Страсти как праэлементы

 

Страсти можно сравнить с праэлементами мира, о которых говорили древние философы. Таких элементов они насчитывали пять: вода, земля, огонь, воздух и эфир. Если такое сравнение применить к страстям, то сразу же напрашивается параллель гнева и огня. Действительно, огонь бывает разным: он может согреть, а может и спалить дотла, сжечь все. Так и гнев – может стать двигателем творческих сил, источником энергии, а может и разрушить – не только ситуацию, но и самого человека, спалить его изнутри.

А вот три телесные страсти хорошо «ложатся» на образ воды. Их действие остановить так же трудно, как остановить движение потока воды. Однажды погрузившись в поток, нелегко вынырнуть. При этом вода организму необходима: человек должен есть, должен любить телесно, должен иметь какие‑то вещи. Непорядок и страсть наступают тогда, когда нет свободы и нет гармонии, когда поток вод бурлит, и мы не можем напиться, и жажда все преследует нас.

Печаль и уныние – это земля. Но земля здесь различна, какой бывает и настоящая земля: в случае печали – это песок, в случае уныния – глина.

Тщеславие – воздух. Действительно, иногда кажется, что, когда эта страсть с нами, мы готовы взлететь, как воздушный шарик. Однако есть опасность лопнуть.

А гордости остается странный элемент – эфир.

Древние физики (Аристотель, например) предполагали, что среди пяти элементов два легкие – это воздух и огонь, для них характерно движение вверх. Два элемента тяжелые – земля и вода, они тянут вниз. А пятый элемент – эфир – и вовсе не из этого мира, и для него характерно движение по кругу.

Нарисуем схему страстей, как изображались на древних картинах праэлементы. Гнев‑огонь – посередине. Слева от него располагаются водные элементы: чревоугодие, блуд и сребролюбие. А справа – печаль, уныние, тщеславие и гордость. Получаем такую картинку, где гнев‑огонь симметрично разделяет другие страсти.

 

 

Нужная получилась картина, она показывает направление суетного движения человека. Телесные страсти – как вода, трудно их привести к гармонии, нет конца желанию «напиться». Печаль и уныние пригибают к земле. Тщеславие заставляет летать в облаках, то есть вдали от себя самого. А гордость‑эфир приводит к бесплодному бегу по кругу, из которого нет выхода: «…образовали хаос, вечно кружащийся в тусклом воздухе, лишенном времени»[22]. Отсутствие времени – это особая ловушка в лабиринте. Это уже не просто тупик в пространстве, но страсть, которая высасывает энергию из человека.

 

* * *

 

Аскетика, борьба со страстями – это и есть поиск себя. Путь к себе лежит через понимание, что в тебе есть много хорошего и много лишнего. Путь к себе, а через себя к свободе – это путь очищения от лишнего. Помните, я приводил пример собаки, у которой в пасти мячик, а ей хочется еще один? Это и есть аскетика – когда понимаешь, что у тебя уже есть мячик и второй тебе не нужен.

Только при первом приближении аскетика кажется самоограничением. Но если посмотреть ближе и внимательнее, оказывается, что аскетика – это открытие себя. А главное аскетическое упражнение – это удерживать радость.

 

 

Часть 3. Через призму свободы

 

Глава 7. Свобода и политика, или Равна ли революция свободе?

 

 

Рай и демократия

 

Прежде чем мы выйдем на последний участок пути, возможно, самый сложный – восхождение к себе, давайте немного пройдем по относительно ровным местам. Я понимаю, что человек живет каждый день, и многие умозрительные вещи не очень просматриваются в его каждодневной жизни. Возьмем несколько тем нашей обычной жизни и посмотрим на них через призму свободы. Иногда можно увидеть очень интересную картинку.

Вот, к примеру, такая, казалось бы, очевидная вещь, как свобода и политика, свобода и государство[23].

Общество, как и отдельный человек, стремится к свободе. Наверное, что‑то ему в этом отношении удалось – например, на сегодняшний день официально рабство отменено во всех странах мира (хотя неофициально рабовладение кое‑где существует и сейчас).

По мнению западного человека, ближе всего к свободе политическое устройство, называемое демократия. По крайней мере, демократия предполагает, что мир сложный. У Мамардашвили есть очень хорошие слова, что демократия – это мускул, который дает умение жить и ориентироваться в сложном мире.

Да, мир сложен. И я не буду утверждать, что политика может привести к настоящей свободе. Но, на мой взгляд, государственное устройство все же может свободе способствовать. Например, тем, что соблюдение закона равно справедливости. А как ни крути, справедливость ближе к свободе, чем беззаконие.

