Поэтическое повествование

 

Светлой памяти отца коммуниста Фирсова Ивана Алексеевича посвящаю

 

Глава первая

 

 

Вот и Ельня.

Остается

Дым вокзала в стороне…

 

Знал ли Федор, что вернется

К дому, к детям и жене?

Знал ли он в огне кромешном

На смертельной из дорог,

Что судьба — дожить?

Конечно,

Знать он этого не мог.

Знал одно: сражаться надо.

Если бой — так смертный бой.

 

В рюкзаке лежат награды

Рядом с ячневой крупой.

На груди им места мало:

Уместились в рюкзаке

Рядом с кружкой,

Что бывала

Не в одной живой руке.

И еще в футляре хлипком

Прикипела к рюкзаку —

На своем большом веку

Виды видевшая

Скрипка.

Детство, юность — всюду с ней.

С ней прошел он путь кровавый

Кавалер солдатской Славы

Всех возможных степеней.

 

Будь же ты благословенен,

Край, что льнами знаменит,

Где стоит село Славене,

Может, тыщи лет стоит.

То название земное

Из глубин веков дошло.

Как ты там, мое родное,

Сердцу близкое село?..

 

Оглянулся.

Дым вокзала

Лег среди угасших звезд.

А до дома путь немалый,

Как ни меряй — тридцать верст.

Тридцать верст —

Через смятенье,

Через боль и забытье,

Через бывшие селенья,

Через прошлое свое.

 

 

Глава вторая

 

 

На душе рассветно-тихо.

Мир наполнен тишиной.

Неотцветшею гречихой

Снег лежит

Перед войной.

 

Пахнет свежестью поленниц,

Спят ребята в полумгле.

Пахнет дремой, зимней ленью

Тишина в родном селе.

 

Под окном, сутулясь, ива

У избы отцовской спит.

Телка выдохнет лениво,

Дверь лениво проскрипит.

 

Вот лениво звякнут ведра.

Громыхнет бадья о сруб.

И потянется

На вёдро

К тусклым звездам

Дым из труб.

 

Тишина в краю родимом

И понятна и ясна,

Если пахнет сладким дымом,

Хлебным дымом —

Тишина…

 

Встанет Федор.

Влезет в шубу.

Шумно выйдет на мороз.

По привычке глянуть любо

На дымок,

Что в звезды врос.

Помолчать ему приятно

На знакомом холодке

С самокруткою, понятно,

В чуть озябнувшей руке.

Дым махорочный колечком,

Снег вливается в рассвет.

Убегает от крылечка

За калитку

Дашин след.

 

Много дел у Даши.

Словом,

Все дела, дела, дела.

Ждут телята и коровы

Человечьего тепла.

И тепла хватает, верно…

Федор весело глядит,

Представляя,

Как по ферме

Даша бабочкой летит,

Как ее мелькают руки,

Как бока коров рябят…

 

Федор гасит самокрутку

И идет будить ребят.

— Время в школу собираться.

Ну, пора, пора, сынки…

 

На горячий хлеб ложатся

Сала стылого куски.

И, проснувшись через силу,

Восседают вдоль стены

Анатолий и Василий —

Гордость Федора. Сыны.

«Выйдут в люди постепенно», —

Федор думает порой.

Анатолий ходит в первый,

А Василий — во второй.

И глядит отец с улыбкой,

Как они рядком идут.

Батька грамотен не шибко,

Сыновья не подведут.

Путь привычный, путь веселый.

Попрощались у моста.

Восемь верст идти до школы,

Что в деревне Красота.

Не беда!

Довольна долей

Детства светлая пора.

 

И учительствует в школе

Анна — Федора сестра.

Неказиста Анна вроде,

А, гляди, взяла свое:

Сам директор школы ходит

В женихах у нее.

Говорят, что Анна рада,

Что не чает в нем души…

 

И в правленье за нарядом

Федор весело спешит.

 

 

Глава третья

 

 

Дом чем ближе,

Тем больнее,

Тем сильней душа болит.

К дому тридцать верст длиннее,

Чем дорога

На Берлин.

Тучи, словно клубы дыма,

Застилают ясный день.

И проходит Федор

Мимо,

Мимо

Бывших деревень.

 

Вот еще одна деревня.

Ни дверей

И ни окон.

Помертвелые деревья

Стонут звоном похорон.

Смотрит солнце исподлобья,

Тучи скорбные грустят.

Рядом печи,

Как надгробья,

Трубы

Траурно гудят.

 

И, прошитые морозом,

С мертвым инеем в ветвях,

На печах

Растут березы,

Как на брошенных церквях.

Будто черный снег,

Над ними

Молча кружит воронье…

Где ж твое, деревня, имя,

Имя звонкое твое?

Там, где речка протекала,

Над перильцами моста

Имя дивное сверкало,

Холостых ребят скликало

Чистым словом — красота!

Эх, бывало, ноги носят

Так, что рвешься в высоту.

— Ты куда? —

Бывало, спросят.

— Да на танцы, в Красоту…

Все равно — зима ли, осень,

Ночь в снегах или в цвету.

— Ты куда? —

Бывало, спросят.

— На свиданье, в Красоту.

 

Там доверчиво любили.

И, должно быть, неспроста.

В Красоте девчата были

То, что надо, — красота!

 

Из-за них во дни престолья

Парни глохли от вина,

Выворачивали колья —

И на стену шла

Стена.

Старики, как дым, седые,

Вспомнив молодость свою,

Тоже шли, как молодые,

В том безрадостном бою.

Ну, да это редко было!..

А обычно в Красоте

Песня девичья царила,

В песне пелось о мечте.

 

Ты мечта моя, мечта!

Дай мне крылья светлые,

Чтоб манила высота

Во края заветные.

Только ты не торопись,

Может, все не сбудется

И моя земная жизнь

В будущем забудется.

Пусть не вспомнят обо мне,

Стану ясным деревом

И сгорю в земном огне

На костре затерянном.

Лишь бы ты жила, мечта,

Человека радуя,

И манила высота

Над весенней радугой.

 

Ох ты, молодость!

Когда же,

Где же ты найдешь причал?..

Слушал Федор песню Даши

И взволнованно молчал.

Он молчал,

Храня улыбку,

Понимал, что у него

Две любви —

Она и скрипка.

Кроме нету ничего.

