Глава 9. Бега брата (1980 г)

БЕГА БРАТА 80 г.

 

Глядя в окно мчащегося поезда заметил, что места стали холмистее и зеленее, что означало приближение к Ставрополю, откуда предстояло ехать в райцентр, или, - как здесь казаки называют, - в станицу Шпаковское. А далее в село Пелагиада. Само село представляло собой одну, главную, асфальтированную улицу, которая тянулась вдоль речки, как казалось до бесконечности. И конечно не могла эта главная улица называться иначе как - Ленина. А всё это в целом, если смотреть с высоты птичьего полёта, находилось в углублении, вроде оврага, но очень большого в размерах. То место, где мне предстояло жить ближайшие три месяца, находилось на возвышенности, и было видно из села.

Спрашивая у прохожих, которые все как один указывали всё время в одном направлении, я оказался уже примерно в середине этого бесконечно длинного села. Вот церковь, где мне сказали повернуть вправо. Перейдя речку в брод, а оно в этом месте широко разлилось, и поэтому было не выше колен, я поднимаюсь по извилистой дороге, идущей всё время вверх по склону, огибая торчащие из зарослей скалы. Осталось позади и село, в котором мне всё так незнакомо. Оглянувшись увидел что я уже высоко, на уровне куполов церкви. Присел любуясь далью, склоном напротив что за селом. Напрягши зрение, разглядел бегающих там людей и дым костров. Позже я узнал, что это был большой табор со своим бароном и своими порядками. Не зря они облюбовали эти места. Не смотря на осень всё было зелено, словно перемены года не касались здешних мест. Любопытство не дало мне долго сидеть, подняло на ноги и повело. Иду и гадаю, - «с какими мне людьми предстоит жить и работать?».

 

Странно, вроде двадцатый век, а со мной происходит то, что происходило с моими сверстниками сто лет назад.

Бедные крестьяне не могли прокормить своих детей и отдавали их купцам в подмастерья. Они выполняли самые сложные работы и первые три года, а то и пять им не платили. Только кормили и на сезон давали одежду, которая изнашивалась раньше, из-за непомерного труда. После этого срока они становились оплачиваемыми и им разрешалось, например стоять за прилавком, а чёрную работу делали уже другие, новенькие. И жили они в самых жутких условиях. Так и меня, с детства, куда только не отдавали, в каких только степях не работал. Вот и теперь иду в батраки к хозяину.

«История повторяется, потому что не хватает историков с фантазией».

В том, что работы будет предостаточно, я не сомневался по прошлому опыту жизни на точках. Уж знал, что не на отдых еду. Радовало уже то, что рядом село, - а значит жизнь.

Ну вот, я совсем недалеко от точки. А вот и типичная для точек картина: собаки несутся навстречу с диким лаем, - что означает на их, собачьем языке, - «не бойся, мы не укусим, а лишь исполним свой перед хозяином долг». Когда же они совсем приблизились вплотную, не сбавляя своих угроз, - я понял, что они злоупотребляют полномочиями.

Но, как учил меня отец, я так и сделал – абсолютное спокойствие внутри и ни какого страха. Это работает как часики. Псы учуяли то, что им надо, - а это отсутствие флюидов страха и приблизившись, «сменили тон». Вот так, окружённый со всех сторон лающими «по долгу службы», злыми внешне, но добрыми внутри собаками я подошёл к домику, стоящему чуть в стороне от типичной фермы. Неподалёку огромные стога сена, длинные ряды корыт и обязательное в таких местах явление – старый, давно съеденный ржавчиной прицеп трактора. Мне иногда казалось, что эти прицепы, какие бы не были старые, всегда твёрдо стоящие на «ногах», - то есть всегда имели все четыре колеса – привозятся специально на точки и фермы в качестве декорации. Неподалёку от сарая привязана лошадь, глава семейства, - а у лошадей, как я заметил, матриархат, - и вокруг неё всё её семейство, которое без неё ни шагу. Достаточно привязать маму, остальные будут на моральной привязи.

А по другую сторону сарая, на возвышенности небольшое стадо «хурды». «Хурда» - это овца на больничном. То есть всех немощных, хромых и больных обычно отделяют от стада и держат неподалёку от точки, где они всегда могут легко вернуться домой своим ходом, даже хромая и кашляя. У них, как в санчасти, щадящий режим и рацион побогаче.

Пока я приближался к дому, изучая местность, из дома показалась тучная фигура хозяина. Он вышел на лай собак в штанах и майке, держа в руке кусок мяса, которым видимо был увлечён и судя по жиру вокруг рта, с аппетитом,. Его лицо было настолько типичным для тех, кто уже тридцать пять лет живёт со скотом и каждый день ест варённое мясо, что не трудно было прочесть это при первом взгляде. Большого роста, упитанный и с толстой шеей.

Поздоровавшись, мы зашли в дом. Конечно, белой рояли там не было. Запах варёного мяса и чеснока. На стене висело двуствольное ружьё, на фоне старенького, от времени и собственного веса уже волнистого ковра, на изгибах которого видна пыль, а рядышком висел кинжал Кубачинской работы. В доме всё старое и дешёвое. Не было ощущения, что здесь жилое помещение. Деньги же, что зарабатываются здесь, отправляются семье, а здесь – временное жильё. Но можно ли назвать временным жильё, где человек намеренно живёт треть века?

Хозяин продолжил трапезу, как ни в чём не бывало, пару раз предложив принять участие. Поскольку я был с дороги голоден, то я приложился, что называется «засучив рукава». На столе кроме мяса и чеснока стояла большая, алюминиевая кружка воды, к которой хозяин периодически прикладывался, громко глотая, и не скрывая после этого громкой отрыжки. В тот самый момент, когда я, уподобившись ему, стал есть с большим аппетитом, в дверях появилась стройная девушка. Я чуть не поперхнулся от неожиданности и неловкости своего вида. В руках я держал огромную кость, на которой висело хорошо сварившееся и оттого отваливающееся мясо, рот был забит до отказа, и так же как у хозяина, жиру на пол лица. Растерявшись, я не мог найти хотя бы тряпочку, чтобы вытереться, и на её приветствие мне оставалось лишь стыдливо кивнуть, и слегка отворачиваясь буркнуть себе под нос.

Это была его младшая дочь, далеко не в отца, красивая и грациозная. Она поздоровалась очень скромно, положила на стол соус и прошла в другую комнату. По нашим обычаям я даже не мог задерживать на ней взгляда, уж она тем более. Ей было так же шестнадцать, и как узнал об этом позже, родились мы в один день одного года. У меня сразу в голове мысли:

- Не скучно, наверное, будет мне здесь.

Вот тут я ошибся. На второй же день она уехала в Дагестан и я больше никогда её не видел.

А здесь, за столом, начался разговор, смысл которого сводился к тому, чтобы ознакомить меня с моими обязанностями. Я всё ещё наивно полагал, что наверное, кто-то ещё будет со мной, коль так много работы. Но оказывается не только никакого напарника, так ещё ни кого вообще кроме него и меня. Меня здесь так же ждала полная, одинокая жизнь в упорном труде. Как же мне всё это знакомо! Всё та же работа. Она меня преследует везде! Те же полторы тысячи овец, что было установленной Советским законом нормой на точках. Крупнорогатого - десятка полтора; лошадей восемь и собак дюжина, но почти все на цепи по разным углам, за исключением трёх, очевидно, имевших родственное отношение к хозяину. Это и было моё окружение, мои друзья, моё общество на ближайшее неопределённое время.

