Холизм и редукционизм в биологии

Итак, уже в античной философии было достигнуто понимание того, что даже самый примитивный организм есть объект принципиально иной природы, чем агрегат любой степени сложности.

Но если бы Платон смог переместиться в наше время, он был бы несказанно удивлен, узнав, что в трактовке живого биологи в большинстве своем склоняются к редукционистской метафизике его давнейшего оппонента - Демокрита. Живое, говорят они, есть лишь очень и очень сложная физико-химическая машина. Чтобы понять, как она работает, нет совершенно никакой необходимости в представлении о чем-то внеприродном, сверхестественном. "Мы не нуждаемся в этой гипотезе." В современной биологии только такой подход и считается хорошим тоном.

ПРОБЛЕМА БИОЛОГИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ

Кардинальные для биологии проблемы возникновения жизни и образования новых видов остаются нерешенными, и с точки зрения платоновской философии ясно, почему в рамках любой, сколь угодно "синтетической" версии дарвинизма шансы решить их равны нулю: ведь здесь исходят из ложной идеи - возможности порождения гармонии хаосом.

Впрочем, всякий человек, критикующий дарвинизм, вроде бы ломится в открытую дверь - ведь его научная несостоятельность доказана давно и на бесчисленных примерах. Вспомним афоризм Любищева: "Хотя в пользу теории эволюции собран Монблан фактов, против нее говорят Гималаи фактов" [II]. Но и действенность такой критики оказалась равной нулю: дарвинизм продолжает оставаться официальной доктриной академической науки.

Неизбежно возникает вопрос: следует ли считать концепцию естественного отбора подлинно научной? Речь, подчеркнем, идет не о верности или ошибочности дарвинизма, а о том, является ли он "обычной" научной теорией. Может быть, все-таки это феномен совершенно иной природы, лишь имитирующий внешние признаки науки? Многие считают, что эволюционной теории в общепринятом смысле никогда не существовало. То, что называлось теорией, было лишь рядом интерпретаций. Нет необходимости напоминать, что полноценная научная концепция способна не только непротиворечиво и единообразно объяснить весь экспериментальный материал, но и предсказать новые, неизвестные ранее явления.

Предсказала ли эта концепция существование таких феноменов, которые принципиально необъяснимы в рамках конкурирующих теорий? Смогла ли она предложить хотя бы один experimentum crucisi за полтораста лет своего существования? Не только не смогла, но и выработала среди своих приверженцев такое стойкое равнодушие к проблеме собственной обоснованности, что сейчас трудно сказать, существует ли в природе что-то, способное омрачить олимпийскую безмятежность ее адептов.

Так, может быть, правы те критики теории эволюции, которые считают, что дарвинизм есть лишь идеологема, принявшая обличие научной теории? Ведь еще сто лет назад наш соотечественник Н. Данилевский писал, что теория эволюции не столько биологическое, сколько философское учение, купол на здании механического материализма, чем только можно объяснить ее фантастический успех, никак не связанный с научными достижениями.

Нам теперь становятся более понятны причины того, что, несмотря на бесплодность, дарвиновская теория эволюции остается почти безраздельно господствующей. Об одной из них уже было сказано: дарвинизм есть наиболее последовательное воплощение "линии Демокрита". Идеологические достоинства здесь выше всяких похвал, что же касается фактов, то с ними как-нибудь, да утрясется. Другая причина также на поверхности. Как это часто бывает, даже многократно провалившаяся концепция может очень долго существовать как бы по инерции, если у нее нет достаточно разработанной альтернативы. И здесь объективности ради следует сказать, что до последнего времени таковой у дарвинизма, действительно, не было.