И на лавочке, у клуба,

В синеватой темноте

Слушать песню было любо,

Любо думать о мечте…

 

Вот ребята безыскусно

Просят Федора:

Мол, ты

Не играй уж очень грустно.

 

Федор встал из темноты:

«Ну о чем играть, о чем?

Все о жизни, все о боли…»

Вот он в пальцы взял смычок,

Как берут щепотку соли.

Вот смычок коснулся зыбко

Самой трепетной струи,

И в лесу,

Заслышав скрипку,

Заскучали соловьи.

 

Как играл на скрипке Федор!

Он играл и вспоминал

Трудно прожитые годы,

Боль,

Которую познал…

 

Вспоминал,

Как нарождался

Мир распахнутых сердец,

Как пришел домой с гражданской

В куртке кожаной отец.

 

Мама плакала от счастья,

И, прижав ее к груди,

Все шептал он:

— Настя, Настя…

Настя… Настенька… — твердил.

А потом совсем негромко:

— Полно, Настя, я — живой! —

И легко над головой

Поднял Федора с сестренкой.

 

…Горбунов Андрей

С отцом

Были старыми друзьями.

Время гнуло их свинцом,

Мяло вражьими конями.

Вместе тяжкий путь прошли,

Ставший гордостью и болью,

Степи Сальские легли

На виске седою солью.

И, пройдя тропой прямой

По бушующему свету,

Принесли они домой

Землю,

С верой в землю эту…

И, поверив до конца

В мир, который очень молод,

Федор в кожанке отца

Шел в ячейку комсомола…

 

Брал отец по вечерам,

Тишину села тревожа,

Скрипку в руки

И играл —

Так сыграть не всякий сможет!

И в осенней тишине

Под отцовскою рукою

Пела скрипка о весне,

Песней душу беспокоя.

 

…Пусть не вспомнят обо мне,

Стану ясным деревом

И сгорю в земном огне

На костре затерянном.

Лишь бы ты жила, мечта,

Человека радуя.

И не гасла высота

Над весенней радугой.

 

Песня до сих пор жива.

А потом…

Отца не стало.

Что поделать!

Такова

Доля многих комиссаров.

От родных лесов едали,

Где века пески скучали,

Пал солдат своей земли

В жаркой битве с басмачами.

 

Нет отца.

Но до конца

Надо жить на свете,

Зная,

Что в ответе ты за знамя,

Что на ордене отца!

 

Нет отца…

И далеко,

Далеко куда-то глядя,

Плачет мама

И щекой

Сиротинку скрипку гладит.

 

Что ей скажешь?

Ничего.

Как утешишь вдовью долю?

На работе, в поле, в доме,

Что ни слово — про него…

 

И совсем беда пришла,

Будто в мире горя мало:

Через год

Скончалась мама —

Ношу жизни не снесла…

 

Помертвели все цвета,

Все желания уснули,

Опустилась высота,

Плечи Федины сутуля.

 

…Но потом случилось так:

Снял однажды все печали

Горбунов Андрей —

Земляк

И отца однополчанин.

 

Он вошел в сиротский дом

И сказал:

— Решайте, дети,

Я, как вы, один на свете,

Может, жить ко мне пойдем?..

 

Так и вышло.

И дела

Ладно шли.

Отцом и братом

Стал Андрей Ильич ребятам.

После школы

С аттестатом

На рабфак сестра пошла.

 

…О весны нежданной одурь!

Душно, аж невмоготу.

Зачастил тогда-то Федор

Из Славеней —

В Красоту…

 

…А теперь…

Ушла деревня.

В мир, в котором нет окон

Только черные деревья

Не уходят

С похорон.

 

Смотрит солнце исподлобья.

Тучи скорбные грустят.

Смотрят печи,

Как надгробья,

Трубы траурно гудят.

То крича, то замирая,

Мерзлый ветер очи жжет.

 

Только школа — та, что с краю,

Пепелище стережет.

Вот колодец.

След недавний.

И над школою — дымок.

 

Здесь сосватал Федор Дарью

В тот, давно минувший срок,

И колодец тот же самый,

Что пятнадцать лет назад,

Тот же снег.

Вот только сани

С бубенцами не скользят.

А скользили,

А летели

Ясным лебедем в снегах!

Девки плакали и пели,

Жениха, мол, проглядели,

И вздыхали: ах да ах!

Но об этом лучше после…

Федор к школе повернул,

И дверей тягучий поскрип

Память прошлого спугнул.

 

В школе людно.

Слишком людно.

Духота — не продохнуть.

Ребятенок плачет в люльке,

А другой

Хватает грудь.

 

Будто в мир какой-то древний

Смотрит школьная доска.

 

Здесь и школа,

И деревня,

Жизнь и смертная тоска.

 

Все знакомы, даже страшно.

— Здравствуйте, —

И, сняв рюкзак,

Лишь спросил:

— А как там Даша?

Как в Славенях… тоже так же?

Так же там… или не так?

 

— Живы! —

С искренним участьем

Вся семья произнесла.

Понял Федор:

Ноша счастья

Непомерно тяжела…

 

Федор шел, верней — тащился

Без дороги, без тропы.

Что он мог?

Ну поделился

Долей ячневой крупы.

А душа?

Что делать с нею,

Вынуть и сказать: бери?

К дому тридцать верст

Длиннее,

Чем дорога на Берлин.

 

 

Глава четвертая

 

 

А в Славенях —

Все, как было.

Те же избы в два ряда.

Телефонные

Уныло

Провисают провода.

Голоса их на чужбине

Были Федору слышны.

Провода гудят и ныне

Так же, как и до войны.

 

…Директивы, директивы

(Как приказы на войне)

Проводов гудящих диво

Разносило по стране.

 

Что там долгие доклады,

Размышления,

Когда

«Нет кулачеству пощады!»

Разносили провода…

 

Верил Федор:

Не до школы

В это время, не до книг.

Он в ячейке комсомола

Скоро грамоту постиг.

Он в делах, забыв усталость,

Сна не ведал иногда…

 

«Три двора кулацких?

Мало!» —

Надрывались провода.

Но Андрей Ильич иначе

Облеченных властью лиц

Понимал страны задачи:

— Это вам не план

По сдаче

Мяса, масла и яиц!

 

Активист Аким Иванин

Написал письмо в райком:

Горбунов, мол, укрывает

Не случайно кулаков.

