Концепция личности в романе

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1. Особенности поэтики романа «Герой нашего времени»

Образ Печорина

Концепция личности в романе

Система образов в романе

Язык и стиль романа

Глава 2. «Герой нашего времени» как религиозно-философский роман

Структура композиции романа

Религиозно-философское начало в романе

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

 

„Герой нашего времени" - итоговое произведение Лермонтова, первый русский социально-психологический и философский роман в прозе. Он впитал в себя творчески трансформированные на новой исторической и национальной основе традиции русской и мировой литературы в изображении „героя века" от „Исповеди" Руссо до „Исповеди сына века" Мюссе, от „Рыцаря нашего времени" Карамзина до „Евгения Онегина" Пушкина. В то же время „Герой нашего времени" - новое слово в литературе. Вместе с „Евгением Онегиным" Пушкина и „Мертвыми душами" Гоголя он стоит у истоков русского романа второй половины XIX в.

Разрабатывая художественную концепцию человека, Лермонтов приходит к новаторскому воссоединению двух тенденций в развитии романа, осуществляя органический синтез особенностей „объективного" и „субъективного" романа, подготовленный движением мирового историко-литературного процесса. В этом смысле знаменательно суждение Е.А. Баратынского в одном из его писем 1831 г.: „Все прежние романисты неудовлетворительны для нашего времени. Одни выражают только физические явления человеческой природы, другие видят только ее духовность. Надо соединить оба рода в одном".

„Герой нашего времени" - гениальное воплощение „веления времени", этап в исторической эволюции романного жанра. При необычной сжатости он отличается насыщенностью содержания, многообразием проблематики - социально-исторической, психологической, нравственно-философской. Проблема личности - центральная в нем Личность в ее отношении к обществу и миру, в ее обусловленности социально-историческими обстоятельствами и одновременно в противостоянии им - таков особый, двусторонний подход Лермонтова к проблеме.

Целью данной работы является исследование религиозно-философских поисков М.Ю. Лермонтова, отразившихся в его романе «Герой нашего времени». Данная цель позволила сформулировать следующие задачи данного исследования:

. Показать особенности поэтики романа «Герой нашего времени», систему персонажей.

. Рассмотреть композиционные особенности построения романа.

. Проанализировать религиозно-философский пласт романа.

Актуальность данной работы определяется тем, что значение Лермонтова, как Пушкина и Гоголя, в развитии последующей русской литературы трудно переоценить. А. Блок написал об этом точно и кратко: „Наследие Лермонтова вошло в плоть и кровь русской литературы". Л. Толстой о нем говорил: „Вот в ком было это вечное, сильное искание истины!" Завету „искать в себе и в мире совершенства" Лермонтов был верен всю жизнь. Он не снимал ответственности с человека - ни за его собственную судьбу, ни за судьбы мира, не перелагал ее целиком на „обстоятельства". Поэт бесстрашной мысли, Лермонтов трезво оценивал несовершенство мира. Глубоко переживая его диссонансы, он умел показать его красоту. Своим творчеством, жизнью-подвигом он утверждал высшую из возможных для человека в неустроенном мире форму гармонии - борьбу за его переустройство, утверждая, что только „в бурях есть покой".

Интеллектуально-философская насыщенность поэзии и прозы Лермонтова перекликается с все возрастающей устремленностью современной советской литературы к социально-психологическим и нравственно-философским проблемам. Лермонтов одним из первых запечатлел процесс многотрудного и противоречивого формирования целостной личности с ее вечной двуединой проблемой: исторически неизбежного обособления в обществе и такого же необходимого единения - с людьми, народом, человечеством, миром. И это обусловило не только историческое, но и непреходящее нравственно-философское и художественно-эстетическое значение его творчества.

Роман «Герой нашего времени» достаточно полно разобран в отечественном литературоведении. Достаточно назвать труды таких авторов как Б.М. Эйхенбаум, Б.Т. Удодов, И.Л. Андронников, В.А. Мануйлов, Д.Е. Максимов, В.И. Коровин, Л.Я. Гинзбург, П.А. Висковатов и многие другие.

Но при всем при этом существует достаточно малое количество работ, в которых бы рассматривался религиозный пласт творчества М.Ю. Лермонтова. Хотя начало такому рассмотрению было положено еще до революции, в вышедшем в 1914 году сборнику статей к столетию со дня рождения поэта «Венок М.Ю. Лермонтову». Начало новому взгляду на его творчество было положено статьями Вл. Соловьева и Д. Мережковского, между которыми возникла полемика. Эти идеи были подхвачены символистской критикой, но после революции не получили своего дальнейшего развития по идеологическим причинам.

