Работа В. И. Ленина над «завещанием»

Традиционная историография рассматривает работу Ленина над текстами «Завещания» в отрыве от происходившей в ЦК партии политической борьбы, чем упрощает и искажает ее историю. С другой стороны, приукрашивается состояние здоровья Ленина в конце февраля — начале марта 1923 г., когда, как считается, он продиктовал свои последние письма, имеющие антисталинскую направленность. Работа Ленина над «Завещанием» освещалась в основном по «Дневнику дежурных секретарей», а также по отрывочным воспоминаниям секретарей Ленина и М.И. Ульяновой без должного критического анализа этих источников информации. Влияние болезни на работу Ленина в период работы его над «Завещанием» сколь-либо обстоятельно не изучалось. Внимание исследователей приковано к истории болезни после прекращения им политической деятельности (с марта 1923 по январь 1924 г.)[130].

В центре внимания историков оказывается другая проблема — надуманный вопрос о «режиме изоляции» Ленина, якобы установленным Сталиным.

По известному вопросу о режиме лечения и работы Ленина в период его болезни в историографии утвердилось мнение, идущее от Троцкого: Сталин, боявшийся Ленина, установил режим изоляции его, заставив врачей сделать соответствующие предписания. Это нужно было ему, чтобы предотвратить ленинскую критику в свой адрес и таким образом обеспечить сохранение за собой поста генерального секретаря ЦК РКП(б), с которым были связаны его планы на установление единовластия в партии и государстве. Однако режим изоляции Ленина был прорван только благодаря смелости Крупской и секретарей Ленина. Так считают В.И. Старцев, Д.А. Волкогонов, А.В. Антонов-Овсеенко и др.[131]

Вопрос о том, как и почему Сталин мог установить режим политической изоляции Ленина, историки предпочитают обходить. И понятно, ведь режим, который действительно был установлен для Ленина, определял не Сталин, а ЦК и Политбюро при активном участии Каменева, Бухарина в соответствии с требованиями врачей и при их непосредственном участии. Этот факт трудно обойти. В.А Куманев и И.С. Куликова предложили такой вариант решения проблемы. Они считают, что Каменева и Бухарина ставить на одну доску со Сталиным нельзя, поскольку мотивы у них были разные. У Бухарина и Каменева, естественно, благородные, а у Сталина, разумеется, низменные. Если первые «действительно преследовали... цель уберечь Ленина от контактов и информации, которые могут его взволновать, то встревоженный Сталин желал одного — изолировать вождя от мира»[132]. Доказательства? Это и так всем известно. Во всяком случае, Куманев и Куликова уверены в этом. Однако чуть далее, будто забыв о том, как они пугали читателей «сталинским режимом», Куманев и Куликова вдруг заявляют, что, несмотря на все ухищрения Сталина, режим изоляции установлен не был, так как бдительная Крупская сама установила Ленину «правильный больничный режим»[133]. Вот как! Сначала утверждают одно, а затем, сохранив за Сталиным все полагающиеся ему упреки, признают, что все зависело от Крупской, и делала она то, что положено.

ЛИЧНЫЙ КОНФЛИКТ  

От Троцкого в историографии идет устойчивый интерес к истории конфликта Сталина и Крупской, Ленина и Сталина. В центре внимания оказывается политическая подоплека, с которой был связан инцидент между Сталиным и Крупской, содержание и характер их телефонного разговора, который, как считается, состоялся вечером 22 декабря 1922 г., а также письмо-ультиматум Ленина Сталину от 5 марта 1923 г. о разрыве личных отношений, наконец, связь личных и политических аспектов этого конфликта. Право Крупской говорить Ленину о политических вопросах, несмотря на запрет врачей и ЦК, не подвергается сомнению. Виновным всецело оказывается Сталин. Эта история играет роль косвенного подтверждения справедливости характеристики Сталина в «Письме к съезду».

