Эволюционная концепция Мейена

Ситуация принципиально изменилась после того, как в работах С. Мейена (1935- 1987) были сформулированы основные положения номотетической теории эволюции [12]. Следует, конечно, напомнить, что у Мейена были выдающиеся предшественники. Еще в двадцатых годах Л. Берг в своей классической книге "Номогенез" убедительно показал, что, вопреки Дарвину, эволюция - отнюдь не случайный, а вполне закономерный процесс. Он описал несколько общебиологических феноменов, которые о том неоспоримо свидетельствуют [13]. (Один из них - явление гомологических рядов - подробно исследован Н. Вавиловым.)

Долгое время в биологии господствовало мнение, что систематика, то есть учение о системе форм живого, заведомо вторична по отношению к филогении, то есть к вопросу о реальном ходе эволюции. Ведь если следовать Дарвину, то генеалогическое дерево есть не только единственная, но и самая естественная система живых организмов. Любищев обосновал важнейший тезис, что естественная система форм живого не только несводима к филогении, но и имеет свои внутренние, вневременные, имманентные самой природе живого законы [14].

Еще в двадцатые годы Любищев ясно понял, что на основе дарвиновских постулатов построить систематику невозможно. Нужны какие-то принципиально новые (или хорошо забытые старые?) подходы. В работе, датированной 1923 годом, он пишет: "Система может быть построена или на Платоне или на Дарвине со Спенсером; построение системы из философии Дарвина оказалось иллюзией, надо строить систему, отрешившись от эволюционного подхода" [14]. В заключительной главе другой работы эта мысль развернута несколько более подробно: "...вид как идея; организмы - чистые формы; проблема целесообразности как частный случай мировой гармонии, все более теряющей утилитарный характер и все более приобретающей эстетический характер; красота как абсолютная реальность (курсив Любищева - А. М.); развитие организмов как воплощение идеи, имеющей конечной целью торжество духа над материей; все это возрождение подлинного платонизма, главного и... единственного серьезного противника дарвинизма, понимаемого как философская система, а не только как эволюционное учение" [14]. Иными словами, дарвинизм нет смысла улучшать, исправлять, модернизировать и т.д., подобно тому, как бессмысленно исправлять и улучшать птолемееву систему, добавляя все новые эпициклы. Не только дарвинизм исчерпал себя, но исчерпала себя, морально устарела его метафизическая основа - редукционизм.

Тогда систематика - вовсе не вспомогательная научная дисциплина, как до сих пор считают многие биологи. Систематика - это окно в онтологию, манифестация фундаментальных законов природы. Итак, проблема построения систематики - проблема вполне естественнонаучная и на первый взгляд отнюдь не первостепенная даже в глазах биологов, оказывается своего рода ехperimentum crucis не только для выбора правильных метафизических основ биологии в целом, но и серьезным аргументом в споре холизма и редукционизма. Споре, проходящем через всю многовековую историю европейской философии.

Один из важнейших результатов, полученных Мейеном, как раз и состоит в том, что он смог предметно доказать объективное существование Системы форм организмов. Значение этого фундаментального открытия для биологии (и не только для нее!) трудно переоценить. Ведь это прежде всего означает, что формы живого представляют собой не произвольную коллекцию результатов множества случайных и независимых процессов, как это постулируется Дарвиным, а единый ансамбль, построенный по единому плану. Это значит и то, что данная система есть проявление какого-то фундаментального вневременного закона, который и определяет весь спектр допустимых форм живого.

Но где же следует искать основания этого закона? Насколько нам известно, сам Мейен, как и Берг, нигде подробно не обсуждал этот вопрос, но склонялся к позиции Берга, который предполагал, что этот закон в конечном счете сводится к свойствам основных "кирпичиков", составляющих живое, то есть к свойствам биологических молекул. Подобно тому, как кристалл самособирается из составляющих его атомов, процесс эволюции есть своего рода самосборка таких блоков. Но тогда и аналогом множества органических форм правильнее, точнее считать не столько периодическую систему элементов Менделеева, сколько множество существующих кристаллических структур.

В работе [15] была обоснована позиция, согласно которой основания такого закона следует искать на предельно доступном научному дискурсу онтологическом уровне. Тогда можно говорить, что подобно спектру элементарных частиц и весь ансамбль форм живого укоренен в свойствах физического вакуума. Уже в первое мгновение существования Космоса и задолго до того, как атомы химических элементов реально образовались, их свойства и расположение в периодической системе были уже вполне определены. И хотя сами элементы возникают один из другого в процессе весьма длительной эволюции, итог ее в известном смысле предрешен.

Можно думать, что и весь ансамбль форм живого задается одновременно как множество решений некоего биологического аналога фундаментальных физических уравнений. И это происходит задолго до того, как реальный процесс биологической эволюции может где-либо начаться ("отбор до эволюции").