Современное отечественное литературоведение вновь вернулось к религиозным аспектам творчества русских писателей XIX века, что было вызвано отказом от прежних догм и возвращением к православию. За последние десять лет вышло довольно большое количество трудов, рассматривающих связь между христианской традицией и творчеством таких писателей как А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский. Не остался в стороне от этого процесса и М.Ю. Лермонтов, что ознаменовалось выходом в серии «Pro et contra» книги о М.Ю. Лермонтове.

 

Глава 1. Особенности поэтики романа «Герой нашего времени»

Образ Печорина

роман лермонтов герой философский

Образ Печорина - одно из главных открытий Лермонтова. Он поистине эпохален. В нем получили свое выражение коренные особенности последекабристской эпохи, в которой, по словам Герцена, на поверхности „видны были только потери", внутри же „совершалась великая работа глухая и безмолвная, но деятельная и беспрерывная".

Изображению и раскрытию образа Печорина как героя особой исторической эпохи и подчинена своеобразная композиционно-сюжетная структура романа. В читательском восприятии роман четко разграничивается на две части. Одна представляет собою объективное повествование о Печорине „извне" - в записках странствующего офицера („Бэла", „Максим Максимыч", „Предисловие" к „Журналу Печорина"), другая - субъективно-исповедальное самораскрытие героя изнутри в его „Журнале" („Тамань", „Княжна Мери", „Фаталист"). В каждой половине по три „главы". Однако сам Лермонтов счел нужным нарушить стройность подобной двучленной композиции. В отдельном издании романа „Тамань" из „Журнала Печорина" вместе с „Предисловием" к нему были отнесены к I части. Возможно, это было сделано, чтобы соблюсти между частями соразмерность (принимая во внимание размеры „Княжны Мери"). Но нельзя не заметить, что при таком „асимметричном" делении внутреннее взаимопроникновение в романе двух композиционно-повествовательных форм стало еще более тесным. К тому же в I части (включая „Тамань") Печорин предстает в кругу „естественных" и „простых" людей, во II - в близкой ему „цивилизованной", дворянско-привилегированной среде.

В „Герое нашего времени" Лермонтов, стремясь к наибольшей объективации близкого ему героя, подчеркнуто отделяет его от себя прежде всего особой структурой повествования: автор как бы уходит за „кулисы" романа, ставя между собой и героем „посредников", которым и передоверяет повествование. В качестве непосредственных субъектов повествования выступают странствующий офицер, ведущий свои путевые записи („Бэла", „Максим Максимыч", „Предисловие" к „Журналу"), один из персонажей романа - штабс-капитан Максим Максимыч („Бэла") и, наконец, сам герой романа - Печорин („Журнал Печорина"). Благодаря такой полисубъектной организации повествовательной структуры герой стереоскопически просматривается с разных точек зрения. Вначале мы о нем слышим из уст Максима Максимыча. Затем о случайной встрече с героем рассказывает офицер-повествователь. И, наконец, повествование переходит „в руки" самого героя.

Реалистически показывая в романе определяющее значение среды и обстоятельств для формирования характера, Лермонтов в образе своего героя сосредоточивает внимание не на этом процессе, а на конечном итоге развития человеческой личности, на потенциальных возможностях внутренне суверенного развития, во многом определяющего ее поведение. Отсюда глубокий психологизм романа - одна из главных его новаторских черт, определившаяся своеобразием творческой индивидуальности поэта и историческими условиями, когда, по словам Герцена, „бедность сил, неясность целей указывали необходимость... работы предварительной, внутренней". В „Герое нашего времени" писатель отразил повышенный интерес своих современников к „внутреннему человеку", что было отмечено Белинским в первой же рецензии на него: „В основной идее романа г. Лермонтова лежит важный современный вопрос о внутреннем человеке". Внутреннее и внешнее в человеке у Лермонтова - две неразрывно связанные сферы. Этим обусловлено наличие в романе двух основных форм психологизма: „непрямого" раскрытия психологических процессов в их внешнем проявлении и непосредственного внутреннего анализа и самоанализа героя. Первая из этих форм основывается на рассмотрении внешнего как особого знака внутреннего. Но преимущественной в романе является вторая, непосредственная форма психологизма. Ведущим здесь выступает самоанализ героя, впервые так широко представленный в русской литературе. Самоанализ Печорина имеет в романе разные формы выражения: исповеди перед собеседником; „сиюминутной" внутренней речи героя, синхронной действию; ретроспективного осмысления своих психических состояний и мотивов поведения; „психологического эксперимента" над другими и собой.

