Абсурд в прозе Сергея Довлатова

 

Мы уже упоминали о довлатовской манере умолчания и недоговоренности. Родословная абсурда восходит к неподготовленным и искренним ответам на сложные вопросы. Когда ответ правдив и искренен, когда он передает состояние души без притворств, когда нет явных умозаключений, а пустота выглядит красноречивее наполненности — тогда проступает первый признак абсурдности. Чувство абсурда в наше время мы обнаруживаем повсюду. Главные и интересные вещи чаще происходят на улице, а не в зданиях лабораторий или творческих мастерских. Так и с абсурдом.

Человек рождается и совершает каждодневные привычные действия: подъём, транспорт, рабочий день в офисе или на заводе, обед, транспорт, ужин, сон; и так всю неделю, в том же ритме — вот путь, по которому идет он день за днем, пока перед ним не встает вопрос «зачем?» Все начинается с этого вопроса, а еще с каждодневной машинальной деятельности, которая порождает скуку. Скука всему виной. Скука приводит в движение сознание, и человек начинает задавать себе странные вопросы. Теряясь, он уже не знает, что ему делать. Все заканчивается либо самоубийством, либо восстановлением хода жизни. «Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились»,- говорит герой Сергея Довлатова, он в выигрыше: он жив, наверное, сумел найти ответы на вопросы: «Что все это значит? Кто я и откуда? Ради чего здесь нахожусь?». Хотя день, похожий на день, волнует его: «Ну хорошо, съем я в жизни две тысячи котлет. Изношу двадцать пять темно-серых костюмов. Перелистаю семьсот номеров журнала «Огонек». И все?» Человек суетится в этой однообразной жизни, он живет будущим: завтра его напечатают, у него будет положение, деньги, но, в конце концов, наступает смерть. Проходят дни, он замечает, что ему тридцать лет, сорок пять. Человек принадлежит времени, он страдает от него, и он с ужасом начинает осознавать, что время его злейший враг. Бунт тела перед временем — это тоже абсурд. Человек сталкивается с иррациональностью мира, с неподкупностью времени, с собственным несовершенством.

Алогизмы и литература абсурда имеют давнюю традицию. Вся письменная литература произошла от двух устных жанров: сказки и анекдота. Анекдот и послужил основой для различных течений абсурдизма.

Для наглядности рассмотрим повесть «Иная жизнь» Сергея Довлатова. Главный герой филолог Красноперов едет во Францию, чтобы работать с архивами Бунина.

С самых первых строк от этой «сентиментальной повести» повеяло абсурдом: «Летчики пили джин в баре аэровокзала. Стюардесса, лежа в шезлонге, читала «Муму». Пассажиры играли в карты, штопали и тихо напевали».

Красноперов держит свой путь в «иную» жизнь. По натуре он объективный идеалист, поэтому считает, что все останется по-прежнему, даже тогда, когда его не станет. Останется мостовая, здание ратуши, рекламные щиты, только он уйдет в «иную» жизнь, жизнь таинственную и незнакомую. Что же это за жизнь? Это мир нелогичный, в котором девушки, как в романах Достоевского, бросаются с моста в реку, мужчины, в прекрасных сорочках «мулен» вешаются на ветках клена в лучах полуденного солнца, а юноши спортивного вида падают с балкона, так и не успев дочитать книгу. Причем все эти «забавные истории» случаются в рамках одной единственной главы - «Что бы это значило?».

