Бродский о языке и язык поэзии И.Бродского

Иосифа Бродского часто называют "последним реальным новатором","поэтом нового измерения" или "поэтом нового видения". Во всех "определениях" Бродского-поэта присутствует слово "новый".И это, думается, не случайно. Он - поэт мыслитель, поражающий нетрадиционностью мыслей.Любой культурный человек идет по выработанному человечеством руслу, и егогордость состоит в том, что он повторяет самые последние достижениякультуры. Бродский, наоборот избегает читать то, что стремились понятьдесятки поколений до него. На вопрос: "В чем ваша поэтическая иерархия?". Бродский ответил, винтервью Джону Глэду: "Ну, прежде всего речь идет о ценностях, хотя и нетолько о ценностях. Дело в том, что каждый литератор в течении жизнипостоянно меняет свои оценки. В его сознании существует как бы табель орангах, скажем, тот-то внизу, а тот-то наверху... Вообще, как мнепредставляется, литератор, по крайней мере я, выстраивает эту шкалу последующим соображениям: тот или иной автор, та или иная идея важнее длянего, чем другой автор или другая идея, - просто потому, что этот авторвбирает в себя предыдущих"."В конечном счете каждый литератор стремится к одному и тому же:настигнуть или удержать утраченное или текущее время". Язык, по Бродскому, - анатомия, высшая созидающая ценность, языкпервичен. В творчестве Бродского исследуется конфликт двух философскихкатегорий: пространства и времени. "Меня более всего, - пишет Бродский, - интересует и всегдаинтересовало, - это время и тот эффект, какой оно оказывает на человека,как оно его меняет, как обтачивает, то есть это такое вот практическоевремя в его длительности. Это, если угодно, то, что происходит с человекомво время жизни, то, что время делает с человеком, как оно еготрансформирует... на самом деле литература не о жизни, да и сама жизнь нео жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: пространстве и овремени... время для меня куда более интересная категория, нежелипространство". Пространство поэт не любит, потому что оно распространяется вширь, тоесть ведет в никуда. Время любит, потому что оно в конечном счетеоканчивается вечностью, переходит в нее. Отсюда конфликт между этимикатегориями, который принимает частью форму противостояния белого  ичерного. "Диктат языка - это и есть то, что в просторечии именуется диктатоммузы, на самом деле это не муза диктует вам, а язык, который существует увас на определенном уровне помимо вашей воли", - сказал Бродский в одноминтервью; эту мысль он повторил и в своей нобелевской речи. Какой онтологической ценностью обладает художественное слово всовременном мире, ставящем индивида перед выбором: "прожить своюсобственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самымблагородным образом выглядящую жизнь" или же "израсходовать этотединственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, натавтологию"?[1] Слово как сопротивление какой бы то ни было деспотии, как будущеекультуры, реализующееся в ее настоящем. "Поэта далеко заводит речь..." - эти слова Цветаевой Бродскийвоплотил в своем поэтическом опыте, а также в жизни, выбросившей его надалекий берег.                            АНАЛИЗ ТВОРЧЕСТВА                   ИОСИФА БРОДСКОГО Лауреат Нобелевской премии 1987 года по литературе, поэт русскойкультуры ныне, по воле судьбы, принадлежит американской цивилизации. Роберт Сильвестр писал о Бродском: "В отличие от поэтов старшегопоколения, созревших в то время, когда в России процветала высокаяпоэтическая культура, Бродский, родившийся в 1940 году, рос в период,когда русская поэзия находилась в состоянии хронического упадка, ивследствие этого вынужден был прокладывать свой собственный путь". Высказывание Сильвестра достаточно справедливо, потому что в качествепоэзии выдавалось то, что существовало на страницах печати, - но это былабсолютный вздор, об этом и говорить стыдно, и вспоминать не хочется. "Ценность нашего поколения заключается в том, что, никак и ничем неподготовленные, мы проложили эти самые, если угодно, дороги" - пишетБродский. "Мы действовали не только на свой страх и риск, это