Без Нарвы не видать моря

 

Весело бегут сытые кони. Обгоняет царский возок растянувшиеся на многие версты полки, объезжает застрявшие в грязи обозы.

Рядом с Петром сидит человек. Ростом – как царь, только в плечах шире. Это Меншиков.

Меншикова Петр знал с детства. Служил в ту пору Меншиков у пирожника мальчиком. Ходил по московским базарам и площадям, торговал пирогами.

– Пироги жареные, пироги жареные! – кричал, надрывая глотку, Меншиков.

Однажды Алексашка ловил рыбу на реке Яузе, напротив села Преображенского. Вдруг смотрит Меншиков – идет мальчик. По одежде догадался – молодой царь.

– Хочешь, фокус покажу? – обратился Алексашка к Петру.

– Хочу.

Схватил Меншиков иглу с ниткой и проткнул себе щеку, да так ловко, что нитку протянул, а на щеке ни кровинки.

Петр от неожиданности даже вскрикнул.

Более десяти лет прошло с того времени. Не узнать теперь Меншикова. У царя первый друг и советчик. «Александр Данилович», – почтительно величают сейчас прежнего Алексашку.

– Эй, эй! – кричит сидящий на козлах солдат.

Кони несутся во весь дух. Подбрасывают на неровной дороге царский возок. Разлетается в стороны липкая грязь.

Петр сидит молча, смотрит на широкую спину солдата, вспоминает детство свое, игры и потешное войско.

Жил тогда Петр под Москвой, в селе Преображенском. Больше всего любил военные игры. Набрали для него ребят, привезли ружья и пушки. Только ядер настоящих не было. Стреляли пареной репой. Соберет Петр свое войско, разделит на две половины, и начинается бой. Потом считают потери: одному руку сломало, другому бок отшибло, а третьему и вовсе голову пробило.

Приедут, бывало, из Москвы бояре, начнут Петра за потешные игры бранить, а он наведет на них пушку – бух! – и летит пареная репа в толстые животы и бородатые лица. Подхватят бояре полы расшитых одежд – и в разные стороны. А Петр выхватит шпагу и кричит:

– Победа! Победа! Неприятель спину показал!

Теперь потешное войско выросло. Это два настоящих полка – Преображенский и Семеновский. Царь называет их гвардией. Вместе со всеми полки идут к Нарве, вместе месят непролазную грязь. «Как‑то себя покажут старые дружки‑приятели? – думает Петр. – Это тебе не с боярами воевать».

– Государь! – выводит Меншиков царя из раздумья. – Государь, Нарва видна.

Смотрит Петр. На левом, крутом берегу реки Наровы стоит крепость. Кругом крепости – каменная стена. У самой реки виднеется Нарвский замок – крепость в крепости. Высоко в небо вытянулась главная башня замка – Длинный Герман.

А напротив Нарвы, на правом берегу Наровы, – другая крепость, Иван‑город. И Иван‑город обнесен неприступной стеной.

– Нелегко, государь, такую крепость воевать, – говорит Меншиков.

– Нелегко, – отвечает Петр. – А надобно. Без Нарвы нам нельзя. Без Нарвы не видать моря.

 

«Государь, дозволь молвить»

 

Русские под Нарвой были разбиты. Страна оказалась к войне подготовленной плохо. Не хватало оружия, обмундирования, войска были плохо обучены.

Зима. Мороз. Ветер. По снежной дороге несется резной возок. Подбрасывает седока на ухабах. Разлетается из‑под лошадиных копыт белыми лепешками снег. Петр мчится в Тулу, едет на оружейный завод к Никите Демидову.

Демидова Петр знал давно, еще с той поры, когда Никита был простым кузнецом. Бывало, приведут дела Петра в Тулу, зайдет он к Демидову, скажет: «Поучи‑ка, Демидыч, железному ремеслу».

Наденет Никита фартук, вытащит клещами из горна кусок раскаленного железа. Стучит Демидов по железу молотком, указывает Петру, куда бить. У Петра в руках молот. Развернется Петр, по указанному месту – бух! Только искры летят в стороны.

– Так его, так! – приговаривает Демидов. А чуть царь оплошает, закричит Никита:

– У, косорукий! Потом уже скажет:

– Ты, государь, не гневайся. Ремесло – оно крик любит. Тут без крику – что без рук.

