регулируется представлениями о том, как следует вести себя в стереотипных ситуациях, в соответствии с социальными ролями (начальник – подчиненный, муж – жена, отец – сын и т.п.).

8. Область речевого этикета – важный компонент общения, зона «социальных поглаживаний». Речевой этикет – это социально заданные и культурно-национально-специфические правила речевого поведения в ситуациях установки, поддержания и размыкания контакта коммуникантов в соответствии с их социальными ролями и отношениями в официальной и неофициальной обстановке общения <…>. По мнению исследователей, коммуникативная истинность (соблюдение правил этикета) выше по ценности для культурной общности людей, чем искренность (истина).

9. Особый интерес представляет взаимодействие религии и языка. «Христианство, в особенности православие, послужило мощным культуроносным источником для русского миропонимания» <…>. Английский этнограф Дж. Фрэзер считает, что вся культура вышла из храма. Христианская культура нашла свое отражение в языке – в словах, культурных концептах, фразеологизмах, пословицах, поговорках, афоризмах.

Первоочередными задачами лингвокультурологии являются уточнение ее методологических предпосылок, разработка ее терминологического аппарата, создание метаязыка лингвокультурологического анализа. Метаязык, общий как для культуры, так и для языка, должен иметь единую методологическую основу, в качестве которой выступает семиотическая презентация данных культурно-языкового взаимодействия <…>. Культура – это особый тип знания, отражающий сведения о рефлексивном самопознании человека в процессе его жизнедеятельности. Культура – это своеобразная историческая память народа <…>.

К метаязыку новой науки можно отнести понятия: концепты, константы, установки культуры, а также такие термины, как культурно-языковая идентичность (культурное самосознание), культурно-языковая компетенция, культурная коннотация. Культурная интерпретация.

Основные концепты русской культуры представлены в словаре Ю.С. Степанова «Константы. Словарь русской культуры». «Концепт – основная ячейка культуры в ментальном мире человека» <…>. Так, концепт «закон» в сознании рядового человека (не юриста) выступает как «пучок» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, сопровождающий слово «закон». В отличие от понятий и терминов концепты не только мыслятся, но и переживаются, они – предмет эмоций, симпатий и антипатий. Концепт имеет сложную структуру, в которую входят: исходная форма (этимология, например, «время» связано с идеей вращения, нем. Zeit происходит от Gezeiten – прилив и отлив); история, сжатая до основных признаков содержания; современные ассоциации; оценки. В содержании концепта выделяются три слоя: 1) основной, актуальный признак; 2) дополнительные признаки, являющиеся историческими; 3) внутренняя форма. Концепты существуют по-разному в своих слоях, и в этих слоях они по-разному реальны для людей данной культуры <…>.

Хотя количество концептов культуры невелико (четыре-пять десятков, в «Словаре» Ю.С. Степанова рассмотрено 37 базовых и 20 производных концептов), духовная культура общества в значительной степени состоит в операциях с этими концептами.

Среди концептов выделяются константы, которые устойчивы и постоянны (но не неизменно). К таким константам, в которых заложены особые ценности культуры, принадлежат концепты «Правда», «Закон», «Любовь», «Душа», «Знание», «Интеллигенция», а также «Мир», «Время», «Огонь и вода», «Хлеб», «Письмо, алфавит», «Слово», «Язык» и др. Их смысл прослеживается через взгляды мыслителей, писателей и рядовых членов общества наших дней.

С константами тесно связаны установки культуры, т.е. ментальные образцы, играющие роль прескрипций для жизненных практик, являющиеся продуктом взаимодействия двух и более индивидов <…>. Культурные установки воспроизводятся и в то же время постоянно расшатываются по причине различных предпочтений, что придает культуре известную динамичность. Выступая в роли социальных и духовных ориентиров, культурные установки обнаруживают связи с мифологическими пластами культуры, с религиозным опытом, с рефлексами художественно-эстетического и научного познания мира. В семиотическом аспекте культуру можно рассматривать как особый «язык», знаковое содержание которого представлено в кодах культуры, отраженный в тезаурусах разнообразных текстов. Наслоения этих текстов образуют целостное интертекстуальное культурное пространство <…>. Термины лингвистики приобретают в лингвокультурологии новое содержание.