Уже ноябрь, все давно за школьными партами, а я после восьмого класса уже не мог учиться, так как мною распоряжались. В данном случае отец. На этом моё образование прекратилось. И восемь классов останутся навсегда. И вместе со школой, навсегда закончилось моё человеческое образование. То есть то, что мне давало человечество. Основное же своё образование я получал от животных. У стадных животных действительно можно было много чему научиться, и несомненно больше, чем в каком либо высшем учебном заведении. Именно от них я узнал всё об этой человеческой системе. Наблюдая за стадом я проводил аналогии. Люди не далеко ушли от них. Один пастух и тысячи послушных и безмолвных овец. И вся их жизнь зависит от воли пастуха. Зависит когда они попьют воду, когда им дадут есть, когда их загонят в сарай или выгонят на пастбище. Когда и которую из них он решит лишить жизни для заполнения собственного брюха. Да, им созданы условия, построен сарай, зимой обеспечено сено и комбикорм, летом пастбища. Всё это делается не для их блага, а для блага собственного. Им, стадным животным, в свою очередь, так жить проще. В стаде не страшно. Страшно самостоятельно добывать себе пропитание и укрытие. Поэтому легче выполнять все обряды, процедуры, назначенные пастухом и всю жизнь платить свободой. Но вернёмся на ферму.

Ни кто не мог мне сказать, сколько мне здесь предстоит жить и работать в этом окружении. Где же мне ещё учиться жизни, культуре, образованию как ни у них? Я уже настолько хорошо знал повадки, голоса, манеры животных, что я понимал, чего они хотят сказать, когда ржут или мычат. Я даже различал интонацию голоса между тем, когда они хотят пить или есть. Например: если корова мычит более протяженным голосом, на высоких, слегка волнистых тонах, - то она зовёт телёнка. Если бык мычит коротко, и на низких тонах, опустив голову, то ему просто надоело в загоне, а если он это делает не в загоне, то он зовёт возлюбленную. Если конь ржет, высоко поднимая голову и направив уши вперёд, то он почуял, или ему причудилось, что где-то недалеко кони. Если же конь визжит, и уши прижаты назад, - то в этот момент лучше не подходить, а подождать минуточку, - они не злопамятны. Ну а овцы, это совсем «свой» народ. Их я понимал без слов. Даже одна овца, помнится, глазки мне строила. Вот что значит долго жить со скотиной.

Бывало, я устраивал стаду «выездные представления». Конечно же, на общественных началах, без выгоды, на одном энтузиазме. Хотя, впрочем и тут была выгода: я сам того не зная, репетировал свои будущие профессии.

Собирал стадо в круг, получалось что-то вроде амфитеатра, и играл разные роли. Оваций конечно от них не дождешься, но я хорошо знал что означает, когда овцы стучат передними ногами о землю, периодически поглядывая друг на друга. Этим они выражают своё удивление. Любой, кто связан был с овцеводством, наблюдал такую картину.

Для доходчивости и наглядности: поскольку публика была неграмотная, приходилось скакать как угорелому, издавая периодически немыслимые крики, что вызывало у них большое любопытство. Они были в замешательстве: то ли перед ними собака, то ли конь, то ли баран. Я издавал в точности их голоса и движения. Когда же уставал, то просто падал на землю и истерически смеялся над ними, а они, в свою очередь, по овечьи, надо мною. Это были дни комедии.

Иногда репертуар старел, и приходилось обновлять и придумывать что ни будь эдакое. Например, вот что значило фильм ужасов. Я выбирал самую молодую и резвую овцу или козла, и накидывал на него бушлат. Но в таком случае больше смеялся я, чем овцы. Для них это был действительно фильм ужасов. Они шарахались от бегущего на них бушлата в таком паническим страхе, что могли перепрыгивать друг через друга, - чего бы никогда не смогли в иных случаях, - только бы не попасть в лапы этого непонятного для них ужаса, который упорно рвётся в глубь стада.

Премьеры, - я тогда и слова то такого не знал, - были раз в неделю.

А остальные дни шли монотонно, в полном одиночестве. О, сколько в такие одинокие месяцы с самим собою наговорено, сколько «намечтано»!

Зачем меня отец сюда направил? – думал я, и это было главной загадкой для меня.

Теперь в мои обязанности входило: подъем в четыре утра, - что для меня уже с самого детства было нормой, - из сарая носить вёдрами и насыпать в восемьдесят корыт комбикорма и выгнать стадо. Пока их сиятельство - стадо - трапезничают, запрячь телегу, и сделать восемь рейсов сена в тюках. Рассыпать всё это равномерно и перегнать стадо, чтобы кормилось дальше. Это я называл «подать им второе». Пока же оно ест «второе», мне нужно успеть почистить в конюшне и коровнике. Поменять в яслях сено. Посмотреть за больным скотом, что содержится в отдельном отсеке сарая. За ними уход особенный. Их к воде не погонишь. Нужно самому натаскать им воды и сена и убрать старое. К этому времени начинает рассветать. Потом стадо отгоняется наверх, на поля. Пока оно там разбредётся, нужно успеть попить чай, и взять с собой бутылку с молоком или с чаем, хлеба и иногда консервов. Хозяин считал это нормальным обедом для человека, но только не для себя. Сам он всегда дома и ест сколько хочет. Иногда, бывало, расщедрится, и даст мяса с собой, на обед. Вся эта еда заворачивалась в газету и в пакет, который привязывался к поясу и носился мною пол дня по этим полям, и когда к обеду из него получалось отбивное, я начинал есть. Но стеклянную бутылку выбрасывать было нельзя. Её нужно весь день носить с собой и вернуть домой, что б завтра было в чём брать на пастбище молоко или чай. Так было всегда и в Калмыкии. Я тогда привязывал бутылку проволокой к бедру, и носился за стадом, не теряя тары. Тогда ещё не было пластиковых, как сейчас, лёгких, не бьющихся бутылок, да ещё с крышкой на резьбе. У нас были бутылки от лимонада или от водки, которые затыкались свёрнутой в трубочку бумагой. Когда же пасёшь на коне, то узелок привязан к седлу, и не мешает.

Здесь было хорошо тем, что не было той, Калмыцкой степной жары. Когда уже темнеет, гонишь отару к точке. Там тебя ждут вечерние обязанности. Коней и другой скот на водопой. Потом всё стадо. Прочая подготовка на утро, и т.д.

Хозяин, тем временем не знаю, чем занимался но всегда имел вид занятого человека. Иногда меня злило то, что нас вроде двое, но вся работа выполнялась мной. Я даже для интереса следил за ним и обнаруживал, как он умело создавал впечатление, что он не менее занят чем то более важным.

Ещё его манией было считать овец чуть ли не через сутки. Как он боялся утерять хоть одну овцу! Кажется, если бы не хватило одной, он бы не пережил этого. Пересчёт овец - это такое дополнительное мучение, особенно когда этому занятию предаётся жадный. Стоит сбиться или не досчитаться одной овцы, как весь процесс повторяется заново, и так до тех пор, пока не убедится в точности.

- Куда они могут деться? – недоумевал я про себя.

Бывало вечером, вернее ночью, я иногда, если ещё на это хватало сил, и не одолевал сон, игрался. У меня была припрятана не то найденная, не то взятая где-то «без спроса» маленькая игрушечная машина. Правда, не хватало нескольких колёс, которые я собирался сделать сам из дерева, но так и не находил времени. Поскольку я имел уже паспорт и мне шёл семнадцатый год, я всегда боялся что хозяин застанет меня за этим занятием и засмеёт. А иногда бывало заиграюсь, а потом как вспомню что в четыре утра откроется дверь и весь проём займёт туша хозяина, которая как автомат, очередной раз громко произнесёт моё имя, тут же прятал свою игрушку и ложился спать. С собой я её не брал по двум причинам. Во первых там не до неё а во вторых, боялся потерять. У меня не было ничего, что бы меня притягивало сюда кроме этой машинки. Я спал в отдельной, почти пустой комнате, если не считать кровати, табуретки, гвоздей вбитых в стену, на которых висят рабочие бушлаты и прочий хлам. Перед кроватью была самодельная электрическая печка. Безо всяких розеток и прочих безопасностей. Это было какое-то сооружение из кирпичей, на котором лежала нагретая докрасна спираль, а к ней прикреплен провод. Приспособление для сушки портянок. Кстати, всё это время я там ходил в сапогах и портянках. Там с носками было проблематично. Их где-то ведь нужно покупать. А с портянками просто. Их можно вырезать из любой тряпки и латать не надо. Даже стирать можно редко. Снял на ночь, повесил у печки, а утром они стоят колом. Берёшь двумя руками, разминаешь и вот готово к употреблению.