 

* * *

 

XX век с точки зрения свободы и политики очень непростой. Именно в XX веке появились массы и идеология, что привело к двум страшным войнам и возникновению тоталитарных систем. Мамардашвили идеологию назвал клеем, который склеивает сознание людей.

Возможно, появление идеологии было связано с тем, что возникли технологии, с помощью которых можно было легко манипулировать сознанием большинства, – кинематограф, газеты, радио. А позднее – телевидение, интернет. Например, люди поколения моего отца были уверены, что раз что‑то написано в газете, то это абсолютная, непререкаемая правда. Я помню одну полуанекдотическую и одновременно печальную историю, когда мне в конце 70‑х годов дали почитать «Доктора Живаго» Пастернака, и эту книгу у меня обнаружил отец. Сейчас трудно себе представить, что означало для коммуниста 70‑х годов увидеть эту книгу на столе собственного сына. Отец пришел в жуткое состояние! Он кричал, но шепотом: «Сережа, откуда ты это взял? Ведь это антисоветчина!»

Я ему говорил: «Батя, послушай, откуда ты знаешь, что это антисоветчина? Ты это читал?» – «Нет, конечно, и читать не буду! Достаточно того, что в газетах было публичное осуждение Пастернака за его неправильные идеологические взгляды в этом романе. Давай эту книгу выкинем сейчас в форточку?»

А мы жили на девятом этаже, и я себе представил, как какому‑то прохожему на голову с девятого этажа падает роман Пастернака – вот нежданный подарок! А мне же нужно книгу друзьям возвращать, и я еле убедил тогда отца, что завтра книгу отдам и он ее больше никогда не увидит. Видите, как партийной кампании в газете хватило, чтобы здравомыслящий человек решил выбросить книгу с девятого этажа! А если делать промывку мозгов регулярно и при этом верить этому промывочному аппарату?

В книге Джорджа Оруэлла «1984» описываются способы образования масс. Один из них – наличие врага. В «1984» есть некий таинственный враг, о котором у общества очень мало информации, но та, которая есть, воспитывает в людях страшную ненависть к врагу (например, люди должны собираться в определенном помещении, и им прокручивают ленту, показывая, как враг жестоко обращается с детьми и женщинами). Ненависть – один из вариантов «клея».

В тоталитарном обществе есть понятие «чуждый элемент», который необходимо исключить. Писатель товарищ Пастернак – это чуждый советскому обществу элемент, поэтому мы исключаем его из своей жизни. Демократия же, наоборот, работает на включение в свою жизнь того, что тебе чуждо, включение и принятие тех элементов, которые могут быть неприятны, – и в этой позиции гораздо меньше места для ненависти, эта позиция гораздо ближе к любви.

Я не утверждаю, что на Западе все прекрасно с точки зрения свободы или что тут меньше манипулируют. Нет, здесь тоже манипулируют достаточно. Но мне кажется, при демократии больше шансов, что ты эту манипуляцию увидишь. И у тебя есть больше возможностей дистанцироваться от манипуляции.

Повторюсь, сама по себе никакая политическая система не может быть гарантом свободы, но все‑таки, когда больше свободы снаружи, есть шанс, что ты не будешь тратить ресурсы на преодоление несвободы внешней, а сосредоточишься на внутренней.

И еще важный момент: включение в свою душу иного – это великодушие. «Иное» – это не только иной человек, но и иное явление жизни. (Мне вспоминается «Солярис» в экранизации А. Тарковского.) Безусловно, важная вещь на пути к свободе.

 

* * *

 

Я почти 30 лет живу в Голландии и могу утверждать, что демократический рай – это рай, в котором жить достаточно тяжело. Демократия – это для взрослых, и это, скажу я вам, вещь очень занудная.

Например, голландская политическая система поразительна тем, что здесь никогда нет однопартийного парламентского большинства, то есть нет правящей партии. А это означает, что люди постоянно договариваются. Они разговаривают, разговаривают и разговаривают – и находят не компромисс, нет, а решение, которое никого не исключает. Для меня поразительно, как им это удается – но им это удается!

Или другой пример, который непосредственно касается меня. У нас на приходе есть приходской совет, который фактически управляет всей хозяйственной жизнью. Этот орган освобождает меня от необходимости заботиться о зарплате для священников или думать о ремонте крыши. Многие священники в России мне бы, наверное, позавидовали… Но зато я вынужден часами сидеть на собраниях и выслушивать разные точки зрения, потому что так принято, такова демократия в Голландии. Кстати, зачастую приходской совет находит опять же не компромисс, а какое‑то действительно интересное решение, подчас неожиданное.