Не простое тут, мол, дело,

Воду мутит он хитро…

 

И телега

Заскрипела,

Что ни строчка — под ребро.

 

«Кулаков» нашли поспешно.

А Андрея Ильича…

Ну, от партии, конечно,

Отлучили сгоряча.

 

Да статья о перегибах

С «Правдой» вовремя пришла.

Горько было,

Но могли бы

Быть печальнее дела.

И в колхозные артели

Шли крестьянские дворы.

 

Провода…

Они гудели

Мирным шумом до поры.

В сорок первом, жарким летом,

В сенокосную страду

Телефоны сельсоветов

Разнесли по белу свету

Ту великую беду.

 

Провода…

Военкоматы

К ним как будто приросли.

Мужики пошли в солдаты,

И кровавые закаты

Их следы заволокли.

 

И тогда —

Одной породы,

Веры, совести одной —

Шли Андрей Ильич и Федор

Той дорогой фронтовой…

 

Сквозь извечные утраты,

Где ползком, а где броском.

Был один простым солдатом,

А другой политруком…

 

Но победы не дождался,

Не услышал трубный клич

Политрук,

Герой гражданской,

Горбунов Андрей Ильич…

 

Как же, Федор?

Были вместе,

А теперь один идешь?

Да, нерадостные вести

Ты с победою несешь.

 

Пал Андрей Ильич

На правом

Берегу Днепра, чтоб ты —

Кавалер солдатской Славы —

Нес в народ его мечты.

 

Провода…

По ним, конечно,

От села и до села

О победе весть пришла

Голубой порою вешней.

 

Провода гудят светло.

Избы топятся.

Вдыхая

Дым отечества,

Вздыхает

Федор, глядя на село…

 

Так привычно старый мостик

Под ноги солдату лег,

Будто ты всего лишь в гости

Отлучался на денек.

Будто…

 

Нет!

Пройдя полсвета,

Понял Федор неспроста,

Что уже полжизни нету.

Да и та в снега одета,

И похоже, что отпета,

Как деревня Красота.

 

 

Глава пятая

 

 

Весели сильней сердца,

Зелье горькое, отрава!..

 

Дети слева от отца,

Даша справа.

Не хмелела от вина,

А от счастья охмелела.

Даша Федору велела

Сесть к столу при орденах

И глядела на милого,

Что наградами слепил.

Все ей в нем казалось новым:

Как он ел, как пел, как пил,

Как глядел в ее родные,

Очи синие глядел.

Как за пять годов

Впервые

Рядом с Дашею сидел.

Все прошел и все осилил,

Лишь в глазах туман тоски,

Да озера слез России

Соль плеснули на виски.

Это память обожженных,

Незабвенных рубежей…

 

А вокруг

Сидели жены

Невернувшихся мужей.

Глядя в лица их с участьем,

Даша прятала глаза,

Будто собственного счастья.

Не хотела показать,

Будто ей, счастливой, стыдно

Быть среди подруг своих.

Самогон гулял

И, видно,

Бередил страданья их.

 

Сорок баб в селе

И десять

Хоть каких, но мужиков.

Вот кричит Иван Тишков:

— Кто сказал, что мир чудесен,

Мир, скорее, бестолков,

В этом мире все смешалось,

Все попутала война! —

И, пролив стакан вина,

Проворчал:

— Какая жалость!

 

Был он пьян.

Но, взяв баян,

Доказал,

Что не был пьян.

 

— Ну-ка, бабоньки, ходи,

Ног не жалея.

Ну-ка, бабоньки, гляди

Ве-се-лее! —

Баянисту стопку водки,

Ежели не вдоволь!..

И пошли,

Пошли молодки,

Вдовушки и вдовы.

 

— Дым столбом и пир горой —

Воротился в дом герой.

Ты прости, но я не скрою

Всей симпатии к герою!

 

Эх, девчата, в самом деле,

Где же наши соколы?

На них серые шинели

И ремни широкие!

 

— Ты цвела бы, я цвела бы,

Женушки бедовые,

А теперь мы только бабы,

Только бабы вдовые!

 

— Хорошо живется бабам,

Хорошо пахать и жать,

Только не от кого бабам

Мужиков теперь рожать!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех.

 

— Мы на выдумку здоровы.

И недаром говорят:

Пашут бабы на коровах,

Не коров, а кур доят!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех!

 

— Описав усадьбы строго,

Обложили нас налогом,

Каждый корень стал в чести —

Только денежки плати!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех!

 

— Я налоги не любила

И вовек не полюблю.

Нынче груши порубила,

Завтра яблони срублю!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех.

 

Пил по собственной охоте

Федор, зная наперед:

Хмель проходит и уходит,

Горе за душу берет.

Так возьмет,

Что станет душно,

Так, что очи ослепит,

Как от этих вот частушек,

Вдовьих болей и обид…

 

— Так-то, брат, отвоевали…—

И пристал как банный лист

К Федору Аким Иванин —

Бывший сельский активист.

 

— Не гляди, — бубнит с укором,

Всяко было до войны.

Мы с тобою, Федор, горы

Своротить теперь должны…

 

Он подсел совсем некстати

И сидел, как сыч, бубня:

— Я тут нынче председатель,

Так что ты держись меня.

На коровах, дескать, пашем?

Что же, пашем… это так.

Только ты учти, чудак,

Трактор есть в хозяйстве нашем.

Нелегально… по частям

Собран нашими руками.

Только это между нами,

Не докладывал властям…

У других и плуга нет.

Только мне какое дело,

Коль на весь колхозный свет

Наша слава прогудела!

Мой колхоз передовой.

И написано в газете:

«Хороши дела в „Рассвете“.

Председатель волевой».

Волевой!

А думал как?

Надо чикаться с народом?

Ты меня держись, чудак,

Мне здесь быть не больше года.

По секрету доложу:

Мне в районе ищут место.

Ты один годишься вместо,

Если хочешь, предложу…

Утвердят. А что? Герой!

За колхозы был горой.

Большевик с партийным стажем.

Утвердят, не пикнут даже…

 

И еще он что-то нес

Все на той же самой ноте.

И слезился пьяный нос

В такт

Нахлынувшей икоте…

 

Бабы смотрят — ах да ах! —

На Тишкова на Ивана:

Спит, сердечный, на мехах

Перегретого баяна.

Мнутся бабы,

Не хотят

Мужика опять тревожить…

 

А Аким свое:

— Пустяк!

