Телесные страсти и «съехавшие» стандарты

 

Вернемся к списку восьми основных страстей. Первые три из них иногда называют «телесные страсти», это – чревоугодие, сребролюбие и блуд.

Телесность этих страстей заключается в вовлеченности в их действие тела. Такие страсти в наше время кому‑то кажутся несколько архаичными, что‑то из времен Стивы Облонского и первого покорения Крыма, и потому их нередко считают за маловажные.

Но работают они по такому же принципу, как и зависимость от интернета – засасывают. И в них тоже нет дна.

 

* * *

 

Чревоугодие  

Слово такое старомодное, ассоциируется с чем‑то вроде средневекового развлечения – жареный кабан на вертеле, кубки с вином, гончие собаки ждут кости под длинным столом… Однако и сегодня эта страсть активна, только в нашей жизни она называется «чипсы».

Не умирает современный человек от голода, по крайней мере в развитых странах. Даже ест вполне умеренно. Но вот хочется чего‑то такого, что сняло бы напряжение, развеяло дневную озабоченность. Чипсов хочется. Они не голод утоляют, но приносят отдохновение. Чипсы – ветер перемен. Остановиться, правда, трудно.

Впрочем, «чипсы» – это обобщение, есть много других вариантов. Вот типичное признание на исповеди: начинаю нервничать и тут же начинаю есть. Остановиться трудно. Конечно, трудно. Ведь пришло время для чего‑то иного, а переключиться мы не сумели. Как будто тот самый «настоящий человек» в нас говорит: расслабляться нельзя, стисни зубы и ползи. А расслабляться ведь надо уметь. Невозможно жить «без устали», поскольку устает даже железо.

Расслабиться – не означает стать слабым и принять все лукавые советы, но означает, что пришла пора поменять источник жизненной энергии. И лучший способ для этого – не чипсы или пирожные, а сон.

Если вы читаете утренние молитвы, то помните, возможно, слова из 6‑й молитвы святителя Василия Великого, где он благодарит и благословляет Бога: «…подавшего нам сон во упокоении немощи нашея и ослабление трудов многотрудныя плоти». То есть плоть, изрядно потрудившаяся, требует отдыха – сна. И если мы ей такого ослабления предложить не можем, то плоть забивается в какой‑нибудь тупик лабиринта и начинает брать свое – пирожное, мороженое, попкорн… На то она и плоть!

Так давайте научимся вовремя переключать плоть на какое‑либо отдохновение. И при этом помнить главное: надо остановиться. Остановиться не в своем сопротивлении страстям, а остановиться при перенапряжении.

Научитесь переключать регистр усилий, найдите ритм труда и сна, молитвы и любования закатом, бодрствования и вечерней музыки. И главное, не засиживайтесь в тупике. Этот – не из самых сложных.

 

* * *

 

Сребролюбие  

Такое же красивое слово, как и чревоугодие. И столь же обманчивое кажущейся несовременностью.

Серебро – вот слово, отвлекающее здесь наше внимание. Дело, конечно, не в серебре. Сорока тоже собирает блестящие штучки, однако в этом случае мы не говорим, что ее одолела страсть сребролюбия. Дети тоже набивают карманы самыми невиданными штуками, за это мы их можем отругать, позабыв, что из себя представляли наши карманы в том же возрасте. Но даже и в этом случае нашего глубокого неудовольствия мы не станем винить их в страстях, разве что в пристрастиях.

Моя мама, пережив блокаду Ленинграда (безвыездно), не могла потом выбрасывать не только съестное, но и всякие прочие вещи. В начале 90‑х годов все антресоли нашей квартиры были забиты пластиковыми коробочками и стаканчиками из‑под йогуртов. Убедить ее, что завтра с новым йогуртом она получит и новый стаканчик, было невозможно. Это была блокадная травма и вдобавок еще традиция того времени: хорошая штука всегда может пригодиться, зачем выбрасывать! В то время дачи горожан были плотно забиты вещами, которые себя уже полностью изжили в пределах города. В городе не нужны, но не выбрасывать же! И дачи превращались в склад ненужных вещей.

Конечно, это была страсть, замешанная на голоде. Хотя в 90‑е годы этой страсти было оправдание и извинение. Оправдание в том, что «грех выбрасывать то, что нужно другим людям и может еще пригодиться». Извинение – поскольку те люди пережили не только голод в блокаду, но и годы советской власти (те, кто пережил), когда действовала карточная система и вещи скорее «доставались», а не покупались.