само собой,но просто исключительно по интуиции. И что замечательно - что человеческаяинтуиция приводит именно к тем результатам, которые не так разительноотличаются  от того, что произвела предыдущая культура, стало быть, переднами не распавшиеся еще цепи времен, а это замечательно". Поэт русской культуры ныне принадлежит американской цивилизации. Нодело не ограничивается цивилизацией. В случае с Бродским эмиграция непросто географическое понятие. Поэт пишет на двух языках, Таким образом,в творчестве поэта сошлись и причудливо переплелись две разнородныекультуры, и их "конвергенция", случай в известной мере уникальный, чем-тонапоминает творческую судьбу В. Набокова. В своей книге-эссе "Меньше, чем единица", написанной по-английски,как считают сами американцы, пластично и безупречно, Бродский приобщаетамериканского читателя к миру русской поэзии. В своих же  русских стихахпоэт парит над американским ландшафтом:      Северо-западный ветер его поднимает над      сизой, лиловой, пунцовой, алой      долиной Коннектикута. Он уже      не видит лакомый променад      курицы по двору обветшалой      фермы, суслика на меже.       На воздушном потоке распластанный, одинок,      все, что он видит - гряду покатых      холмов и серебро реки,      вьющейся точно живой клинок,      сталь в зазубринах перекатов,      схожие с бисером городки       Новой Англии... Этот полет одинокого сильного ястреба, держащего курс на юг, к Рио-Гранде, на пороге зимы, прослежен, казалось бы, американским глазом, носмущает финальная строка стихотворения: детвора, завидев первый снег,"кричит по-английски: "Зима, зима!" На каком же языке ей кричать в США,как не по-английски? Последняя строка вызывает герметичность американскогомира, вселяет подозрение, что здесь не обошлось без  мистификаторскоймимикрии, разрушенной напоследок намеренно и наверняка. В декорациях американского неба вдруг возникает черная языковая дыра,не менее страшная, чем осенний крик птицы, чей образ, и без тогонагруженный тяжестью разнородного смысла, в виду той дыры приобретаетновое, четвертое измерение, куда и устремляется ястреб:           ...Все выше. В ионосферу.      В астрономически объективный ад      птиц, где отсутствует кислород,      где вместо проса - крупа далеких      звезд. Что для двуногих высь,      то для пернатых наоборот.      Не мозжечком, но в мешочках легких      он догадывается: не спастись. А вот стихотворение из книги Бродского "части речи" (1977). Ононаписано в знакомой нам форме фрагмента, которая заставляет вспомнить,что он принадлежит к школе Ахматовой:      ...и при слове "грядущее" из русского языка      выбегают мыши и всей оравой      отгрызают от лакомого куска      памяти, что твой сыр дырявой.      После скольких зим уже безразлично, что      или кто стоит в углу у окна за шторой,      и в мозгу раздается не неземное "до",      но ее шуршание. Жизнь, которой,      как даренной вещи, не смотрят в пасть,      обнажает зубы при каждой встрече.      От всего человека вам остается часть      речи. Часть вообще. Часть речи. Стихотворение так и начинается у Бродского со строчной буквы послеотточия. При слове "грядущее" по прихоти ассоциаций из языка возникаютдругие слова с присущими им шлейфами настроений, эмоций, чувствований.Они, как мыши, вгрызаются в память, и тут выясняется, что память сталадырявой, что многое уже забылось. Слово влечет за собой другое слово нетолько по смыслу, многие ассоциации возникают по созвучию: грядуЩее -мыШи - Шторой - ШурШание. За этой звуковой темой следует другая:Жизнь - обнаЖает - в каЖдой. Далее развивается третья: встреЧе - Человека- Часть - реЧи - Часть - реЧи - Часть - реЧи. Это не просто инструментовкана три темы шипящих согласных звуков, это слова-мыши, которые выбегают исуетятся при одном только слове "грядущее".Творчество Бродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог ичерт, вера и атеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемнаи - одновременно - разнопланова. Не случайно один из его лучших сборниковназван в честь музы астрономии - Урании. Обращаясь к Урании, Бродскийпишет:       Днем и при свете слепых коптилок,      видишь: она ничего не скрыла      и, глядя на глобус, глядишь в затылок.      