– Ладно уж, – ответит Петр.

И вот царь опять в Туле. «Неспроста, – думает Демидов. – Ой, неспроста царь пожаловал». Так и есть.

– Никита Демидович, – говорит Петр, – про Нарву слыхал?

Не знает, что и сказать Демидов. Скажешь еще не так, только прогневаешь царя. А как же про Нарву не слыхать, когда все кругом шепчутся: мол, наломали нашему шведы бока.

Молчит Демидов, соображает, что бы ответить.

– Да ты не хитри, не хитри, – говорит Петр.

– Слыхал, – произносит Демидов.

– Вот так‑то, – отвечает Петр. – Пушки нужны, Демидыч. Понимаешь, пушки.

– Как же не понять, государь.

– Да ведь много пушек надобно, – говорит Петр.

– Понятно, Петр Алексеевич. Только заводы‑то наши, тульские, плохи. Железа нет, леса нет. Горе, а не заводы.

Петр и Демидов молчат. Петр сидит на резной лавке, смотрит в окно на заводской двор. Там мужики в рваных одеждах и стоптанных лаптях тащат осиновое бревно.

– Вот оно, наше тульское раздолье, – говорит Демидов. – По бревнышку, по бревнышку, как нищие побираемся. – А потом наклонился к Петру и заговорил тихо, вкрадчиво: – Государь, дозволь молвить.

Петр помолчал, посмотрел на Демидова, произнес:

– Сказывай.

– Тут ездили мои людишки, – проговорил Демидов, – на Урал. И я, государь, ездил. Вот где железа! А леса, леса‑то – что тебе море‑океан, конца‑краю не видно. Вот где, государь, заводы ставить. Оно сразу тебе и пушки, и бомбы, и ружья, и всякая другая надобность.

– Урал, говоришь? – переспросил Петр.

– Он самый, – ответил Демидов.

– Слыхал про Урал, да ведь далеко, Демидыч, на краю земли. Пока заводы построишь, ого‑го сколько времени пройдет!

– Ничего, государь, ничего, – убежденно заговорил Демидов. – Дороги проложим, реки есть. Что там даль – желание было бы. А что долго, так, чай, не один день живем. Глядишь, годка через два и уральский чугун, и уральские пушки – все будет.

Смотрит Петр на Демидова, понимает, что у Никиты думка давно об Урале. Не сводит глаз и Демидов с Петра, ждет царского слова.

– Ладно, Никита Демидович, – наконец произносит Петр, – быть по‑твоему, напишу указ, поедешь на Урал. Получишь денег из казны, людишек получишь – и с Богом. Да смотри у меня. Знай: нет сейчас в государстве более важных дел. Запомни. Подведешь – не пожалею.

Через месяц, забрав лучших рудокопных и оружейных мастеров, Демидов уехал на Урал.

А Петр за это время успел послать людей и в Брянск, и в Липецк, и в другие города. Во многих местах на Руси Петр наказал добывать железо и строить заводы.

 

Колокола

 

– Данилыч, – вскоре после Нарвы сказал Петр Меншикову, – с церквей колокола снимать будем.

У Меншикова от удивления глаза на лоб.

– Что уставился? – крикнул на него Петр. – Медь нужна, чугун надобен, колокола на пушки лить будем. На пушки, понял?

– Правильно, государь, правильно, – стал поддакивать Меншиков, а сам понять не может, шутит царь или говорит правду.

Петр не шутил. Вскоре по разным местам разъехались солдаты выполнять царский приказ.

Прибыли солдаты и в большое село Лопасню, в Успенский собор. Приехали солдаты в село к темноте, въезжали под вечерний звон. Гудели в зимнем воздухе колокола, переливались разными голосами. Сосчитал по пальцам сержант колокола – восемь.

Пока солдаты распрягали прозябших коней, сержант пошел в дом к настоятелю – старшему священнику. Узнав, в чем дело, настоятель нахмурился, сморщил лоб. Однако встретил сержанта приветливо, заговорил:

– Захаживай, служивый, захаживай, зови своих солдатушек. Чай, замаялись в пути, продрогли.

Солдаты входили в дом осторожно, долго очищали снег с валенок, крестились.