В истоках любой страсти лежит какое‑либо вполне объяснимое чувство (природное, стадное, рефлекс и так далее), но в какой‑то момент это природное чувство перекрывает свободу и заводит на такую глубину, где уже нет конца, нет дна. Нет выхода из тупика. И нет свободы. Значит, если доверять только природному чувству, то можно потерять меру.

Сребролюбие – страсть, поскольку она дает команду: «Не бросай! Это твое, прижми к телу и держи!» Свобода кончилась, пришло время выполнять команду и подчиняться страсти, если не умеешь с ней обращаться. А попробуем поступить наоборот.

Митрополит Антоний Сурожский предлагал выполнять такое упражнение.

Сними свои часы и возьми в руку. А теперь попробуй этой рукой пожать руку друга или обнять возлюбленного. Не получается… Потому что ты не свободен. Лишена свободы не только твоя рука, но ты сам как личность. Ведь чувствуешь, как трудно разжать руку, легче выполнить команду: «Не бросай, это твое!»

Хочешь действительно научиться совладать со страстью – брось часы! Разожми руку – и брось. Часы жалко? Брось их на подушку, но брось. Чтобы почувствовать, что рука теперь свободна. Почувствовать, что свободной рукой можно многое сделать. Обнять, например.

 

* * *

 

Я уже говорил, что одним из самых любимых писателей нашего поколения был Джек Лондон. Есть у него рассказ «Любовь к жизни». Удивительно точная по психологическому описанию страха и яркая красками северной природы повесть о двух золотоискателях, которые остались в Клондайке без патронов и какой‑либо еды. Один из них погибает. А второй на разбитых в кровь коленях, оставляя за собой красный след на мху и камнях, буквально доползает до берега моря, где его подбирает китобойный корабль. Через несколько дней он уже сидел за столом в кают‑компании вместе с другими. Джек Лондон описывает это так: «Он радовался изобилию пищи, тревожно провожал взглядом каждый кусок, исчезавший в чужом рту, и его лицо выражало глубокое сожаление. Он был в здравом уме, но чувствовал ненависть ко всем сидевшим за столом. Его мучил страх, что еды не хватит». Вскоре все заметили, что постепенно человек начал поправляться, толстеть на глазах. Оказалось, что он выпрашивал у всего экипажа сухари и прятал у себя. На корабле находились несколько человек из научной экспедиции, они осмотрели его каюту и увидели, что она вся набита сухарями – койка, матрас – в каждом углу были сухари! «Однако человек был в здравом уме. Он только принимал меры на случай голодовки – вот и все. Ученые сказали, что это должно пройти. И это действительно прошло, прежде чем „Бедфорд“ стал на якорь в гавани Сан‑Франциско».

Итак, это не болезнь. Но и не страсть. А вот страсть была описана в середине рассказа, где говорилось, как тяжело этому человеку было расставаться с мешочком золота. Тот весил 15 фунтов, столько же, сколько весь прочий его груз, и нести его было нелегко. Он расстается с золотом постепенно, как бы в обмен на жизнь.

Но на самом деле этот акт – не обмен золота на жизнь. Это дарование жизни в тот самый момент, когда человек побеждает страсть.

 

* * *

 

А второй человек из этого рассказа, его звали Билл, все же погиб, был сожран волками. Он не бросил свой мешочек с золотом до конца, он с ним умер. Билл оставил в одиночестве героя рассказа, того, кто выжил (хотя мы так и не узнаем его имени!), еще в самом начале истории. Позже спасенный находит кости Билла и среди них кожаный мешочек с золотом, «такой же, как был когда‑то и у него».

«Да, Билл его бросил, но он не возьмет золота и не станет сосать кости Билла. А Билл стал бы, будь Билл на его месте, размышлял он, тащась дальше».

Страсть – то, что перекрывает жизненные артерии человека, те, по которым должны стремиться творческие силы. Возможно, мы не знаем имени спасшегося героя этого рассказа именно по той причине, чтобы было легче представить себя на его месте: тяжесть золота пригибает жизнь ко мху болота, а путь оставляет кровавый след. Идти всегда трудно. Но это путь.

Итак, разожми руку и брось. Брось то, что сейчас кажется самым желанным и необходимым. Надо почувствовать ощущение свободной руки.