Вон они, те леса, где полно черники,      реки, где ловят рукой белугу,      либо - город, в чьей телефонной книге      ты уже не числишься. Дальше к югу,      то есть к юго-востоку, коричневеют горы,      бродят в осоке лошади-пржевали;      лица желтеют. А дальше - плывут линкоры,      и простор голубеет, как белье с кружевами. "...зачастую, когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму,вместо русской вылезает английская, но это издержки, которые у этогопроизводства всегда велики. А какую рифму  принимают эти издержки, ужебезразлично" - так говорит Бродский о "технологии" своего творчества."Больше всего меня занимает процесс, а не его последствия". "...когда япишу стихи по-английски, - это скорее игра, шахматы, если угодно,  такоескладывание кубиков. Хотя я часто ловлю себя на том, что процессыпсихологические, эмоционально-акустические идентичны".      Ветренно. Сыро, темно. И ветренно.      Полночь швыряет листву и ветви на      кровлю. Можно сказать уверенно:      здесь и скончаю я дни, теряя      волосы, зубы, глаголы, суффиксы,      черпая кепкой, что шлемом суздальским,      из океана волну, чтоб сузился,      хрупая рыбу, пускай сырая. Бродский, подобно Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, унего много аллюзий на предшественников. В приведенном отрывке изстихотворения "1972" есть намек на "Слово о полку Игореве", в концеперефразирован Гейне; другое стихотворение начинается: "Ниоткуда слюбовью, надцатого мартобря..." - это "Записки сумасшедшего" Гоголя.Неожиданно возникает Хлебников:      Классический балет! Искусство лучших дней!      Когда шипел ваш грог и целовали в обе,      и мчались лихачи, и пелось бобэоби,      и ежели был враг, то он был - маршал Ней. Поэтический мир Бродского, по сути дела, оказывается квадратом,сторонами коего служат: отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония. Бродский был изначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшимудельный вес времени в поэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстропреодолел "детскую болезнь" определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, так называемое "шестидесятничество", основной пафоскоторого определяется... впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетнуюдань, хотя бы в ранних, весьма банальных стихах о памятнике:       Поставим памятник      в конце длинной городской улицы...       У подножья пьедестала - ручаюсь -      каждое утро будут появляться      цветы... Подобные стихи о памятнике обеспечивали поэту репутацию смутьяна,и Бродский в конце 50-х годов явно ценил эту репутацию. Но куда сильнее исвоевольнее прорывалась в поэзии юного Бродского тема экзистенциальногоотчаяния, захватывая попутно темы расставаний жанр, смешиваясь с темойабсурдности жизни и смотрящий из всех щелей смерти:       Смерть - это все машины,      это тюрьма и сад.      Смерть - это все мужчины,      галстуки их висят.      Смерть - это стекла в бане,      в церкви, в домах - подряд!      Смерть - это все, что с нами -      ибо они - не узрят. Такой бурный "пессимизм" в сочетании с "фрондой" был чреватобщественным скандалом. Любовь - мощный двигатель поэзии Бродского. Обычная любовьпереплетается с отчаянием и тревогой. Любовная трагедия можетобернуться и фарсом, изложенным бойким ямбом:      Петров женат был на ее сестре,      но он любил свояченицу; в этом      сознавшись ей, он позапрошлым летом,      поехав в отпуск, утонул в Днестре.                                   ("Чаепитие") Фарс разлагает любовь - особенно тогда, когда она слаба, - насоставные, чреватые натурализмом, элементы:       Сдав все свои экзамены, она      к себе в субботу пригласила друга;      был вечер, и закупорена туго      была бутылка красного вина.                                    ("Дебют") Ирония в поэзии Бродского непосредственным образом сопряжена со здравымсмыслом. Бродский о главном не говорит прямо, а всегда уклончиво,обиняками. Заходит с одной и с другой стороны, ищет все новыхвозможностей пробиться к идее, к собеседнику. Структура стихотворения Бродского в принципе открыта. Виднахудожественная целесообразность каждого эпизода, а композиция частооснована на симметрии, так что массы стихов относительно легкообозримы. Можно даже выявить такую закономерность: в короткихстихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинныхнарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного разрушенияформы. Так в стихотворении "Сонет" (1962), где не соблюдено ни единоеправило построения этой твердой строфической формы, за исключением одного:в нем 14 стихов:       Мы снова проживаем у залива,      и проплывают облака над нами,      и современный тарахтит Везувий,      и оседает пыль по переулкам,      и стекла переулков дребезжат.      Когда-нибудь и нас засыпет пепел.       Так я хотел бы в этот бедный час      Приехать на окраину в трамвае,      войти в твой дом,      и если через сотни лет      придет отряд раскапывать наш город,      то я хотел бы, чтоб меня нашли      оставшимся навек в твоих объятьях,      засыпанного новою золой. В 1965 год Бродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до концаего жизни. В стихотворении "Одной поэтессе" он писал:       Я заражен нормальным классицизмом.      А вы, мой друг, заражены сарказмом... Бродский обнаруживает три вида поэзии:       Один певец подготавливает рапорт.      Другой рождает приглушенный ропот.      А третий знает, что он сам лишь рупор.      И он срывает все цветы родства. Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть страх смерти и страхжизни. Бродский дошел до предела в сплавлении всех стилистических пластовязыка. Он соединяет самое высокое с самым низким. Начало стихотворения"Бюст Тиберия":       Приветствую тебя две тыщи лет      спустя. Ты тоже был женат на бляди. Одна из характернейших примет стихотворной речи Бродского - длинныесложные синтаксические конструкции, переливающиеся через границы  строк истроф, иногда действительно вызывающие ассоциации со стальными гусеницамитанка, неудержимо накатывающего на читателя. В "Стихах о зимней компании1980-го года" танк появляется и буквально - закованный в броню тропов,бесконечными синтаксическими переносами выплывает из-за горизонта строфы иобрушивается на читателя:       Механический слон, задирая хобот      в ужасе перед черной мышью      мины в снегу, изрыгает к горлу      подступивший комок, одержимый мыслью,      как Магомет, сдвинуть с места гору. Танк - слон, пушка - хобот, мина - мышь. Из этих двух рядов темвырастает образ. У Бродского нередко образы возникают на пересечениисовершенно неожиданно сопоставленных тем. Стихи Бродского, в своей совокупности, представляют собой гимнбесконечным возможностям русского языка, все пишется во славу ему:       Слушай, дружина, враги и братие!      Все, что творил я, творил не ради я      славы в эпоху кино и радио,      но ради речи родной, словесности.      За каковое раденье-жречество      (сказано ж доктору: сам пусть лечится),      чаши лишившись в пиру Отечества,      ныне стою в незнакомой местности. Именно вера в язык вводит Бродского в классическую эстетику, сохраняетего экзистенциальное право быть поэтом, не чувствующим абсурдности своегоположения, подозревать за культурой серьезный и неразгаданный смысл и,что тоже важно, сдерживать капризы своенравного лирического "я", иначеего - в рамках эмоционального квадрата - швыряет во все стороны: отлюбовного безумства к ироническому признанию, от утверждения своейгениальности к утверждению собственного ничтожества. Как истинный творец, он сам подвел итог своему творчеству. Вообщеговоря, Бродский - не просто поэт. На мой взгляд, русской поэзии не хваталофилософа, чтобы он окинул взглядом всю картину целиком и в то же время могбы рассказать о том, что увидел. Бродский рассказал. Не знаю, хорошо этоили плохо, но он сумел передать всю боль нашего времени, страх перед Ничем,спрятанный в обыденность, метафизическую тоску "и проч." И только от насзависит, сможет ли его слово пробиться к нам в наши микровселенные, чтобыпринести туда свет откровения.