Одна из заслуг Лермонтова - в углублении представлений о сложности и многомерности человеческой личности. Рассмотрение диалектики внутреннего и внешнего в человеке обретает в романе как социальный, так и философский смысл. Еще в „Княгине Лиговской", отметив в облике героя черты „в моде и духе века", автор заключал: „Но сквозь эту холодную кору прорывалась часто настоящая природа человека...". „Настоящая природа человека" ощутима и в Печорине „Героя нашего времени". Она прорывается сквозь „кору" его дворянско-аристократической ограниченности, ставя его в неразрешимое противоречие с окружающим обществом. Но трагизм положения Печорина усугубляется перерастанием внешнего конфликта в конфликт внутренний, что обрекает героя на изнурительную борьбу не только со средой, но и с самим собою.

Печорин неоднократно говорит о своей двойственности. Обычно она рассматривается в русле руссоистского противопоставления в Печорине „естественного человека" человеку „цивилизованному". Однако подлинная сложность романа и образа Печорина требует более пристального внимания к рассмотрению лермонтовской философско-эстетической концепции человека. Интересный материал в этом плане дает отрывок из чернового варианта портрета Печорина. В нем автор-повествователь, сравнивая Печорина с тигром („Если верить тому, что каждый человек имеет сходство с каким-нибудь животным..."), делал важное заключение: „...таков, казалось мне, должен был быть его характер физический, т. е. тот, который зависит от наших нерв и от более или менее скорого обращения крови; душа - другое дело: душа или покоряется природным склонностям, или борется с ними, или побеждает их: от этого злодея, толпа и люди высокой добродетели; в этом отношении Печорин принадлежал к толпе". Воздействие природных задатков и склонностей на формирование человека здесь мыслится явно не таким однозначно положительным, как в различных теориях „естественного человека". Нет здесь и утверждения о предопределенности и неискоренимости в человеке злого начала. Формируясь под воздействием „физического характера", душа способна не только к противоборству с этой природной основой, но и к самопостроению. Природные склонности, страсти - лишь первичные предпосылки душевной жизни, они „принадлежность юности сердца", как говорил Печорин. Печатью „юности сердца" отмечены чувства и поступки „детей природы" - горцев; это яркие, сильные характеры, подчиненные, однако, бушующим в них страстям. Во многом сходный с ними по природным задаткам, Печорин далек от их „естественной" непосредственности. В этом преимущество развитого сознания.

Если в раннем творчестве Лермонтов отдал дань увлечению идеей „естественного человека", то в период работы над „Героем нашего времени" она была для него пройденным этапом. В романе нет и следа надежды на возможность исцеления героя, испорченного „цивилизацией", путем приобщения его к „естественному состоянию" через любовь к „дикарке": ее любовь оказывается „немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой". Перед лицом развитого сознания оказываются одинаково несостоятельными реальные представители как „естественного", так и „цивилизованного" состояния, с той существенной разницей, что само это сознание является все же принадлежностью последнего.

Концепция личности в романе

 

Для лермонтовской концепции личности и понимания общечеловеческой ценности романа существенна выраженная в нем ориентация на выявление в человеке не только природного и конкретно-социального, но и его общесоциального, т. е. родового начала.

В европейской и русской философской мысли I половины XIX в. идея „родового человека", наследующего в большей или меньшей мере опыт исторического развития всего человечества, все больше противостояла идее „естественного человека", по которой человек родится готовым и совершенным от природы, а общество лишь его портит. Выступая против этой теории, Белинский писал, что только „животное родится готовым" и потому оно „не может сделаться ни лучше, ни хуже того, каким создала его природа. Человек бывает животным только до появления в нем... сознания; с этой поры он отделяется от природы и... борется с нею всю жизнь свою". Это суждение прямо перекликается с цитировавшимся черновым наброском портрета Печорина. По мнению критика, человек творится не природой, а „в историческом развитии общества или даже целого человечества".