 

* * *

 

Блуд  

На нынешний момент один из «заворотов» этой страсти – порнография. За последние примерно полсотни лет в сексуальной сфере произошел какой‑то сдвиг. Появились вещи, которые, честно говоря, я не понимаю и не берусь обсуждать. Раньше страсть блуда относилась в основном к мужчине. При этом это был реальный поступок, в реальном пространстве, и требовал решения и определенного усилия для его совершения. Потом наступало раскаяние, которое тоже требовало усилия. Теперь эта страсть расположилась в виртуальном пространстве и, кажется, распространена среди всех человеческих существ и касается не только мужчин.

 

* * *

 

Здесь надо остановиться и сделать оговорку. В нашем разговоре есть риск съехать в огульное осуждение всех тенденций, существующих в мире в наше время. Именно так поступают в некотором христианстве, на Западе его называют «ортодоксальным»[17]. Почему‑то считается, что священник должен отстаивать моральные устои если не византийских времен, то хотя бы XIX века. Но я не сторонник византийского правопорядка. В отношении к сексуальности, на мой взгляд, всяко надо принимать во внимание изменение простых человеческих понятий. Например, как отличить страсть блуда от установок на красоту глянцевых журналов?

Желание быть привлекательной, вполне естественное для девушки (да и для юноши тоже), получило название «быть секси». «Do I look pretty sexy?» – «Скажи, я выгляжу достаточно сексуальной?» – вопрос, задаваемый в реальном пространстве, и мне приходилось его слышать наяву. Однако живой вопрос вовсе не означал, что у девушки было страстное желание сексуальных приключений, об этом она вовсе не думала. Просто таков нынешний стандарт: нормальный человек должен выглядеть «секси». Я могу эту норму не принимать всей душой, чувствовать себя не в своей тарелке – и это будет правда, но я не могу делать вид, что изменений в «нормальности», в понятиях о норме не произошло. Взгляд, оценивающий привлекательность, явно поменял направление и проходит теперь снизу вверх.

Я не хочу и не буду «скрипеть» и сокрушаться по поводу сдвига координат в пространстве привлекательности и сексуальности. Это занятие я оставлю тем, кто считает, что мода – пустое и ее можно остановить командным окриком. Я так не считаю. Моя задача сложнее: увидеть, как работает страсть и каковы результаты этой работы в нашей жизни. И еще одна задача – данный набор страстей надо увидеть на фоне тех норм, которые претерпели изменения.

Родители часто слышат от своих детей такое замечание: «Вы ничего не понимаете, вы не понимаете нашего времени». Печально для родителей, но это правда. Хотя «наше время» есть весьма сложная композиция, которая включает одновременно время подростка и время его бабушки. И здесь родителям приходится напоминать, что и их поведение в свое время шокировало их родителей.

Страсть блуда коренится не в макияже и не в push‑up. Чтобы это понять, надо заходить не со стороны современной моды, а с другой стороны, с вопроса: а что влечет человека в жизни? Какие силы работают в глубине, если на поверхности мода на привлекательность меняет координаты? А мода – вещь упрямая, она известна еще со времен Древнего Египта.

Практика жизни показывает, что блуд как страсть, то есть погруженность всем существом в стихию порнотелесности, может начаться с открытия в себе эротических сил. А может и не начаться. Про это мы будем еще говорить дальше – в главе «Свобода и любовь».

При этом никакие журналы не смогут увлечь человека в глубины этой страсти, если этого нет. А другой рухнет туда, в глубину, без остатка и без всяких «веселых картинок». Действие любой страсти намного сложнее, чем идеология морали воздержания – то, что зачастую нам выдают вместо христианства. Надо признать, что в жизни мы часто на место призыва Христа к любви ставим идеологию и идеи.

Блуд – так перевели наши отцы на славянский язык греческое слово «порнео». В древнем, традиционном понимании блуд – это «сходить на сторону», чтобы развлечься. А может быть, и не развлечься, может быть, действительно пришло чувство, что существующие отношения с другим человеком превратились в пустышку. Вот и свернул человек в сторону в надежде на встречу. А там тупик. Значит, тот способ, которым человек попытался осуществить перемены, был искушением, ловушкой.

Отношения любви требуют усилий, эти отношения надо держать так, как мифологические атланты держат небо, а тут человек взял – и отпустил. Искушением называется тот момент, когда человек слышит шепот: «Брось, не держи! Ты можешь получить большее и лучшее». Вот и наступила расслабленность вместо напряжения сил. Отпустил – и не попал, поскольку свободы уже не было, ее страсть прибрала к рукам. Так работает страсть.