2020-05-21
70
Наш ошалевший от боли народ шарахнулся в сторону Жириновского от отчаяния, под влиянием эмоций, и тем самым подтвердил, что у него нет ясного гражданского сознания, Крупная фракция в Думе превращала Жириновского во влиятельного лоббиста, своего рода думского «пахана», и этим положением он воспользовался сполна, не брезгуя брать деньги у теневых структур и не стесняясь отстаивать их интересы.
Самое поразительное в результатах выборов 12 декабря то, что избиратели, с треском провалившие правительственную партию, одновременно проголосовали за президентскую Конституцию. Из 56 млн. человек, принявших участие в голосовании, 33 млн. высказались в поддержку Конституции и только 23 млн. — против. Одной рукой избиратели отказывали в доверии правительственному курсу, а другой в то же время вешали на себя хомут президентской диктатуры. Почти половина российских граждан-избирателей вообще не пришли на избирательные участки, продемонстрировав безразличие к своей судьбе.
Москва провожала уходящий 1993 год в каком-то глубоком трауре. Год, залитый кровью у «Останкино», в Белом доме, заполненный ненавистью, раздиравшей нацию, завершившийся нелепым голосованием 12 декабря «против одного дурака — за другого дурака». Он войдет навсегда в историю России как год национальной трагедии. Даже погода в новогодние праздники была ненормально отвратительной. Молочный кисель тумана, болезненная испарина как бы подчеркивали беспросветность тоски и стоячей печали. Скользкий лед, прикрытый холодной и противной снежной жижей, караулил свои жертвы. Каждый день до 200 жертв — покалечившихся людей — поступало в больницы. «Наглые» машины одичавших от наворованного имущества «новых русских» и чиновников носились по улицам, окатывая тротуары и прохожих фонтанами грязи. В саду «Эрмитаж», недалеко от моего дома, слышно было пьяное гоготанье ликовавших богачей и были видны взлетавшие по случаю благополучно для них завершившегося года ракеты.
С начала нового — 1994 г. — президент, явно обескураженный результатами парламентских выборов, решил несколько скорректировать состав и курс правительства. Был уволены Егор Гайдар (первый вице-премьер), в январе 1994 г. отправлен в отставку министр финансов Борис Федоров, один из самых беспринципных крикунов-демократов и усердный ваятель собственного благополучия. Поубавилось энтузиазма и веры в целительность рычагов рыночной экономики, хотя приватизационные программы продолжали выполняться как ни в чем не бывало. Вновь зазвучали слова о том, что государству рано отказываться от своей роли в экономике страны. В бюджетных наметках, внесенных на рассмотрение Государственной думой нашли отражение ассигнования, предусмотренные для поддержания сельского хозяйства, оборонного комплекса и т. д.
Общественная жизнь страны мало-помалу стала входить в берега, заметно успокаиваться. Новый парламент, правительство и президент худо-бедно, но стали приучаться сотрудничать. Например, когда правительство вдруг решило поднять пошлины на импорт продовольствия из заграницы под предлогом защиты отечественного предпринимателя, власти Москвы и Екатеринбурга резко запротестовали, поскольку «ни на 60% потребляют купленное за границей продовольствие. Государственная дума поддержала протест, а потом и президент высказался в пользу сохранения прежнего порядка. Все осталось на своих местах.
Стали заметно спокойнее и люди на улицах. В транспорте, в общественных местах не слышно былых проклятий в адрес властей. Телевидение прекратило передавать заседания думы, которая, кстати, довольно мирно обсуждала бюджет. Политических интервью поубавилось, да и интерес к ним в большей степени пропал.
Многотысячные митинги и манифестации ушли в прошлое. Успокоение в провинции выразилось в том, что люди в ряде мест вообще перестали ходить на выборы местной власти, там не удавалось заманить даже требуемые 25% избирателей.
Президент лишь время от времени напоминал о своем медвежьем норове. Так, когда 23 февраля 1994 г. Думой было принято решение об амнистии всех арестованных по делу о событиях 3-4 октября в Москве, быстро реализованное Генеральным прокурором Алексеем Казанником и директором Федеральной службы контрразведки Николаем Голушко, в ведении которого находилась тюрьма «Лефортово», Б. Ельцин как бы проснулся и издал рык.