И так началась моя новая жизнь. Вернее она для меня не новая, а лишь место новое. По возвращении с пастбища, хозяин озабоченно разглядывал отару. Опять пересчёт. Убедившись, что все на месте, хозяин успокоился. На третий день утром он меня шокировал вопросом:

- Брата своего не встречал?

- Какого брата? - Ответил я, не успев даже сообразить, о чём он говорит.

- Хабиба.

- Я его уже года четыре не видел, – объясняю я, думая что он просто о нём наслышан и интересуется.

Но дело оказалось иначе. Брат был здесь! Он некоторое время даже жил у хозяина, переодевшись в наёмного рабочего. Конечно он работать бы не стал на этого жмота. Хозяин, во-первых, опасался Хабиба как матёрого, на всё готового преступника, которого разыскивают по всему СССР. А во вторых, боялся, что за сокрытие у себя на точке преступника такого масштаба, его самого посадят. Но главное, что скупость хозяина и характер брата были несовместимы. А попал брат сюда по рекомендации отца, с которым брат уже успел связаться через своих людей. Отец одно время сидел вместе с сыном этого хозяина в одной из Российских тюрем, и они держались дружно. Но удивительно, что сын, вовсе не тот, что его отец.

Хозяин не подавал виду, что у них с моим братом были тут некоторые разногласия, когда тот жил здесь. Он ужасно его боялся. Брат был во всесоюзном розыске. Он бежал из зоны и вот уже несколько месяцев в бегах. За его плечами уже немало жестоких преступлений.

Я помню отчётливо тот момент, когда он вернулся домой из малолетки. Это было, по-моему, в семьдесят шестом году. Мы жили в городке, - это северный район Изберга. Был вечер. Мы ужинали за столиком во дворе, когда услышали стук. Кто-то из младших побежал открывать, но открыв, тут же испуганно прибежал назад. Из темноты появилась фигура высокого человека в чёрной, тюремной одежде. Его почти лысая голова и исхудалое лицо говорили о многом. От него за несколько метров чувствовался запах сигарет, которым была пропитана вся его одежда, вплоть до кожи. Помню, потом долго удивлялись тяжести его тюремной обуви, поднимая по очереди. Моя память сейчас, при всём напряжении не в состоянии вспомнить был ли тогда отец дома, или же он в очередной раз сидел в тюрьме, но знаю одно, что примерно, через три месяца, а то и меньше, брата посадили уже на четыре года. Вот с тех самых пор я его больше не видел. Тогда мне было двенадцать, а ему шестнадцать. А теперь мне шестнадцать, а ему должно быть двадцать. Каких-то двадцать и во всесоюзном розыске.

Если бы тогда, когда он вернулся в первый раз из тюрьмы, был бы у него человек, который, бросившись ему на шею, плакал от счастья, то возможно он мог ещё остаться нормальным человеком. Но куда он вернулся? Что он тут увидел? Кто его ждал? Никто! Мачеха вообще от него шарахалась. Я всегда слышал от неё подозрения, что он её хочет отравить, или каким то образом убить. Она его ни как не воспринимала и всячески старалась изжить его из дома. Разве он это не чувствовал? Разве ему самому не хотелось жить в нормальной семье? А куда ему было идти в таком возрасте? Конечно же обратно, в тюрьму. Вот и вернулся.

Прошло вот уже несколько дней, как я работаю здесь, у хозяина и в любую минуту ожидаю появления брата. И вот, когда я как обычно, опутав коня, присел под излюбленным деревом, чтобы пообедать, вдруг конь сильно дёрнулся и попятился от меня.

- Змея! – подумал я.

Обычно кони дёргаются от змей. Но в тот же миг сверху на меня посыпался песок. Не успел я поднять голову, как предо мною стоял красавец мужчина. Я никак не мог поверить что это и есть тот самый преступник, которого ищут по всему Советскому Союзу. Его дорогое одеяние, аккуратная причёска и вообще внешний вид никогда бы не выдали в нём преступника. В таком виде - хоть на Петровку 38. Я ожидал увидеть зэка в телогрейке, с короткой стрижкой и с бандитской мордой. Но, передо мной стоял совершенно противоположный моим представлениям человек.

Мы замерли некоторое мгновение, глядя друг на друга, потом он улыбнулся и мы крепко обнялись. Четыре года прошло. За это время мы оба уже не такие какими расстались. Особенно я, тогда был совсем ребёнком.

- Давно наблюдаю за тобой, - сказал он, - тебя могут пасти, чтобы меня вычислить.

- Кто? – выпалил я, не успев сообразить наивность своего вопроса.

Да, в его положении, малейший промах будет стоить ему долгих лет тюрьмы. Мы, по его инициативе, перешли на другое, более «безопасное», с его точки зрения место, откуда мы видели всё вокруг, а нас было незаметно. Там, мы говорили о самом актуальном на тот день, и брат, не будучи ещё уверен, что меня не пасут, иногда приподнявшись, окидывал взором местность. Что я заметил, при этом он почти не вертел головой, а аккуратно водил глазами вокруг. На вопрос мой, где он так приоделся, он объяснил, что он не должен походить на того, кем он теперь является для общества.

- Никто не должен видеть по мне ни малейших следов, ни моего прошлого, ни настоящего положения, - сказал он.

 

Действительно, видящий его впервые человек, вряд ли мог в нём признать матёрого уголовника, за плечами которого, - не смотря на его двадцатилетний возраст, - и долгие годы интерната, и год малолетки, и четыре года усиленного режима, и побег, после нескольких предшествующих неудачных попыток. Это только начало списка. На его счету было несколько БУРов, десятки карцеров, множество этапов. А сколько раз он «косил». Это страшное дело. И это не всё. Ко всему этому зловещему «букету» - он ещё и убийца! Им стал он недавно, за две недели до этой самой нашей встречи. Всё это, - лишь малая доля тех тягчайших грехов, что нажито им в свои двадцать с лишним лет.

Пообщавшись не долго он решил уйти, поскольку не был уверен, что за мной нет хвоста.

- У нас, Мухтар, ещё столько впереди, обо всём успеем поговорить, - сказал он мне, прижав одной рукой к плечу, - я хорошо знаю где и когда тебя найти. Думаю, моё появление это подтверждает.

- Да уж, ты меня удивил, - говорю, уже не сомневаясь что он меня найдёт.

Его тяжёлый взгляд, из-под век, скорее был взглядом китайца чем Дагестанца. Сейчас он напоминал одинокого волка, обставленного флажками, который мечется в сужающемся кругу охотников. И зная свою обречённость, готов броситься на псов, чтобы умереть достойно. Мне было так его жаль, что я был готов на что угодно, на любой риск, лишь бы мог быть хоть чем-то полезен ему в этом ужасном его положении. Позже, в разговорах, когда мы спрашивали друг друга, кто как хотел бы умереть, он сказал что его мечта умереть в толпе «ментов», опоясанный гранатами, дёрнув кольцо в тот момент, когда б они его брали в очередной раз.

Я знал, что не вся вина на нём в том, что его жизнь пошла по этой ужасной колее. Вся окружающая его жизнь, вся система и в первую очередь семья, были тому виной. И все его таланты так и похоронены в нём, не имея возможности раскрыться. Их признаки проглядывались в письмах, которые он писал и мне и всем кому считал нужным. Не смотря на такое детство, на такую учёбу, он писал удивительно грамотно без орфографических и каких либо других ошибок. Но как он рисовал ещё в детстве! Кто это видел, не станет и сомневаться в том, что в нём похоронен великий талант художника. Если же взять другую его сторону, где он увлекается физическим спортом, то и здесь он не уступал ни одному своему сверстнику. Он в зоне вызывал весь барак против себя одного соревноваться на перекладине, что в народе называется «турник». Кто знает, если бы ручеёк его талантов вовремя пустили по правильной колее, то сегодня возможно Россия гордилась бы ещё одним именем в искусстве или спорте. Увы, вся его энергия была направлена совсем в другом направлении. Против всех и даже против самого себя. Будь он на правильном пути, он также всецело и самозабвенно отдавался бы искусству, как сейчас он всеми мыслями и действиями отдаётся поставленной перед собой задаче бежать из СССР.

