Когда в глазах пример отца

Пёс готов разорвать всех в клочья, а он просто подходит к нему не обращая никакого внимания на «угрозы», словно там котёнок.

Мне всегда было жаль собак, которые либо мёрзли на цепи, либо скулили от жажды у опрокинутых мисок. Я хорошо знал ещё с Калмыцких степей, что такое жажда. Отпуская собаку мне нравилось видеть её радость. Мне казалось тогда, что я совершал самое на этой земле высшее милосердие. В этом занятии опасность была не со стороны зверей, а со стороны людей, то есть хозяев. Со зверем было легче найти общий язык.

Помню, даже приписывали попытку ограбить их дом и т.д. Одним милосердием сыт не будешь и со временем это увлечение я забросил.

Однажды даже попробовал самое низкое, хотя воровать, по моему ниже чем это. Я попробовал попрошайничать. И как вы думаете? Когда дадут – стыдно. Когда пошлют – ещё стыднее. На этом поприще я проработал всего пол дня, выдавливая силой из себя всё, что меня тормозило, совесть, стыд и прочее.

Собирать по городу бутылки? Да, можно. Но для этого нужно опуститься до мусорных ящиков. Собирал. Но старался не опускаться, а наоборот – подниматься. Иногда поднимался до четвёртых этажей по балконам, где обычно принято хранить банки и бутылки. Осторожно бросал в кусты, если таковые были, а если нет, то приходилось проделывать этот рискованный путь вверх по несколько раз, пока на балконе не кончится тара. Чтобы не путаться, «чистил» балконы по порядку. До квартирных краж оставался один шаг. Иногда появлялись мысли об этом, когда находился на чужом балконе или лоджии и в окне не горел свет. Но я тут же отгонял такие мысли прочь. От одной мысли становилось страшно и возможно этот страх меня спасал от многого, от чего не спас моего старшего брата. Просто у него видимо не было этого страха в достаточном количестве. «Лазанье» по балконам вообще не считалось таким уж преступленьем, скорее шалостью, за которую порой можно было сильно схлопотать. Иногда моим компаньоном был один приятель – сосед с четвёртого этажа, по имени Гасан-хан. Он был небольшого роста и очень компанейский. Он мне запомнился на всю жизнь тем, что его невозможно было научить говорить иначе, как, мама «пришёл», а папа «пришла».

Ещё одним из любимых занятий было ездить в «дальние рейсы». На Пушкину гору. Официально она называется «Изберг-тау», но в народе она зовётся Пушкиной горой, из-за того самого профиля великого поэта.

Ночами в верхних этажах подъездов, обычно можно было угнать детскую коляску, которую за «рейс» наполняли тарой и помыв «урожай» где ни будь у крана или в луже, везли сдавать. После рейса, ночью, коляску мыли и ставили на место. Но это занятие не прижилось в виду несоответствия характеру и темпераменту. Хотя мне это дало исполнить мою давнюю мечту съездить в соседний город Дербент. Это один из древнейших городов Европы, если не самый древний. На многих языках мира написаны книги о нём. Дербентская крепость меня давно манила своей древностью. Я очень любил в школе историю и знал про Дербент по книгам. Но вот мечта сбылась. Накопив пять рублей я съездил туда и провёл весь день, удивляясь каждому камню, каждому памятнику древности.

Я рос и «бутылочный бизнес» стал для меня слишком мелким, не способным удовлетворить растущие вместе со мною потребности. По мере возрастания потребностей, возрастал и риск. Занялся угоном велосипедов, но на этот раз не для себя, а для продажи. Это более доходно.

Лучше всего угонять в соседних посёлках. Тогда и красить не надо. После одного «дела», можно недели две жить-нетужить. Стал замечать за собой то, что изо дня в день я становился наглее и рискованнее. Несколько раз попадался, что обычно заканчивалось дракой, иногда сразу с несколькими.

Бывало отобьёшься удачно, а бывало так побьют, что сидишь где ни будь весь в крови и думаешь: - «здесь что - то не так». А когда какой ни будь милиционер просто посмотрит в мою сторону, то мне казалось – конец! Каждый идущий навстречу казалось сравнявшись со мной схватит и поведёт в милицию.

Этот образ жизни меня отнюдь не устраивал. С каждым очередным «делом» возрастало недовольство собой. Меня мучило чувство собственного ничтожества и подлости. Я не мог уже видеть себя достойным человеком. Всё дальше отдалялся я от моего идеала, - от того человека, каким себя представлял когда вырасту. Всё это не могло меня не заставить искать новые пути, более гуманные и хотя бы более честные. Искал.

 

Были разные пути. От мелких до крупных. Мороженое привозили не каждый день, но подождав около часа или двух, можно было заработать одно или два мороженых, помогая разгружать. Но за это место нужно было драться. Даже если ты пришёл первым, может прийти другой понаглее и заявить, что это его постоянное место или что то вроде этого. Дрался иногда, но овчина не стоила выделки. Это не стоило порванной одежды.