Таким образом, процесс эволюции представляет собой не порождение одних видов другими путем хаотических мутаций, а последовательное прохождение, ступенька за ступенькой, лестницы возможностей и параллельно с этим растекание по многомерному полю допустимых вариаций в плоскости одного эволюционного этажа. Эволюция - это не история создания новых форм, а последовательность заполнения вакансий, выявление уже существующего.

История Космоса тогда выглядит как единый, хотя и чрезвычайно неравномерный процесс реализации возможных устойчивых форм материи - от самых первых элементарных частиц до Homo sapiens. И поскольку законы природы одинаковы во всей доступной астрономическим наблюдениям Вселенной, то можно предположить, что и полная номенклатура органических форм едина для всего Космоса [15].

Читатель опять может сказать, что высказанные здесь представления были хорошо известны много веков назад. Ведь в Ветхом Завете утверждается: "Бог создал всякие вещи сразу" (Сир. 18, 1) Неоплатоники учили о так называемых "семенных началах" вещей. Эти идеи развили затем христианские богословы Григорий Нисский и Аврелий Августин: для них "творение было актом одновременным: вся совокупность вещей возникла в одно мгновение" [16]. Но речь, конечно, идет не о буквальном присутствии множества предметов, а лишь о задании номенклатуры их допустимых, устойчивых форм: "Созданная материя сразу же приняла в себя потенции всех форм, которые когда-либо могут проявиться в действительном мире, потенции всех будущих вещей" [там же].

Впрочем, большинству современных биологов сказанное здесь покажется антинаучной фантастикой. Для них "тайна жизни" есть лишь некий чудовищных размеров кроссворд, который непременно будет разгадан в процессе реализации научной сверхпрограммы, чего-то вроде современного проекта "Геном человека".

Редукционистские упования на физику выглядят тем более курьезными, что именно физика дала пример первой наиболее последовательно холистической концепции.

КВАНТОВЫЙ ХОЛИЗМ

Квантовая теория есть наиболее универсальная, наиболее успешная научно-исследовательская программа. Вместе с тем это и самая последовательно холистическая из всех существующих научных концепций, "холизм в действии". Это не только особенности математического формализма, но и целый ряд феноменов, служащих выразительной иллюстрацией того, что на самом глубоком, доступном научному исследованию уровне природа проявляет свойства платоновского целого. Мы кратко перечислим наиболее известные.

"Центральная тайна" квантовой физики

Наиболее острые споры о физическом смысле квантовой механики так или иначе связаны с проблемой т.н. скрытых параметров. Представляет ли собой квантовый индетерминизм лишь выражение нашего незнания обо всех причинах, влияющих на поведение микрочастиц, или же он есть манифестация квантового хаоса, имеющего фундаментальный характер? Уже в конце 30-х годов было достигнуто понимание того, что за кулисами квантовых феноменов нет никаких скрытых причин. Каждая микрочастица как бы обладает абсолютной свободой воли, ее поведение ничем не детерминировано. Вместе с тем ансамбль квантовых частиц ведет себя как вполне закономерное пространственно-временное целое, поскольку его поведение также абсолютно предсказуемо. Иными словами наш мир выглядит как квантовый хаос, умеряемый квантовой гармонией.

Решению этого острейшего парадокса были посвящены усилия многих первоклассных умов, но оно так и не было достигнуто. Видимо, здесь нам явлена одна из тех непостижимых тайн Природы, подобная той, что составляет содержание одного из постулатов теории относительности: скорость света, относительная, как и все другие скорости, есть в то же время и мировая константа, не зависящая от системы отсчета инвариант.

Квантовая нелокальность [17]

Ее формы многообразны. В корпускулярноволновом дуализме проявляется свойство микрочастиц как бы присутствовать сразу во всем пространстве ("частица проходит через две щели" и т.д.). Две квантовые частицы, даже разлетевшиеся на астрономические расстояния, могут составлять единый и неделимый квантовый объект, так что корреляцию их свойств нельзя объяснить (не входя в явное противоречие с теорией относительности) никаким обменом сигналами (т.н. "эйнштейновская нелокальность").

В классической физике действует принцип близкодействия, согласно которому всякое воздействие одного объекта на другой всегда осуществляется физическим посредником. Между тем, в эффекте Аронова - Бома (и других подобных ему эффектах) частица реагирует на наличие поля и в тех областях пространства, где присутствие частицы заведомо исключено.

Для объяснения этих феноменов физики вынуждены или признать, что в природе действует нечто вроде предустановленной гармонии Лейбница, или же допустить (как это делается, например, в концепции спин-торсионных полей) наличие сверхсветовых сигналов, не несущих энергии, но передающих информацию, что по сути дела есть более осмысленный с физической точки зрения способ говорить о том же самом.

Итак, в отличие от физики классической, где, как бы ни была сложна система, ее поведение в конечном счете определяется поведением ее частей - в квантовой физике, как бы ни был прост или сложен объект, целое предшествует частям и определяет их свойства. Таким образом, объекты современной физики суть весьма точные аналоги платоновского Целого и гораздо больше похожи на живые организмы, чем те многочисленные модели живого, которым так радуются некоторые биологи.