Мы расстались и он ушёл в противоположную сторону от села. И никто на свете не знал сейчас, куда именно идёт вон та отдаляющаяся фигура молодого человека. Возможно, и он сам этого не знал, а знал лишь Бог, который уже готовил ему своё справедливое (справедливое ли?) наказание. Весь мой день прошёл в раздумьях. Мне казалось, что это было видение, или какой-то волшебный сон, неотличимый от реальности. Я боялся, что брат, так же внезапно исчезнет, как и появился, и что я не смогу ни чем ему помочь. Уже смеркалось, и я погнал стадо обратно. Мои раздумья были прерваны испугом коня и голосом:

- «Отдай коня», - появился он как привидение из-за скалы, направив настоящий обрез и улыбаясь.

Я не на шутку перепугался, и не знал смеяться или слезть и отдать коня этому странному человеку, похожему на моего брата. Он был непредсказуем в своих намерениях.

- Что бы ты сделал, если бы это был не я, а другой человек? – спросил он меня, всё так же улыбаясь.

- Думаю, дешевле обошлось бы отдать коня, – ответил я.

Мой ответ он нашёл очень смешным, и долго смеялся. Но когда успокоился, он сказал, что этот ответ не достоин мужчины.

- А я бы вынул пушку в ответ, - сказал он мне, уже не улыбаясь, - меня жизнь так научила. На оскаленные зубы противника нужно скалить зубы, а не поджимать хвост, иначе пропадёшь.

Я понимал, что это были его тюремные убеждения, где поджав хвост однажды, обречёшь себя на вечные униженья. Но он не понимал, и не хотел принимать законы обычной, вольной жизни. Он на воле себя чувствовал гостем. Он был на воле как рыба, выброшенная на берег. Ему как воздуха уже не хватало того, что окружало его там, в этих мрачных бараках с не менее мрачным персоналом. Он уже никак не мог жить спокойно, без риска, без острых ощущений, без опасности. Я удивлялся тому, как это так могут в тюрьмах обработать человека, что он снова рвётся туда, в чёрно-белую жизнь, когда есть ещё и совершенно другая, многоцветная и красивая? Но, очевидно, могут, и очень даже успешно.

- Ты где достал такой обрез? – попробовал я удовлетворить своё любопытство.

- У охотника взял, - многозначительно улыбнулся он.

В этой улыбке я уловил, что он недоговорил до конца, и спросил:

- У какого? Разве ты здесь общаешься с людьми?

- Вот именно, что не общаюсь.

- А как же ты…

- Не волнуйся, он уже никому не расскажет, - прервал он меня, - ты недавно гнал скот мимо того места, где он похоронен.

- Ты серьёзно говоришь или…

- Да, он не только не хотел отдавать ружьё, но ещё чуть меня не убил.

Я чуть было с коня не упал. Здесь действительно встречаются иногда охотники за зайцами в утреннем тумане.

Он мне показал то место, где им была похоронена его первая (кто знает) жертва. Потом я вечерами обходил это место, где был похоронен этот невинный человек, имевший несчастье встретить «волка» вместо зайца.

Я слез с коня, посидел немного с ним на камне. В этот момент было странное чувство. Он меня и пугал, и притягивал. Разговаривая со мною, он возился с обрезом, то заряжая его, то целясь в отделившуюся овцу. Я думал в этот момент, как бы он не надумал тренироваться в стрельбе «по бегущим объектам», то есть по овцам. Хотя, в прочем, мне теперь было не то важно, что скажет хозяин, а только одно: - чтобы брат был на воле и чтобы он всё-таки принял условия другой, вольной жизни. Я не мог быть умнее его и тем более указывать и советовать ему, но одно я понимал и возможно лучше него, что это долго длиться не может. Что нужно кончать с этим направлением и сворачивать куда угодно, но только не идти этим путём. Этот образ жизни вёл его прямо к гибели, и самым кратчайшим путём.

Когда корабль не повинуется рулю, он повинуется подводным камням.
- Завтра я тебе покажу, где я живу. Возьми еды на двоих, но только чтоб хозяин не заметил этого, – сказал он на прощанье, после того, как мы поговорили некоторое время, и встал что бы исчезнуть вновь.

Только теперь я понял, что имел в виду отец, когда говорил мне, отправляя сюда – «ты там нужен».

С этих пор не было для меня большего счастья, чем помочь брату всем, чем только мог. Я чувствовал, что он не может подолгу находиться со мной. Его настораживало то, что к отаре в любой момент может подъехать кто угодно, и особенно начальство. И уходил он совсем в обратную сторону от того места где он, как говорится, жил. У него действительно была волчья жизнь. И в селе он мог появляться как волк, только под покровом ночи. И людям нельзя попадать на глаза.

Здесь в селе, у брата была знакомая семейка. Муж пьяница, - жена красавица. Брат оставлял её мужа с бутылкой наедине, а сам развлекался с ней. Он не жалел для её мужа никаких дорогих бутылок, только бы не мешал. Но не только за этим брат бывал ночами в селе. Ему нужно было знать точно, что за милицейский участок в селе, сколько всего дежурных по селу, в каком звании, на каких участках чаще дежурят, когда меняются и многое другое. Ещё нужно было многое изучить, как например: сколько камер в сельской дежурке, как расположены, и которые из окон являются именно окнами камер. Какими предохранительными средствами снабжены. Оказалось, что в сельской дежурке всего две комнаты, отдалённо напоминающие камеры. Окна с не очень толстыми решётками. Да и кого им здесь, в селе было сажать? Разве что разбушевавшегося на танцах молодца, либо мужика-пьяницу, пока не отрезвеет к утру. Но на таких матёрых уголовников здесь не рассчитано. А если и что-то серьёзное, то держат в этих полу камерах до утра, а там везут в город, на суд, где камеры понадёжней.

Я гнал стадо к точке, всё думая как ему помочь. Так хотелось, чтобы и меня искали вместе с ним, но только чтобы вместе. Уже навыдумывал всякой фантазии, как мы с ним вдвоём будем рыскать как волки, совершая побеги от милиции и живя с риском, с острыми ощущениями. Во мне тогда проснулась ещё детская романтика. Но в памяти всплывали и противоречащие этой романтике факты из личного опыта. Я вспомнил, как мне хотелось жить, не боясь ни чьих взглядов, ни приближающегося милиционера и вообще ни кого. Как хотелось честно зарабатывать и вольно дышать. Неужели я забыл как это ужасно? Видимо, в человеке генетически заложено стремиться к чему-то не спокойному, рискованному. Например, взять альпинистов, скалолазов, автогонщиков, тореро и многое другое, к чему человека тянет подсознательно.

Теперь уже мне перед сном не игралось. Дум появилось слишком много. И о том, как он мог убить невинного человека, только из-за того, что ему понадобилось оружие. И о том, что в розыске он всего лишь за малую долю всего, что на его совести. Многие из них так и не будут никогда и ни кем раскрыты, в том числе и это недавнее убийство. Эти думы не давали мне уснуть, хотя мне в четыре утра уже работать. А из соседней комнаты доносился храп толстого хозяина.

Я не мог понять, где же всё-таки ночует брат, и мне не терпелось знать. Как мне хотелось, чтобы он был здесь, рядом, вот в этой комнате со мной.

На утро всё делалось автоматически. Хозяин, как всегда, создавал видимость работы. У меня же в голове одно: скорее туда, на поля, к брату, а всё остальное на этом свете гори огнём. Те моменты, когда я был с братом, для меня были самыми дорогими, волнующими и казались такими короткими. Судьба, увы, распоряжалась этим временем очень строго, давая на это лишь по нескольку десятков минут в сутки.