В то время беднота настолько одолела нашу семью, что до сих пор не могу забыть картину, когда войдя на кухню я увидел одну из сестрёнок, которая вернувшись из школы голодной открыла дверцу кухонного шкафа и не найдя там ничего съедобного, присела и тихо заплакала. Она меня не заметила и я тихо ушёл в комнату с комом в горле. Долго просидел я там, раздумывая о том что мне делать. То ли идти по стопам отца и брата, то ли продолжать так жить. К тому времени мне уже было четырнадцать лет.

 

Я искал себя, искал тот единственный правильный путь. Путь противоположный тому, рискованному и далеко не честному, что показывали мне мой отец и старший брат. В поисках возможности доказать всем кто мне говорил, что меня ждёт только тюрьма и ничего более этого, подался я ещё в одну крайность. Сильное желание противостоять той непреодолимой тёмной силе, тому напору судьбы, сулившей только один путь – путь вниз, привело меня в кружок «Юный друг милиции». Тогда ещё существовали такие кружки, в которые редко кто записывался. Это занятие имело два противоположных названия. Официальное – «дружинник», а в народе – «стукач». И это тогда, когда меня уже в лицо знали во многих магазинах и не во всякий из них впускали. Когда уже порядком надоел участковому, который неоднократно пытался меня завербовать как «помощника милиции», чтобы свернуть меня с неверного пути, не дать скатиться. Когда я в очередной раз оказался в кабинете у него, тогда и решил что вопреки судьбе и всему белому свету, стану милиционером и к тому же дослужусь до высшего чина, какой только существует в милиции. Мне тогда показалось что наверное этот путь и есть самый правильный, самый надёжный.

- Вот всем докажу что будет не так, как они говорили а совсем наоборот.

Не меня будут сажать, а я сам других. Конечно же моей задачей было на началах, просто «стучать». Ведь это единственное что я мог сделать на этом новом ещё мне незнакомом поприще. Желая выслужиться, я должен был докладывать всё, что где узнаю или услышу от друзей в школе и прочее. Мне участковый даже пообещал, что когда подрасту то он лично гарантирует, что я поступлю в высшую школу милиции и стану офицером. А все мои нынешние заслуги обязательно будут учтены при поступлении. В голове уже витали мечты, в которых я себя видел в роли абсолютно противоположной той, какую мне прочили все. Было желание доказать всем, что не будет так как они хотят, а будет намного лучше, что в сказке должно победить добро. «Найдя себя» в этом, я совершил первую свою операцию. Я доложил что некий «Бахадур», из нашей школы… угнал велосипед. Тот самый «Бахадур», который позже скинет со школьной лестницы директора школы, ударив его кулаком в лицо за то, что тот бил головой об стену его младшего брата, в школьном коридоре. Был у нас такой директор школы. Ростом он был маленький, но свою малость он компенсировал жестоким обращением с детьми. На перемене мог поймать любого резвого ученика и просто головой бить об стену. Бахадур был самым большим в школе, так как несколько раз оставался на второй год. Его одноклассники давно были в армии, а ему нравилось околачиваться там, где он самый сильный, хотя не самый умный, что меньше всего его волновало.

И я знал у кого он угнал и где он теперь находится. Так вот, мы поехали среди ночи на служебной милицейской будке на край города, где на отшибе находился их дом. Там нашли и забрали краденое. Дома был только их отец и один из самых младших братьев, который ещё не умел красть в виду малолетства, но его злобный взгляд уже говорил о многом. В эти минуты во мне боролись два противоположных чувства и я не знал, которое из них моё, какое же из них истинное.

Одно чувство представляло меня героем, человеком ставшим на верный путь, а другое противоречило ей, представляя меня низким, подлым и ничтожным человеком. Возникал вопрос: если я решил быть честным, то как же я умолчу о своих деяниях, тем более что в это самое время я ездил на одном из недавно мною угнанных велосипедов?

После такой чекистской операции я не спал всю ночь. Я знал семейство «Бахадура» и меня мучил вопрос, как я посмотрю в глаза их отцу, когда встречусь на улице? Я знал в какой нищете они живут, как впрочем и многие семейства вокруг. Ведь и он знает о нашем семействе, знает кто мы и что и это было ужасно мучительно. В результате бессонной ночи, под напором нахлынувших сомнений я «подал в отставку». Не моё это и я это понял раз и навсегда. Делать себе карьеру на чужом горе мне пришлось не по вкусу. Хотя так думать не правильно, ведь я защищал закон и защищал невинно пострадавших. После этого я долго обходил то место, где мог нарваться на участкового. Такой перспективы, где я буду бояться смотреть кому-то в глаза, я не хотел. Мне хотелось свободной, независимой, честной и любимой профессии, но какой именно я знать тогда не мог.

Не мог я отчётливо представить себя в будущем, хотя уже вырисовывались некоторые контуры в моём воображении. Одно я знал, что это должно быть чем-то высоким, красивым, красочным, праздничным и вообще противоположным всему нынешнему. Поиски продолжались и продолжались долго. Перепробовал уже многое но как оказалось не всё. Общество наше многогранно и если присмотреться, то можно обнаружить много возможностей и при чём столь разнообразных и противоположных. Выбирай по вкусу.

