Глава XI. Доиндустриальный тип социальности и культурная регуляция 11 страница

Но дело не только в диахронических разрывах рус­ской истории. Слабость интегрирующего духовного на­чала приводила к постоянной внутренней раздробленно­сти этого общества. Бердяев имеет в виду не только хорошо знакомые нам по социально-политическому ана­лизу противоречия между трудящимися и имущими сло­ями, народом и интеллигенцией, обществом и государст­вом. Этим противоречиям он придает несомненное зна­чение как ситуативных причин, во многом обусловивших протекание революции 1917 г. Однако глубокие разлады были присущи самой русской культуре на разных этапах ее истории. В этой культуре можно найти немало антиномий, свой­ственных всякой культуре и создающих разнообразие на­ционально-духовной жизни: индивидуализм — коллекти­визм, смирение —бунт, природная стихийность —монашес­кий аскетизм, мягкость — жестокость, самоотверженность — эгоизм, элитарное — народное, высокое — обыденное и т.д. Но, наряду с этими антиномиями, постоянно присут­ствуют устойчивые черты принципиального разрыва: между природно-языческим началом и высокой рели­гиозностью; между культом материализма и приверженностью к возвышенным духовным идеалам; между всеохватной государственностью и анархичес­кой вольницей; между национальным самомнением, смыкавшимся с ве­ликодержавностью, и мессианским универсализмом; между “русификацией” православия как оплота хри­стианской России и стремлением к превращению право­славия во вселенскую религию; между поисками социальной свободы и подчинением государственному деспотизму и сословной иерархии; между принятием косного земного бытия, “крепкого быта и тяжелой плоти”, стяжательством и безграничной свободой, исканием Божьей правды; между “западничеством” как увлечением образцами прогресса, свободы личности, рациональной организации жизни и “восточничеством” как интересом к упорядо­ченной и стабильной, но сложной и разнообразной жизни, отличной от русской действительности, или же как к ре­гиону высокой духовности и мистических озарений. Сложилось ли в русской культуре ценностно-смысловое ядро? Хотя переосмысленные противоречия русской культуры сохраняются, в XIX в. в ней склады­вается некоторое классическое ценностно-смысловое ядро, создающее несомненное своеобразие этой культуры и придающее ей мировое значение. Это относится преж­де всего к русской художественной литературе. Сама по­становка “неразрешимых” проблем и выяснение их вы­сшего гуманистического смысла придавали литературе общечеловеческую значимость. В своих классических до­стижениях русская литература выступала как носитель­ница современного просвещения, разума и гуманизма, как средство выяснения соотношения личности и обще­ства, личности и государства, социального устроения жизни, отношений между представителями разных соци­альных слоев и культур. Социальный критицизм делал ее выразительницей подлинно народных интересов, все больше расходившихся (начиная с Чаадаева, Грибоедова и Пушкина) с самодержавием и связанной с ним офи­циальной культурой. Отмеченная Достоевским “всемир­ная отзывчивость” придавала этой культуре широкое об­щесоциальное значение, делала ее духовной заступницей всех людей без социальных, национальных или религи­озных различий. Несмотря на то что в этой культуре несомненно суще­ствовали тенденции к складыванию некоторого “ядра” и формированию “медиативных”, т.е. посреднических ори­ентации и структур, которые примиряли бы крайности, эти тенденции не получили полноценного развития, что обре­кало духовную жизнь общества на ожесточенное противо­стояние различных течений, приводило к резким срывам и переходам от одного состояния к прямо противополож­ному. Это были противоречия собственно “русской идеи”, выражавшие внутреннюю несистемность и разорванность как русской культуры, так и ее духовных структур. Важ­ным фактором, способствовавшим такой разорванности, было распространение этой культуры вширь, на огром­ных пространствах Евразии, от Санкт-Петербурга до Ка­лифорнии. Как считали многие мыслители, роль про­странства, распространение “по горизонтали” приводи­ли к ослаблению системообразующих начал русской культуры и несформированности ее “вертикали”, т.