Но вот уже всё сделано, и я гоню скот в поля. Не зная, откуда ждать появления брата, проезжая каждый куст или камень, я был готов к тому, что сейчас дёрнется конь и я в засаде. Но на этот раз он меня встретил спокойно, дав заметить себя издали. Он всегда находился на таком месте, откуда ему видно вокруг на приличное расстояние. После нескольких минут общения, он решил испытать моего коня.

- Ну-ка, распутай, хочу проверить умеет ли бегать, - приказал он.

- Вроде бегает, – дал я характеристику и бросился распутывать.

Когда он запрыгнув пришпорил коня, то я сам удивился способностям моего четвероногого друга. С такой скоростью я на нём ещё не скакал. Я сразу понял зачем это было нужно брату. Он должен знать, с какой скоростью сможет помчать в случае необходимости. Его осторожность, предусмотрительность меня удивляли изо дня в день.

- Не Ахалтекинец, но для этой местности хорош, - дал он оценку и тут же не сходя с коня спросил, что я принёс поесть.

Когда он увидел из чего состоит мой обед, то невольно промолвил:

- Этого жмота я накажу, не добрался я ещё до него.

Обед состоял всё из тех же продуктов что и всегда, а это: бутылка молока, сыра кусок, хлеб и лук. У хозяина были деньги, и не малые по тем временам. Но он никогда этого не покажет. Все деньги он отправлял своей жене, которая и была очевидно, лидером в семейных делах. Он же здесь работает уже более тридцати лет. Семья иногда приезжает к нему на лето. А в другое время он нанимает работяг. А теперь его батраком был я. А что? Я для него находка. Не пью, не курю, отлично справляюсь с работой, не спорю, встаю вовремя, имею опыт работы на точках, много не ем, ни чего не требую и так далее. Только вот одна «помеха» мешала ему, - это мой брат. Не будь его, всё было бы как нельзя хорошо для хозяина, который знал, или, по крайней мере, догадывался, что мы с братом видимся и это его не могло не беспокоить. Уж он то хорошо знал брата, и знал на что он способен если что не так. Это хозяина сильно угнетало и он долго вынашивал план освобождения себя от его ига.

Как продумать, как провернуть его поимку оставшись сухим? Но если же брат узнает о том, что он его заложил, то мести ему не миновать и поэтому провала быть не должно. Вот и вынашивал он план, который, в итоге так и не дал ему возможности остаться «сухим».

- Мухтар, ты вот что: вечерком поймай два хороших баранчика, свяжи и оставь у того места, где мы с тобой встретились в первый день. Я ночью их заберу. У моих друзей совсем дома нечего есть, а у них двое детей – сказал Хабиб с сочувствием к тем, о ком говорил.

- Это не проблема, - сказал я с радостью оттого, что выпала хоть какая то возможность оказать брату услугу.

- А ещё посмотри, можешь ли завтра ночью выгнать мне одного коня, - дело одно надо сделать. Я приду к ферме поближе. Но это потом, ты только прикинь, а завтра посмотрим.

Я так и сделал. И на другой день получил от брата похвалу.

- А где ты ночуешь? – не удержал я своего вопроса, который меня мучил давно, но который я не осмеливался до сих пор задать.

- Во - он там, видишь три «пятиэтажки»? Две старые, а одна новая. Вот в этой новой, на третьем этаже, у меня квартира – сказал Хабиб, поворотом головы указав в даль.

Он имел в виду три огромных стога сена, которые своими размерами и формой напоминали стандартные в то время пятиэтажные дома. Они в народе назывались «скирдами».

- И скольки комнатная? – решил я поддержать его шутку.

- Скромно, очень скромно живу, - сказал он уже не с тем настроением.

Чувствовалось, как ему не хотелось в эту «квартиру», но меня, однако пригласил в «гости». Мы приблизились, и я не заметил ни чего, что напоминало бы о том, что здесь не первую неделю живёт человек.

- Ну, попробуй найти, - улыбался он.

Обойдя вокруг и внимательно разглядывая, я так и не нашёл ничего.

- Я же тебе говорил, что на третьем этаже, а ты ищешь на первом, - теперь уже не удерживаясь от смеха, произнёс он.

Его очень забавляла моя наивность, и неопытность в таких делах. Но куда мне было до него, доморощенному мелкому воришке, против прошедшего не одну школу по выживанию, с его реальной практикой и опытом.

- А почему ты выбрал именно этот? – спросил я, зная, что и в этом есть своя тайна конспирации.

- Во-первых, он новый, и вынутое изнутри сено, не отличается цветом от внешней. А во вторых, если возьмутся за сено в колхозе, то начнут со старых, прошлогодних.

Теперь я сделал ещё один круг на лошади вокруг огромной скирды, на этот раз, ища вынутое, свежее сено, и внимательно разглядывая «третий» этаж, но так ничего и не заметил.

- Ты хоть подскажи, в котором подъезде, - не унимался я.

Это его окончательно рассмешило, и когда же я сдался, он оглянувшись вокруг, нет ли случайного зрителя, с ловкостью кошки вмиг оказался на высоте трёх-четырёх метров.

- Поднимайся, - позвал он.

Быстро опутав коня, я взобрался наверх. Там я увидел огромный вход, который так расположен, что не взобравшись на верх, никогда не обнаружишь.

- Да, - подумал я, - в нём ещё и архитектор дремлет.

Мы с ним были похожи хотя бы в том, что были оба максималистами. На любом поприще мы должны быть максимальными. Если выбрал путь преступника, то должен быть им до конца, то есть особо опасным рецидивистом. Если же был бы выбран путь искусства, я уверен, брат отдал бы ему всю свою жизнь, и стал бы одним из достойнейших в своём деле. Эта природная энергия, которою на редкость был одарён мой брат, была направлена роковым путём. Ему тогда ещё в юности, не хватило всего лишь малейшей корректировки, малейшей поправки, чтобы эта мощная энергия принесла ему счастье и успех. Не нашлось вокруг в нужное время нужного человека, который мог его направить в нужном направлении. Не нашлось.

Но чем дальше, тем труднее изменить направление и уж теперь было почти невозможно. Это уже не тот ручеёк, - это была теперь мощная и бурная река и ни кому уже не под силу поменять её русло.

Когда я поднялся, то моему взору открылась красивая картина. Вдали пасется скот. Квадраты спаханных полей. Лесополосы, разделяющие эти квадраты. Отсюда было хорошо видно далеко вокруг.

- Ну, как тебе вид с моего балкона? – спросил он, оглядывая территорию.

- Здорово! и как я раньше не догадался наблюдать за отарой отсюда?

- Входи, я волк холостой - пригласил он меня.

Когда я вошёл, то меня поразили размеры этой тёмной пещеры. Почти ровные стены и потолок вырезан под купол. Здесь можно было всаднику заехать.

- Как ты это мог сам? – спросил я, оглядывая жилище.

- Вот нож, вот руки и вот голова, по которой бьют очень больно, когда поймают, - сказал он и продолжил – даже врагу не желаю пройти через это, - и выдержав паузу добавил, - если враг не «мент».

Мне, тогда ещё не прошедшему тюрьму, ни как не понять было этой ненависти к милиции не только моего брата но и людей, даже не сидевших никогда в тюрьме. С самого детства, от всех вокруг я слышал только плохое в их адрес. Их называли бездушными, жестокими и подлыми, хотя в школе внушали нам совсем обратное. До сих пор я не мог сообразить, где же все-таки правда: в школе или же в народе, пока в дальнейшей жизни не попробовал на собственной шкуре.

Позвольте отступить от темы и поделиться мыслью. Ведь по окончании юридического образования судья знаком лишь с теорией, не так ли? Следовательно, он не может быть справедлив в своих осуждениях, пока не знаком практически с тем, на что осуждает людей. Отсюда следует, что после теории нужна практика. И, завершив юридическое образование, будущий судья или прокурор, должен отсидеть хотя бы года три в самой настоящей тюрьме, есть то, чем там кормят, спать на том, на чём спят арестанты и выполнять труд как все они. Ещё он должен почувствовать, что такое тоска, разлука, долгие ночные сны о том, что осталось по ту сторону колючей проволоки. Обязательно три года чесаться как все, давить ненавистных и вездесущих блох. Тогда он будет справедлив во время суда, ибо будет знать реально, чего он лишает, на что обрекает и что предстоит человеку претерпеть за данное преступление. Но в реальности всё не так. Судья, ни разу не побывав хотя бы для экскурсии в местах отбывания, ежедневно приговаривает людей к срокам. При всём желании и даже своей природной справедливости он не может быть справедлив.