Трудно будет… мы поможем.

Ты да я… без дураков…

Друг за друга… понимаешь?..

 

Федор гаркнул:

— Эй, Тишков!

Что ж ты, Ванька, не играешь!

 

И опять меха гудят.

И глядит печально Даша:

Мужики махрой чадят,

Одиноко бабы пляшут.

Горько пляшут и поют,

Горько плачут, горько пьют!..

 

Федор встал из-за стола,

Сделал Даше знак и вышел…

 

На недальний лес,

На крыши

Полночь звездная легла.

Снег похрустывал светло,

Избы дымчато темнели.

Даше сладко и тепло

У прокуренной шинели.

Мир шатался,

Мир хмелел,

Звезды путали орбиты!

Не спеша рассвет белел

На земле родной, обжитой…

 

Знала ночь,

И знал рассвет,

Как пахнуло в мир весною,

Как за много горьких лет

Сладкой болью губы ноют.

Потому в минуты те

Вспоминать им было любо,

Что вот так же ныли губы

В дни свиданий в Красоте.

 

 

Глава шестая

От автора

 

 

Отошла война.

И снова

Опаленная земля

Поднималась, веря в слово

Краснозвездного Кремля.

 

Ради нашей звездной силы,

Как всегда,

Из года в год

Вновь на жертвы шел

России

Удивительный народ.

 

Понимал, что не богато,

Что не весело живем

Символической оплатой,

Крайне низким трудоднем.

И случалось, что налоги

Отрывали от земли…

 

Невеселые дороги

Многих в город увели.

Шли на шахты.

Возводили

Над руинами дворцы.

 

Уходили, уходили

Дети, матери, отцы.

Уходили — слезы лили.

Уходили от нужды,

От бессолья уходили,

От непрошеной беды.

 

А беда была одна —

Бедам всем беда — война.

Да к тому же — недороды.

Хлеб от засухи горел…

Я запомнил эти годы,

Не запомнить я не смел!

 

Сердце к сердцу,

Слово к слову,

Общее житье-бытье.

Дети Федора Кострова —

Поколение мое.

Мы учились вместе в школе,

Шли за плугом, как могли, —

Дети горя, дети боли,

Дети раненой земли…

Нам печали завещали,

Но печали той поры

Чистым светом освещали

Пионерские костры.

 

Я не раз припомню снова

Годы детства, без прикрас.

Анна Дмитриевна Кострова

Грамоте учила нас.

 

Отдавая людям душу,

Жизнь свою, в конце концов,

Нас она учила слушать

Песни дедов и отцов.

Нас она учила мерить

Не по бедам жизнь страны.

И священной верой верить

В то, чем люди жить должны.

 

А сама жила несладко.

В сизом пепле голова.

Началась война — солдатка,

А закончилась — вдова.

Для нее на этом свете

Не осталось ничего,

Только — школа,

Только — дети,

Только память — про него.

 

И сегодня в край родимый

Приезжая,

Я грущу.

Все гляжу куда-то мимо,

Будто прошлое ищу…

Вдоволь слез,

И горя вдоволь,

Было вдоволь лебеды.

 

Всюду сироты и вдовы,

Дети, детища беды.

А беда была одна —

Бедам всем беда — война.

 

Вечно мельница молчала,

Не крутила жернова.

Под ракитами скучала

И грустила,

Как вдова.

И ни конского копыта,

Ни коровьего следа.

Вся скотина перебита,

Что поделаешь — беда.

На глазах ребята тают

С лебеды и со жмыхов…

 

А в деревнях не хватает

И сегодня женихов.

И забыли те девчата,

Вековухи навсегда,

Что во всем-то виновата

Эта самая беда.

Та беда была одна —

Бедам всем беда — война.

 

И на кладбище,

Поросшем

Тою горькой лебедой,

Вспоминаю я о прошлом

И беседую с бедой;

Ты, беда, была одна —

Бедам всем беда — война.

 

Я молчу перед крестами,

Где ровесники лежат,

Понимая,

Что не встанут —

Не себе принадлежат.

Не услышат,

Как сегодня

Под крылом столетних ив

Громко

Мельница заводит

Свой торжественный мотив.

 

Не поймут,

Что не хватает

Ребятни у деревень,

Не услышат,

Как светает,

Как восходит новый день.

 

Как глядит на мир уныло

Вековуха из окна,

Позабыв мечтать о милом…

Что поделаешь — война!

Беды те не за горою….

И в отцовские края

К возвращению героя

Возвратиться должен я.

 

 

Главе седьмая

 

 

Баянист Тишков Иван

В полдень к Федору явился,

Был сосед не то чтоб пьян,

Но уже опохмелился.

 

Разговорчив был. Чудён.

И похмельным басом резал:

— Что колхоз!

Давай уйдем.

Жизнь иную обретем.

Человек-то не железо.

Я решил в Донбасс махнуть,

Мне пути иного нету.

Сам решай дальнейший путь.

Я ж по горло сыт «Рассветом».

Жмет Иванин.

Чем сильней,

Тем заметнее заплаты,

Тем по осени видней

Частокол из трудодней, —

Вот и вся твоя зарплата.

Воевали столько лет!

И с меня, пожалуй, хватит.

Уголь —

Это вам не хлеб,

За него

Деньгами платят!..—

Федор слушал и молчал,

Внемля голосу соседа,

Думал:

«Что, как все уедут

От родительских начал?

Что, как все — по городам,

Стройкам, шахтам и заводам?

Да, наверное, и там

Мало меда.

Жизнь, она свое возьмет,

За нее бороться надо.

Есть в словах Ивана правда,

Только мне не подойдет!..»

 

— Нет, Иван!

Прости, родной,

Я решил делить все беды

Со своею стороной,

От которой не уеду.

Не уеду от сохи

(Бегать — дело молодое),

Пусть мякина,

Пусть жмыхи,

Пусть крапива с лебедою.

Буду честен до конца

Перед правдою суровой,

Перед памятью отца

И Андрея Горбунова.

А потом моя мечта —

На земле свершить такое,

Чтоб деревня Красота

Обрела свое былое.

 

Пусть сегодня мы не те,

Пусть не те, что раньше были,

Нас любили в Красоте,

Ты припомни, как любили.

Как же можем мы уйти

От того,

Что каждый прожил?