Текст культуры – это знаковое пространство, в рамках которого имеет место культурно маркированная деятельность, ориентированная на определенные идеологемы и характерные для них способы выражения (например, миф, религия, ритуал, фольклор, романтизм). В тексте культуры выделяются «культуремы» <…>..

Тезаурус культуры – таксономическое представление концептуального содержания текста. Это определенные сферы концептуализации, а также средства и способы означивания концептов. Например, миф имеет трихотомическую модель структуры космоса, в которую входят концепты «мир земной», «мир небесный», «мир подземный». Это отражено во фразеологизмах белый свет, быть на седьмом небе, сквозь землю провалиться.

Код культуры – таксономический субстрат ее текстов, совокупность окультуренных представлений о картине мира данного социума (природные объекты, артефакты, явления, действия, события, ментофакты и т.п.). Существует космологический или зоологический код мифа, вещный или акциональный код ритуала, код христианства и т.п.

Симболарий культуры – совокупность знаков, у которых означающими являются таксоны того или иного ее кода, а означаемые обладают культурной семантикой <…>. Таксоны могут быть не только вещными, но и представлять собой ментофакты (типа «душа», «совесть»). Так, в христианской культуре несение креста и распятие на нем Христа понимается как жертвоприношение ради спасения человечества; крест, носимый на груди, - символ исповедания христианства. В инвентарь симболария культуры входят такие разнородные термины, как архетиптотем, фетиш, символ, ритуал, оберег, эталон, стереотип, мифологема <…>. Симболарий как часть «языка» культуры – наименее разработанное метаязыковое понятие. «Язык» культуры – это разноуровневая знаковая система, образуемая ее текстами, их тезаурусами, кодами и симболарием <…>.

Наряду с упомянутыми выше предложены и другие термины для лингвокультурологических исследований, направленных на то, чтобы выявить в языковых единицах, разнообразных текстах, дискурсах, формах коммуникативного поведения культурную информацию. Она может быть представлена четырьмя способами: через культурные семы, культурный фон, культурные концепты и коннотации <…>. Культурныесемы выступают как способ отображения элементов культуры в номинативных единицах, фиксирующих этнореалии («лапти», «самовар», «черная изба», «вологодское масло»). Культурный фон характеризует лексемы и фразеологизмы, связанные с явлениями социальной жизни и важными историческими событиями. Он также локализован в денотативном аспекте значения, но в отличие от культурных сем маркирован идеологически («серп и молот», «российский орел). Абстрактные имена, обозначающие понятия из мира эмоций, состояний, ценностей, относятся к категории культурных концептов, определяющих специфику языковой картины мира. Целый ряд подобных концептов принадлежит к константам культуры <…>. Такие субстантивы русского языка, как «тоска» (ср. «русская тоска»), «воля», «правда», «истина», «совесть», «личность», «интеллигенция», «милосердие», «благодать» не имеют точных и полных эквивалентов в западноевропейских языках. понятийной содержание концептов выстраивается представителями лингвокультурной общности на основе национально-специфических ценностных ориентиров и социально-исторического опыта. Их смысл и ассоциативное поле выявляется через устойчивую сочетаемость с другими словами-понятиями. Наконец, культурная коннотация рассматривается как базовое для лингвокультурологии понятие (в ее фразеологически ориентированной версии). В самом общем плане – это когнитивная по своему характеру интерпретация денотативно или образно мотивированного аспектов значения и в терминах и категориях культуры <…>. С ключевым понятием коннотации связана цепочка терминов, относящихся к метаязыку лингвокультурологии. Носители языка и культуры обладают определенным уровнем культурно-языковой компетенции. Они способны опознавать в языковых сущностях культурно значимые установки, соотносить их с тем или иным тезаурусом и симболарием культурных кодов. Культурно-языковая компетенция предопределяет способность к культурной референции (и в ней же она проявляется), 40 в основе которой лежит соотнесение языковых единиц и фрагментов текста с «языком» культуры <…>. Именно фразеология наиболее ярко передает неповторимую самобытность языка и культуры.