А теперь вернёмся в жилище брата.

Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел валяющуюся телогрейку, ещё один нож, а скорее финка с кожаной кобурой и тот самый обрез, сделанный их ружья покойного охотника. В этой соломенной пещере было почему-то очень уютно.

- Давай, что ни будь поедим, - сказал брат, усаживаясь на телогрейку.

- О да, совсем забыл что ты голодный. Сегодня расщедрился хозяин, мяса дал.

Мы развернули газету и разложив что было, стали есть, периодически не забывая выглянуть наружу и оглядеть окрестности.

 

ему рассказывал, как в школе все спрашивали – где «Артист»? и что теперь, прозвище перешло полностью ко мне. Он тем временем вынул несколько паспортов, где лица на фотографиях были очень на него похожи.

- Надеюсь, их не постигла участь того охотника? – спросил я, разглядывая лица на фотографиях, которые действительно были на него похожи и каждая по своему.

- Нет, с этим полегче, - сказал он и добавил, - паспорт собственность государства, о чём говорится на последней её странице и утерявший может получить новый. Так что из-за такой мелочи они жизнью не желали рисковать и отдавали почти при первом же требовании, когда видели, как блестит под боком вот этот нож, - сказал он, разрезая кусок мяса.

На внутренней странице обложки паспортов было изображено какое то здание, которое находилось внутри московского кремля. Я всегда разглядывал у себя на паспорте и думал, почему именно это здание решено поместить в паспорт Советского человека. Лишь спустя двадцать пять лет, я разгадаю эту тайну и вы об этом прочтёте.

- Ты видно здесь на долго, раз не поленился отдать этому столько труда? - поинтересовался я, всё ещё оглядываясь и не переставая удивляться размерам и особенно огромному труду, которого это требовало.

- Нет, но я не переношу маленькие помещения, они на меня давят.

- Как же здесь тихо – говорю я, прислушиваясь, - в ушах звенит.

- Это звон наручников – сказал он, не отрываясь от занятия едой - от шума спрячешься, от этого же никуда. Этот звон сидит глубоко в голове.

Я читал про то, как с давних времён в мёртвой тишине узникам слышался звон их цепей.

- А хочешь, расскажу забавный случай – вдруг неожиданно переключился он на весёлую ноту, видимо с целью не думать о том, что у него впереди.

- Конечно, давай – обрадовался я этой возможности как то пообщаться с ним на такой упрощённой ноте.

- Как то раз, везли нас этапом из одной зоны в другую по калмыцким степям. Железный прицеп наглухо закрыт. От жары мы задыхались и нас было запихано туда человек сорок. Это было уж слишком жестоко. Ни окон, ни щели. Мы не могли дышать, липли друг к другу и с нас текло ручьем.

Один парень потерял сознание от клаустрофобии. Мы стучим как можем, но ни кто не слышит нас. Конвой ехал в другой машине сзади. Жажда глотка воздуха была сильнее страха разбиться. По звукам снаружи, мы определили, что проезжаем какое то степное село и стали все дружно раскачивать полуприцеп, в котором нас везли. Раскачав его, мы упали с ним набок. Конечно, здорово побились и подавились ребята, но конвой, тут же оцепил и открыл заднюю дверь. Нас вывели и, окружив с автоматами и овчарками, повели по селу. Вокруг собралась детвора и кричит: Смотрите! Смотрите! Пленных немцев ведут!

Наша форма и особенно головные уборы действительно напоминали немцев. Мы и сами потом смеялись как дети.

Слушая его с открытым ртом я кивал головой и смеялся. В эти минуты мы даже забыли о действительности и смеялись, словно теперь всё позади и ни что нам не угрожает.

Сейчас его спасением было лишь одно: отсидеться тихо и спокойно, протянуть время и как можно дольше. Ищут обычно по горячим следам, а потом розыск становится более пассивным. Одних героев заменяют другие, более видные, свежие и все силы устремляются на поимку новых. Старые же лишь остаются на «досках почёта», на которых они на себя никогда, как правило, не бывают похожи из-за многочисленных копирований на советской, дешёвой аппаратуре. Вот это-то время и было сейчас, но он в силу своего огромного темперамента, не мог провести его спокойно, без «приключений». Не мог ещё потому, что он уже был «зомбирован» системой. Не он первый и не он последний. Там, где отбывают срока, там не просто их отбывают и кто имел несчастье попасть туда, они то уж знают. Название же совсем безобидное: «исправительно-трудовая колония». Сколько «исправлено» там народа!

Я поел совсем мало и делал вид, что совсем не хочу. Мне проще, вечером могу поесть. Что не доели, завернули в газеты и убрали в угол пещеры.

Он и есть то не мог спокойно: то замрёт, то выглянет осторожно. А мне тем временем было уже пора гнать скот назад. Мы расстались.

 

На другой день я снова в этих краях. Стадо, в целях осторожности держу подальше. Коня тоже оставляю далеко. Внимательно оглядев вокруг, подбираюсь к его логову. Со стороны я выглядел наверное как вор, крадущийся с каким-то пакетом. Поднявшись быстро и как мне казалось незаметно, я юркнул в пещеру. Там его не оказалось. Меня охватило сильное чувство волнения. Я высунулся из этого жилища и стал оглядывать окружность, но кругом мёртвая тишина. Полезли в голову одна за другой дурные мысли. Ком в горле, слёзы так и лезут раньше поры. Не дав глазам привыкнуть к темноте, я стал шарить повсюду, ища его вещи. Когда обнаружил в углу бушлат, и завёрнутую в нём вчерашнюю еду, меня это насторожило ещё больше. Я сразу подумал: а почему он не съел это до сих пор? Может его не было здесь со вчерашнего дня? А может он был вынужден скрыться? Может его засекли? Где я теперь это узнаю? Как мне быть? Такими мыслями я ещё больше усугублял своё душевное состояние. Оставив пакет с едой, я выбрался из этого, уже для меня не имевшего такого значения жилища. Не в силах ничего изменить, но всё ещё надеясь на лучшее, я поплёлся в сторону опутанного коня и вдруг услышал короткий свист. Оглянулся - ни кого. Только тонкие деревья лесополосы и кругом равнина. Думал показалось. Иду дальше - опять свист. На этот раз я обрадовался и уже не сомневался, что брат где-то рядом. Внимательно разглядываю всё вокруг, при этом тщательно утирая слёзы – и ни где не вижу. И только когда он сделал движение я его заметил. Он стоял меж тонких деревьев лесополосы. Я удивился его умению сливаться с природой. Мне казалось, что сама природа ему помогает. Это его и выручало.

- Ты допустил несколько ошибок, которые мне могли стоить очень дорого, - сделал он замечание, направляясь ко мне и улыбаясь. Мне очень нравилась одна деталь его характера. Те вещи, о которых обычный человек говорит обычно, он говорил с улыбкой. Мне нравилось то, что каждый раз, общаясь с ним можно было наблюдать и открывать для себя в нём всё новое и новое. В близком общении с ним было странное ощущение. Я чувствовал в нём сгусток какой-то странной энергии, которую нельзя было назвать ни положительной ни отрицательной, а может наоборот, и той и другой. В зависимости от внутреннего состояния и внешней ситуации он мог выстрелить одной из них. Он мог этой энергией либо сильно к себе притянуть словно каким то гипнозом и мог наоборот, вызвать необьяснимый страх.

Дальнейшее общение мы продолжили в его логове.

- Слушай, Мухтар, - обратился он, - в селе, у моих знакомых в сарае стоят кони. Я их пригнал на днях за тридцать километров отсюда. Не знаю кормил ли их этот пьяница, но их нужно отпустить. Цыгане не пришли в условленное время, а я долго светиться не мог. Теперь их табор уехал, да и мне нужно в село по делу.

