Игра в пространстве и времени

 

Лена Шевякова

О себе: Мне 45 лет, я родилась живу и работаю в Украине, г. Днепр.

20 лет назад, прочитав книгу Г. Лэндрета «Игровая терапия: искусство отношений», вместе со своим коллегой Сергеем Свташевым стала практиковать игровую психотерапию в клиент-центрированном формате. Одновременно училась КЦПТ (1997-2002) – обучение было организовано украинским обществом психотерапевтов (УСП) («трускавецкий проект»).

Кандидат психологических наук. Также занималась преподавательской деятельностью - читала психологию в вузах на психологическом факультете и в медицинском вузе. Но последние три года занята только частной практикой, большую часть которой занимает игровая психотерапия с детьми от 3-х до 10-ти лет. Мне нравится моя работа и по-прежнему интересно и увлекательно знакомиться с тем, каким мир видится глазами детей.

 

Цвет истории: белый или желтый

 

 

Игра в моей жизни, его/её игра для меня…Моя жизнь, наполовину проведенная в игровой комнате… Игра ребёнка как его выпадение из своей привычной жизни… Как мне дать ребенку новое время и пространство для игры и проживания себя... Игра вдвоём со страдающим ребенком…

Это части моей жизни, те мысли и вопросы, которые греют или тревожат, и которые я хочу разделить этим текстом с вами.

Самое сложное для меня сейчас - взять интонацию или тон.

Я несколько раз начинала писать это эссе, и у меня не получалась. Не получалось именно из-за интонации или стиля.

Обычно составители сборника/тематических собраний сообществ ждут от коллеги научный доклад с использованием профессиональных терминов, гипотез, стройных мыслей. И к этому привыкаешь – к тому, что важны четкие непротиворечивые концепции, статус. Но в итоге чаще всего остаётся разочарование от таких докладов – в качестве докладчика от своих теоретических построений, скучных по стилю и интонации, когда выраженная мысль не взывает отклик у слушателя. В качестве слушателя интересного для себя доклада другое – да, можно задуматься о чём-то неожиданном, уловить интересные связи, но не всегда понятно - что с этими, часто гениальными, мыслями дальше делать.

Здесь от меня хотят другого: просят рассказать о себе, и притом так, чтобы хотелось читать, чтобы с читателем что-то тоже произошло во время чтения – например, чтобы ему захотелось попробовать блюдо под названием «игровая терапия». Такой запрос: «эссе о себе в ЧЦП», - и интригует, и одновременно сбивает с толку, как будто теряешь опору привычного способа излагать мысли.

Это очень похоже на ту ситуацию, в которой неожиданно для себя оказывается ребёнок, в первый раз зайдя в игровую комнату недирективного психотерапевта и услышав: «Ты сам можешь решить, что ты будешь здесь делать». Это то, что звучит, и, даже если не звучит, но есть в моих ощущениях как игрового психотерапевта и в ощущениях ребёнка тоже: будет ли что-то происходить, интересным ли оно будет, страшным или красивым, и смогу ли я при этом присутствовать так, чтобы открыть себя и двигаться в этом, какой он – этот второй человек в этой странной комнате. И это звучит как вызов одновременно для двух людей, для двух очень разных ролей (психотерапевт-клиент, взрослый-ребёнок).

Сейчас я чувствую себя так, словно мне нужно рассказать некоторую историю о себе (не с помощью игрушек, а с помощью слов и образов), и это такой непривычный формат, главное в котором – я и мои чувства (о Боже, неужели это кому-то интересно?), а не мои мысли, мои достижения и обезличенные теории.

Что, можно так, как я хочу?

 

Ладно, попробую ещё раз. По-прежнему непонятно, что именно я хочу рассказать и как, но понятно, что без терминов и идей, выводов и актуальности.

 

Я уже попробовала ещё раз (вам просто не видно, так как я это стёрла) без этих терминов и выводов, но с описанием прошлых ситуаций, как я их понимаю, и своих чувств. И получилось вроде сказки о Лене. Просто кошмар. Не хватало ещё из своей жизни сделать историю, которую потом напечатают. Нечто среднее между установкой для начинающих, желанием зафиксировать пережитый опыт и завещанием. Всё-таки решила этого не делать.

И теперь перед вами моя третья попытка.

 

Что же у меня есть?

Моя тревога, немного вашего терпения (то есть время, которое вы уделяете мне), пустое пространство листов, которые можно заполнить словами, моё явное желание это пространство использовать.

Неплохо.

Метафора сравнения себя с ребёнком в терапевтической ситуации пока работает.

Предлагаю вам пока оставить метафору в стороне и послушать о моей тревоге и о моей надежде.

 

Моя тревога связана с тем, что я занимаюсь очень странным для любого взрослого делом. К счастью, детям моё поведение странным не кажется. Ребёнку естественно и важно, что я сижу рядом и спокойно смотрю на то, что он уже 20 минут переливает воду, что не волнуюсь, когда вода льётся на пол, а радуюсь вместе с ним.

Взрослый может спросить: и это стоит 15 долларов в час? Или: Вы хотя бы в это время что-то полезное ему рассказали?