е. ус­тойчивой иерархии ценностей и ориентации. К тому же на этом пространстве русская культура находилась в тесном взаимодействии в рамках единого государства с другими культурами и цивилизациями. Поликонфессиональность Российской империи Православие было распространено в ограниченном регионе. Западное христианство — католицизм — твердо удерживалось в западных частях империи, в том числе среди “латинизированных” украинцев, и никакое идео­логическое поношение со стороны славянофилов не мог­ло уменьшить его влияния. Другая мировая религия — ислам — создавала отчетливую общность народов Цент­ральной Азии, части Кавказа и некоторых внутренних областей России (Татария). Бухара и Самарканд были влиятельными центрами для исламских регионов импе­рии, а также и для зарубежных мусульман. В Южной Сибири в пределах Российской империи был распрост­ранен буддизм, составляющий значительный религиозный регион, граничащий с Монголией и Китаем, а косвенно связанный с Тибетом как духовным центром. Каждый религиозный регион имел специфическую структуру духовной жизни, влиявшую не только на ор­ганизацию культа, но и на все сферы жизни и деятель­ности населения. Религии определяли пределы соответ­ствующих цивилизаций, отнюдь не совпадающих с им­перскими границами. Неправославные части империи, хотя и в разной степени, обнаруживали несомненное тя­готение к своим “метрополиям” за российскими рубе­жами. Противоречия модернизации Но было еще одно крупномасштабное противоречие, которое с нарастающей силой проявилось в последние два века существования Российской империи: между го­сударственным единством этого огромного разнородного конгломерата и потребностью общества в развитии, ко­торое не могло осуществиться без активизации деятель­ности всех сословий и групп и без преобразования при­сущих им ценностей и ориентации. Потребности про­мышленного и научного прогресса интенсивно требовали трансформации российского общества и освоения дости­жений Запада, который уже в сильной степени перема­нил на свою сторону господствующий класс, хотя и це­ной сильного отрыва от народной культуры. Против та­кого отрыва Россия пыталась выставить свою самобыт­ность, которая, как мы видели, была глубоко подорвана вековыми противоречиями. И уже оказалось невозмож­ным продолжить это противостояние через мобилизацию православия наподобие того, как десятилетия спустя в ответ на экспансию Запада проводили “ревайвал” своего религиозного достояния исламские фундаменталисты или индусские коммуналисты. Происходивший почти повсе­местно в XX в. разрыв, обусловленный модернизацией, принял особенно катастрофические формы в России в силу отмеченной выше разорванности цивилизации. Конечно, культура всякого развитого общества имеет полиморфный характер, она богата и разнообразна, вы­полняет одновременно или по временным циклам суще­ственно различные функции. Для “топора и иконы” русской культуры могут быть приведены аналоги из дру­гих культур: священная и смеховая культура, монах и рыцарь, рыцарь и буржуа, дворец и церковь (и костер), хризантема и меч и т.д. Тем не менее рассмотрение всякой “нормальной”,т.е. зрелой и устойчивой цивили­зации убеждает нас в том, что при всей дифференциро-ванности и внутренней противоречивости их духовным системам был присущ либо некоторый духовный стер­жень и нормативный принцип как в исламе, либо устой­чивое структурное распределение ценностей по сферам бытия (и разным религиям) — как в Китае, или по иерархии социокультурных компонентов — каст — как в Индии. Цивилизация утверждает некоторую соразмер­ность, формирует нормативную сердцевину, а тем самым выполняет и влиятельную интегрирующую функцию, со­единяя воедино различные этнические, социальные и политические единицы. В Западной Европе, как мы видели, в средние века такой единый универсализирующий порядок обеспечива­ла католическая церковь. Переход к Новому времени со­провождался острыми противоречиями, конфликтами и длительной враждой между различными социальными сторонами, имевшими принципиально различные духов­ные установки. Лишь постепенное утверждение буржуаз­ного строя с устойчивыми рыночными и правовыми ме­ханизмами регуляции отношений ослабило степень кон­фликта, хотя так и не устранило соперничества между нациями. Не то было в России. Смешение, переплетение и на­ложение не просто противоречивых, но и взаимоисклю­чающих ориентации пронизывало всю культурную жизнь России, раздирая ее не только по сословиям и классам, но и субкультурам и по крайним ориентациям между нигилизмом и апокалипсисом, “двумя культурами”, бе^ лыми и красными и т.