Так что ты, Иван, прости,

Мне с тобой не по пути,

Да и Даша

Скажет то же…

И похмельная слеза,

Как роса над горькой пашней,

Затуманила глаза

Другу юности вчерашней.

И, смахнув ее с ресниц,

Встал Иван

И тихо вышел.

Только скрипы половиц

Из избы печально выжал.

 

 

Глава восьмая

 

 

Федор с думой не спешил.

Надо все-таки решиться.

Но недавно

Порешил

В Красоту переселиться.

 

И теперь, спеша в райком,

Он боялся думать даже,

Что ему в решенье том

Кто-то, может быть, откажет.

 

Не откажут…

Ну, а вдруг,

Вдруг да скажут, как Иванин,

Что кричал:

— Ты мне срываешь

Планы будущего, друг!

Понимаю, хочешь врозь,

Хочешь выглядеть красивей.

Только знай,

Что развелось

Много выскочек в России.

Ты да я — одно звено.

Ну, решил ты, ну, допустим,

Ты решил.

А все равно

Из колхоза не отпустят.

Верь ты мне или не верь,

О твоей забочусь славе:

Заберут меня «наверх»,

Кто тогда колхоз возглавит?

А поскольку наш колхоз

Прогремел на всю Россию,

Нам и технику подбрось,

Нам и тягловую силу.

И сказать обязан я —

Ты прости меня за прозу —

Позарез нужна колхозу

Биография

Твоя!..

 

Вот и город.

Вот райком…

Секретарь райкома Краев

Поздоровался кивком

И сказал спокойно:

— Знаю.

Мне Иванин доложил.

Что же ты, Костров, решился

Покидать все то, чем жил,

Где родился,

Где сгодился?

Ведь дела у вас идут,

Опыт ваш перенимают.

Ты прости меня,

Я тут

Ничего не понимаю…

И тогда почти с мольбой Федор встал:

— Товарищ Краев,

Ну пойми ты, что с тобой

Я в партийность не играю.

Нет причины отказать!

Ведь написано в газете:

«Хороши дела в „Рассвете“.

А в „Победе“… как сказать?

 

Понимаю, недород!

Только суть не в недороде:

В Красоте пока народ

Из землянок не выходит.

А колхоз, что в Красоте,

Называется „Победой“.

Вот и шутят бабы — де,

Победители не едут!

Красоту поднимем —

Это

Не красивые слова.

Ведь о ней по белу свету

Шла народная молва.

В Красоте селилось чудо,

Песня, музыка жила.

Красота была повсюду,

И она не умерла.

Красота — не умирает.

Я делами докажу!

Отпусти, товарищ Краев,

Жизнь в „Победе“ заиграет».

 

— Ясно.

Ладно.

Не держу.

 

 

Глава девятая

 

 

Под развесистой березой

В Красоте собранье шло.

Председателя колхоза

Выбирало все село.

 

Были краткими дебаты

И сводились к одному:

— Быть Кострову! —

Пели бабы. —

А кому, как не ему:

Может, будет по-иному?..

 

Но никто не возражал.

Представитель от райкома

Их решенье

Поддержал…

 

Из Славеней в Красоту,

Перекатывая эхо,

На десятую версту

Дом отцовский переехал.

 

Встал над речкою.

И словом,

Снова начал жизнь свою

Крытый свежею соломой

Дом у школы на краю.

 

Словом, Федор без печали

Взял бразды.

И с той поры

Рядом с мертвыми печами

Заиграли топоры!

 

Сенокос. Забот немало.

Утром косят,

А в жару

Косари, забыв усталость,

Прикипают к топору.

 

Было дорого и любо

Видеть не со стороны,

Как росли, белея,

Срубы

В сладких запахах сосны,

Как они

Вставали ровно

В каплях смолки золотой.

Мужики тесали бревна

Над седою лебедой.

Над могилами святыми,

Над остывшею золой,

Над землянками слепыми,

Над поруганной землей!..

 

Вот, смахнув росинки пота,

Молвит Федор неспроста,

Что работа есть работа,

Только эта — красота!

 

— Красо-та! —

И выдох ровный.

— Красо-та! —

И ровный взмах.

И ошкуренные бревна

Станут музыкой в домах.

 

Лягут ровно — так, как надо,

Чтобы надолго вросли.

Берегли в жару прохладу,

В холод солнце берегли…

 

Наделил родитель силой —

Топоры в руках поют.

Анатолий и Василий

От отца не отстают.

 

По-мужичьи руки грубы,

Руки дерзкие.

Не по-детски сжаты губы,

Губы детские…

 

Им легко за дело браться,

Озорно кричать «ура»,

С детства веря в праздник братства,

В светлый праздник топора!..

 

В Красоте,

Ожившей снова,

Жизнь не тлеет, а горит.

И Тишков Иван

Давно уж

Про Донбасс не говорит.

 

И, взвалив баян на плечи,

Из Славеней каждый вечер

В Красоту идет пешком

Музыкант Иван Тишков.

 

Красота его встречает,

Как родного, с давних пор…

 

На траве баян скучает,

Ждет, когда уснет топор.

 

А Ивану что бояться,

Руки чешутся.

Все равно — топор,

Баян ли,

Лишь бы тешиться!

 

Басовит топор Ивана,

Он согласно

Входит в хор,

Где, как клавиши баяна,

Всяк по-своему — топор.

 

Погрохатывают бревна.

И, последний взяв венец,

Распрямился он

И ровно

Ладно выдохнул:

— Конец!

 

И тогда —

Гудели дали,

Зори славили.

 

Ах какие избы встали,

Люди ставили!

 

Ах какие песни были!

Лес шумел со всех сторон.

Ах как пели!

Ах как пили

Коллективный самогон!

 

Скрипку Федора просили.

Скрипка Федора была.

Так играл на ней Василий —

Батьку оторопь брала.

Он сначала как-то робко

Наклонился к ней лицом.

Ткнулся детским подбородком

В след,

Оставленный отцом.

Чуть повел смычком — и скрипка

Стала музыкой души.

И поди сдержи улыбку,

Слезы радости сдержи!

И поди пойми — откуда

В погорелой стороне

Это песенное чудо

Наяву, а не во сне.

 

Путь у Васи только начат,

А уж трогает сердца…

И от счастья Даша плачет,

Повторяя:

— Не иначе,

Не иначе как в отца…

 

 

Глава десятая

 

 

…Плуг сверкает лемехами,

Аж слепит от лемехов.