И что я могу на это ответить?

Например, могу попробовать такой вариант: Вы когда-нибудь пробовали лить воду и одновременно слушать кого-то? Или: Был ли возле вас кто-нибудь, кто мог радоваться вместе с вами тому, как равномерно капает вода с края письменного стола?

Моя тревога связана с тем, что я до их пор не могу ответить даже себе на вопрос о причинно-следственных связях. Например, симптом ребенка (энурез) и то, почему он льёт эту воду столько сессий подряд. Конечно, задним числом многие связи могут быть обнаружены. И особенно хорошо они обнаруживаются, когда, по словам родителей, «уже всё прошло». Или когда ребёнок закончил процесс психотерапии.

Но в момент, когда это происходит, непонятно почти ничего или многое.

Что же понятно в данный момент (сравним феноменологическое и объективистское знание), то есть в момент, когда ребёнок льёт воду, она переливается, мы смотрим вместе, как она капает, и лужа растекается на полу?

Понятно, что ребёнок очень сосредоточен на процессе. На процессе контроля воды, на том, каков размер емкости, в которую он льет воду, на том, чтобы его действия были слаженными, и на том, чтобы не торопиться. Далее, когда чайник или чашка уже наполнены, а он продолжает лить воду, он продолжает контролировать струю, но проверяет границы, что я разрешу, а что нет. Он не сморит на меня, но чувствует моё присутствие. Далее он получает мое молчаливое или вслух проговоренное согласие на происходящее и сигнал, оформленный в слова: «вода - это не страшно», «ты хочешь посмотреть, что получится, если лить дальше», «иногда хочется сделать так, как обычно не разрешают». Лужу на полу можно вытереть, можно оставить и так далее.

Не так и мало получилось, как казалось. Может, этого прочувствования в момент происходящего и достаточно?

Но причинно-следственные связи всё-таки непонятны. Не потому, что я не пытаюсь делать связи, нечувствительна или у меня мало опыта. Я думаю, что в принципе ничего предсказать или знать на сто процентов невозможно. Нельзя написать формулу а+в/настроение психотерапевта= 15.

Хорошо, пусть так, но почему так трудно принять эту неопределённость, почему это вызывает тревогу?

Потому, что, например, тогда этому почти невозможно научить.

Или потому, что вдруг это зависит и от моего настроения или, что ещё хуже, от количества клиентов, которые записаны ко мне сегодня?

Также есть одно обстоятельство моей работы, которое я воспринимаю отягчающим: я много знаю про родителей ребёнка и их семейные отношения. Ну то есть не знаю наверняка, но задумываюсь что ли. И порой задумываюсь о том, что сами родители осознают только через некоторое время или вообще отказываются замечать.

Например, я занималась с девочкой лет пяти, которую привели с истериками^[11]. И она через серию сюжетов с куклами пришла к такому стабильному и яркому в своём воплощении сюжету, после которого не было никакой возможности продолжать работу (психотерапию с ней). И через одну сессию, попробовав как-то забыть эту игру, она вообще отказалась ходить в игровую комнату. В этом сюжете были разыграны отношения её родителей, очень сильно отличающиеся от тех, которые демонстрировали супруги. Игра открывала их отношения как очень неравные, наполненные агрессией и обманом. Это было несколько лет назад, но я до сих пор помню эту игру.

В этой игре с папой все время что-то приключалось в самое неудобное для мамы время (ночью или во время её игры с детьми), и спасти его могла только она. Она всё бросала и бежала, рискуя жизнью, например, на крышу. Бежала с любовью, да. И действительно вытаскивала его оттуда. А он, веселясь, тут же делал так, что она с этой крыши падала сама. Конец игры «не клеился» вообще. Когда девочка проигрывала её уже в третий раз, мама не бежала быстро, но вариантов изменить сам сюжет ребёнок не нашёл. Вот такая игра.

Что я понимала или чувствовала феноменологически в момент проигрывания именно этого сюжета?

У меня было чувство, что сюжет очень значимый для девочки. Она испытывала много эмоций по этому поводу, злилась на обоих родителей, но на «маму» больше потому, что она должна была изменить ситуацию, так как что-то понимала. Эмоции «папы» были для неё и привлекательны, и устрашающи одновременно. Привлекательны, потому что он обладал огромной силой в сюжете: это так прикольно, не скрывать свою злость и смеяться. Устрашающим он был для всех остальных, так как делал все, что хотел. Вот так я её чувствовала.

Когда же она пробовала изменить поведение «мамы», у неё не получалось. Это я почувствовала так, как будто она в тот момент пожалела маму. Саму девочку в процессе игры я восприняла так, что ей стало легче, как будто что-то стало понятней, но при этом и страшней одновременно.

Если же говорить о том, что я «знаю» на уровне причинно-следственных связей, то многое до сих пор непонятно. Непонятно, например, проигрывает ли она реальную историю или нет, непонятна и степень драматичности сюжета, и невозможность его изменить.