Если ты ещё не получил даже паспорта, но ты горд, тебе не подойдёт «стучать», но можешь воровать. Если честен, то воровать не гоже и тебе остаётся собирать бутылки по свалкам. Если и это считаешь унизительным, то…

Я пришёл к выводу, что если быть в этом обществе и гордым и честным и порядочным одновременно, то не выжить. С каким то из этих качеств нужно было расстаться. Пусть не навсегда но до совершеннолетия, чтобы потом законно устроиться на работу и уж тогда соблюдать свои принципы не ущемляя их.

Дальнейшие поиски «правильного» меня привели к следующей истории.

Как-то на вокзале, при поиске очередной «жертвы» моего коварства, я встретил шпану с соседней улицы. Все в какой то пыли словно их валяли в муке. Оказалось отгадал, - они грузили муку из вагонов и теперь направлялись мыться у колонки.

Я прицепился с вопросами и узнал, что можно заработать но они все стрелки переводили на старшего, которого с ними не было и посоветовали прийти завтра с утра к товарным вагонам, что стояли в тупике. Очень обнадёженный этим я отложил свои предыдущие намерения и довольный пошёл домой. По дороге я представлял уже, кому и что подарю из сестёр на заработанные, честные деньги.

Утро. Вокзал. Прибыл в назначенное место. Там шпаны человек шесть. Среди них тип, который мне сразу не понравился; - уж больно он уверенно командовал этой шпаной. Увидев моё появление один из шпаны что-то сказал ему, указывая на меня и тот, не церемонясь подошёл ко мне и спросил:

- Работать можешь?

- Конечно, – был мой ответ.

Два три слова о том, что в конце недели он заплатит в зависимости от того, сколько будет работы, какой груз, сколько тонн и т. д. он спросил готов ли я сейчас. Боясь упустить шанс я прямо в своей одежде начал работать. В том году в школу ходил во вторую смену и мог первую половину дня работать. Ежедневно в восемь утра я был на вокзале. Иногда грузили железные детали, от каких то агрегатов, иногда разные трубы и прочее. Этот «старший», мало того что он почти не работал, так он стал наглее командовать и надомною, чего не делал в первые дни. Огрызаться - означало потерять всё что сделал, да и силой мне не равняться с ним. На четвёртый день узнал, что некоторые из шпаны – его родственники и он на них особо не орал. Терпения мне не занимать и я скребя зубами, как от злости так и от пыли во рту, смиренно работал подбодряемый мыслями о том, что принесу домой деньги и обрадую всех. Раньше я не мог открыто принести деньги, хотя иногда появлялись и я приносил, в виде какой ни будь мелочи.

Наконец настал тот день и я счастливый иду уже не работать а получать деньги, гадая сколько же мне дадут.

Оказывается человек долго может жить на деньги, которых ждёт.

Подхожу к тем заветным дверям, на которые мне вчера указали. Сказали что это контора, там и выдают деньги всем, кто здесь работал.

Вдоль высокой и бесконечно длинной каменной стены напротив вокзала, за путями, кроме этих дверей были ещё одни. Но те, - судя по зарослям у входа, - никогда не открывались с тех пор как их построили. Те же двери где должны были выдавать деньги, были на замке, хотя условленное время давно настало. Над дверями привычная советская шаблонная надпись, из которой с трудом прочитывались; «Сев - Кав. Жел. Дор …» и ещё что-то, что уже ни какая экспертиза не расшифрует. Ещё издали меня взволновало то, что никто там не стоит в ожидании зарплаты, как я себе представлял. Истинно сказано что надежда умирает последней. Ждал я долго, упорно и наивно. Когда устал ждать и было понятно, что меня облапошили, я ушёл но надежда на чудо меня беспокоила и я возвращался вновь и вновь, посмотреть на эти двери. Меня беспокоило то, что будучи уверен, что скоро отдам, я занял денег и их уже у меня нет. Значит в любом случае мне не избежать очередного угона. Как мне этого не хотелось! Нечего делать - угнал, продал. Мне ещё пять рублей осталось после раздачи долгов, на которые я пошиковал в школьном буфете, угощая направо и налево всех, у кого просил когда то отломить или откусить.

Но не мог я забыть той обиды. Я ходил на вокзал иногда, в надежде встретить этого человека или кого ни будь из той шпаны. Там иногда грузили вагоны, но совсем другие люди и гораздо старше. Те двери, всё-таки однажды я застал открытыми. Уже заснувшая надежда вздрогнула и проснулась. Подойдя к двери, я ещё раз понял в своей жизни, что мир не такой розовый, каким я его вижу. Там были люди с такими равнодушными лицами. Они даже не понимали, о чём я им говорю. Переглянувшись меж собой, выдворили меня в полной уверенности что к ним забрёл сумасшедший. Указали на вокзал, там мол поинтересуйся, может кто тебе и заплатит. Но я не пошёл дальше корчить из себя идиота. Мне этого хватило, чтоб сильно разозлиться и твёрдо решить: буду таким, каким мне судьбою надлежит быть. А быть мне - на роду написано - пожизненным тюремщиком. Сама жизнь мне шепчет на ухо: - иди и воруй и не морочь себе и другим голову и нет тебе другого пути. И я пошёл. Пошёл к той самой шайке, которой славился Изберг на весь Дагестан. Это был своего рода клан, с иерархическими порядками внутри. Разделение шло на три группы: «шпана», «середняк» и «взросляк». Чем выше по иерархической лестнице, тем количество их меньше.