Итак, первое (в настоящее время ведущее и наиболее продуктивное) направление в лингвокультурологическиз исследованиях – это фразеологически ориентированная лингвокультурология. Представителями школы В.Н. Телия разработан научно-понятийный аппарат лингвокультурологии, собран и проинтерпретирован огромный эмпирический материал из разнообразных источников, созданы и разрабатываются новые типы фоазеологических словарей, определены цели и задачи лингвокультурологических исследований. Главная цель лингвокультурологии, материалом которой является живой язык в его функционировании в дискурсах разных типов – выявление «повседневной» культурно-языковой компетенции субъектов лингвокультурного сообщества на основе описания культурных коннотаций. Достижение этой цели способствует сохранению и укреплению культурно-языковой идентичности народа <…>.

К метаязыку науки относится также лингвокультурологическоеполе как совокупность различных видов лингвокультурной информации. Единицей такого поля является «лингвокультурема» - комплексная межуровневая единица, объединяющая форму (знак) и содержание (языковое значение и культурный фон, ореол) <…>. Лингвокультуремы охватывают разноструктурные единицы: от лексемы до целого текста.

В монографии <…> вводятся понятия лингвокультурного универсума и лингвокультурной ситуации (ЛКС). Этнос, социальная группа или индивид моделируют мир не просто на материале языка, а на основе оценочных соответствий – лингвокультурологем и лингвоидиологем, которые у каждого этноса обладают устойчивостью. Лингвокультурная ситуация – это динамичный и волнообразный процесс взаимодействия языков и культур в исторически сложившихся культурных регионах и социальных средах. На примере Восточных Карпат показано, что основным фактором эволюции ЛКС относительно конкретных групп людей здесь является не образование, а страна ориентации, где для них находится источник заработка (Польша, Германия, Россия) <…>.

На основе системы ценностей, закрепленных в языке и культуре, предлагается модель ценностной картины мира, которая существует в рамках ЯКМ. Ключевым понятием этой системы являются ценностные (культурные) доминанты, совокупность которых образует определенный тип культуры, сохраняемой в языке <…>. Культурные доминатны в языке объективно выделяются, они могут быть измерены и исчислены <…>.

Вторым направлением в лингвокультурологии можно (с определенной долей условности) считать логико-лингвистическое или концептологическое, которое представлено в серии изданий «Логический анализ языка» <…>. Исследуются понятия, общие для научных теорий и обыденного сознания: «правда», «свобода», «судьба», «память», «причина», «долг», «человек» и «личность», «радость» и «удовольствие», «время» и «случай». Они актуальны для каждого человека, в них присутствует личностные и социальные, национально специфичные и общечеловеческие моменты. Они подвергаются не только логико-языковому, но и лингвокультуроведческому анализу, поскольку употребляются в разных контекстах и дискурсах – обыденном, политическом, научном. В модель описания культурных концептов входят: 1) атрибуты, указывающие на их принадлежность к концептуальному полю; 2) определения, обусловленные системой ценностей; 3) указания на функции в жизни человека. Концепт «время» рассматривается в славянском мире (в том числе как инструмент магии), в индоевропейских языках, в китайской картине мира, в восточной астрологии <…>. На основе комплексного метода исследуется «внутренний человек» (его дух, душа и сердце) и «внешний человек» с его поведением, привычками и качествами. Обрисованы национальные образы человека (индоевропейцы, китайцы, русские – французы – испанцы) <…>.

На основе анализа культурных концептов (таких, как «душа», «тоска», «судьба»), лингвопрагматических факторов и грамматических категорий А. Вежбицкая выявляет характерологические черты русского языка (и, соответственно, этнического менталитета): 1) эмоциональность (богатство языковых средств для выражения эмоций и эмоциональный накал русской речи); 2) иррациональность или антирационализм (подчеркивание ограниченности логического мышления; жизнь непостижима и непредсказуема); 3) неагентивность (склонность к фатализму, смирению и покорности); 4) любовь к моральным суждениям (акцент на борьбе добра и зла – в других и в себе) <…>. Проведенное на материале текстов массовой культуры исследование русского концепта «любовь» показало, что тиражирование масс-культурных стереотипов не в состоянии разрушить этот эмоциональный концепт, являющийся культурной доминантой национального сознания <…>.