Он свирепо отчитал Генерального прокурора за такую поспешность, забыв, что именно А. Казаннику Б. Ельцин был обязан своей политической карьерой. Ведь в 1989 г., когда шло формирование первого Верховного Совета из состава I съезда народных депутатов, Б. Ельцин не был избран в его члены и остался за бортом. Тогда А. Казанник публично и демонстративно отказался от своего мандата депутата Верховного Совета пользу Б. Ельцина. А. Казанник был назначен на свой пост после событий 3-4 октября, и вот теперь над ним разразилась гроза, и ему пришлось покинуть кресло Генерального прокурора. Наказание последовало за то, что высокообразованный юрист А. Казанник позволил себе разъяснить президенту разницу между «амнистией» и «помилованием». В ответ на претензии Б. Ельцина, что-де правом помилования наделен только президент, а не Дума, А. Казанник объяснил, что в данном конкретном случае речь шла об амнистии — законодательном акте, принятие которого находится в компетенции только законодательного органа.
Такая же расправа была учинена и над Николаем Голушко за то, что он распорядился в соответствии с указанием Генерального прокурора открыть двери тюрьмы для узников по делу 3—4 октября. В прессу просочились сведения о том, что от имени президента директору Федеральной службы контрразведки позвонил шеф охраны Б. Ельцина Коржаков, который потребовал невыполнения любой ценой прокурорского указания. На отказ генерала Н. Голушко нарушить закон Коржаков в присущей ему манере сказал: «А ты скажи, что потерял ключи!», на что ошарашенный шеф контрразведки ответил: «Но ведь следственный изолятор «Лефортово» не амбар». «Ну как хочешь, пеняй потом на себя!» — отрезал Коржаков, и буквально через несколько дней последовал приказ об освобождении Н. Голушко от занимаемой должности.
Казанник оказался смелым и честным человеком и рассказал обо всем на публичной пресс-конференции. У Н. Голушко не хватило на это духа. Президент внешне смирился с амнистией, под которую были подведены и еще сидевшие в «Матросской Тишине» бывшие руководители ГКЧП, но продолжал шипеть, что, мол, если кто-нибудь из освобожденных вновь попытается заниматься политикой, то опять окажется на тюремных нарах.
Вообще политическая несдержанность президента лишь отражала его крайне низкий уровень уважения к закону и пренебрежение даже общепринятыми нормами морали и этики. Помнится, в те дни приехал бывший президент США Ричард Никсон, который по заведенному обычаю наведался в Москву, чтобы провести глубокую разведку ситуации, сложившейся после сформирования нового парламента и реорганизации правительства. Такой уровень позволяет американцам встречаться с ведущими политиками России. Никсон предварительно согласовал программу и с Клинтоном, и с Ельциным — без этого такие визиты не обходятся — и, прибыв в Москву, провел встречи-беседы с А. Руцким, Г. Зюгановым, Г. Явлинским. Нельзя исключать, что по каналам спецслужб президенту России стало известно о содержании бесед американского эмиссара с его политическими противниками. Иначе чем объяснить, что он внезапно «взорвался», публично заявил об отказе принять Никсона и запретит встречи с ним членам правительства и высокопоставленным чиновникам. В день отъезда Никсона никто из официальных лиц не явился на прощальный прием, который давал по этому случаю американский посол в Москве. Так отомстил наш президент демократическому гостю за его встречи с оппозицией.
Экстравагантные кунштюки Б. Ельцина, однако, в эти первые месяцы 1994 г. не выходили за рамки эмоциональных разрядок. Он явно не искал повода для крупного сражения с бессмертной оппозицией. Решающей для него была победа в виде абсолютно авторитарной Конституции. Теперь оппозиция могла устраивать любые шоу, но повлиять на принятие действительно реальных государственных дел не могла. А чтобы дополнительно застраховаться от попыток внести какие-либо изменения в текст принятой Конституции, Б. Ельцин затеял многомесячную игру с парламентом по вопросу о выработке документа под названием «Пакт общественного согласия» (потом он был назван «Договор об общественном согласии»). Суть этого документа заключалась в стремлении обеспечить президенту бесконфликтное, беспроблемное завершение первого срока пребывания на высшем государственном посту. Надо было зафиксировать «статус-кво», связать оппозицию ее же обещанием отказаться от серьезной политической борьбы.