Настоятель солдат накормил, принес вина.

– Пейте, служивые, ешьте, – приговаривает.

Охмелели солдаты, уснули. А утром вышел сержант на улицу, посмотрел на звонницу, а там всего один колокол и болтается.

Кинулся сержант к настоятелю.

– Где колокола? – закричал. – Куда девали?

А настоятель руками разводит и говорит:

– Приход у нас бедный, всего и есть один колокол на весь приход.

– Как – один? – возмутился сержант. – Вчера сам видел восемь штук, да и перезвон слышал.

– Что ты, служивый, что ты! – Настоятель замахал руками. – Что ты выдумал! Это разве с пьяных глаз тебе показалось.

Понял сержант, что неспроста их вином поили. Собрал солдат, весь собор осмотрели, подвалы излазили. Нет колоколов, словно в воду канули.

Пригрозил сержант донести в Москву.

– Доноси, – ответил настоятель.

Однако писать сержант не стал. Понял, что и ему быть в ответе. Решил остаться в Лопасне, вести розыск.

Живут солдаты неделю, вторую. По улицам ходят, в дома наведываются. Только про колокола никто ничего не знает. «Были, – говорят, – а где сейчас, не ведаем».

Привязался за это время к сержанту мальчик – Федькой звали. Ходит за сержантом, фузею рассматривает, про войну расспрашивает. Шустрый такой – все норовит у сержанта патрон стащить.

– Не балуй! – говорит сержант. – Найди, где попы колокола спрятали, – патрон твой.

– А дашь?

– Дам.

Два дня Федьки не было видно. На третий прибегает к сержанту, шепчет на ухо:

– Нашел.

– Да ну! – не поверил сержант.

– Ей‑богу, нашел! Давай патрон.

– Нет, – говорит сержант, – это мы еще посмотрим.

Вывел Федька сержанта за село, бежит на лыжах‑самоделках берегом реки, сержант едва за ним поспевает. Крутит поземка, перекатывается по насту снег. Федьке хорошо, он на лыжах, а сержант спотыкается, проваливается в снег по самый пояс.

– Давай, дяденька, давай, – подбадривает Федька, – уже скоро!

Отбежали от села версты три. За береговой кручей спустились на лед.

– Вот тут, – говорит Федька.

Посмотрел сержант – прорубь. А рядом – еще, а чуть дальше – еще и еще. Сосчитал – семь. От каждой проруби тянутся примерзшие ко льду канаты. Понял сержант, куда настоятель колокола спрятал: под лед, в воду. Обрадовался сержант, дал Федьке патрон и кинулся быстрее в деревню.

Приказал сержант солдатам лошадей запрягать, а сам зашел к настоятелю, говорит:

– Прости, батюшка: видать, и впрямь с пьяных глаз я тогда перепутал. Покидаем мы сегодня Лопасню. Уж ты не гневайся, помолись за нас Богу.

– В добрый путь! – заулыбался настоятель. – В добрый путь, служивый. Уж я помолюсь.

На следующий день настоятель собрал прихожан.

– Ну, миновало, – сказал он, – пронесло беду стороной.

Пошли прихожане к реке колокола вытаскивать, сунулись в прорубь, а там пусто.

– Ироды, богохульники! – закричал настоятель. – Уехали, увезли. Пропали колокола!

А над рекой гулял ветер, трепал мужицкие бороды и бежал дальше, рассыпаясь крупой по крутому берегу.

 

Сено, солома

 

Поняли русские после Нарвы, что с необученным войском против шведа не повоюешь. Решил Петр завести постоянную армию. Пока нет войны, пусть солдаты осваивают ружейные приемы, привыкают к дисциплине и порядку.

Однажды Петр ехал мимо солдатских казарм. Смотрит – солдаты построены, ходить строем учатся. Рядом с солдатами идет молодой офицер, подает команды. Петр прислушался: команды какие‑то необычные.

– Сено, солома! – кричит поручик. – Сено, солома!

«Что такое?» – подумал Петр. Остановил коня, присмотрелся: на ногах у солдат что‑то навязано. Разглядел царь: на левой ноге сено, на правой – солома.

Офицер увидел Петра, закричал:

– Смирно!

