Природа механистическая

 

Организаторы фирмы AMD сделали копию интеловского процессора, разобрав его с точностью до каждого отдельного транзистора. Разобраться с их взаимодействием труда не представило, ибо теория существовала раньше практики и во включенном состоянии процессор специального интереса не представлял. Мы изучаем живое точно так же, предварительно сделав его мертвым, ибо язык науки – язык описания моделей, а не «теории существования живого». Но, разобрав мозг до каждого отдельного нейрона, мы не поймем в их совместном функционировании практически ничего. И чем скорее мы уясним себе это, тем лучше будет для науки.

 

Понятия системы, управления, собственно термина и терминологии, знания, самой науки как таковой, информации, материи и многого другого, в конечном счете, настолько не формализованы, что в литературе часто возникает вопрос о не существовании принципиальной возможности их формализации (или необходимости отнесения к «первичным не формализуемым понятиям»).

Но почему такой вопрос вообще возникает и зачем эта формализация нужна? Это становится понятно, если вспомнить, что единственным языком науки признается язык формальный, все противоречия в котором должны быть тщательно устранены.

При всем сказанном, с одной стороны каждый ученый, достигая определенного положения, старается просветить своих читателей новым пониманием глобальной терминологии, а с другой – отсутствие четких терминологических соглашений верхнего уровня, казалось бы, не ведет ни к чему криминальному в процессе научных исследований.

Здесь сталкиваются две противоречивые тенденции науки – требование строгости, формальности языка науки и использование понятий, смысл которых считается точно неопределяемым «по определению». Сколько раз приходилось встречать «ученых», небрежно пролистывающих книги и останавливающихся только на формулах, считая, что ими сказано все и о работе, и об её авторе.

Как это ни печально, в основной массе исследователей научное представление знания, «научность» некоторого исследования определяются использованием математического, то есть, по определению математики, аксиоматического языка. Далее обычно следует некоторая подмена представления и из языка математики с тщательно подобранной «под соответствие Природе» аксиоматикой, строится прикладной вариант математики и реальные задачи, приводят исследования (моделирование) к языкам программистским, адекватность которых исходному математическому языку тоже не является очевидным фактом.

Но всегда ли нужна и возможна без смысловых потерь формализация вообще, до какой степени, и на каком языке она может быть проведена? Вряд ли надо упоминать тривиальные вещи, но приходится повторять – и язык математики и языки программирования – языки контекстно-независимые, причем последние настолько ограниченные, что под каждое направление исследований можно разрабатывать свой специфический язык (да и язык математики отнюдь не единый для разных ее областей). Но в любом случае именно в этой независимости и лежит «обобщающая сущность» математики и моделирования – абстрагирование от конкретного явления Природы, возможность создания для группы явлений действительности «обобщенного описания».

После работ Хомского [12], определявшего контекстную зависимость и независимость грамматик применительно к иерархии автоматов, во избежание смешения понятий напомним, что контекстно-независимыми являются все языки программирования, где каждый термин языка имеет однозначное толкование, независимо от его положения в тексте сообщения. Контекстно-зависимыми языками являются языки человека и Природы, когда в процессе общения выясняется конкретное текущее понимание значения каждого употребленного термина и их взаимосвязи (вслед за восходом разгорается день, после захода – сумерки, ночь, и все человеческие языки, с той или иной степенью точности, описывают природные явления).

Первые утверждения указанной возможности обобщения возникли еще в Платоновские времена и привели науку и инженерию к их сегодняшнему состоянию – можно описать достаточно полно и точно все, что не имеет отношения к природным механизмам – технические разработки «не предусмотренные в конструкции Природы». Но вот для систем Природных человечество имеет, в конечном счете, только возможность создания их механистических моделей. Это означает, что Природа доступна нам на этом языке как «мертвый мир с предопределенным движением», как модель, где все предписано и заранее заложено в уравнение, исследуя которое «можно познавать природное явление». На возможное замечание о вероятностных аспектах в моделировании попробуем предложить читателю следующее.

Да, конечно, вполне можно построить модели с заранее предписанными вероятностными законами. Но. В том-то и заключается отличие живой Природной системы от мертвой технической «прикидывающейся под живую» системы, что для первой вероятностный закон – не закон, а «необязательная привычка», а для второй – закон абсолютный.

Возможно, читателю уже представляется некорректным заниматься моделированием для ряда исследований живых систем, например, человека. А экономика разве мертвая система? Но ведь так и поступают. Все экономические законы ищут на основе математического моделирования. А потом лауреаты Нобелевской премии по экономике разоряются на своих же рекомендациях. Это факт из жизни. Не пора ли остановиться в «механистическом восприятии-действии описания Мира» и подумать о чем-то более адекватном этому самому Миру?

 

 

Еще раз о возможной пользе возврата науки

К натурфилософии

 

Физика, изучающая всю Природу, в том числе и живую «по факту как мертвую», считается ныне ведущей наукой. И это правильно, хотя бы потому, что она одна имеет смелость «заказывать математику» под себя. Но, может быть, поэтому ей и неинтересны (и недоступны!) процессы существования живого, иначе как в их механистическом представлении. Информация же, несмотря ни на какие ее понятийные искажения, взывает к нам, как явление обеспечения существования живого в окружении живых. Не пора ли потребовать от математики создания аппарата представления живого? И заявки такого рода ей предъявлялись, и «аксиоматика Творца» обсуждалась. Не было только приоритета представления живого, имеющиеся ресурсы науки пока идут в основном на проблемы его механического уничтожения в топках войн.

 

Регулярно проваливаются все попытки создания «природно-механистических подходов» типа кибернетики, бионики, биологической кибернетики и медицинской информатики (переведите: «медицинская наука об информации»!), перестающие упоминаться через короткий промежуток времени, как не нашедшие своего предмета исследований.

Невозможность такого совмещения на механистическом уровне для понимания немеханического настолько очевидна, что впору задуматься даже о «направленном управлении мозгами исследователей извне», год за годом изобретающих такие подходы и добравшихся ныне до информатики (без вразумительного определения информации).

Но, конечно, Природа здесь ни при чем. Просто комплекс соглашений о научной деятельности, постулатов, переход через которые считается уже почти генетически невозможным, пришел в такое состояние, что необходимо оглядеться и подумать о том, куда же все это идет, что именно называется современной наукой?

Наука о Природе в полной мере «преобразовалась в науку обслуживания техники» с момента начала гонки вооружений, а обслуживающей в основном технические решения она начала становиться практически с момента отказа от так называемого натурфилософского подхода. Натурфилософия, в прямом переводе «философия природы», предполагает умозрительное ее истолкование при рассмотрении Природы в целом. Ранняя древнегреческая натурфилософия еще досократовского периода являлась исторически первой формой философии вообще.

Развитие экспериментального естествознания в новое время привело к вытеснению натурфилософии теориями Природы, базирующимися на данных естественных наук. Однако это развитие привело к интересному смещению в постановке задачи науки как таковой. От вполне справедливого взгляда науки времен натурфилософии, всегда предполагавшей, что кроме познанного для объяснения природы необходимо что-то еще (здесь совершенно не обязательно вспоминать божественное начало), человечество перешло к философии (парадигме) абсолютной абстракции, сутью которой является утверждение, что все, что неизвестно, до тех пор, пока не открыто, – не существует.