Роль каждой ступени ясна до предела: «шпана» всегда впереди, как штрафная рота на войне. Их часто ловят, сажают в малолетки. Правда им «общаковские» деньги иногда помогают, но это так туманно для этой категории, так как они вроде пешек. Чтоб перейти в группу «середняков» нужно хотя бы раз отсидеть или посидеть и ни кого не выдать, даже взять на себя кое-что во имя спасения остальных. Ну а «взросляк», - это уже отпетые и имеющие опыт в воровских делах. Их почти никогда не видит «шпана». С ними нет у них связи. «Середняк» промышляет не-то на железной дороге, не-то с какими то наркотиками и угнанными машинами, как я слышал. «Взросляки», - это типа «воры в законе». Им платят сборы, они решают кого «вытащить» на деньги «общака», кого наказать и т.д. вобщем своего рода «нарсуд». «Шпана», - это пушечное мясо. Больше всех рискуют меньше всех знают. Многих я знал по школе и вообще по городу. Прозвища многих помню досих пор: «Цыпа», «Холера», «Косой», «Джага», «Нищий», «Бродяга», «Хромой», «Бахадур», «Шейх» и т. д.

В дальнейшем многие из них отсидели не по одному сроку и перешли в «середняк». Мой старший брат именно здесь в «шпане» получил «боевое крещение» и ушел на год в малолетку. Здесь принимают любого если нет страха, есть дух и готов действовать. На очереди был я. Двух братьев из этой шайки я знал очень хорошо, так как один из них был моим одноклассником, а второй одноклассником моей сестры Зухры, - они сидели за одной партой. Зухра с удивлением рассказывала мне, как она видела у него книгу «Родная литература», на каждой странице которой были купюры по десять рублей. Разом у него могло быть столько денег, сколько наша мама получала за пол года работы в двух школах! И это в то время, когда мы с Зухрой по утрам, когда ещё темно и все спят, уже работаем с метлой и совком в руках. Его звали Богатырь, - это было его настоящее имя, - хотя ростом не очень-то напоминал его. Позже он потерял ногу, когда «шпана» грабила поезд. Им приходилось спрыгивать, когда поезд уже набирал скорость и тут внезапно появился солдат, охраняющий состав и прицелился в него. Позже он говорил: лучше бы он меня застрелил. Ему тогда было около тринадцати лет. А случилось это как раз в том месте, где неподалёку стоят ржавые нефтяные бочки. Там снимали когда-то некоторые эпизоды фильма «Белое солнце пустыни», рядом с морем.

В дальнейшем Богатыря часто можно было видеть на костылях, но неизменно в своём кругу.

Я к ним в шайку особо не спешил. Там так поставлено, - я знал от брата и от других - что «войдя» ты теряешь «выход». Редко кому удавалось выйти из игры и остаться без проблем с их стороны. Попал я к ним просто по инерции. Все обстоятельства вокруг меня сложились так что иначе не могло и быть. Когда сразу всё в кучу: и там обманули и дома не ладно и злой на весь белый свет и сестра накануне рассказывала про деньги, которые у них водятся и сам голодный, ошиваюсь по городу в поисках что где украсть.

 

В то время я забрёл в кафе, где всегда можно что-то украсть вкусное у тёти Гали, которая работала там с незапамятных времён. Это наша местная еврейка. Она всегда улыбалась, обнажая свой единственный … не золотой зуб, неизвестно как уцелевший от позолочения. Вообще тётка хорошая. Я ей иногда помогал укладывать ящики, за что был угощаем ею лимонадом с булкой. На этот раз работы не было и я думал; украду-ка я что ни будь у неё. Народу много, под шумок. Но в этот момент ворвалась эта разнузданная шайка и не церемонясь с очередью, стали заказывать еду и шумно сдвигать столы. Они словно вдохнули жизнь в унылые будни неприметного кафе. Двое из них особенно нагло, без очереди стали заказывать, без разбора всё, что видели на витрине. И куры гриль, и колбасы и всего столько, что явно указывало на то, что с деньгами они на «ты», и счёта им, деньгам, особо не ведут. На их фоне я был мелким, одиноким и ничтожным воришкой.

- А может именно так и надо жить? - подумал я. Может честность, справедливость, жалость, сочувствие и прочее - это всё выдумки какого ни будь ненормального? Ведь жизнь реальная показывает, что тот, кто жесток, бесчестен, силён и имеет большой запас наглости, тот живёт хорошо. Тот же, кто пытается работать честно, так и остаётся честным работягой, с беспросветным будущим и бесславным прошлым. А о тех, кто имеет деньги, силу, наглость и все сопутствующие им качества, о них все говорят, их почитают, боятся, льстят и хоть лицемерно, но уважают.

Возьмём, к примеру наш маленький городок. Кого все знают, и о ком все говорят? Не о художнике и музыканте Али-Паше, не о его таланте. Не о талантливейшем гитаристе Рапи. Но все говорят о криминальных авторитетах, которые отгрохали себе дома. Которые дерзко стреляются на «разборках». О каком-то Сергее, который уже убил не одного человека, и который за это сел, только не в тюрьму, а в кресло адмирала морского флота в Порт Петровске!