Сравнение двух менталитетов – французов и русских – проводится посредством анализа культурных и эмоциональных концептов: «судьба», «душа», «ум», «совесть», «мысль», «идея», «гнев», «радость», «страх» <…>. Понятия истины, правды, добра – моральные доминанты для русского самосознания. Французское сознание ориентировано на активность, целеустремленность, ответственность, стремление к процветанию и благу – систему ценностей, идущую из античности.

Третьим аспектом лингвокультурологии, который интенсивно разрабатывается не только в теоретическом, но также и в практическом плане, является лексикографическое направление.

Словари, непосредственно связанные с задачами и потребностями лингвокультурологии, можно подразделить на четыре группы: 1) культурологические словари философской ориентации <…>; 2) лингвострановедческие словари учебно-справочного характера, посвященные отдельным странам и культурам; подготовлен комплексный словарь пяти англоязычных стран <…>; 3) специальные лингвострановедческие словари – справочники по сферам деятельности и отраслям знаний (народное образование, художественная культура, фразеология и паремиология); 4) толковые и энциклопедические словари, несущие лингвокультуроведческую информацию. Лингвокультурный материал может быть представлен в словарях по алфавитному принципу с взаимными отсылками (большинство указанных словарей) или же по идеографическому (тематическому) принципу <…>. Словарь «Славянская мифология» <…> содержит толкование фольклорных и сказочных образов, персонажей и символов у восточных славян. Мир описывается системой бинарных оппозиций: жизнь – смерть, чет – нечет, правый – левый, мужской – женский, свой – чужой и т.п. В символических функциях предмета обнаруживаются антропоморфные черты и связь с языковым выражением (в статье «Вода»: «живая» и «мертвая», способность воды к отражению: «как в воду смотреть», т.е. угадать). Энциклопедия «Русская изба» <…> дает полное представление о крестьянском доме XVIII-XIX вв. Многие элементы дома (дверь, окно, порог) и предметы быта (зеркало, пояс, гребень, кольцо) выполняли символические функции. Названия многих бытовых реалий имеют десятки региональных вариантов. Некоторые из них закреплены в фамилиях (Балакирев – балакирь – глиняный сосуд; Ожегов – ожег – кочерга, ухват).

Оценивая лексикографическое направление в лингвокультурологии, отметим важную тенденцию в его развитии. Так как в настоящее время стирается грань между языковым значением и экстралингвистическим знанием, возникают словари, объединяющие обе стороны. Идеал лексикографии – универсальный толково-энциклопедический словарь с энциклопедической, этнолингвистической 46 и культуроведческой информацией. Некоторые словари нуждаются в более или менее подробном лингвокультурном комментарии <…>.

Лингводидактические аспекты и проблемы межкультурной коммуникации составляют четвертое направление лингвокультурологии. Одной из своих сторон примыкаю к этому направлению лингвострановедческие словари <…> [26-44].

К лингвокультурологической проблематике тяготеют три аспекта лингвокультурной области, которые в перспективе готовы оформиться в автономные направления исследований. Это: 1) «менталитетоведение»; 2) изучение национальной специфики юмора, «юморология»; 3) гендерные проблемы. При анализе менталитета сравниваются этнические автопортреты и гетеропортреты носителей различных языков и культур в разных комбинациях (русские, немцы, англичание, американцы, французы, голландцы, японцы и др.) <…>; с помощью ассоциативного эксперимента и концептуального моделирования национальных образов и стереотипов реконструируется этноментальный мир человека и народа <…>.

Говоря о тенденциях и перспективах развития лингвокультурологии, отметим четыре принципиальные установки, которые определяют развитие лингвистики в целом <…>. Это – экспансионизм, антропоцентризм, неофункционализм, экспланаторность.