В «Пакте общественного согласия» стержневая роль принадлежала таким положениям, как отказ всех договаривающихся сторон от попыток внесения каких-либо изменений в действующую Конституцию, отказ от требований проведения досрочных выборов (любого уровня), от призывов к насилию, использования оценок событий 3—4 октября 1993 г. в политической борьбе и т. д. и т. п. в таком же духе. «Нарушителям» грозило лишение депутатских мандатов либо отрешение от должности. Совершенно очевидно, что этим правовым актом Б. Ельцин хотел закрепить результаты своей военной победы над прошлым парламентом. Все политические партии испытывали чувство стыда, когда вели переговоры с правительством об этой договоренности. Обычно шумливая пресса проявляла непривычную сдержанность, чтобы не насторожить общественность и не спугнуть «птичку».
27 апреля 1994 г., на Страстной седмице, в Георгиевском зале Кремля было собрано как можно больше людей для придания торжественности процедуре подписания этого пакта. Все проправительственные партии и представители президента подписали документ. Все ждали, как поступит В. Жириновский — победитель на последних парламентских выборах. А он явился на церемонию с двумя бутылками только что выпущенной новой водки под названием «Жириновская», заявил, что намерен распить одну с Ельциным, а другую с Черномырдиным, лихо поставил свою подпись, завершив тем самым цирковое сальто-мортале, которое превратило его из необузданного буяна, «ужасного ребенка» в надежного союзника правительства. Эту позицию он уже никогда не покидал впоследствии, хотя постоянно терял и симпатии, и голоса избирателей. Николай Травкин, некогда любимое дитя ЦК КПСС, поскольку представлял отряд передовых строителей социализма, в прямом и переносном смысле, Герой Социалистического Труда, получивший в годы перестройки прозвище Деда Щукаря своими колкими и язвительными выступлениями, теперь окончательно запутался в своих политических плутаниях и поставил подпись, тем показав, что его потенциал исчерпан.
Отказались подписать «Пакт общественного согласия» представители компартии (КПРФ), Аграрной партии и «Яблока». Они назвали его «Актом о безоговорочной капитуляции». Эти партии спасали свое лицо в глазах избирателей, не больше того. Они и прежде и теперь принадлежали к наиболее умеренным оппозиционерам, их не задели крылья репрессий в октябре 1993 г., в своих документах они не призывали к насилию, так что президент и правительство могли не слишком огорчаться, что их подписей не было под пактом.
Ситуация в Кремле неизменно оказывала влияние и на обстановку на улицах. Читаю свои наблюдения за празднование 1 мая 1994 г. в Москве.
«1 мая я с домочадцами вышел на Тверскую взглянуть на демонстрацию. Стояли мы у Центрального телеграфа и видел все. По моим оценкам, в колоннах было около 20 тыс. — очень мало для Москвы».
Организаторы — независимые профсоюзы и КПРФ (Г. Зюганова), но шли они разными колоннами. Общая тональность — примиренческая или вяло критическая, вроде «Нет безработице», «Президент, не души оборонку!».
«Трудовая Россия» В. Ампилова собралась в другом месте — на Октябрьской площади и шла со своими сторонниками в другом направлении — к Воробьевым горам. Там люди и лозунги были позадиристей.
Милиции, как всегда, было в два раза больше, чем демонстрантов. Я видел на ул. Огарева шесть автобусов с солдатами спецназа. Это почти две роты. Они бегали по подъездам соседних домов и обильно кропили их мочой.
Все прошло тихо, хотя гремело необычно большое количество оркестров: я насчитал 10 штук, но и они играли какие-то нейтральные мелодии. В общем, было пустынно и скучно. Демонстрация стала формальным актом. Надо было отметиться, поставить галочку. Она ничего не показала, кроме растущей апатии и безразличия стареющих и хворых россиян».
Для закрепления намеченного курса на «общественное согласие» власти в начале мая собрали еще раз в Кремле весьма представительное собрание из делегатов коммерческих структур, банков, общественных организаций, которые также изъявили желание подписать «Пакт общественного согласия». Эти люди вроде бы не имели прямого отношения к обязательствам, вытекавшим из пакта, но все же более 200 человек, олицетворявших деловой мир, поставили свои подписи под документом.