д. Государство в социокультурной структуре России При исторически сложившемся положении именно са­модержавие выступало как носитель наиболее универ­сального принципа, объединяющего столь разноликий конгломерат социальных и культурных структур, к тому же большей частью ограниченный в своих смысловых ориентациях. Только оно могло выходить за локальные пределы, соединяя в себе Запад и Восток, Север и Юг на огромном пространстве от Варшавы до Калифорнии и затем Чукотки и Кушки, обеспечивая несомненное единство этого пространства и населения в политиче­ском, административном, а в определенном смысле и в хозяйственном планах. Империя была более универсаль­ной, чем официальная религия и культура ее титульного народа. Именно степенью универсальности Российская импе­рия отличалась от других подобных ей имперских об­разований того времени, что делало ее в самом деле про­должением и подобием первого и второго Римов, прида­вало ей такой огромный масштаб и длительную устой­чивость, несмотря на то что XIX в. все более обнару­живал ее хозяйственную и военную слабость. Государ­ство показало себя достойным воплощением этой угод­ной ему, но роковой идеи “третьего Рима”. Воспользо­вавшись потенциями православия, оно превзошло его территориальные и духовные рамки. Более того, оно превзошло то пространство, на которое могла претендо­вать “русская идея”, конечно, в ее самобытно-русском виде, а не мессианско-вселенском размахе. Уже в XVIII в. русская общественная мысль в основном преодолевает присущее православию прямое и упрощенное противо­стояние “неверным”, “нехристям”, “басурманам”. Хотя замирение степных кочевников и кавказских горцев, пе­редел территорий с восточными империями завершились лишь к концу XIX в., около трех веков шла работа по постепенной нормализации административного управле­ния империей. Длительный опыт продвижения на Восток и на Запад научил русское правительство, начиная с Ивана Грозного, не опираться лишь на силу, а достигать компромисса с местными политическими структурами. Авторитарное правление допускало гибкий режим поли­тической регуляции и ограниченную культурную и рели­гиозную автономию включенных территорий. Триединая идеологическая формула “православие, самодержавие, народность” не только сковывала правоверие и не толь­ко привязывала патриотизм к самодержавию. Она не­редко оказывалась обременительной для императорского правительства, сталкивавшегося с многотрудной задачей стабилизации государства, населенного многочисленными иноверцами. Реальная политика была направлена неред­ко на преодоление антагонизма между православием и другими конфессиями, и продвижение православия в другие районы империи было достаточно скромным, за­трагивая в основном лишь пришлое русское население. Имперское правительство довольно рано стало руко­водствоваться принципами конфессиональной терпимо­сти для налаживания эффективной системы управления. В западных землях сохраняют свою самостоятельность протестантские и католические церкви, а на Востоке му­сульманские и буддистские. При Петре I православие было поставлено под контроль правительственного Свя­тейшего Синода, а при Екатерине II эдикт “О терпимо­сти всех вероисповеданий” (1773) отделил “иноверные исповедания” от вмешательства православия и перепо­ручил все религиозные дела светским властям. Россий­ские генерал-губернаторы не отягощали себя распрост­ранением православия и нередко старались поддержи­вать в своих владениях сносные отношения с местной политической и духовной элитой. Включение в Российскую империю все новых и но­вых территорий не сопровождалось установкой на асси­миляцию, изменение жизни,религии и языка подчинен­ных народов. Напротив, предметом показной идейной гордыни было “многообразие племен, вер и языков”. Бывшие соперники и противники постепенно замиряют­ ся, их населению предоставляется значительная культур­ная и религиозная автономия, а элита привлекается на государственную службу. Распространение русской культуры, с одной стороны, несомненно было средством приобщения образованных инонациональных слоев к достижениям передовой куль­туры Запада, оживления духовной жизни, внедрения но­вых представлений о роли личности, характере социаль­ных отношений и путях преобразования общества. С другой стороны, это было чревато русификацией и от­рывом просвещенной верхушки от своего народа, погру­женного в прежние формы труда и быта. Реальная практика государственной власти далеко расходилась с ожиданиями различных слоев и отражала