Разве будут говорить например о честном работнике горсети Акаеве Акае, который трудится там вот уже сорок лет?

Вот о чём задавал вопросы цыплёнок смотря на герб, висевший над инкубатором, на котором был изображён орёл.

И что же остаётся пацанам, как не равняться на тех, о ком говорят, кем восхищаются только потому, что у него дворец, что у него дорогая машина. Кругом ценится только материальное богатство, независимо, каким оно путём обретено. Если у тебя нет денег, какими бы ты не обладал талантами, каким бы ты ни был человеком, ты ни что! Вот в этих ценностях и растут ребята.

Они прекрасно понимают внутренним чутьём, что в этом мире хорошо помнят лишь сильный ураган, принесший страшное бедствие людям, но не прекрасную солнечную погоду, позволившую им купаться на море и загорать под лучами.

И ничего здесь удивительного, что эта шайка живёт беспощадно воруя, не щадя ни кого, потому что жестокость везде в авторитете. А доброта и простота воспринимаются как слабость характера, хоть это и есть великодушие, что значит - великая душа.

Я думал, может мир делится на два типа людей: хищников и травоядных? Может быть тщетны все мои старания щипать траву, поскольку родился хищником?

Мои мысли прервало дружеское похлопывание по спине в сопровождении неотъемлемого прозвища «Артист». Мой одноклассник из этой шайки, с приподнятым настроением стал расспрашивать о школе. Он там иногда появляется, но всё реже и реже. Раньше он только пропускал уроки, а теперь, когда знает, что его не переведут в следующий класс, вовсе забросил. Стал меня насильно тянуть за стол. Остальные тоже зашумели, обижаясь, если не уважу стол, ведь я был родным братом Хабиба, который «поднялся» из них. Вот опять несостыковка: они считают что поднялся, а мне кажется наоборот, опустился. Разве можно считать подьёмом то, что он сейчас сидит в тюрьме? Вот вам яркий пример подмены ценностей! Человеку можно внушить совершенно обратное. Можно внушить так, что на чёрное он будет говорить белое.

Присел. Ничего, понравилось, весело. Давно так себя не чувствовал. Накрыли стол так, что не съесть и половины. Тётя Галя довольная, ведь они ей за раз недельный план дают. И ещё уходят, не тронув и половины того, что заказали. Она, пожалуй, заново может продать то, что осталось нетронутым. Одноклассник с лицом напоминающим бойцовскую породу собаки, стал интересоваться, чем я занимаюсь. Знал, впрочем, как и многие из них моего брата, и справлялся о нём. Звал к себе в компанию, если что. Ввёл в курс дела, что и как у них. Да простит меня читатель, но выражусь не меняя его слов: Общак богатый. Менты есть свои, прикрывают, где надо.

Я про себя подумал: «почему же тогда брат мой там, в малолетке, а не с ними, если это так надёжно? Нет, это не моё!».

Пока он говорил со мной, рассказывая преимущества такой жизни, иногда отвлекаясь на ребят, во мне жестоко боролись противоречивые чувства. И тем жёстче была их схватка, что мне прямо сейчас, немедленно нужно было решиться на «да» или «нет». Думать было некогда и я к концу застолья дал согласие.

Решил окунуться, но не с головой. Голову решил пока не мочить. Сказал им: - «я только попробую, но не обещаю ничего на дальнейшее. Там видно будет». А у самого, в голове, такое творится: – «Что я делаю?! С кем собираюсь связаться?! Куда я сейчас вляпаюсь?! Чем это кончится?! А как же школа?!».

Эти опасения были основаны на том, что я хорошо знал, что их ряды всегда нужно пополнять, когда их сажают. И они, естественно, весьма заинтересованы в этом пополнении.

Когда расходились из кафе, я тогда всё ж постарался задержаться и, уходя последним, взял с собой целую колбасу и что-то ещё со стола. Потом, я помню, завернул надёжно в пакет и спрятал, чтобы ни собаки не достали, ни вороны. Сейчас, вспоминая это, удивляюсь, как в нас ещё сохранился звериный инстинкт. Наверняка любой наблюдал, как собака, наевшись, закапывает остаток про запас? Именно это я сделал тогда неосознанно, просто получилось автоматически. Только вот себе самому я казался гиеной, которая ворует чужую добычу. Брат бы мой этого не сделал, он предпочитал сам добывать себе пищу, поэтому и находился в клетке. А я, хоть и как гиена, зато на воле.

На второй день я встретился с ними, и к моему удивлению, от меня ничего не требовалось. Просто находиться с ними, есть, пить, курить и всё в любом количестве. Естественно я о питье и курении и мысли не мог допустить, и был единственным в этом роде. В этот день ничего и не надо было делать. Только спустя годы я догадался, что это была тактика, позволяющая не отпугнуть новичка. Я быстро «вписался» в компанию за счет юмора. Теперь в ряду таких прозвищ, как «Бахадур», «Джага», «Цыпа», «Холера» и пр. появилось - «Артист». Оно даже как-то несозвучно с этой категорией.