РАЗРУХА, АПАТИЯ
Теперь, казалось, Россия худо-бедно обрела покой и можно было подумать о самом главном: об экономике, о которой просто позабыли в горячке ожесточенной борьбы за власть. Мне нередко приходилось бывать в Государственной думе на различного рода слушаниях и получать иной раз ошеломлявшую меня информацию. Там я услышал, что в России действуют 35 тысяч самостоятельных экспортеров, работают 5 тыс. коммерческих банков, из них 808 имеют генеральные лицензии, т. е. могут оперировать и с иностранной валютой, и с золотом. Я узнал, что утечка капиталов из России не поддается никакому контролю и в год за рубеж уплывает не менее 18—20 млрд. долларов.
В России в эти годы заниматься бизнесом означало делать деньги, а не производить товары. Хороший, устойчивый доход, например, давали обменно-валютные операции. В Москве действовали тысячи таких меняльных контор. В один из дней силами Министерства внутренних дел было одновременно проверено 900 обменных пунктов, оказалось, что только 15% действовало на основании законных лицензий, остальные были попросту самодеятельными или, хуже того, прикрывались документами, полученными мошенническим путем.
Общее падение производства составляло в среднем в 1991—1993 гг. по 15-18% ежегодно. Мы оставили далеко позади времена Великой депрессии 1929 г. в США, когда общее падение производства в той стране составило 30% и вошло в мировую историю как самое обвальное кризисное потрясение, Россия скорым шагом приближалась к Германии, которая в результате разрушительных бомбардировок и ожесточенных военных действий на всей территории в период Второй мировой войны потеряла до 50% своего промышленного потенциала. Кое-как держалось только производство, связанное с добычей и экспортом сырья на Запад, — прежде всего нефти и газа. Топливно-энергетический комплекс спасался тем, что почти целиком оказался на территории только России: здесь были месторождения, подавляющая часть магистральных и распределительных трубопроводов, система насосных станций и управленческий блок. Имелся устойчивый, давно сложившийся рынок энергоносителей. Российское энергетическое сырье не имеет конкурентов на рынках Европы. Оно такое же по качеству, как и поступающее из других источников. К тому же, если при советской власти западноевропейские страны — члены НАТО — придерживались принципа сохранения «энергетической независимости» от СССР и не позволяли себе покупать в СССР более 10% энергоресурсов от общего объема собственного потребления, то теперь, когда Россия перестала быть военным противником, эти ограничения были отброшены прочь и закупки нефти и газа стали поощряться. В какой-то мере подобного рода «положительные» факторы способствовали удержанию уровня производства в черной и цветной металлургии. Западные страны охотно покупали металлургическое сырье в виде болванок или грубого проката, алюминий и медь в слитках, что позволяло им экономить огромные средства и энергию на этапе производства первичного металла из руды и глинозема. Кроме того, они избавлялись от экологически опасного производства, с которым связаны доменный процесс или выплавка алюминия.
Все же остальные отрасли производства, как легкой, так и тяжелой промышленности, сохли и жухли на глазах. Разрыв производственных связей в одночасье парализовал многие предприятия. Удар пришелся в равной степени по России и по ставшим независимыми республикам ближнего зарубежья. В ряде случаев сырье оказалось в одной стране, а мощности по его переработке в другой (хлопок, сахарная свекла, масличные культуры и пр.). Рынок, рассеченный на мелкие куски новыми государственными границами, был крошечным для прежних масштабов производства. К тому он катастрофически ужался под воздействием резкого обнищания подавляющего большинства населения. К этому добавилось нашествие через открытые границы промышленной продукции и ширпотреба с Запада и Востока. Все отрасли обрабатывающей промышленности оказались отрезанными от внешних рынков, они не имели возможности приобретать твердую валюту, а русский рубль находился практически в свободном падении. Масштабы инфляции не позволяли сколь-нибудь разумно планировать производство. Нельзя было просчитать ни производственные риски, ни конечные результаты. К тому же приватизационный шторм подталкивал руководителей предприятий меньше всего думать о производстве, а больше о том, как бы обеспечить свою личную выгоду.