интересы дворянско-бюрократического сословия. Утвер­ждаемые самодержавной монархией принципы правления, регуляции социальных отношений, контроля за деятель­ностью государственных и общественных структур и ор­ганизаций были привязаны к корыстным и партикуляр­ным запросам класса, имевшего монопольную собствен­ность на землю (дворянство) и административные дол­жности (бюрократия). Власть изымала из подданных и подчиненных слоев налоги в денежной форме, трудовых и воинских повинностях. Глухой и дикий протест народа подавлялся силой и загонялся вглубь. Однако уже к концу XVIII в. об­щественное сознание выразило это расхождение между интересами государства и общества критикой социаль­ных порядков (Радищев, Новиков), а в начале XIX в. были выдвинуты оппозиционные проекты социального переустройства (декабристы). Ведущей темой русской культуры становится критика власти и социальных по­рядков. Со своей стороны, государство выступило с же­стокими репрессиями по отношению не только к поли­тическим контрдвижениям, но и к проявлениям всякой оппозиционной мысли как в светской культуре, так и в религии. Авторитарный политический строй царской России не допускал оформления отдельного, автономного от него или хотя бы дополняющего нормативного порядка. Же­сткая подчиненность православной церкви правящему режиму дополнялась и жестоким контролем над светской культурой. Поэтому характерной чертой духовной жизни России в XIX в. стало усиление оппозиционных течений. Со­здание тайных политических обществ дополнялось рос­том духовного “инакомыслия”, принимавшего форму “подполья” как скрытого распространения запретных мыслей, иносказания как метафорического изложения та­ких мыслей или же эмиграции и открытого обращения к обществу с “вольным” словом. Именно литература (и особенно литературная крити­ка) взяла на себя функции осмысления жизни, нравст­венной или эстетической оценки, духовной критики и ис­каний. Литература в большой степени выполняла роли, которые обычно выполняет религия: мировоззренческую, критическую, воспитательную и пропагандистскую. По­вышенная социальная значимость придавала литературе черты идеологичности и философичности. Российская интеллигенция и культура Именно духовная структура российского общества во многом определила характер деятельности русской ин­теллигенции. В тех длительных и многочисленных спо­рах о роли и судьбах русской интеллигенции, которые велись на протяжении десятилетий, мы найдем началь­ную общую социологическую схему, если выделим узкое и широкое понимание этого термина. Из многих разнообразных определений русской ин­теллигенции в узком смысле мы выбираем, как наиболее точное, то, которое дал в 1926 г. известный русский мыс­литель Г.П. Федотов: “Говоря простым русским языком, русская интеллигенция “идейна” и “беспочвенна”. Это ее исчерпывающее определение”*. Идейность раскрывается как приверженность идеалу, практически заменяющему религию, но возникшему не * Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции (1927) //Судьбы и грехи России.- Спб., 1991.- T.I.- C.70. как “божественное откровение”, а построенному в теоре­тическом мировоззрении. Идейность основана на этиче­ски окрашенном рационализме, изгоняющем иррацио­нальные или мистические начала, и поэтому по большей части противопоставлена религии. Беспочвенность пред­стает как отрыв от национальной культуры, государства, религии и даже быта, от всех органически выросших со­циальных и духовных образований. Амплитуда идейных поисков и утверждений, присущих интеллигенции, может быть весьма широка: от всесторонне развитого мировоз­зрения, включающего обоснование справедливого поряд­ка, до нигилизма и безверия. Очевидно, что такое определение интеллигенции не охватывает всех лиц умственного труда или тех мысли­телей и деятелей культуры, которые так или иначе при­мыкали к существующим структурам или были “укоре­нены” в социальной жизни и народном быте. Однако в широком смысле мы определим интеллиген­цию как то духовное сословие русского общества, в ко­торое входят люди, занятые умственной, духовной дея­тельностью, как в светской, так и в религиозной сфере, как работающие на ниве просвещения, здравоохранения (огромная масса учителей и врачей), в судебных органах (адвокаты), технических профессий (связисты, агрономы, инженеры и т.