У них такие правила: ничего своего личного. Всё общее. Деньги есть, но общие. Они могут находиться в кармане любого, а могут быть распределены по карманам. Но если есть, то они есть, не зависимо у кого. Мне это нравилось. Это делало ребят сплочённей. Ничего не вздумай утаить, - это называется «крысятничеством», что не прощается никогда. Конечно, они нахватались этих правил от тех, кто возвращался с «малолеток».

На второй день меня взяли на «стажировку» на автостанцию. Я находился вплотную с карманником, прикрывая его и в случае необходимости, он передаёт добычу мне, я смываюсь. Толкотни там всегда хватает. Все приезжающие и уезжающие из соседних районов и сёл, вечно создавали у кассы большое скопище кричащих, толкающих друг друга, лезущих через головы, протягивающих в маленькое полукруглое отверстие кассы деньги, что создавало благоприятные условия ворам. У отъезжающих автобусов так же толкаются, борясь за место, хотя бы стоячее. О, сколько из них обнаружили потерю уже в пути, а то и уже дома.

В свободное время была теория. Учили, как работать пальцами. Были уроки практики. Это когда незаметно вынимали друг у друга. Деньги все равно общие и можно было тренироваться на ком угодно, когда тот увлечён разговором или какой ни будь игрой. Это не возбранялось.

Самое для меня удивительное было то, что «щипали» на глазах у милиционера, который специально находился неподалёку. Если жертва поймала кого-то за руку, то чтобы много шума не поднимать, милиционер тут как тут. Уводит пойманного со строгим и угрожающим видом. Глядя со стороны на это, неискушенному человеку и в голову не придёт, что через три минуты этот милиционер его отпустит, так как он получает своё в конце дня. Кто-то из середняков ответственен за это. Потерпевшему, которому вернули его деньги, уже не до кого, - ему бы уехать к себе в село. Задержанный отпускался, но прежде, нужно было пройти с милиционером до ближайшего угла. В этот день отпущенный не должен появляться здесь. Это условия Милиционера.

Бывали и не свои менты, и в эти дни «работать» было очень трудно. Даже если просто будешь стоять, и то к тебе подойдёт и будет спрашивать, что здесь делаешь. Они всех знают в лицо и знают, что ты, толкаясь в очереди, не собираешься ни покупать билет, ни ехать куда либо.

Уже несколько дней я замешан в этом грязном занятии, и мне так это всё опротивело. Больше всего удручало состояние вечного страха. Ещё меня мучила жалость, когда я видел со стороны, как жертва, обнаружив потерю, либо плакала, либо носилась как угорелая, не зная где искать.

Никогда не забуду несчастную женщину, беспомощное выражение её лица, её горе, когда я, удачно стащив кошелёк, наблюдал со стороны. Мне хотелось вернуть, но я тогда совершил бы неслыханное преступление по отношению к «своим». Тем более это общее достояние и распорядиться сам, один, я не в праве.

Чего только не лезло в этот момент в голову. Я думал, что может быть, и она работает, где ни будь уборщицей и приехала купить детям необходимое. Понимал, что и она ведь чья то мать, и что судя по её горю на лице, для неё это действительно беда.

- Неужели у них нет никакой жалости? – думал я, когда они равнодушно смеясь, показывали друг другу со стороны своих потерпевших, мечущихся в панике обнаружив потерю. И сам же отвечал: нет, они хищники, и это естественное устройство природы. Когда было такое, чтобы волк, пробравшись к отаре овец, пожалел бедняжек и ушёл голодным?

 

«Мошенничество в большом размере всегда возвышает мошенника. Опорожнить чужой карман постыдно, утаить миллион — дерзко, но похитить корону — дело бесконечно великое. Стыд становится тем меньше, чем больше бывает порок». -Ф. Шиллер

Поскольку я, пока ещё, ни кому и ни чего не должен, решил незаметно, постепенно от них оторваться, даже не заявляя официально об этом, не разрушая мосты. Стал приходить через день, ссылаясь на проблемы дома. Потом и вовсе перестал появляться и избегал встречи с ними. Нет, не только из-за жалости или ещё из каких то чувств. Я понимал, что когда кольцо вокруг шеи сжимается, то можно впасть в состояние эйфории и не заметить как оно усыпляет медленно и бесповоротно.

- «Может ли это продолжаться вечно?» - задавал я сам себе вопросы. При всём этом я старался, чтоб дома никто об этом и не догадывался. И слава Богу, всё обошлось хорошо. Только вот, как поёт в одной из песен Вили Токарев: - «…привычки вора удивительно сильны». Я это ощутил на себе. Трудно, очень трудно избавиться от них. Глаза уже сами находили, где и что не так лежит.

 

Мои мечты всегда были связаны с тем, чтобы ездить по миру.