Федор вместе с пастухами

На ногах

До петухов.

В эти дни в деревне нету

Ни парней, ни мужиков.

Бьют закаты и рассветы.

Цветом алых родников.

 

…Нету правды в сапогах,

Босиком иди по росам.

Погремок-звонец в лугах

Весел в пору сенокоса.

Луг доверчиво цветет

В брызгах радужного лета.

Федор свой покос ведет

От негромкого рассвета.

У костра

В тени берез

Голос песенной России…

Не работа сенокос —

Это праздник русской силы!

 

…Лен давно отголубел,

И гречиха отбелела.

Снова дело.

Столько дел,

Что нельзя прожить без дела!

Жатвы солнечной пора —

Вот когда опять не спится!

В голубые вечера

Золотая рожь ложится…

Отшуршал свое овес,

И гречиха подоспела,

Лен коробочки вознес

До небесного предела.

Все народу, все стране…

 

В яркий праздник урожая,

С грустью лето провожая,

Федор думал о весне.

Верил он,

Что у станков,

Где такой же труд суровый,

Вспоминают добрым словом

Бескорыстье мужиков;

 

Верил в силу ясных глаз,

Твердых рук и душ открытых…

Вечной славой знаменитый,

Славен будь,

Рабочий класс!

Обопрись на нашу рожь,

Подними Россию к звездам.

Мы с тобой одно и то ж,

Тот же свет и тот же воздух,

Та же кость и та же кровь,

Те же радости и беды,

Та же к Родине любовь,

Что от прадедов и дедов!..

 

Набирала высоту

Год от года жизнь «Победы».

Федор много бед изведал,

Поднимая Красоту.

Недоделки, неполадки,

Все хозяйство на руках,

Тут и в технике нехватка,

И нехватка в мужиках.

 

Трудно Федор дело строил,

Но построил, посмотри!

Каждый лемех крови стоил,

Стоил — что ни говори!

Крови стоил каждый трактор,

Каждый полоз для саней,

Каждый рублик,

Что когда-то

Не касался трудодней.

 

Развернулся Федор смело.

У него давно всерьез

Занимается колхоз

Прибыльным

Канатным делом.

Ходовое ремесло.

Недостатка нет в заказах,

Веселее как-то сразу,

Легче стало жить село.

Никаких тебе налогов,

Знай трудись, детей расти.

Жизнь пошла иной дорогой,

Что-то будет впереди?

 

Впереди…

Пути, разлуки

И желанье,

Чтоб скорей

Шли в искусства и в науки

Дети пашен и полей.

Чтобы край родной прославить

На века они смогли,

Крепко помня, что послали

Их от имени земли.

Будет все…

И жизни новой

Рады все в родном краю.

Я по Федору Кострову

Правду века узнаю.

Узнаю печали века,

Радость века,

Жизнь во имя человека,

ЧЕ-ЛО-ВЕ-КА!

 

 

Глава одиннадцатая

 

 

На земле живут соседи,

Два соседа, два села.

Что в «Рассвете», что в «Победе»

Жизнь по-своему текла.

 

На земле живут соседи.

И светло из года в год

Что в «Рассвете», что в «Победе»

Лен по-разному цветет.

 

Кукурузу сеют тоже.

Только как тут ни крути,

Выше льна Никак не может

Кукуруза подрасти…

 

Нет Иванина в «Рассвете».

Но поди забудь о нем!

Он в районном комитете

Стал вторым секретарем.

 

Председателей снимает.

Инструктирует актив.

О себе напоминает

Четким словом директив.

 

Что — район!

Ему планетой

Править впору.

Оттого

Никому покоя нету

При энергии его.

 

И в «Рассвете», скажем к слову,

С той поры покоя нет.

Он вконец загнал Тишкова,

Возглавлявшего «Рассвет»,

Что ни день,

По телефону

Разговор — разрядом гроз.

— Ты, Тишков, ходи персоной,

Помни, что ведешь колхоз.

Мой колхоз. Не твой пока что.

Мой народ. Не твой пока.

Жми сильнее.

Мы покажем,

Сколь крепка у нас рука.

Ты, Тишков, служи Союзу.

Конъюнктуру понимай.

Лен — добро,

Но кукурузу,

Кукурузу поднимай.

Ты, я вижу, мыслишь мало

И не смотришь далеко.

Кукуруза — это сало,

Мясо, масло, молоко.

К настоящему моменту

Ты, я вижу, не готов.

Трезвый дух эксперимента —

Дух сегодняшних годов.

Пробуй так и эдак пробуй.

Время, знаешь ли, не ждет…

И не цацкайся с народом,

Знай, к добру не приведет.

Нынче надо видеть шире.

В точку бить. Наверняка…

Ты слепую страсть к наживе

Вытравляй

Из мужика!

Ну, пока…

И от этих разговоров

Было, ну, заплакать впору.

И бежать

Невесть куда,

Как другие — в города.

 

План давай.

А план откуда?

Мясо дай.

А где оно?..

В общем, плохо,

В общем, худо.

В общем, стало все равно.

Кукурузу год за годом

Сеют. Новые дела.

Не росла она отроду

В этом крае. Не росла.

Деды, прадеды растили

В этом крае испокон

Украшение России —

Золотой от солнца лен.

 

И была во всех столицах

Высока его цена.

И хмелела заграница

От льняного полотна.

Он во дни цветенья

Небу,

Только небу был сродни.

Он таким печальным не был,

Как печален в эти дни…

 

План посева кукурузы

Выполняется с лихвой

И висит угрюмым грузом

Над мужицкой головой.

План по мясу сдали тоже.

Все живое Шло под нож.

В общем, лез колхоз из кожи

С громким лозунгом: «Даешь!»

 

Племенной бугай

Сверх плана

Шел на бойню не спеша.

И подпасок

Горько плакал,

Сердобольная душа!

 

А пастух

Бубнил без злобы:

— Мериканца в наши дни

Без быка

Поди попробуй

Догони и обгони…

 

 

Глава двенадцатая

 

 

С выполненьем плана сели

На мели.

А жизнь текла.

И Тишкову повелели

Сдать колхозные дела.

 

Горько было. Больно было.

На душе нехорошо…

Он ушел «к хвосту кобылы»,

То есть в конюхи пошел.

Жизнь его как на ладони.

Честно трудится Иван.