Двойник Красноперова, человек в цилиндре, галифе и белых парусиновых тапках (похоже на намек к готовности смерти) постоянно контролирует Красноперова, являясь его партийной совестью. Он и внешне очень похож на Красноперова, но более решителен, чем последний. Красноперов — человек умеренный и тихий, из тех, кто заходит в дверь последним. Он боится и подчиняется своей партийной совести. Но делает это только в сознательном мире, в бессознательном — он свободен, бодр и смел, он может проводить время с хозяйкой, девиз которой «комфорт, уют и чуточку ласки», может гулять по бульвару Капуцинов, насвистывая «Уж небо осенью дышало» в ритме ча-ча-ча (несоответствие во всем: правила и нормы; музыки, ритма и текста). Но не соответствовать действительности он может только в придуманном мире. В реальном — партийная совесть не дает ему спуску: не позволяет покупать Пастернака, говорить лишнего. Она следит за ним без сна и покоя, успевая при этом жаловаться на нищенскую зарплату. Наконец, человеку в галифе, Малофееву надоедает быть приставленным к Красноперову в качестве партийной совести. И он, наскоро пообедав баночкой сардин в томатном соусе, лишает себя жизни, взорвавшись в кабинке туалета. «Иная жизнь, полная разочарований, мерзости и кошмара, толпилась, хохоча, у него за спиной».

Главным для Красноперова, оставшегося без своей партийной совести, было выяснить, что такое «иная» жизнь: мир, в котором царит самоубийство, пьянство, нищета, безответственность?..

Вся повесть состоит из разговоров и лирических отступлений. Читатель постепенно погружается в алогическую фантазию Довлатова: разговор Красноперова с господином Трюмо напоминает хвастовство пьяного Хлестакова: «Знавал я этого Бунина в Грассе. Все писал что-то… Бывало пишет, пишет… И чего, думаю, пишет? Раз не удержался, заглянул через плечо, а там — «Жизнь Арсеньева». Бунин постепенно приобретает облик абсурдного героя.

Затем к Красноперову, разгулявшемуся на чужой земле, запросто пьющему «горькую» с Кардинале, говорящему комплименты известной актрисе, и вообще бывшему на «короткой ноге» с Бельмондо и другими французскими знаменитостями, был приставлен новый шпион, новая «партийная совесть». Это человек в пожарном шлеме, тельняшке и гимнастических штанах - своим определенно «советским костюмом» он сигнализирует, что: «Родина слышит, Родина знает…» и вынуждает Красноперова вернуться в Ленинград.

Фонтанка, тяжелый чемодан, российская пивная, привычные заботы, вроде того, как приобрести кальсоны фирмы «Партизан» и нашить на них железные, с армейской гимнастерки, пуговицы.

Абсурдистский оптимизм Довлатова позволяет отыскать герою и на Невском «иную» жизнь. Там Красноперов встречает своих французских друзей: Жана Маре, Софи Лорен, девушку с девятью ресницами, Анук Эме и Кардинале. Под звуки оркестра он читает надпись на фотографии:

«Милому товарищу Красноперову.

Если любишь — береги

Как зеницу ока,

А не любишь — то порви

И забрось далеко.

Твоя Анук».

Стиль напоминает стишки школьниц. «Красноперов поднял руки и отчаянно воскликнул: «Где это я? Где?!». Не сдается ли герой перед иной жизнью, о которой так долго мечтал? Не боится ли герой свободы абсурдного мира?

Безмыслие для Довлатова — состояние идеальное. В состоянии абсурда герой не боится ни женитьбы, ни сифилиса, ни других неприятностей жизни. Так непрактично и иррационально могут смотреть на мир только дети. В детском мироощущении, не обремененном глубокомыслием, жизнь кажется Красноперову иной. За этой блаженной детскостью скрывается намеренное оглупление окружающего мира.

Абсурдный мир — это мир перевертышей. Поэтому, когда герой Довлатова влюбляется, он боится проникновения алогичного мира в его жизнь: «Тут у меня дикое соображение возникло, а вдруг она меня с кем-то путает, с каким-то близким и дорогим человеком? Вдруг безумие мира зашло слишком далеко?». Вера в абсурдность, как в счастливую закономерность, породила глубокий лиризм «сентиментальной повести». Герой, несмотря на внешнюю затуманенность, заговоренность действительности, пытается очистить столь запутанный мир абсурда и ответить на один-единственный вопрос: «Кто я такой? «. Но так глубок этот вопрос и так сложен ответ…ненужность, одиночество.