Однажды я увидел фильм «Табор уходит в небо». Вы не представляете что произошло со мной! Я обезумел от желания жить именно такой жизнью. Не пропустил ни один сеанс этого фильма. Любыми путями я пролазил в кинотеатр и знал наизусть каждое слово героев, каждое действие. Я просто бредил такой жизнью. Стал интересоваться, искать свою мечту, добиваться её. И вот законы вселенной пошли мне навстречу. Загородом в это время как раз цыганский табор разбил свой лагерь. С той минуты, когда я узнал об этом, не было для меня на этой земле ни чего более важного, чем бежать туда. Издали я заметил дым костров, потом лошадей, а потом уже и весь табор. Я остановился и долго наблюдал за всем происходящим. Для меня, после множества сеансов фильма "Табор уходит в небо", всё что я видел сейчас, казалось продолжением этого фильма. Такая романтика, с таким необыкновенным образом жизни этих людей. Костры горят, дети бегают, взрослые что-то куют, громко переговариваясь, а потом идут на базар продавать свои изделия. Женщины в длинных цветных платьях что то там стряпают прямо у костра. Телеги стоят полукругом накрытые брезентом, палатки на земле, вещи валяются кругом. А какой запах от костров и того, что там готовилось! В дали за табором простилается багровый горизонт с контурами далёких гор. А с бескрайних просторов моря дул лёгкий ветерок и расстилал все эти запахи над землёй. Я смотрел на всё это и мне так захотелось именно такой жизни, что не мог удержаться. Стал искать возможность подружиться с цыганятами. Подружился. Это для меня не было трудностью. Теперь я каждый день, после выполнения всех своих домашних обязательств и при любой свободной минуте приходил сюда и всячески помогал достать в городе что нибудь необходимое для табора. Поскольку для меня Изберг был знаком как свои пять пальцев, то я вмиг мог подсказать где что и как. А иногда и что где не так лежит. Авторитет цыган в моих глазах после фильма так вырос, что сбегать в любой конец городка по заданию кого либо из старших для меня было честью.

Меня быстро приняли в свой круг, и я усердно изучал цыганский язык, их правила, законы. Наблюдал что и как делается в таборе по их своеобразным законам. Конечно же и здесь не всё было только лишь романтичным. Были тут и криминальные наклонности. А ещё меня тянуло в табор то обстоятельство, что с каждым днём мне всё больше и больше нравилась девчёнка Рита, с братом которой я больше всех дружил. Её красивые глаза, красиво очерченные брови и безумно обаятельная улыбка сводили меня с ума. Кроме платья, на её загорелой шее была ещё какая то накидка, которой она часто прикрывалась, когда ей было очень смешно или когда смущалась, что ей придавало какую то необычность. Я не на шутку влюбился в неё, и всё время старался находиться рядом с ней, безумно хотел видеть её всегда, радоваться и шутить, чтобы и она смеялась. Мы бегали, игрались, догоняли друг друга, и я всё больше привязывался к ней. Нужно было скрывать свои чувства, их здесь нельзя было проявлять и я старался делать вид, что она для меня такая же как и остальные ребята в таборе. Но каждый раз, когда я приходил в табор, моя душа, моё сердце и мои глаза невольно искали прежде всего её. Несколько раз довелось ночевать в таборе и мне так понравилось, особенно когда отмечали день рождения Гоши, нашего старшего товарища. Ему в ту ночь подарили скакуна и один незнакомый цыган приезжал, который так красиво пел романсы под гитару.

Я не мог избавиться от безумного желания кочевать с ними. Я так полюбил эту мечту, что стал каждый день, каждый свободный час проводить в таборе. Дороги манили меня всегда, с самого-самого детства. Прошло более месяца когда табор стал собираться в путь.

Я стал метаться, не зная что мне делать. Сидел по долгу взвешивая "за" и "против". Ведь это такой серьёзный шаг! Что меня ждёт впереди если решу уехать с ними? Кем и где я буду? В лучшем случае стану бароном. Но ведь далеко не каждый цыган становится им? Тем более я не рождён цыганом, а значит, если даже и стану им, я не буду настоящим. И это только в лучшем случае. А сколько цыган сидят в тюрьмах? Ведь в этом таборе было бы в три раза больше народу, если выпустить всех их родственников из тюрем?

Нет! Я вижу себя у белого рояля в белом костюме, а здесь мне это не светит.

А как же Рита? Неужели я её больше никогда не увижу? Неужели она так и не узнает как я её обожаю, как я спешил с утра её увидеть, и что здесь я находился в большей степени ради того, чтобы видеть её?

Но, чего мне стоило удержаться в тот день, когда уже ставшие мне друзьями цыганята собирали вещи, готовясь в путь. Даже по привычке они уже обращались ко мне на цыганском, когда мы собирали скарб в телеги. От этого ещё больше защемило сердце. В этот день меня раздирали на кусочки противоположные чувства. И хотелось уехать с табором кочевать по белому свету, а с другой стороны всё это очень пугало. Ведь нужно было навсегда порвать с этой жизнью, со школой, с домом, вообще со всем с чем рос и жил. Испугался я.

Провожая табор я забылся, и незаметил, как уже был далеко загородом, и когда спохватился и понял, что пора расставаться, мне стало ещё страшнее от того, что теперь совсем опустеет моя жизнь без них. Я не мог представить, что не куда будет с утра бежать, не будет Риты. Гриша, брат Риты, подарил мне настоящий широкий цыганский ремень, который так мне нравился. Попрощавшись со всеми я остался стоять один у дороги и мне оставалось лишь утирать слёзы, видя как табор медленно поднимался в гору и действительно уходил в небо. А ничего не подозревающая Рита искренне махала мне своей красивой ручкой, накинув цветастый плед и свесив ноги с телеги. Ведь потери у нас с ней были разные. Она теряла лишь весёлого мальчика, с которым просто было интересно играть, бегать. А я терял что-то для меня очень дорогое, ни чем не заменимое и уже ставшее каким то родным существо. После отъезда табора, я не раз приходил на то место, разжигал костёр, чтобы хоть как то приблизиться к тем ощущениям, и сидел, мечтая когда ни будь увидеть Риту. Теперь мне казалось, что повторись прошлое, я бы ни за что не остался, чего бы мне это не стоило.