Исследуя личность Печорина прежде всего как „внутреннего человека", Лермонтов, как никто другой в предшествующей русской литературе, много внимания уделял отображению не только сознания, но и высшей, личностно-родовой его формы - самосознания. Поэтому Печорин в большей степени, чем Онегин, мыслитель, идеолог. Он органично философичен. И в этом смысле он характернейшее явление своего времени, о котором Белинский писал: „...Наш век есть век сознания, философствующего духа...". Напряженные раздумья Печорина, его постоянный анализ и самоанализ по своему значению выходят, однако, за пределы его эпохи, имеют общечеловеческое значение как этап в жизни человека, вырастающего в личность. Вопреки распространенному мнению, сама по себе рефлексия не недуг, а необходимая форма самопознания и самопостроения общественно развитой личности. Болезненные формы она принимает в переходные эпохи, тут выступая как условие развития личности, критически относящейся к себе и миру. Размышляя о душе зрелой, Печорин отмечает: такая „душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет". Печорин говорит о самопознании как о „высшем состоянии человека". Однако оно для него не самоцель, а предпосылка к действию.

В неукротимой действенности Печорина получила отражение другая сторона лермонтовской концепции человека, существа не только разумного, но и деятельного. „В разумном, нравственно свободном и страстно энергичном деянии, - писал Герцен в 1843 г. - человек... представитель рода и самого себя". Для Печорина страсти не единственный и не главный источник человеческих поступков, они „не что иное, как идея при первом своем развитии", и поэтому „глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться". На волю Печорина воздействуют как страсти, так и разум. Аффектно-волевым, импульсивным по своему характеру поступкам „детей природы" (Казбич, Азамат) противостоит интеллектуально-волевое действие Печорина. Без постоянного самоанализа и самоотчета нет подлинной свободы выбора, подлинной свободы действия.

Печорин воплощает в себе такие личностно-родовые человеческие качества, как развитое сознание и самосознание, глубина и полнота чувств, восприятие себя как представителя не только наличного общества, но и всей истории человечества, духовно-нравственная свобода, деятельное самоутверждение. Но как сын времени и общества он несет на себе и их неизгладимую печать, сказывающуюся в ограниченно-видовом, подчас искаженном проявлении в нем родового. В личности Печорина наблюдается характерное для антагонистического общества противоречие между его человеческой сущностью и существованием, „между глубокостию натуры и жалкостию одного и того же человека". Как личность с ее внесословной ценностью, Печорин шире ограниченных пределов его времени, среды, обстоятельств, предлагаемых ему обществом социальных ролей. Он отвергает самые „престижные" из них, ибо они „оплачиваются" превращением целостной личности в „частичного" человека, в обездушенный „социальный вид". Герой если и принимает свой дворянско-аристократический статус, то „не всерьез", как вынужденную роль в трагикомедии жизни (вспомним его „Finita la comedia" после трагического исхода дуэли с Грушницким). Поступки Печорина мелки, кипучая деятельность пуста и бесплодна. Время поставило его перед альтернативой: „или решительное бездействие, или пустая деятельность". Однако в жизненной позиции Печорина больше смысла, чем на первый взгляд. Печатью мужественности, даже героизма, отмечено его ни перед чем не останавливающееся отрицание неприемлемой действительности. Он умирает, не поступившись своими принципами и убеждениями, хотя и не совершив того, что мог сделать в иных условиях. Лишенный возможности общественного действия, Печорин тем не менее стремится противостоять обстоятельствам, утвердить „собственную надобность" вопреки господствующей „казенной надобности".

Лермонтов впервые в русской литературе вывел на страницы своего романа героя, который прямо ставил перед собой самые главные вопросы сознательного человеческого бытия - о цели и смысле жизни человека, о его назначении. В ночь перед дуэлью с Грушницким он размышляет: „Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился? А верно она существовала, и верно было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные". Несмотря на то что Печорин так и не нашел генерализующей цели в жизни - и в этом один из источников его трагизма,- неверно утверждать, что у него вообще не было значительных целей. Одна из них - в постижении природы и возможностей человека. Отсюда - нескончаемая цепь его психологических и нравственно-философских экспериментов над собой и другими. С этим связана и вторая его цель - самопостроение себя как личности, соизмеряющей свое поведение с неведомым герою „назначением высоким".