И ночами слышат кони,

Как скорбит его баян…

Он к одной привязан теме,

Об одном твердит всегда:

— Без коня

И в наше время

Ни туда и ни сюда.

А при наших-то дорогах,

По суглинку да в дожди

Без коня — молись-ка богу

Да погоду жди-пожди.

 

Жить спокойно не хотел он,

Не сумел бы все равно.

Начал шорничать

И к делу

Приспосабливать сынов.

 

В ремесле исконно русском

Он призвание нашел.

И творит себе с душой

Хомуты и недоуздки.

 

И Иван заметно рад:

Хуже быть дела могли бы.

Здесь — колхозу явно в прибыль

И семейству — не внаклад.

 

Только в мирном плеске дней

Потерпел Иван крушенье,

Как пришло распоряженье

Относительно коней.

 

Он от слез почти ослеп,

Постарел на годы сразу…

Повели коней

На мясо,

Повезли горох

На хлеб.

 

Вот когда Иван всерьез

Боль почувствовал под сердцем.

И ушел он в леспромхоз,

Что с колхозом по соседству.

 

Только был Иван не рад,

Оттого и был печален,

Что завистливо глядят

На него односельчане.

Дескать, вот сумел, поди,

Добрался до верных денег…

Грусть свою куда он денет,

Хоть по золоту ходи!

Потому и начал пить,

Эту грусть в вине топить…

 

Чуял сердцем,

Что в селе

Он, как белая ворона.

Не бутылка самогона,

А казенка на столе.

У забора под окном

Мотоцикл стоит с коляской.

Под малиновою краской —

Крытый жестью

Новый дом.

Все при деле, на глазах —

Что в хлеву, что в огороде.

Дети в школу

При часах,

В городских костюмах ходят.

Жить бы век в родном краю,

Жить да жить — и горя мало.

 

Да обидно,

Стыдно стало

За зажиточность свою.

Вроде копит про запас,

Вроде он крадет чужое…

 

Исстрадался всей душою.

И махнул с семьей в Донбасс.

 

Уезжал, держа в горсти

Боль земли своей суровой.

Уезжал,

Не навестив

Даже Федора Кострова.

 

 

Глава тринадцатая

 

 

Да и Федору Кострову

Жизнь не в жизнь была,

Когда

От иванинского слова

Разрывались провода.

— Ты, Костров, с огнем играешь.

Не обжечься бы

Смотри.

Для тебя ж, пойми, стараюсь,

Свой ведь, что ни говори.

Ну, положим, все нормально:

Ты почет завоевал,

Мужика материально

Ты заинтересовал.

Ну, бюджет колхоза прочен.

Трудодень ему сродни…

Только это, между прочим,

Путь не главный в наши дни,

Я не зря тебя ругаю

В свете нынешнего дня,

Ибо ты пренебрегаешь

Исходящим от меня.

Дисциплину нарушаешь,

Тянешь к длинному рублю.

Сам планируешь, как знаешь.

Сеешь то, что сам желаешь,

А не то, что я велю.

Ты учти, не потерплю!..

 

И однажды

С неохотой

Федор вымолвил:

— Аким,

Не мешал бы ты работать,

Мне работать

И другим.

Не кричи ты, бога ради.

Якать легче.

Потрудней

С мужиком добром поладить,

Чтоб поверил он не на день

В справедливость наших дней.

Чтобы жил не по старинке —

Лавки, стол, иконостас.

Чтоб в костюме да в ботинках

В клуб шагал, как напоказ.

Чтоб ходили наши бабы,

Ну, не хуже городских,

Телевизор — для забавы,

Мебель в доме — по-людски.

Чтобы дом был частью мира

И, уж ты меня прости,

Чтоб сортиры как сортиры,

А не жердочки для птиц!

Чтоб из армии ребята

Не бежали в города,

А стремились бы сюда,

Как стремились мы когда-то.

Чтобы знала вся страна

Моего народа душу,

Чтоб не мы в Москву,

А к нам

Приезжали песни слушать.

Чтобы клубы — глянуть любо.

Люди — вместе, а не врозь…

 

А Иванин:

— Ты мне зубы

Заговаривать-то брось!

Грош цена словам твоим,

Я им верить не желаю…

 

И когда б не верил Краев,

Сжил бы со свету Аким.

Краев верил в чистоту

И людей делами мерял.

Краев верил в красоту,

В то, во что Аким не верил.

Для Акима — только план,

Конъюнктура с циркуляром.

— Нет, Иванин, ты не прав,

Ты учти, не сдамся даром…

 

Новый день пришел в село.

Веселей, ясней живется.

Волевое руководство

Нынче в прошлое ушло.

 

Вместе с ним ушел туда ж

Волевой Аким Иванин,

Дав последний инструктаж

Очень тихими словами.

 

Много добрых дел в селе.

И добавить можно кстати:

Как за уголь,

Здесь за хлеб

Всякий месяц деньги платят.

 

И конечно же недаром

В наше время в города

Вышли сельские базары.

Глянуть любо. Красота!

 

Жизнь пошла путем нормальным,

Без парадной трескотни.

Слово партии реальность

Обретает в наши дни.

 

 

Глава четырнадцатая

 

 

Шум в правлении колхоза.

День зарплаты — он таков.

В окна тянется береза

Поглядеть на земляков.

Из окошка счетовода,

Приготовя кошельки,

Трудовые деньги гордо

Принимают мужики.

Но мужик — душа живая —

Остается сам собой.

Каждый трешку отжимает

От получки на пропой.

Мужику тепло и сладко

Пить от дома невдали.

Дремлют в кепках за подкладкой

Те «подкожные» рубли.

 

Самокрутки. Козьи ножки.

Разговор идет хитро.

Расписался у окошка

Федор Дмитриевич Костров.

— Федор Митрич, к телефону!

Видно, кто-то из района.

 

— Кто?.. Да, да… Товарищ Краев?

Да, я слушаю…—

И вдруг

Чует — сердце замирает,

В сердце радость и испуг.

— Орден Ленина? Колхозу?..—

И такая тишина,

Что ни вздоха,

Лишь береза

Расшумелась у окна.

Замирает сердце, тает.

И звучат слова в тиши:

Мол, награду оправдаем,

Мол, спасибо от души.

— Ждем, товарищ Краев. Словом,

Наш тебе земной поклон…

И глядели на Кострова

Мужики со всех сторон.