Никакой единой государственной политики в экономической жизни страны не было. Группировки в правительстве действовали автономно, каждая в своих клановых интересах. Указы президента оказывались неэффективными, потому что в стране отсутствовал нормальный государственный аппарат, способный и заинтересованный в проведении вразумительной экономической линии.
Ну а что творилось в это время на селе, и описать невозможно. Я каждый год ездил в родное село Алмазово Скопинского района Рязанской области, и на моих глазах умирали остатки крестьянства. Из 5 тыс. гектаров угодий нашего колхоза в 1994 г. обрабатывалась едва половина. Мужское население быстро деградировало под влиянием хронического алкоголизма. В свое время к нам из Башкирии приехали несколько десятков семей, которые смягчили нехватку рабочей силы. Теперь под влиянием националистического угара они вновь снялись с мест и вернулись к себе, в родные края. Не идет у меня из памяти разговор, который состоялся между ветеранами Великой Отечественной войны и председателем нашего колхоза им. Свердлова. Когда он их поздравил в День Победы и спросил, чего бы они хотели, старики дружно ответили: «Ничего больше не надо. Дай только досочек на гроб!». Председатель опустил глаза в землю и ответил: «Простите, мужики, но не могу обещать вам этого. В колхозе нет ни единой тесиночки. Спирту могу поставить хоть целую молочную флягу в 50 литров, а гробов не просите, не могу». На том и разошлись.
В родной деревне появились неслыханные признаки одичания людей: то кто-то украдет сушащееся на веревке около дома белье, то из грядки по весне выдернут только что посаженную рассаду, то из-под наседки исчезнут уже полунасиженные яйца. Но хуже всего то, что односельчане, зная обо всем этом, скупают у опустившихся воров за гроши краденое, не сомневаясь при этом, что завтра их самих обокрадут. А я ведь помнил с детства, как в той же самой деревне мужики стояли стеной против воровства. Конокрадов никогда не сдавали милиции, а просто убивали самосудом, и ни один из односельчан не стал бы содействовать властям в расследовании. Воровство было и тогда, но воры были изгоями, скрывавшимися в глухих урочищах и всегда рисковавшими жизнью при встрече с односельчанами.
Все лето и осень в обществе доминировало настроение апатии. Например, 27 мая во Владивостоке высадился возвратившийся из Соединенных Штатов, где он жил в эмиграции, Александр Исаевич Солженицын. Пожалуй, он был самой крупной фигурой в мире литературы и публицистики, нанес, наверное, самый сильный удар по коммунистическому режиму. Его литературный талант, работоспособность и одержимость чувством мести прошлому строю были орудиями самого крупного калибра в борьбе против советского строя, Он ехал на Родину, рассчитывая стать властителем дупл, духовным поводырем масс, трубадуром новой России. Он уже давно, еще в горбачевское время, обозначил свои политические амбиции, опубликовав большую статью «Как нам обустроить Россию?», в которой благие пожелания переплетались затейливым образом с полным непониманием реальной обстановки в стране, где писатель уже не жил много лет. А. Солженицын решил медленно продвигаться по России, задерживаясь в городах и селах, читая лекции, провода встречи с населением. Но никакого триумфального шествия по стране не получилось. Он имел неосторожность с первых шагов честно, а значит, и неприлично резко, отозваться о результатах деятельности демократов-реформаторов. Потом Солженицын даже напишет разгромную антидемократическую книгу «Россия в обвале», а тогда только сказал: «Я не буду хвалить Б. Ельцина ни в глаза, ни за глаза!» — но и этого было достаточно, чтобы «вырубить» его из информационного поля России. Его просто стали замалчивать.
А. Солженицын еще во Владивостоке встретился со Светланой Горячевой — прокурорской работницей, выступавшей с позиций страстной патриотки левых убеждений, которую иногда называли «нашей Жанной д'Арк» за то, что она, будучи заместителем Б. Ельцина в бытность того председателем Верховного Совета РСФСР, резко, публично выступила против него вместе с другими коллегами. В тот момент, до августа 1991 г., в условиях непогрешимого авторитета Б. Ельцина этот акт был поистине героическим поступком. Безразличие общественности к ее самоубийственному вызову, очевидно, повлияло и на нее, она потеряла свое особое политическое сияние, посерела и встала в строй почитай рядовых левых оппозиционеров. И, тем не менее, факт встречи Солженицына с ней добавил яда и желчи в Редкие сообщения средств массовой информации о его поездке:
«Отстал Александр Исаевич в эмиграции! Не понимает нынешней России!». Таким, закутанным в стеганое одеяло молчания приехал вчерашний кумир демократов в Москву и таким же отлученным от общественной жизни живет до сих пор на своей подмосковной дачке. Он так и не вернулся из эмиграции. Никому теперь не нужны ни его литературные труды, ни политические эссе.