Родители этой девочки искренне считали свои отношения хорошими. Истерики у ребёнка прекратились, но я не чувствую, что действительно им помогла. Я не сказала взрослым, что у ребёнка была такая игра. Но, вспоминая те встречи, у меня есть ощущение, что отражённые в игре отношения родителей являются большей «правдой», чем то, что говорили мне и самим себе эти родители.

Получается, что есть конфликт разного типа знания, разного взгляда: изнутри или снаружи, вовне.

 

Кроме упоминаемой тревоги, я чувствую и проживаю много надежды в связи с тем, что наблюдаю или при чем присутствую, находясь в игровой комнате со страдающим ребёнком.

Первое моё наблюдение … И это уже не наблюдение и не вывод, это моё «знание»: что можно оказаться в отношениях Я-Ты с ребёнком, которому плохо, не стараясь ему помочь, не объясняя, не управляя, не уберегая, не беспокоясь. Более того, это сделать легко, и только это и способно нас с ним как-то продвинуть в понимании жизни. С ребенком можно быть рядом, и ему нужно, чтобы вы оказались рядом с ним – с таким, какой он есть. С таким, который все свои силы направил на то, чтобы налить воду в чашку, например.

Это оказывается возможным почти со всеми детьми.

Конечно, есть особый детский опыт, есть что-то, что мешает или не позволяет этому присутствию произойти. Есть разные способы, которыми ребёнок себя показывает, то, как он даёт мне присутствовать при его игре, как он использует время. Иногда я могу чувствовать себя так, что с трудом нахожу в себе силы слышать. Так тоже бывает.

Второе моё наблюдение или знание касается качества используемого времени и пространства комнаты, учитывая, что ребёнок проводит в игровой комнате 45 минут раз в неделю.

Можно просто задуматься: каким образом 45 минут раз в неделю способно изменить проблемное поведение ребёнка, снять симптом, иногда длящийся годами, при том, что психотерапевт ничего «такого» не делает, ничего не предлагает?

Это у ребёнка получается само, когда он собой, своими смыслами и действиями заполняет пространство. Для этого ответа у меня нет доказательств, я не измеряю данные с помощью тестов, не веду статистику, поэтому вы можете мне не поверить. И, как я уже сказала, даже точных объяснений у меня нет. Только опыт.

У меня иногда бывает чувство, что за 45 минут проходит если не жизнь, то как минимум разворачивается какой-то драматический фильм с моим участием. Мы как-то плотно и фантастически используем время. Меня это вдохновляет и восхищает само по себе.

Так как у меня ещё есть возможность занять текстом несколько страниц, а основное, что хотела я уже здесь написала, то попробую объяснить это с другой стороны, выразить другим образом.   

Чтобы психотерапия с ребёнком состоялась… Вы знаете, как много нужно условий? Доверие родителей, ваше образование, ваше время, кабинет, социальный контекст. Да, это важно, и все же я сейчас больше обращусь к самому процессу отношений с ребёнком и игровой терапии.

Вот, например, ребёнок 3-х лет оказывается в комнате, полной игрушек и всякой всячины (песок, краски, домик, молоток с пеньком), и в голове у него полная неразбериха. Он оказывается в комнате с незнакомой, но доброжелательно смотрящей тетей, которая не берёт на себя инициативу, один на один. И чаще всего происходит следующее: он берёт первую попавшуюся на глаза игрушку, забывая обо всём, и проигрывает что-то, что поначалу понятно только ему одному, потом (если тетя ему не помешала и смогла найти слова) немного понятное и ей. Потом происходит «процесс» психотерапии, складывающийся из сюжетов, историй, диалогов, противостояний, иногда наполовину понятных, наполовину нет, иногда связанных с первоначальной проблемой ребёнка, иногда не очень.

Кода я начинала заниматься игровой терапией, я обращала внимание на сюжеты, связь запроса родителей с диалогами, старалась подбирать слова, удерживающие все эти смыслы, то есть старалась обнаруживать причинно-следственные связи. Они, конечно, есть, но сейчас на первое место для меня выходит процесс. Так, в первую очередь важно именно то, как ребёнок использует время для себя, как он использует все возможности игровой комнаты, как ощущает, что это именно его пространство. Чтобы психотерапия ребёнка состоялась, ребёнку важно вложиться в эти 45 минут - и не только самому прийти к сюжету (через сомнения и тревогу), подготовить его проигрывание, проиграть сюжет, но ещё «вынырнуть» из него, после пусть хоть двумя словами успеть сказать о себе, проявившись и появившись в этом диалоге со мной. Внешне с моей стороны всё выглядит по-прежнему так, что «доброжелательно смотрящая тетя-психотерапевт не подгоняет, наоборот очень терпелива и просто говорит то, что понимает, когда это уместно», а ребёнок всё это проделывает сам. 

Хоть эта программа максимум звучит невероятно, для меня самое убедительное в игровой психотерапии то, что такое действительно происходит и нередко. Объяснить я это могу тем, что человеко-центрированный подход помогает мне занять такую позицию в отношениях (на философском языке это, наверное, звучит как позиция Я-Ты), когда процесс самоактуализации ребёнком своих адаптационных и здоровых сил происходит как-то естественно.