Предвидя и создавая нужные ему ситуации, Печорин испытывает, насколько свободен в своих поступках человек. Он сам предельно активен и хочет вызвать активность и других, подтолкнуть их к внутренне свободному действию - не по канонам традиционной узкосословной морали. За ролью, за привычной маской Печорин хочет рассмотреть лицо человека, его суть. И здесь им руководит не только жажда истины, желание сорвать внешние покровы, узнать, „кто есть кто", но и не менее страстная надежда вызвать к жизни „в человеке человека". Он последовательно лишает Грушницкого его павлиньего наряда, снимает с него взятую напрокат трагическую мантию, ставя в истинно трагическую ситуацию, чтобы докопаться до его душевного ядра, разбудить в нем человеческое начало. При этом Печорин не дает себе ни малейших преимуществ в организуемых им жизненных „сюжетах", требующих от него, как и от его партнеров, максимального напряжения душевных и физических сил. В дуэли с Грушницким он ставит себя в более сложные и опасные условия, стремясь к „объективности" результатов своего смертельного эксперимента, в котором рискует жизнью не меньше, а больше противника. „Я решился,- говорит он,- предоставить все выгоды Грушницкому; я решил испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему..."

Вместе с тем гуманные в своей основе стремления Печорина - открыть, разбудить в человеке человеческое - осуществляются им отнюдь не гуманными средствами. Он часто переступает грань, отделяющую добро от зла, по его убеждению, в современном обществе они давно утратили свою определенность. Он меняет их местами, исходя не из бытующей морали, а из своих представлений. Такое смешение добра и зла придает Печорину черты демонизма. Вторгаясь в чужие судьбы со своей сугубо личностной мечтой, требуя и от других такого же подхода, он провоцирует дремлющие в них глубинные конфликты между социально-видовым и человеческим, становящиеся для них источником страданий и жизненных катастроф. Это наглядно проявляется в его „романе" с Мери, в жестоком эксперименте по „преобразованию" за короткий срок юной княжны в человека, прикоснувшегося к противоречиям жизни. Общение с Печориным, буря вызванных им противоположных и неведомых ей дотоле чувств и мыслей поставили Мери на порог совершенно нового этапа жизни. После мучительных „уроков Печорина" ее не будут восхищать самые блестящие грушницкие, она усомнится в самых незыблемых канонах светской жизни. Перенесенные ею страдания остаются страданиями, не извиняющими Печорина. Но они же ставят Мери выше ее преуспевающих, безмятежных сверстниц.

Беда и вина Печорина в том, что его независимое сознание, свободная доля переходят в ничем не ограниченный индивидуализм. В стоическом противостоянии действительности он исходит из своего „я" как единственной его опоры. Но истоки и сущность печоринского индивидуализма сложны и неоднозначны. Углублявшийся в России кризис феодально-крепостнической системы, зарождение в ее недрах новых, буржуазных отношений, вызывавших „возрожденческий" подъем чувства личности, совпал в первой трети XIX в. с кризисом дворянской революционности. Все это создавало питательную почву для развития индивидуалистической идеологии и в русском обществе. В 1842 г. Белинский констатировал: „Наш век... это век... разъединения, индивидуальности...". Печорин с его тотальным индивидуализмом и в этом фигура эпохальная. Но при всей чреватости антигуманными тенденциями подобный индивидуализм был одной из ступеней в развитии общества и человека как суверенного существа, стремящегося к сознательной, свободной жизнедеятельности по преобразованию мира и самого себя. А главное - и индивидуализм для Печорина не безусловная истина. Подвергая все сомнению и проверке, он ощущает противоречивость и своих индивидуалистических убеждений, отвергая многие гуманистические ценности как несостоятельные, в глубине души тоскует по ним. Иронически отзываясь о вере „людей премудрых" прошлого, Печорин мучительно переживает утрату веры в достижимость высоких человеческих целей и идеалов: „А мы, их жалкие потомки... неспособны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья..." В этих словах слышится затаенное, но не умершее стремление не только к „собственному счастью", но и к „великим жертвам для блага человечества".

Важно и другое: индивидуализм Печорина далек от „прагматического", приспособляющегося к жизни эгоизма. Он исполнен бунтарского неприятия устоев существующего общества. Герой глубоко переживает нравственные „издержки" выбранной им позиции, и если он является „причиною несчастью других, то и сам не менее несчастлив". Ему тесно не только в одеждах существующих социальных ролей, но и в добровольно надетых на себя веригах индивидуалистической философии, противоречащей общественной природе человека, заставляющей его играть незавидную „роль топора в руках судьбы", „палача и предателя". „В нем есть тайное сознание, что он не то, чем самому себе кажется...". Одной из главных внутренних потребностей Печорина является его неистребимое влечение к общению, его неистощимый интерес к людям, что уже само по себе противоречит его индивидуалистическим установкам.