Трудность в историографии иногда вызывает простой вопрос о времени, когда о разговоре Сталина и Крупской стало известно Ленину. Долгое время в литературе господствовало убеждение, что это произошло 5 марта. Есть и другая точка зрения. Например, Р. Такер утверждал, что Ленин узнал о конфликте вскоре после него[134]. В этом случае возникает проблема: почему Ленин не реагировал сразу, почему решил объясниться со Сталиным лишь 5 марта. Большинство историков этот временной разрыв объясняют подготовкой Лениным «бомбы для Сталина», а решение потребовать извинения связывают с получением им информации о том, что о характере разговора Сталина с Крупской стало известно Зиновьеву и Каменеву. В.А Куманев и И.С. Куликова исключают такой образ действий Ленина в случае оскорбления жены[135]. Они являются сторонниками «мартовской» версии. Но против нее свидетельствует М.И. Ульянова, которая уверяет, что Ленин узнал о телефонном разговоре вскоре после него. Против этой версии говорит и Сталин, относивший свой конфликт с Крупской к концу января — началу февраля 1923 г. Попытки выяснить этот вопрос в рамках традиционной схемы пока что удовлетворительного результата не дали, и в итоге в литературе по этому вопросу сохраняется вынужденная неопределенность. Например, Н. Петренко приходит к выводу, что в начале февраля 1923 г. Ленину все еще не было известно о конфликте, но он не сомневается, что 5 марта он уже знал о нем[136].

Подобная же разноголосица существует и в вопросе об обстоятельствах ознакомления Ленина с фактом и характером разговора. Согласно старой и наиболее распространенной версии, произошло одно из двух: либо Ленин 5 марта 1923 г. обратил внимание на плохое настроение Крупской и, вынудив ее рассказать о причинах, «докопался» до истины. Либо Крупская после разговора со Сталиным по телефону на вопрос Ленина, кто звонил, ответила, что звонил Сталин, с которым она помирилась. Проговорившись таким образом, Крупская была вынуждена рассказать и о самом конфликте, и о том, что о нем знают Зиновьев и Каменев[137]. В.А. Куманев и И.С. Куликова справедливо считают, что имеющаяся информация противоречива и не позволяет надежно реконструировать эти события, и предлагают свой вариант объяснения. Они полагают, что Ленина «информировали Зиновьев или Каменев, а возможно, и оба». Свое предположение они основывают на убеждении, что Крупская берегла Ленина и не могла ничем обеспокоить его, а также на факте отправления копии письма-ультиматума Зиновьеву и Каменеву[138]. Однако это предположение противоречит информации М.И. Ульяновой, которая прямо указывает, что распоряжение о письме исходило от Крупской и делалось втайне от Ленина[139]. А главное, версии об информировании Ленина 5 марта не учитывают реального состояния здоровья Ленина в тот день.

Нет определенности и в оценке характера письма-ультиматума. Троцкий трактовал его не просто как ультиматум, а как «полный разрыв» «всяких личных отношений» и как политическую «бомбу для Сталина»[140]. Эта оценка поддерживается В.А Куманевым и И.С. Куликовой[141]. Другие в его оценке проявляют больше осторожности. Так, например, Р. Такер писал, что «не столь понятно место в плане действий Ленина короткого послания Сталину. Вопреки распространенному мнению в нем не говорилось о разрыве отношений со Сталиным, а лишь содержалась угроза такого разрыва, если Сталин не извинится и не возьмет назад грубые слова, сказанные Крупской 22 декабря»[142].

ИСТОРИЯ С ЯДОМ

Важное место в современной историографии ленинского «Завещания» занимает история обращения Ленина к Сталину за ядом для самоубийства. Троцкий сформулировал два важнейших тезиса, которые с тех пор прочно укрепились в зарубежной историографии, а со второй половины 80-х годов и в отечественной. Первый — сама эта просьба свидетельствует о том, что Ленин очень низко ставил человеческие качества Сталина. Развивая эту тему, Троцкий «выжимает» из нее не только тезис о злом умысле Сталина, но и основания для крайне негативной оценки моральных качеств Сталина. «Почему же он [Ленин] обратился именно к Сталину с такой трагической просьбой? Ответ прост: он видел в Сталине единственного человека, который мог дать ему яд, поскольку Сталин был в этом непосредственно заинтересован. Возможно, он хотел проверить Сталина: с какой готовностью Сталин захочет воспользоваться такой возможностью»[143]. Второй тезис, сформулированный позднее первого, содержал обвинение Сталина в отравлении Ленина Сталиным, чтобы не допустить возвращения его к политической деятельности, грозящей положить конец политической карьере Сталина[144]. Впрочем, Троцкий сам разрушал эту схему заявлением, что в то время, когда создавалось ленинское «Завещание», в действии были факторы, гораздо более могущественные, чем советы Ленина»[145]. Убивает же эту версию Троцкого и тот факт, что ленинское «Письмо к съезду», содержащее критику Сталина и требование снять его с должности генсека, стало известно руководству РКП(б) уже в середине 1923 г., т.е. задолго до смерти Ленина, которая в этом случае Сталину в политическом отношении ровным счетом ничего не давала. Остается вариант мести, но за него не хватается даже Троцкий. Тезис об отравлении Ленина Сталиным остается недоказанным.