Вообще вся так называемая общественно-политическая жизнь ушла постепенно в закоулки полупридушенной Государственной думы, в норы интеллигентских клубов, в групповую болтовню, в индивидуально-семейные посиделки. Читаю свои заметки тех дней: «На Таганке, в одном из старых особняков, собирается раз в месяц так называемый Московский интеллектуально-деловой клуб, которым руководит бывший советский премьер-министр Н. И. Рыжков, недавно возглавивший совет директоров «Тверьуниверсалбанка». Там бывают уважаемые лица, академики, бывшие министры, бизнесмены, деятели культуры. Они приглашают на свои заседания в качестве докладчиков кого-нибудь из видных экономистов, политологов, послов и т. д. Все внимательно слушают умные, как правило, критические по отношению к правительству речи, задают вопросы. Затем вкусно обедают под рюмку-другую водки и расходятся по домам до следующего месяца.
Где-то еще тусуется (странное слово — порождение того времени, означающее «собирается») клуб «Реалисты», созданный Ю. Е. Петровым, в свое время первым секретарем Свердловского обкома КПСС (при Б. Ельцине бывший вторым секретарем), затем послом СССР на Кубе, затем начальником администрации президента Ельцина, а теперь либеральствующим бизнесменом. Там также идет бессистемная болтовня о проблемах России, о планах создания еще одной партии, издаются брошюры просветительского характера, и каждая встреча завершается хорошим обедом.
На углу Садового кольца и Малой Бронной, где некогда существовал «Театр на досках», созданный С. Кургиняном, собиралась более левая публика. С. Кургинян, давно сменивший амплуа режиссера на профессию политолога, примерно по той же схеме созывал подходящую публику, приглашал соответствующего докладчика, и шло говорение-слушание без толку и без проку. Мне приходилось бывать на таких собраниях. Здесь я видел и Д. Язова, и В. Крючкова — не так давно всесильных министров советского правительства и бессильных членов ГКЧП.
Везде было одно и то же: обилие констатирующей жвачки. Везде не было одного и того же: желания действовать и ясного понимания пути выхода из глухого национального тупика.
Примерно в то же время в Парламентском центре на Трубной площади проводились публичные слушания о судьбах СНГ. В зале сидели М. Горбачев, А. Павлов (бывший премьер-министр СССР), А. Лукьянов, С. Шахрай (весьма близкий тогда к Б. Ельцину). Пробовали найти ответ на вопрос, кто же виноват в развале СССР. Выступление М. Горбачева звучало в кратком изложении примерно так: «Только не я, это вина ГКЧП», А. Лукьянов парировал: «Только М. Горбачев, и никто другой». С. Шахрай признал, что причиной распада СССР была борьба центральных властей (М. Горбачева) с властями России (Б. Ельциным).
Трехлетняя годовщина победы демократии над ГКЧП в августе прошла совершенно незаметно. В Москве перед зданием Московской мэрии на Новом Арбате собралась небольшая кучка людей, около тысячи, перед которыми истерично витийствовала Валерия Новодворская — несчастная, психически неуравновешенная женщина, которую на полную катушку постоянно использовали демократы, а ее следовало бы пожалеть, дать возможность полечиться. Вместо этого распаляли вниманием прессы, деньгами, и она все больше заклинивалась на двух-трех идеях фикс: ненависти к давно уничтоженному советскому строю, который, как всем было понятно, никогда не вернется, и ненависти к России и русскому народу.
Лишь один мэр Санкт-Петербурга А. Собчак решился в августе 1994 г. организовать эстрадное шутовское спортивное шоу и велел транслировать его по телевидению. Участвовали команды «бизнесменов», «таможенников», «журналистов» и т. д. На абсолютно пустом стадионе пели и кривлялись профессиональные артисты, бегали пузатые «футболисты» — женщины и мужчины вперемежку, киноактер Фарада пытался изобразить ведущего. Дикторы лопотали без умолку, изображая энтузиазм и отрабатывая полученные деньги. Но все это происходило в пустоте.