д.). Хотя большая часть этой интеллиген­ции состояла на государственной службе (в том числе учителя),ее деятельность так или иначе отвечала инте­ресам всего общества, содействовала просвещению наро­да, подъему уровня образования, развитию новых видов производства. Это положение ее способствовало приня­тию принципов умеренности, постепенности и компро­мисса, т.е. либерального направления в общественной жизни. Таким образом, интеллигенция в широком смыс­ле, ориентированная на просветительские, либеральные и прогрессистские ценности, играла важную конструк­тивную роль в преобразовании русской культуры. Ее деятельность способствовала постепенному сглаживанию социально-культурных и национальных антагонизмов, утверждению идеалов справедливости, прогресса и тер­пимости, принятию и адаптации достижений западной ци­вилизации к национально-историческим условиям, расширению народного просвещения и правового порядка в стране, межнациональному взаимопониманию и т.д. Во второй половине XIX — начале XX в. эта интеллигенция стала движущей силой в процессах модернизации и ин­дустриализации страны на основе использования ее эн­догенного потенциала через собственное развитие техни­ки и науки. Однако возможности этой части интеллигенции были ограничены теми социальными и культурными противо­речиями, которые накапливались в России и раскалыва­ли общество на “верхи” и “низы”, имущих и неимущих. Посредническая прослойка русской культуры, воплощав­шая ее либерально-прогрессистскую ориентацию, оказа­лась слишком слабой, чтобы создать общественную сис­тему взаимодействия и взаимопонимания. Радикальная критика клеймила эту часть интеллигенции как “согла­шателей”, “приспособленцев” и “героев оговорочки”, резко осуждала позицию умеренности и постепенности в пользу радикальных преобразований. Оппозиционность радикальной интеллигенции по от­ношению к самодержавию резко усиливала ее социаль­ный критицизм, пренебрежение к самоценным, автоном­ным формам духовности и отрицательное (или атеисти­ческое) отношение к религии, то и другое казалось ей “ложными” и “излишними” формами деятельности, не приносящими пользы “народному делу”. Усиление тако­го критицизма и прагматизма, отказ от устойчивых нрав­ственных ориентации способствовали допущению, а за­тем и утверждению желательности насилия и террора как наиболее эффективного средства радикального пере­устройства общества. В поисках той социальной опоры, которая поддержит политику социальных преобразова­ний, радикальная интеллигенция обращалась первона­чально к крестьянству (народничество), затем к люмпен-пролетариату, накапливавшемуся в России в процессах модернизации, и наконец к зарождающемуся рабочему классу. Именно марксизм стал для леворадикальной интел­лигенции тем идейным учением, которое сложилось во всеобъемлющее мировоззрение, обосновывающее про­грамму радикального переустройства общества. Циклический характер перемен в политической и культурной жизни России В главе о динамике культуры мы рассматривали ос­новные характеристики циклических изменений как од­ного из вариантов этой динамики. Такого рода измене­ния имеют место в каждой культуре, хотя и в разных масштабах. Но именно российскому обществу эти изме­нения оказались присущи в особенно сильной степени. Именно рассмотренная выше глубокая противоречивость русской культуры и отсутствие в ней сформированного срединного начала придало такой размах циклам рос­сийской истории, превращавшимся в инверсионные “пе­рестройки” типа ее социокультурного устроения,сопро­вождаясь “откатом” от прежнего достояния, насаждени­ем новых норм, смыслов и ценностей — при насильствен­ной ликвидации или запрещении предшествующего до­стояния. Эта цикличность российской истории дала ос­нование ряду мыслителей выявить “маятниковые” по-сторения попыток реформации (А.Янов) или “инвер­сию” периодов социополитического развития (А.Ахие-зер). Следует помнить при этом, что в ходе циклических или же инверсионных процессов соперничающие сторо­ны конфликта лишь временно устраняются с политиче­ской сцены, но никуда не исчезают, а сохраняются в том, что иногда называется цивилизационным “кодом”, а по сути дела составляет фундаментальную структуру циви­лизации. Инверсионный характер, по мнению некоторых иссле­дователей, носило уже введение христианства, проведен­ное по инициативе центральной (княжеской) власти, как ее “выбор”, означавший “ниспровержение прежних идо­лов”. Но и в дальнейшем смена столиц, типов власти и социально-политического устроения во многом протека­ла через радикальный отказ от прежнего достояния и утверждение принципиально нового устроения. Огром­ного масштаба инверсию российское общество претерпе­ло в период авторитарного правления Ивана Грозного, стиравшего остатки феодальной раздробленности, что привело к общему срыву в устроении российской жизни в начале XVII в.