Сергей Довлатов смиряется с абсурдностью мира, как с явлением более милосердным, нежели жестокая действительность. Мир абсурда отличается от реального упорядоченного мира своей нечеловеческой хаотичностью. Это мир хаоса, но не агрессивного. В нем можно, если и не пережить всю свою жизнь заново, то хотя бы спастись, переждать эти тяжелые времена. Мир абсурда не может приносить человеку столько страданий, сколько приносит ему реальный мир. Потому что мир абсурда — это мир быстрых перемен.

В мире, в котором все совершается быстро, герой не успевает печалиться, в этом высшее проявление абсурдного гуманизма. Довлатов всегда хотел, чтобы его читали со слезой. Для этого он выставлял «часто неуместные и чуждые тексту всхлипы в рассказе». Эти всхлипы, ни в коем случае не переходящие ни во что серьезное, характеризуют автора как приверженца милосердия быстрых перемен. Рассказ за рассказом, история за историей, где события бегут в мгновенной смене, позволяет определить довлатовское время как время ускоренное. Он мало прожил, потому что жил очень быстро. Но много пережил, потому что всегда торопился.

 

 

 

Заключение

Важной особенностью как литературной, так и общественной жизни страны 60-х годов ХХ века являлась полемика, основная цель которой состояла в том, чтобы отстоять право писателей на отражение правды об отрицательных сторонах жизни, о реальном положении вещей в Советском Союзе. Сергей Довлатов сумел показать реальность, сумел сохранить свободу личности, запечатляя своих героев свободомыслящими, реально существующими людьми.

Он открыл новый путь описания реальности – через смех, через абсурдные ситуации. Его герои не ограничены в действиях, решениях,они живые, настоящие. Лишь комическое может дать нам силу выдержать груз трагизма. Сергей Довлатов искал самого себя, руководствуясь особой внутренней нравственной системой: печальные рассказы переигрывал на мажорный лад, и этот театр его внутреннего «я» оказывался богаче, шире. В сфере иронии человек никогда не совместится с моралью, а о духовно-миссионерских чувствах не может быть и речи. Для Довлатова они существуют вместе: человек и его мораль.

Свобода в понимании Сергея Довлатова – это действительность, со всеми ее достоинствами и недостатками…Это размышления на тему «зачем я тут». Посредством стилистических особенностей автор воссоздает тот мир, который его окружает, возможно где-то приврав, но тем не менее мы ему верим.

Читая Довлатова, мы проводим время в свете, который является тоже неотъемлемой частью драмы жизни, и этот свет помогает нам отыскивать в себе человека, отыскивать в себе некоторые зачатки милосердия, так незаметно позаимствованные у прекрасного прозаика — Сергея Довлатова.

 

 

 

Список литературы

1. Рейн Марк. Знаменитые эмигранты из России. – Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 1999. – 320 с.

2. Джон Глэд. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. – М.: Кн. Палата, 1991. – 320 с.

3. Рейн Евгений. Мне скучно без Довлатова / Поэмы и рассказы. – СПб.: Лимбус Пресс, 1997. – 296 с.

4. Генис А. Довлатов и окрестности. – М.: изд-во «Вагриус», 2004. – 286 с.

5. Малоизвестный Довлатов. Сборник. — СПб.: АОЗТ «Журнал «Звезда», 1999. – 512 с.

6. В. Соловьев, Е. Клепикова. Довлатов вверх ногами — М.: коллекция «Совершенно секретно», 2001.

7. Бондаренко В. Плебейская проза С. Довлатова.// Наш Современник. — 1997. — № 2. — С.257 – 270.

8. Вайль П. Без Довлатова // Звезда. — 1994. — № 3. — С.162 – 165.

9. Довлатов С. Собрание прозы в 3-х томах. — СПб.: Изд-во «Лимбус-пресс2, 1995.

10. Ерофеев Вик. Русские цветы зла. — М.: Изд-во «Подкова», 1997. — 504 с.

11. Камю А. Творчество и свобода. — М.: Изд-во «Радуга», 1990. — 602 с.

12. Фромм Э. Бегство от свободы. — Минск: Изд-во «Попурри»,1998. — 672 с.