ЧЕЧНЯ
Безусловное затишье на фронтах внутриполитической борьбы имело своей причиной не только поражение оппозиции и значительно укрепившееся положение президента, но и малозаметное в те дни переключение основного внимания власти на борьбу с чеченскими сепаратистами. До этого времени проблема отделения Чечни стояла во весь рост, и у России не было сил попытаться как-то решить ее. Чеченская проблема в историческом прошлом имела одну особенность: она всегда превращалась в головную боль для России в моменты ослабления Российского государства. Наибольший уровень организованности в противостоянии России Шамиль, базировавшийся в основном на территории Чечни и Дагестана, проявил в годы, когда империя терпела поражения в Крымской войне. Именно тогда, опираясь на поддержку Турции и европейских противников России — Англии и Франции, — Шамиль начал создавать первые основы исламского государства. Лишь окончание крымской кампании позволило России собрать достаточные силы, чтобы завершить войну против Шамиля и покорить Кавказ. Известно, что российское правительство поступило весьма великодушно с плененным вождем чеченцев. Он жил вместе с семьей некоторое время в Калуге, где от себя и своего потомства присягнул на верность российскому трону. Кавказские наместники по существу не вмешивались во внутреннюю жизнь чеченский тейпов, и до самой революции 1917 года чеченцы жили своим традиционным укладом, не создавая особых проблем Российской империи.
Когда же грянули революционные события 1917—1920 гг., большевики использовали горские народы и чеченцев в качестве своих союзников в борьбе против терского и кубанского казачества, представлявшего главную опасность для советской власти. Участие горских народов в гражданской войне способствовало росту их национального самосознания, тем более что тогда также был в ходу лозунг самоопределения народов. Большевики выполнили обещания, предоставив горцам свою государственность. Вайнахский народ, состоящий в основном из чеченцев и ингушей, объединился в рамках Чечено-Ингушской автономной советской социалистической республики.
Однако, как только разразилась Великая Отечественная война и немецкие дивизии приблизились к Кавказу, чеченские вожаки подняли мятеж против советской власти. У этого выступления не было единого центра, оно походило на пожар, вспыхнувший сразу во многих местах. Немцы, учитывавшие антироссийские настроения чеченцев и ингушей, с первых дней войны начали готовить из военнопленных красноармейцев кавказских национальностей своих пособников в специальной диверсионной школе, действовавшей около австрийского города Зальцбург. На территорию Ингушетии и Чечни посыпались воздушные десанты из немцев и чеченцев, которые становились руководящим и ударным ядром в повстанческом движении. Немалых усилий стоило частям Красной армии и силам НКВД подавить эти очаги вооруженного сопротивления. В ходе операций стало ясно, что местная администрация, включая и милицию из граждан чеченской национальности, всячески уклонялась от участия в борьбе с бандитским движением. Население же в своей основной массе оказывало поддержку повстанческому движению. Временная оккупация Чечни немцами с октября 1942 по январь 1943 г. только наглядно подтвердила готовность чеченцев к сотрудничеству с врагом. Именно тогда немцы сформировали чечено-ингушский полк для борьбы с партизанами. Под влиянием грозной опасности, которую представляли собой многочисленные банды боевиков, и было принято постановление Государственного Комитета Обороны о выселении чеченцев и ингушей из районов их исторического проживания.
Поскольку эта мера часто была и остается предметом острой дискуссии, а здесь нет места для подробного изложения громадного фактического материала, относящегося к ней, можно отослать интересующихся к обильно документированной книге Бугая Николая Федоровича «Л. Берия — И. Сталину». Согласно Вашему указанию» (Москва, «АИРО-ХХ», 1995 г.), а также к работе «Кавказские орлы: обзор материалов о банддвижении на территории бывшей ЧИАССР» (Алма-Ата, 1945 г.). Мы только добавим, что в результате боевых операций по подавлению банддвижения, проводившихся с июня 1941 по январь 1945 г. на территории ЧИАССР, было изъято более 11 тыс. винтовок, 340 автоматов, 108 пулеметов и т. п.