 

Жили мы в это время прямо напротив моей школы, а через несколько домов, был наш единственный в мире Даргинский Театр. Сколько раз перемахивал через высокий каменный забор, чтобы попасть внутрь без билета. Сколько раз попадался. Даже получалось так, что если я с кем-то попадался, то меня оставляли, как само собой разумеющееся, а других выдворяли за уши. Уже знали в лицо и считали своим. Ведь я знал столько ходов, столько вариантов просочиться в Театр, что уследить было практически не возможно. А иногда меня пропускал дяденька, знавший моего отца. Он был в Театре кем-то вроде заведующего хозяйством. Когда я сидел в Театре и смотрел, как играют актёры, как им аплодирует зал, как ими восторгаются, то у меня появлялось жуткое желание стать артистом. Я видел их совершенно неземными существами, живущими в ином мире. Ведь они действительно были теми, кого играли, они переживали именно ту жизнь, которая была на сцене. Между нами, зрителями и ими на сцене, была, как мне казалось, великая пропасть.

- Как же можно преодолеть эту пропасть - думалось мне. Тогда я начинал понимать, что именно такой я представляю свою жизнь в будущем, такой же, как у этих актёров светлой, интересной, насыщенной, удивительной, необычной, творческой и наконец, честной.

Восприятие и наслаждение спектаклем тем было приятнее, что пробраться сюда было не так уж и легко. Это связано с определённой трудностью. Думаю я получал намного больше удовольствия от спектакля, чем те, кто прошли законно, по билетам, через парадный вход.

После Театра я бродил по улицам, и мечтал о том, как стану артистом. Видел себя, как вхожу в Театр в качестве актёра, через парадный вход, все меня видят, но ни кто меня не ловит, не выдворяет за уши, а наоборот, вежливо здороваются, уважительно провожают взглядом.

Несколько раз я садился в ненужный мне городской автобус, когда видел на остановке кого ни будь из актёров Даргинского театра, только бы проехаться рядом с ним и внимательно разглядеть его. Попробовать подражать его манерам, поведению, его речи. Но, как обычно, в самый интересный момент появлялась кондукторша, и приходилось выпрыгивать из автобуса.

Когда не удавалось попасть в Театр, то ждал у выхода, пока выйдут артисты, потом шёл за ними на расстоянии, и смотрел вслед с некоторой завистью. Иногда специально проходил мимо, чтобы лично поздороваться.

Однажды в Калмыкии увидел, в кинотеатре художественный фильм «Снежная свадьба». Я был очень удивлён, что там играл актёр из нашего Театра, Рупат Чараков. Потом, когда видел его в городе, ехал опять в автобусе, чтоб рядом с ним постоять и если посчастливится и поздороваться. Так зарождалось во мне это желание стать Артистом. Ведь у меня уже было прозвище «Артист»!

Меня удивляло то, как же были близки обе, столь различные образы жизни. Стоило пройтись немного, всего лишь двадцать минут от театра, и попасть в шайку карманников и воров, у которых на уме одно чёрное, где бы и кого ограбить. А совсем недалеко Театр, искусство, люди с совершенно иными, творческими планами и помыслами.

Тут я подумал, - не мне ли выбирать? Кто как не я должен решить для себя, что выбрать из этого?

И так, позади семь попыток найти что-то своё. Точнее, семь направлений, по которым я прошёлся, и все оказались не моими: попрошайничать, собирать бутылки, воровать в одиночку, работать грузчиком, стать милиционером, податься в шайку воров, бродить по миру с табором. Ни одно из этого в полной мере не отражало в себе моих представлений о моём будущем.

Видя как врачи и болеют и курят и пьют, видя как милиционеры себя ведут, видя какие несчастные учителя учат меня жить счастливо, видя как родители не будучи счастливы диктуют свои нравы и взгляды, видя как верующие с матом на устах, оружием в руках и ненавистью в глазах…. и многое другое – ушёл от общества совсем, не желая связывать себя ни с такой учёбой, ни с такой политикой ни с такой медициной ни с такой религией и ни с таким фальшивым обществом. Находясь в столь не совершенной стадии развития, оно не способно мне дать ни чего из того, что я хочу от жизни. С этих самых пор сам и только сам! Ни тренеров, ни учителей ни образований и ни чего мне от этого социума не надо. А чтобы быть независимым от внешнего, мне придётся работать над внутренним. Только работая не наружу а во внутрь можно всё получить извне. И пусть восхищаются ворами и бандитами а не искусством и творческими людьми, меня мало волнует что в их голове, ведь не им испытывать то прекрасное творческое состояние души, когда ты творишь, сотворяешь. Главное быть в ладу с Творцом а не с этими существами которые не соблюдают и десятой доли его предписаний.

И тогда я твёрдо решил:

- Стану Артистом!