- Этой же ночью всё будет сделано, - отрапортовал я, торопясь показать брату, что я могу быть, если не партнёром, то хотя бы достойным помощником в его делах, и рассчитывая на то что он возьмёт меня с собой, когда будет покидать эти места.

- Не спеши, в село мы поедем вместе, - сказал он повелительным тоном старшего.

- Зачем тебе лишний раз рисковать? Разве я сам не справлюсь с этим?

- Ты то справишься но мне самому нужно к ним. Кстати, как насчёт коня? – спросил он о своей вчерашней просьбе.

- Конь будет в нужное время, в нужном месте, - доложил я, демонстрируя свою исполнительскую безупречность.

Да и могло ли что ни будь быть важнее для меня тогда, чем исполнить поручение брата? Могло ли что ни будь меня остановить? Никакие последствия, никакие опасности и никакой риск не мог быть для меня помехой. Вполне возможно, что если бы мы были не в такой ситуации, если бы мы выросли в обычной, семейной обстановке, где всё шло ровно, возможно такой вот любви, такого уважения могло и не быть. Но в этой ситуации, когда злая судьба выделяла нам так мало времени быть вместе, эти чувства обострялись до высшей степени. Этим обладает каждый человек, но только у большинства людей они дремлют, не будучи востребованы, и с годами притупляются.

Условившись о месте и времени встречи, мы расстались. Теперь моя голова была полностью загружена задачей; как лучше всё устроить, чтобы не вызвать подозрений со стороны хозяина. Выполнив всю вечернюю работу и подготовив уздечки для коней, чтобы ночью не зажигать в конюшне лампу, я скорее перебрался к себе в комнату. Лёг, притих. Хозяин не открывая двери, спросил с коридора, не хочу ли посмотреть телевизор. Я сказал нет. Да я его и не смотрел вообще. Он так показывал, что не разберёшь ни чего. От старости, вместо черно - белого, экран был сплошной серый, где кое-что двигалось и разговаривало, но разобрать было очень трудно. Он скорее выполнял роль радио чем телевизора, так как слышно было прекрасно.

Теперь нужно было ждать, пока хозяин не уснёт. Он обязательно захрапит. Без этого не обходится ни одной ночи. Если я не засыпал раньше него, то мне приходилось засыпать под монотонный ритм его храпа.

Мой уход будет незаметным, но вот возвращение выдадут собаки, которые с диким лаем кинутся навстречу, и пока не узнают, будут лаять. Поэтому, мне нужно было придумать на этот случай что ни будь, чтобы не выдать что я был с братом, да ещё на его лошадях.

В окно выл ветер. Поздняя осень давала о себе знать. Не долго осталось до снега. Вся зелень, которая меня встретила в первый день моего сюда приезда, куда то улетучилась, и так незаметно и быстро стали оголяться деревья. Видимо я застал последние кусочки лета, с её последними усилиями сохранить свою красу, и теперь уже от неё остались лишь жалкие следы.

Ну, а вот и долгожданный храп. Я надел на всякий случай бушлат, взял нож и осторожно вышел. Собаки всполошились, побежали ко мне, но ни одна не залаяла, а только привязанные заскулили сильнее. Вот я в конюшне. Тьма. Всё на ощупь.

- Хорошо, что лошади не лают, - подумал я, натыкаясь на них. Нашёл уздечки. Веду двух коней через весь длинный сарай, чтобы вывести с другого, дальнего конца. Я не решался сесть на коня и поскакать, пока совсем не удалился от фермы. На всадника собаки лают, если даже и свой.

Но вот мы и вместе. Скакать, перегоняя друг друга для нас было большим удовольствием. Для постороннего взгляда, была очень естественная картина: резвятся два беззаботных мальчика. Мы громко смеялись и совсем позабыли действительность. В эту лунную ночь, когда мы дурачились с братом по дороге в село, в эти неповторимые минуты, я был самым счастливым человеком на свете. Это чувство, когда рядом с тобою самый близкий тебе человек, готовый ради тебя на всё, можно ли сравнить с каким либо ещё чувством? В любую минуту, любой из нас, готов был на смерть ради другого. В этом есть великая сила, которая питает энергией, вдохновением. Ничто не могло омрачить в эти минуты нашу радость. Брат, казалось, совсем позабыл куда мы едем и по каким делам. Я заметил, что для него это было настолько обычным делом, что он мог забавляться как ребёнок, не смотря на предстоящие рискованные дела. Я же, напротив, от предстоящего этой ночью, точнее уже менее чем через пол часа, был немного взволнован. Я так боялся потерять связь с братом, так боялся того, что его могут поймать и на долгие годы лишить нас удовольствия быть вместе.

Доскакав до речки, мы дали коням отдышаться и попить. Теперь уже начиналось село, и вся резвость и смех умолкли сами собой. Луна уже была в зените, и свет её заливал всё вокруг, помогая нам пробираться окольными путями к этим знакомым моего брата. С одной стороны камыш, с другой – задние дворы сельских домов. Собаки были почти в каждом дворе, и от их лая и беготни вдоль своих заборов образовался шум-гам, но здесь на лай собак хозяева не выходят, так как они всю ночь лают по пустякам, и у них своего рода переклички. У одного высокого сарая брат остановился и рукой показал мне, что это здесь. В тот же миг в сарае заржали кони, почуяв наших, на что наши сразу ответили на их приветствие. Если к этому присовокупить лай собак и крик петухов, то выходило что мы не так уж и тихо появились здесь, и надо было скорее отсюда удаляться. Брат знал, где лежит ключ. Мне даже не пришлось слезать с коня. Не успели открыться двери, как из сарая кони ринулись, чуть было, не задавив брата. Он быстро вскочил на своего, и мы погнали их тем же путём, которым мы только что приехали, не давая войти в село. Когда склон был взят, и мы вышли на равнину, то перед глазами открылся прекрасный вид. Луна так сильно освещала землю, словно демонстрировала свои возможности. Кони уже неслись без нашей помощи, и мы оставили их. На удивление, они оказались резвыми. Видимо кормил их этот знакомый, как и обещал брату. Ещё долго бежали они, почуяв эту не ограниченную волю и простор. Они вернутся домой сами, но конечно не сразу. Кони, - я знаю, - пока не нагуляются, не жди их у ворот.

- Я вернусь в село, - сказал Хабиб, после длительной паузы, образовавшейся при наблюдении этой ночной картины, - с тобой, мы увидимся завтра. Коня я оставлю недалеко от фермы рано утром. Если хозяин заметит, придумай что ни будь, типа; плохо закрыл ворота вечером и т.д. а уздечку я сниму и спрячу, - ну пока, до завтра, - шлёпнул он моего коня ладонью и поскакал.

Так хотелось ехать с ним, быть рядом, если какая опасность. Если же он решил ночевать у них, то я бы до утра стоял возле дома, держа коней за узды и даже не присел бы. Но я не смел просить его об этом, ибо он знает своё дело и ему видней.

Но потом мы часто бывали ночами в селе. Он меня брал с собой и я, как это заведено, стоял на стороже, когда он что-то вычислял, куда-то перелазил через заборы. Что-то там пилил. А со всех дворов лаяли собаки.

Однажды он перелез через высокий забор, поручив мне сидеть без малейшего шороха в указанном месте, в метрах стах от забора и приказал, если увижу что кто-то будет подходить к воротам, то я должен непременно дать сигнал. Например громко звать кого-либо, как будто я просто с кем-то прогуливаюсь. Было понятно, что это не частный двор, а скорее двор какого ни будь склада или что-то вроде этого. Через минут десять он вернулся весь в крови, с изодранным рукавом. Я уже был уверен, что кого-то зарезал, помешавшего ему, или хуже того, случайно оказавшегося свидетелем. Моему страху не было предела. Столько успело промелькнуть в голове пока я всего лишь мгновенье посмотрел ему в глаза в этой полутьме. Его как всегда уверенный вид, вид человека, точно знающего что он делает, вогнал меня в окончательный ужас.