1. Экспансионизм проявляется в расширении и усложнении объекта и предмета (материала) лингвокультурологических исследований. Входящая в ряд «сдвоенных» наук лингвокультурология контактирует с другими гуманитарными дисциплинами (их более десяти). Ее интегративный характер уравновешивается дифференциацией различных направлений. В настоящее время можно выделить «фразеологическое», текстоцентрическое, лексикографическое, «концептологическое», лингводидактическое, лингвофольклорное, «юморологическое», менталитетоведческое, сравнительно-контрастивное, когнитивное лингвокультуроведение. Его принципы и методы находят применение при исследовании национального самосознания и языковой картины мира <…>, при изучении лексики и фразеологии <…>, словообразования и «этносинтаксиса» <…>, при интерпретации текста и анализе разговорной речи <…>, при исследовании мифологии и фольклора <…>, логических и культурных концептов <…>, проблем лингводидактики, лингвострановедения и лексикографии <…>, а также в области перевода, контрастивной лингвистики и межкультурной коммуникации <…>, менталитета, национальной специфики юмора, гендерных проблем <…>.

Принцип антропоцентризма проявляется в двух аспектах: «человек в языке», который выступает как форма сознания и транслятор культуры, и «язык в человеке», который является мерой всех вещей, в том числе языка и культуры. Этот принцип особенно важен для словаря, который, по мнению Дж. Лайонза, является антропоцентрическим и культурно связанным. В последнее десятилетие внимание исследователей приковано к проблемам языкового самосознания личности и лингвокультурной общности. Антропоцентризм тесно связан с «этнизацией» социальной и культурной жизни.

3. Как принцип и тенденция неофункционализм предполагает изучение языка в действии, связь знания языка и его адекватного использования в коммуникации. Лингвокультурологи изучают функционирующий язык в различных дискурсах, стремясь получить из них культурно-языковую информацию как выводное знание.

4. В соответствии с принципом экспланаторности («объяснительности») современная наука переходит от констатации и описания к их объяснению. В этом смысле прогрессу лингвокультурологии будет способствовать объяснительная сила когнитивных методов, которые в сочетании с дискурсивным подходом позволят выявить глубинно-семантическую структуру и функциональное многообразие языковых единиц как знаков культуры. Еще Н. Винер подчеркивал удивительную способность человеческого разума работать с нечеткими, расплывчатыми понятиями, извлекая из них новое знание [46-48] <…>.

 

Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Б. А. Серебрянников, Е. С. Кубрякова, В.И. Постовалова и др.:

Обращение к теме человеческого фактора в языке свидетельствует о важнейшем методологическом сдвиге, наметившемся в современной лингвистике, - о смене ее базисной парадигматики и переходе от лингвистики «имманентной» с ее установкой рас сматривать язык «в самом себе и для себя» к лингвистике антропологической, предполагающей изучать язык в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением, духовно-практической деятельностью.

Исходный тезис антропологической лингвистики состоит в утверждении, что язык есть конститутивное свойство человека. В формулировке Э. Бенвениста этот тезис гласит: «Невозможно вообразить человека без языка и изобретающего себе язык… В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, таким образом. необходимо принадлежит самому определению человека» <…> Мысль о конститутивном характере языка для человека как теоретическая идея была впервые сформулирована и разработана в лингвофилософской концепции В. Гумбольдта. Определить сущность человека как человека, по Гумбольдту, означает выявить силу, делающую человека человеком <…>. Язык и есть одно из таких «человекообразующих» начал. Человек становится человеком только через язык <…>, в котором действуют твореческие первосилы человека, его глубинные возможности. Язык есть единая духовная энергия народа. Эти идеи В. Гумбольдта в рамках философии развивает М. Хайдеггер: «Речь есть один из видов человеческой деятельности – мы существуем прежде всего в языке и при языке…дар речи есть отличительное свойство человека, только и делающее его человеком… сущность человека покоится в его языке <…>.

Из тезиса о конститутивном характере языка для человека следуют два принципиальных методологических требования: 1) познание человека неполно и даже невозможно без изучения языка; 2) понять природу языка и объяснить ее можно, лишь исходя из человека и его мира. Построение лингвистики на антропологических началах предполагает создание единой теории языка и человека.

Последовательное проведение антропологической программы из