 

…На луга упал туман.

Сквозь туман звезда блистала.

Пел негромко и устало

Сердцу памятный баян.

 

Неожидан был тот звон,

Что донес вечерний ветер.

Он! Неужто это он?

Он! Другого нет на свете.

 

И поверить нелегко,

А еще трудней не верить.

Вот в сенях вздохнули двери.

Ну конечно же Тишков!

 

Троекратно обнялись.

Друг на друга поглядели.

До рассвета просидели.

Пили чарку, песни пели,

Будто век не виделись.

 

— Неужели навсегда?

— Навсегда, коль буду нужен.

— Нынче, брат, как никогда,

Стал народ с землею дружен.

Нынче, что ни говори,

Жизнь… да ты и сам увидишь!

— Ладно, Федор, не кори,

Ты напрасно не обидишь.

Я и так в обидах весь,

Изболелся по Славеням.

Я и сам еще не верю

В то, что я сегодня здесь.

Заявление в колхоз

Нынче подал всей семьею.

Примут, нет ли — вот вопрос…

— Ты, Иван, не вешай нос,

Быть тебе с родной землею…

 

Жгла заря свои огни,

Звонко цокали подковы…

Федор знал, что в наши дни

Возвращение Тишкова

Награждению сродни!

 

 

Глава пятнадцатая

От автора

 

 

Жизнь идет,

Не забывая,

Сколько лет прошло с тех пор,

Как, усталости не зная,

По садам гулял топор,

Как топор угрюмо рушил

Эдакую красоту!

Были яблони и груши —

Видно было за версту.

 

В жизни всякое бывает,

Только я ведь не о том.

Нынче снова вызревают

Яблоки в саду моем.

Нынче снова озорует,

Подрастая,

Ребятня.

 

И конечно же ворует

Яблоки и у меня.

И, как солнце в чистом небе,

Мне понятна эта страсть.

Мне же в детстве

Было негде

Даже яблока украсть.

 

При усадьбах было пусто,

Только кустики видны,

Только редька

Да капуста,

Как над речкой валуны.

 

Нынче люди забывают

Горе горькое, нужду…

Пусть ребята обрывают

Груши, яблоки в саду!

 

Благодарные деревья

Тянут ветви за плетни.

И глядят глаза деревни

По-иному

В наши дни…

 

Где-то там, в дали суровой,

Скрылось детское житье,

Дети Федора Кострова,

Поколение мое.

Как жилось нам, как дружилось!

Всяк своей пошел тропой…

Как же их судьба сложилась

Рядом с батькиной судьбой?..

 

Не расстался Анатолий

Со своею стороной —

Он учительствует в школе —

Вместе с Анной Дмитриевной.

 

Вместе с нею

В наши годы

Он из жизни в жизнь вошел.

 

И признание нашел

Во служении народу…

 

У Василия иначе

Жизнь сложилась.

Оттого

Слезно скрипка у него

Плачет!

В жизнь его вошла беда,

Нелегка беды история…

Он заканчивал тогда

Третий курс консерватории.

 

Не бывало равнодушных,

Ибо трогала сердца

Трезвой памяти послушная

Скрипка деда и отца.

 

Зал, бывало, изумленно

Слушал скрипку, не дыша.

В ней дышала окрыленная,

Потрясенная, влюбленная,

Горем горьким опаленная

Очень русская душа.

 

Все в ней было:

Озорство

И пути веков минувших,

Всех живущих торжество

И печаль навек уснувших.

 

Он народу нес легко,

Красоту родного века,

Ибо видел далеко,

Ибо верил в человека.

 

Льна лазоревая тишь.

Запах пахоты, покоса…

И светло глядел с афиш

Паренек русоволосый.

 

На его концерты шли,

Как на праздник русской силы,

Ведь от имени земли

Выступал Костров Василий!

 

Не случайно потому

На одном из фестивалей

Дали премию ему,

Пусть не первую,

Но дали.

 

Кто-то верить не хотел

В мастерство его.

Я даже

Помню, как один зудел:

— Из лаптей, а то ж туда же!..

 

Не какой-нибудь пижон,

Он сидел передо мною —

Благородной сединою,

Будто нимбом, окружен.

 

Удивлялся:

— Ты смотри!

Дали премию. Не много ль?

Ибо, что ни говори,

Из него не выйдет Коган…

 

Что я мог ему сказать?

Впрочем, суть совсем не в этом.

Мне пером не описать,

Что случилось прошлым летом,

Нету слов, что бы могли

Рассказать про путь суровый

Человека от земли.

К ней вернувшегося снова!

 

Было так…

В один из дней

На одной из тихих улиц

Шел со скрипкою своей

Человек, слегка сутулясь.

 

И за ним шагали вслед

Три пижона тротуаром.

Пьяно тренькала гитара,

Фонари цедили свет.

 

День московский затихал,

Сон его лица коснулся.

Вдруг Василий услыхал

Женский крик

И обернулся.

 

В тусклом свете фонарей

Увидал он, пораженный,

Как девчурку, озверев,

Били пьяные пижоны.

 

Что он мог?

Свернуть с пути

И идти своей дорогой.

Но от совести уйти

Люди совести не могут!

 

Так и было. Не свернул.

Не в характере Костровых!..

Вдруг бандитский нож блеснул

И по сердцу полоснул.

И — ни слова…

 

Тех отправили в тюрьму.

По заслугам сроки дали.

Жив Василий,

Но ему Руки —

Крылья поломали.

 

И хранят они тоску,

С песней солнечной в разлуке,

Непослушные смычку,

Покалеченные руки.

Вот и все,

Прости-прощай,

Свет искусство! До свиданья,

Вспоминать не обещай,

Мало проку в обещаньях…

По весне

Коростели

Из Египта — к нам в Россию.

Вместе с ними и Василий

Вновь пришел к теплу земли.

— Полно плакать! Проживу,

Я ведь многое умею.

А обиды на Москву

Я ни капли не имею.

Много добрых, светлых дней

В ней я прожил не напрасно.

Не по тем судить о ней,

А по звездам, что не гаснут.

К людям добрую любовь

Ты мне, мама, прививала.

Повторись такое —

Вновь

Повторю я все сначала…

 

Не стирая слез с лица,

Безутешно Дарья плачет,

Повторяя:

— Не иначе,

Не иначе как в отца…

 

1966–1967 гг.