Солдаты замерли. Подбежал поручик к царю, отдал рапорт:

– Господин бомбардир‑капитан, рота офицера Вяземского хождению обучается!

– Вольно! – подал команду Петр.

Вяземский царю понравился. Хотел Петр за «сено, солома» разгневаться, но теперь передумал. Спрашивает Вяземского:

– Что это ты солдатам на ноги всякую дрянь навязал?

– Никак не дрянь, бомбардир‑капитан, – отвечает офицер.

– Как так – не дрянь! – возражает Петр. – Солдат позоришь. Устав не знаешь.

Вяземский все свое.

– Никак нет, – говорит. – Это чтобы солдатам легче учиться было. Темнота, бомбардир‑капитан, никак не могут запомнить, где левая нога, где правая. А вот сено с соломой не путают: деревенские.

Подивился царь выдумке, усмехнулся.

А вскоре Петр принимал парад. Лучше всех шла последняя рота.

– Кто командир? – спросил Петр у генерала.

– Офицер Вяземский, – ответил генерал.

 

Про боярские бороды

 

Жили в Москве бояре Буйносов и Курносов. И род имели давний, и дома от богатства ломились, и мужиков крепостных у каждого не одна тысяча.

Но больше всего бояре гордились своими бородами. А бороды у них были большие, пушистые. У Буйносова – широкая, словно лопата, у Курносова – длинная, как лошадиный хвост.

И вдруг вышел царский указ: брить бороды. При Петре заводили на Руси новые порядки: и бороды брить приказывали, и платье иноземного образца заводить, и кофе пить, и табак курить, и многое другое.

Узнав про новый указ, Буйносов и Курносов вздыхали‑охали. Бороды договорились не брить, а чтобы царю на глаза не попадаться, решили притвориться больными.

Вскоре сам царь о боярах вспомнил, вызвал к себе.

Стали бояре спорить, кому идти первому.

– Тебе идти, – говорит Буйносов.

– Нет, тебе, – отвечает Курносов.

Кинули жребий, досталось Буйносову.

Пришел боярин к царю, бросился в ноги.

– Не губи, государь, – просит, – не срами на старости лет!

Ползает Буйносов по полу, хватает царскую руку, пытается поцеловать.

– Встань! – крикнул Петр. – Не в бороде, боярин, ум – в голове.

А Буйносов стоит на четвереньках и все свое твердит: «Не срами, государь».

Разозлился тогда Петр, кликнул слуг и приказал силой боярскую бороду резать.

Вернулся Буйносов к Курносову весь в слезах, держится рукой за голый подбородок, толком рассказать ничего не может.

Страшно стало Курносову идти к царю. Решил боярин бежать к Меншикову, просить совета и помощи.

– Помоги, Александр Данилыч, поговори с царем, – просит Курносов.

Долго думал Меншиков, как начать разговор с Петром. Наконец пришел, говорит:

– Государь, а что, если с бояр за бороды брать выкуп? Хоть казне польза будет.

А денег в казне как раз было мало. Подумал Петр, согласился.

Обрадовался Курносов, побежал, уплатил деньги, получил медную бляху с надписью: «Деньги взяты». Надел Курносов бляху на шею, словно крест. Кто остановит, привяжется, почему бороду не остриг, он бороду приподымает и бляху показывает.

Еще больше теперь загордился Курносов, да зря. Прошел год, явились к Курносову сборщики налогов, потребовали новой уплаты.

– Как так! – возмутился Курносов. – Деньги мной уже плачены! – и показывает медную бляху.

– Э, да этой бляхе, – говорят сборщики, – срок кончился. Плати давай за новую.

Пришлось Курносову опять платить. А через год и еще раз. Призадумался тогда Курносов, прикинул умом. Выходит, что скоро от всех курносовских богатств ничего не останется. Только одна борода и будет.

А когда пришли сборщики в третий раз, смотрят – сидит Курносов без бороды, злыми глазами на сборщиков смотрит.

На следующий день Меншиков рассказал царю про курносовскую бороду. Петр рассмеялся.

– Так им, дуракам, и нужно, – сказал, – пусть к новым порядкам привыкают. А насчет денег это ты, Данилыч, умно придумал. С одной курносовской бороды, поди, мундиров на целую дивизию нашили.