— в период, названный Смутным вре­менем. Форсированная модернизация при Петре I сопро­вождалась репрессивной политикой в отношении всего старорусского. Но XIX в. принес устойчивую тенденцию к самоопределению русской культуры. Новая крупно­масштабная инверсия охватила все российское общество в начале XX в. Социокультурное размежевание и революция На рубеже веков в России происходит нарастание тех противоречий, которые накапливались на протяжении всей ее истории. Подобно тому как в социальном плане усиливалось социальное расслоение, в культуре оформ­ляется идейное размежевание, подрывается прежняя классическая парадигма культуры как носительницы просвещения, прогресса, гуманизма и народности. В об­щественной мысли формируется проблема противостоя­ния этического и эстетического, науки и религии, веры и разума, личности и общества, социального и культур­ного прогресса, Запада и Востока, государства и свободы, элиты и массы, консерватизма и прогрессизма. Падает престиж классической парадигмы как некоего общего до­стояния, равно приемлемого для верхов и низов, господ­ствующих слоев и трудящихся, консерваторов и радика­лов, “западников” и “восточников”. Эти тенденции про­текают на фоне растущей плюрализации духовной жиз­ни, сопровождавшей развитие капитализма и ослабление авторитарного контроля со стороны самодержавия. Сама по себе такая плюрализация содействовала обогащению духовной жизни, которое получило название “русский культурный ренессанс”. Однако органической слабостью этого ренессанса стала утрата той социальной значимо­сти, к которой тяготела радикальная часть российского общества, отход от проблем социальной справедливости и правды, ослабление элементов этического. Для пред­ставителей “русского культурного ренессанса” была ха­рактерна слабость общественной активности, переход на позиции элитарности и любования искусством. Оторван­ ность художественных, религиозных и философских ис­каний от политики и социологии, от массовой психологии, уход в сферу “чистого искусства” обрекли духовную жизнь на поляризацию противостоящих и враждебных сил. Взаимоисключающий, антагонистический характер двух основных направлений в истории русской культуры предопределил глубокий и непримиримый раскол, кото­рому не могла противостоять какая-либо умеренная, ком­промиссная или возвышенная концепция. В этих усло­виях марксизм выступил как естественное и логическое завершение той леворадикальной тенденции в истории русской общественной мысли, которая постоянно вопло­щала в себе критическое неприятие существующего строя, поиск социальной справедливости и решения со­циальных проблем. Но это решение обреталось отнюдь не в культуре, а в политической революции, которая дол­жна вырвать власть у самодержавия и передать ее в руки “трудящихся”, а вернее, их “передового отряда” — коммунистической партии. Допускаемая культура долж­на стать “частью партийного дела”, подчиненного пар­тийному руководству. Итак, Россия представляла собой огромное образо­вание из частей различных культурно-исторических ре­гионов, примыкающих к русско-православному региону как номинально основному. Но основа русского регио­на предстает глубоко противоречивой, разрываемой на противоположные начала сразу в нескольких направ­лениях. Все это было присуще российскому обществу еще в прологе к великим переменам. И они застали его в состоянии напряженного внутреннего разлада. Социальные катаклизмы, сопровождающие переход к новому обществу, происходили как до большевистского переворота в России (в Англии, Франции, Германии, Японии), так и после него (в Турции, Испании, Египте, Иране). Но именно в России этот катаклизм принял наиболее радикальный и длительный характер, даже по сравнению с крайностями азиатских — китайской и вьетнамской или кампучийской — революций. Одна из основных причин такой специфики состоит в том, что на этом огромном геокультурном пространстве отсутст­вовали устойчивые механизмы социальной регуляции, которые могли бы обеспечить хотя бы относительную стабилизацию, единство и преемственность в развитии общества. Конечно, в Российской империи, как и в других стра­нах, были важны внешние