Молчание на этот счет М.И. Ульяновой и Н.К. Крупской также говорит против этой версии Троцкого. Против нее выступают и специалисты — врачи. Академик Б.В. Петровский, изучавший историю болезни Ленина как врач, писал: «Не могу понять, как можно печатать эти домыслы, когда сама история болезни В.И. Ленина, подлинные протоколы вскрытия его тела и микроскопических исследований абсолютно точно определяют диагноз заболевания... Все клинические симптомы этой трагедии, наблюдаемые и советскими и зарубежными учеными-медиками у постели больного это подтверждают. Ни о каком отравлении не может идти речи»[146]. Академик Ю.М. Лопухин, изучавший историю болезни и причины смерти Ленина, даже не упоминает о версии отравления: судя по логике его изложения, он не рассматривает ее как серьезную[147]. Версию Троцкого оспаривают и историки. Например, Л. Фишер посвятил опровержению этой версии специальное приложение к своей книге[148]. Не склонен верить Троцкому и Э.С. Радзинский, его рассуждениям он противопоставляет свидетельства врачей В. Осипова и С. Доброгаева, определенно указывавших как на причину смерти Ленина на сильный склероз сосудов головного мозга, которые «настолько известковались, что при вскрытии по ним стучали металлическим пинцетом, как по каменным»[149]. Тем не менее, тезис об отравлении Ленина активно используется в современной историографии, которая, повторяя его вслед за Троцким, ничего не смогла сделать для его обоснования.

Таким образом, вопросы отношений Ленина и Сталина — одни из важнейших в проблематике ленинского «Завещания» — никак нельзя отнести к числу хорошо изученных и достаточно проясненных.

КТО ВМЕСТО СТАЛИНА?

Вопрос, кого Ленин намечал в преемники Сталину, не дает историкам покоя. И они ищут, ищут...

Некоторые пытались «додумать за Ленина» и дать ответ за него. В период «перестройки» в качестве кандидатур назывались Я.Э. Рудзутак и, реже, Ф.Э. Дзержинский, однако эти попытки вызвали критику и не получили поддержки[150]. Не найдя подходящей кандидатуры, историки снова, как и прежде, либо обходят этот вопрос молчанием, либо пытаются объяснить, почему Ленин не назвал никакой кандидатуры. Например, Ю. Буранов писал: «Иногда возникает вопрос: а почему Ленин не назвал конкретного преемника? Изучая жизнь Владимира Ильича, его труды, понимаешь, что такой шаг был бы противен самой натуре Ленина»[151]. Д.А. Волкогонов тоже ушел от ответа, заявив, что «"Письмо к съезду" интересно анализом ленинского окружения, возможных преемников, хотя Ленин не решался прямо назвать своего наследника. Однако назвал того и тех, кто, по его мнению, не могли быть им»[152]. А в другой книге — «Сталин» — в отказе назвать кандидатуры на пост генерального секретаря он усматривает «тактичность» и веру Ленина «в мудрость партии, ее ЦК». И, кроме того, этим-де, Ленин «дал понять, что ни одному из них (из охарактеризованных им. — B.C.) не подходит роль лидера партии... Ясно также и то, что он не предлагает искать этого лидера и среди других руководителей... Наиболее вероятно, что... тончайший слой "старой гвардии" должен, обязан, способен выступить коллективным вождем»[153]. Коллективный вождь — это о тех, кому в «Письме к съезду» выписаны «волчьи билеты»? Или о тех, с кем годами вел политическую борьбу? И главное, коллективный вождь — это, конечно, забавная мысль, но нет никаких оснований связывать эту благоглупость с именем Ленина. Объяснение тем, что Ленин-де не хотел «давить» своим авторитетом на съезд партии — самое распространенное, но и его нельзя принять всерьез, так как оно очень далеко от реалий той борьбы, которую Ленин вел всегда и везде за принятие того решения, которое он считал правильным, не останавливаясь, если было необходимо, перед использованием как своего авторитета, так и своего положения в органах власти. Достаточно указать на истории с обсуждением Гражданского кодекса РСФСР (февраль 1922 г.), вопроса о монополии внешней торговли (октябрь—декабрь 1922 г.) и др.[154] Поэтому нет никаких оснований брать на веру утверждение, что Ленин постеснялся бы перед съездом партии высказать свое мнение относительно новой кандидатуры на главный пост в партии. Таким образом, и этот вопрос остается без ответа.