Тут он улыбнулся и сказал, что на него без лая набросился огромный пёс, когда он перелез через забор к складам магазина. Его то он и зарезал так быстро и неожиданно не только для пса, но как он сказал и для самого себя. Даже в момент нанесения удара, он ещё не был уверен, что это не человек, так как пёс выскочил из темноты так неожиданно и без всякого лая. Только звон цепи позволил ему успеть обернуться и нанести удар ножом. В руках он держал какой-то свёрток. Мы быстро ускакали от этого места.

Моя роль в его делах была ничтожной и моё присутствие, казалось мне, скорее вредило ему чем приносило пользу. Ему, с его опытом, характером и привычным одиночеством в опасных делах нужна ли была моя помощь? А брал меня, зная как я этого хочу. Он всячески старался не показывать мне своих тёмных дел. Он не хотел лишних примеров для меня. Он часто говорил мне, что я ещё не окунулся в это болото и свободен выбирать свой верный путь и просил остерегаться идти по этому мрачному пути, по которому пошёл отец, а за ним и он.

Шло время, я носил ему еду, выполнял незначительные поручения. Стало совсем холодать. Вот и первый снег. Я у хозяина крал для него патроны, что тот сразу заметил, но не подал виду. Сам же я об этом узнал слишком поздно. Оказалось, хозяин не выдавал своих подозрений, чтоб остаться сухим в своих предстоящих планах против Хабиба. И при пересчёте, о недостаче овец умалчивал. Он давно следил за моими действиями. Знал о том, что меня ночами не бывает и естественно, что я бываю с братом. Более того, он уже знал тот дом, где жили знакомые брата. Тот план, который он вынашивал давно, решил теперь претворить в жизнь. Он твёрдо решил сдать брата, понимая что только тогда он вздохнёт полной грудью. Очевидно для этой цели он придумал свой отъезд к родственникам, которые жили на другой точке, в другом районе ставропольского края. Об этом он меня осведомил заранее с тем видимо, чтобы я рассказал об этом брату. Приготовил мне продуктов на три дня с магазина. Перечислил неоднократно все мои обязанности и обещаясь вернуться на третий день, уехал на своей телеге, запряжённой в две лошади.

Я был так рад, что две ночи мой брат будет спать в нормальной постели, в комнате, в тепле. Когда я ему с радостью рассказал об этом отъезде хозяина, то вместо радости, которую ожидал увидеть на его лице, я увидел безразличие и даже смущение. Это с моей, наивной и неопытной точки зрения всё было так просто, как мне казалось. Но кто знает, что было тогда в его голове, какие интуитивные догадки, какие предчувствия волновали его. Я не был в его шкуре и мне не понять было этого. Он не мог находиться в жилом помещении, куда могли прийти в любое время люди. Тем более после того, как я на днях принёс ему «сюрприз».

 

А дело было так. Как-то я ездил в село, за продуктами и проезжал мимо милицейского участка. Что-то ёкнуло внутри. Мой случайно брошенный взгляд уловил что-то непонятное. Я обернулся ещё раз и на меня, через стекло «доски почёта», озаглавленной: «их разыскивает милиция», смотрел тяжёлый взгляд брата. Замерев от удивления, я долго смотрел на это, пока из участка не вышел милиционер, и чтобы не привлекать внимание, я стегнул коня и поскакал дальше, как ни в чём не бывало.

Рядом было ещё несколько других фотографий, таких же неживых, печатных, сопровождавшихся данными о них и с просьбой сообщить, если известно место нахождения. У брата было отмечено, что известен в уголовном мире, по прозвищу «Артист». Знали бы они, - подумал я, - что в этом самом районе, теперь целых два «Артиста».

Днём было нельзя и я вернулся туда ночью. Не сходя с коня, я хотел сорвать этот маленький замочек, соединяющий два оконца, который висел на малюсеньких петлях, но я был слишком освещён лампочкой, которая угрожающе качалась на ветру и снег помогал ей своей белизной.

- Слишком светло, - подумал я - и нужно это сделать быстро.

Всё-таки решился и только протянул руку, как из-за угла вышла компания из двух парней и одной девушки. Изрядно выпившие, они поддерживали друг друга и что-то напевали из русского фольклора. Меня они приняли за цыгана.

- О-о, ромалэ, где твоя гитара? Давай сбацаем… - и неся всякое прочее в этом роде, они удалились.

Набравшись смелости, я подвёл коня вплотную к этому щиту и одним движением свернув замочек, сорвал целиком всю эту «стенгазету», вместе с другими. Очень спокойно отъехал от этого места и когда был уже в темноте стегнул коня и помчался к себе. Когда на другой день я вручил это брату, он долго молчал, глядя куда-то в даль. Не смея нарушать течение его мыслей, я молча стоял рядом.

- А может, не стоило этого делать? – думал я.

- Да, медленно сужается кольцо вокруг моей шеи, - сказал он с хрипотцой в горле, после этой продолжительной и мучительной для меня паузы и продолжил - нужно торопиться.

Последнее он сказал скорее самому себе чем мне, так как объяснений, в чём торопиться, не последовало.

После некоторых размышлений он однако ж, согласился ночевать на ферме. Как только вошёл в дом, он тут же всё обсматривал, всё запоминал. В любой момент, из любого места, из любой комнаты ему может понадобиться выскочить на улицу. В такие секунды думать некогда, нужно знать, куда вылетать или выпрыгивать. Он уже такие моменты пережил, испытал на собственной шкуре. Естественно он не доверял хозяину и мог ожидать любого подвоха. В моей комнате, где мы должны были спать, он проверил прочность оконной рамы и не удовлетворившись её чрезмерной прочностью, решил ослабить. Мы почти сняли раму и вставили вновь, но уже так, слабо. Хабиб разулся, но раздеваться не собирался. Из карманов не выкладывал ни ножа и ничего нужного. За углом дома за окном, приказал привязать коня, на всякий случай. Он ещё в детстве, в интернате удивлял меня своей предосторожностью, а уж теперь, он не упускал из виду никакой мелочи.

- В нашем деле мелочей не бывает, - любил он говорить.

Мы расположились, поели что было и поговорили о самом насущном, т.е. о его планах, которые меня ввергли в ужас.

- Хочу бежать заграницу, по одному из трёх планов, - сказал он, и замолчал, словно не решаясь мне об этом говорить.

- Заграницу? – удивился я, - это же невозможно!

- Возможно, если настроен на смерть - сказал он как-то странно и добавил – тому кто по горло в воде дождь не страшен.

Он искал свою смерть и поэтому ему уже ни чего не было страшно. Только никак я не мог понять, зачем он так её торопил, эту смерть?

- Первый вариант, - это под чужим именем, по одному из паспортов. Второй, - это пересечение границы в отдалённых районах, где есть шансы, но очень хлопотно так как там, на месте нужно собрать много информации. И третий, - это крайний и самый рисковый - угон самолёта. Здесь уже мало шансов остаться в живых. Однако были счастливчики, которым не только удалось, так ещё весь капиталистический мир их сделал героями, печатая на первых страницах газет.

- Я мог бы быть полезен хотя бы в добыче информации и прочих поручений, - осмелился я рекомендовать себя и добавил - тем более, что фамилии у нас разные.

Это ещё в шестидесятом году ему записали фамилию матери, так как паспорт отца, куда-то затерялся. У меня же, фамилия отца и стало быть, к шестьдесят четвёртому году, паспорт был найден.

- Нет, Мухтар, это слишком дорогое удовольствие, - сказал он твёрдо, давая понять что не следует на это рассчитывать, - это будет похоже на тот случай, когда спасая телегу утопили коня.

Заснули мы очень поздно, но встали как положено, рано. Поели. Было ещё темно. Брат сразу собрался и ушёл к себе, в логово. Там конечно холодно, но там он спокойнее себя чувствует. Я остался один и среди прочих мыслей вдруг всплыла поговорка, которая меня рассмешила: «Сколько волка не корми…».