причины, поставившие под со­мнение сохранение внешнего порядка. Военные пораже­ния, понесенные Россией на Востоке и на Западе, были несомненными признаками эфемерности огромной импе­рии. Как и повсюду, насущная потребность в модерни­зации вызвала острые социальные противоречия. Соче­тания этих факторов уже было достаточно для револю­ции. Но если в нормальных вариантах революции вско­ре завершались поражением и “реакцией”, то Россия стала не только первой и ведущей страной торжествую­щей революции. В ней она продержалась дольше, чем где бы то ни было. Социокультурное формирование советского общества Как в политико-экономическом, так и в социокуль-турном отношении коммунистический режим уже после победы в гражданской войне в полной мере столкнулся с жестким выбором: либо допустить в той или иной сте­пени частную собственность, хозяйственную многоуклад-ность и капиталистическое производство, а значит, и эле­менты плюрализма в политической и духовной жизни, либо создать новую тотальную систему регуляции. Крат­кий период НЭПа был отмечен продолжающейся конф­ронтацией двух общественных сил и “двух культур”. Однако допущение культурного (в том числе научного и художественного) плюрализма, даже в рамках полити­ческой диктатуры коммунистической партии и идеологи­ческой монополии российского марксизма (Плеханов, Ленин и некоторые из его сподвижников) и постоянного директивного и организационного вмешательства комму­нистической партии в культурную деятельность, породи­ло в 20-х гг. разнообразную и интенсивную духовную жизнь. Ленинский вариант культурной революции как этапа, следующего за победой в политической борьбе, был направлен на длительную, рассчитанную на десяти­летия, работу по внедрению “культурности” в широкие массы. Это предполагало широкую просветительскую ра­боту, ликвидацию неграмотности, развитие начального обучения, распространение научных и технических зна­ний, создание “новой” интеллигенции. Важнейшая задача состояла во внедрении в массы простейших навыков культуры труда и “социалистиче­ского” образа жизни, но общая цель ленинской програм­мы представала как соединение “победоносной пролетар­ской революции с буржуазной культурой”. Характерно, что именно западная буржуазная культура в ранний пе­риод признавалась официально более приемлемой как носительница научно-технического прогресса, а до опре­деленных пределов и воплощением демократических тенденций, очагом передовой общественной мысли, вер­шиной и завершением которой был марксизм. Поэтому в 20-х гг. существовало терпимое отношение к авангар­дному искусству Запада, зачастую выступавшему как от­рицание “буржуазности”. Особенно активная борьба ве­лась против религии, превратившаяся в интенсивную официальную кампанию по насаждению атеизма. Одна­ко, по существу, атеизм стал превращаться в новую ква­зирелигию, основанную на идее “исторической необхо­димости” как Сверхзакона, управляющего движением природы, общества и человека. Задача индивида, соглас­но “научному коммунизму”, заключается в том, чтобы понять эту необходимость и через свою деятельность подключиться к ее реализации, конечной целью которой было создание “гармоничного общества”, в котором ин­дивид сливался с обществом. С 30-х гг. происходит решительный официальный по­ворот культурной политики в сторону конфронтации с “капиталистическим окружением” и “построения социа­лизма в отдельно взятой стране” на основе внутренних сил. Формируется “железный занавес”, отделяющий об­щество не только в территориально-политическом, но и в духовном отношении от остального мира. Стержнем всей государственной политики в области культуры ста­новится формирование “социалистической культуры”, предпосылкой чего стали беспощадные репрессии по отношению к различным слоям населения, особенно интел­лигенции, и установление жесткого тоталитарного режи­ма. Во всех сферах жизни общества были проведены кампании “чисток”, в результате которых на производ­стве, в органах управления,системе образования,в науч­но-исследовательских учреждениях были изгнаны и под­верглись репрессиям множество людей, заподозренных в “отходе от правильной линии”. В культурной жизни проводился жесткий “классовый”, а по существу “пар­тийно-директивный” отбор допустимых и рекомендуе­мых произведений. Был взят курс на подрыв и уничто­жение русской крестьянской и национально-патриотиче­ской культуры. Такая же политика осуществлялась и в национальных республиках.