Когда я открыл для себя эту способность голландцев сидеть часами и искать «модель», которая устроит всех, я решил, что это болезнь психики. Мне казалось, что не может нормальный человек проводить жизнь в собраниях, в чтениях протоколов и в подготовке резолюций. Однако это был только лишь мой взгляд на жизнь, мой взгляд на свободу, мало совместимую с компромиссом.

Я, если честно, очень устаю от этих обсуждений, и в какой‑то момент хочется вскочить и убежать куда‑нибудь на волю… Но – этот механизм здесь, в Голландии, работает, и в этом есть тот элемент свободы, который мы просто не понимаем в России.

 

* * *

 

Откуда это у голландцев? Причин много, но я думаю, главная причина – море. Можно сказать, что Голландия – это такой ограниченный участок земли, где в одном конце стоит ветряная мельница и церковь, а на другом расположилось море. И одно из проявлений гения жителя Нижних земель (что и есть «Нидерланды») заключается в изобретении так называемой польдерной модели[24]. Делается это так: посреди моря воздвигается дамба, и попавшая в ловушку часть этого моря изгоняется. Но на этом дело не заканчивается, здесь начинается польдерная система. Ведь за дамбой надо присматривать, ухаживать – а вдруг в ней появится трещина и нависнет угроза наводнения? Наводнение приводило в ужас многие поколения жителей Нидерландов, здесь хорошо знают, что если дамба пробита, то это не просто повышение уровня воды в реке – водная стена обрушивается на землю, стирая все на своем пути.

Значит, нужны совместные усилия всех, кто живет поблизости, чтобы поддерживать нерушимость дамбы. Дамба сохраняет польдер, а люди общими усилиями сохраняют дамбу. Будь ты протестант или католик – тебя не спрашивают о вероисповедании или его отсутствии, – но ты должен включиться в распорядок обслуживания дамбы. Что же, составим график и решим, кто за что отвечает. Добиться на практике общих усилий не так легко, и подключается «польдерная система»: волей‑неволей иди на собрание и договаривайся. Если трудно договориться, иди на компромисс. Ты должен найти согласие. Сутки не спи, месяц не ешь, но без бумаги, подписанной всеми сторонами, не возвращайся. И вот эта «польдерная модель» применяется голландцами на любом уровне: от создания коалиционного правительства до решения вопросов по уборке мусора в маленькой деревне.

 

* * *

 

Иногда меня спрашивают, чем с точки зрения свободы различаются люди «у нас и у них». Кто более свободен – «мы» в России или «они» на Западе?

Мамардашвили говорит по поводу ума, а мне кажется, что это хорошо применимо и к свободе: «Ум – это то, что мы можем подумать, если постараемся и если нам повезет». То есть наши усилия плюс Божественный промысел, Божественная искра. И я абсолютно уверен, что Россия – это такое место, где повезти может больше и чаще, чем на Западе. Объяснить я этого не могу, это нерациональное мнение. Но на Западе значительно больше рациональных моментов, а момент везения, то есть судьбы, здесь стараются как бы вынести за скобки.

Или такой момент – у нас, у русских, есть привычка к геройскому поведению, и если где‑то что‑то пошло не так, значит, мы грудью закрываем амбразуру. В Голландии это немыслимо, но именно потому, что «что‑то пошло не так» здесь практически не бывает. Здесь свобода понимается в том числе как дисциплина. Дисциплина, которая обязывает человека просчитывать шаги вперед. Например, я уже говорил про ремонт крыши, но это не тот ремонт, когда крыша уже течет. Это план на десять, пятнадцать и даже тридцать лет вперед – что с этой крышей будет происходить, какие деньги надо будет иметь через десять лет, чтобы крыша существовала не протекая. Демократия – вещь гораздо больше спланированная, чем мы себе это представляем. Нам хочется больше свободы в том смысле, что «А, ладно! Придет необходимость, мы что‑нибудь придумаем». И действительно, мы придумываем. У нас прорванную трубу человек готов заткнуть своим телом. Голландцу это не придет в голову, упаси Боже! Но он делает все, чтобы эта труба не прорвалась никогда. Но это складывалось веками, просто ежели ты на суровое Северное море будешь реагировать только героизмом, шансов выжить у тебя нет.

Русский не подчиняется правилам, но живет в системе аврал – амбразура. У голландца не бывает авралов, зато у него каждый день в шесть часов семейный ужин (по‑голландски «теплая еда» – многовековая традиция, между прочим), и должно произойти как минимум землетрясение со штормом, чтобы человек опоздал на эту «теплую еду». И кто более свободен? Если свобода – независимость от жестких правил, русский больше свободен. Если свобода – любовь к четко обозначенной традиции и чувство глубокого уважения в семье, то более свободен голландец. Ответ неоднозначен.