Свобода Сергея Довлатова в определении себя как «рассказчика»

Всю жизнь стремился к выработке того сдержанного непритязательного слога, при котором читатели и слушатели овладевают содержанием, сами не замечая каким способом они его усваивают.

Б. Пастернак.

Этот эпиграф – единственная цитата, выписанная Сергеем Довлатовым, которая стала его кредо. Сергей Довлатов стремился к тому, чтобы речь его была лаконична и предельно емкостная. У него была теория, что каждый прозаик должен вводить в своё письмо некий дисциплинирующий момент. И у него таким моментом было то, что все слова во фразе начинаются на разные буквы. Такое правило искусственного замедления текста применилось и в «Заповеднике», где была переделана цитата Пушкина. «К нему не зарастёт народная тропа» - меня не устраивало «нему» и «народная», - пишет Сергей Довлатов, - И я пошёл на то чтобы поставить: «К нему не зарастёт священная тропа». А затем сделал сноску: «Искажённая цитата. У Пушкина – народная тропа». С предлогом мне пришлось смириться. Ничего не мог придумать».

Он не был формалистом и эстетом, его замедленное письмо – это способ максимального самовыражения. Его предложения всё более укорачивались – это школа Хемингуэя, одного из его любимых авторов. Его любимым писателем был Куприн. Сергей Довлатов вообще считал, что неприлично называть любимым писателем Достоевского или Толстого, а Куприн – это его уровень. Любимый поэт – Бродский. Любимые произведения – «Хаджи-Мурат» и «Капитанская дочка».

Мы воспринимаем Сергея Довлатова как писателя-юмориста, но сам он говорит, что «у меня такой задачи веселить публику не было, а юмор и печаль, как известно, движутся параллельно. Практически для всех русских юмористов, которых мы чтим, смех сквозь слёзы это обычное состояние. Я не хочу себя сравнивать ни с кем из великих писателей, но, наверное, печаль и улыбка сопутствуют друг другу».

Сергей Довлатов вообще не считал себя писателем, он говорил о себе как о рассказчике, объясняя это тем, что «деятельность писателя в традиционном русском понимании связана с постановкой каких-то исторических, психологических, духовных, нравственных задач». А он, в отличие от писателя, рассказывает истории. Когда-то он делал это устно, а потом начал истории записывать. Как он сам говорил: «Ничем другим я не занимаюсь с лёгкостью и удовольствием, всякая другая деятельность связана с какими-то сложностями, мучениями, напряжением сил. Поэтому всю жизнь я рассказываю истории, которые либо где-то слышал, либо выдумал, либо преобразил».

Повести Сергея Довлатова кажутся автобиографичными и, на первый взгляд, больше походят на документальные произведения, чем на художественные. Но это сознательный приём, это поиск формы, поиск своего пути в литературе. Стоит только вчитаться – открываешь целые россыпи ярких художественных образов, поражаешься богатству речевого материала. Это как бы синтез художественной речи и публицистики.

Слияние литературных жанров – характерная черта любого переходного периода, когда уже закончился старый век, но еще не наступил новый (хронологические рамки тут не в счёт, век заканчивается тогда, когда исчерпаны его потенциальные возможности). В такие моменты закладываются основы новых форм и отношений во всех областях жизни, в том числе и в литературе. Сергей Довлатов смело ломает границы прежних, устоявшихся жанров. Помимо публицистики он вводит в свою прозу и черты сатиры и юмора.

Сам он говорит, что «тот жанр, в котором я выступаю, это такой псевдодокументализм. Я пишу псевдодокументальные истории, надеясь, что они время от времени вызывают ощущение реальности, что всё это так и было, хотя фактически на сто процентов этого не было, это всё выдумано…Во всяком случае, правды и документальной правды и точности в моих рассказах гораздо меньше, чем кажется. Я очень многое выдумал».

В повестях Довлатова просматривается линия на полное слияние сатиры, юмора и «серьёзной» прозы. В целом,манеру письма Сергея Довлатова можно охарактеризовать как ироническую, что наиболее соответствует окружающей нас действительности. Ведь в повседневной жизни трагическое и комическое неразделимы, а ирония превратилась в единственную защиту от жестоких ударов судьбы.

«Встречи с ним отпечатлевались в тех же ячейках моей памяти, где хранятся анекдоты или языковые курьезы. Его разговоры для всех, кто с ним общался, неожиданно становились событиями высокой литературы, даже когда предметом обсуждения были казусы или разного рода несообразности, которыми так богата жизнь, его собственные приключения или просто приход водопроводчика», - такое воспоминание о Сергее Довлатове осталось у Виктора Кривулина.