2020-05-25
131
4. Пойдем далее к самому важному. Какие узы связывают родителей и детей, если не польза и наслаждение? <...>
5. <...> Еще меньше сомнений должно быть в отношении мужа и жены, братьев и сестер. Даже сам брак, соединяющий мужчину и женщину, рожден, по-видимому, из обоюдного наслаждения. Таким образом, если мы советуем кому-то действовать по совести и усердию в пользу родителей, детей, родственников или прочих людей, мы взываем не к добродетели, как считают некоторые, а пытаемся возбудить чувство. <...>
6. О, бессмертные боги, вас также нельзя обойти молчанием! Призываю в свидетели веру в вас. Кто молил вас когда-нибудь о даровании ему добродетели, принимал обеты для ее достижения и, более того, выполнял их; кто с надеждой на это приходил в ваши храмы, воздвигал и украшал их? Скажу честно, я никогда не просил вас об этом. Может быть, Катон просил когда-нибудь? Не думаю. Ведь не вам, а самому себе он приписывает обретение собственной мудрости. Но не хочу больше говорить о нас двоих. Посмотрим на других: один молит о здоровье, второй о богатстве, третий о детях, четвертый о продлении жизни, те—о победе, об отведении опасности, о власти. <...>
|
|
|
==104
КОММЕНТАРИИ
1 Лактанций. О божественном творении, 3—4.
2 Мурена—рыба с угревидным голым телом, спиной желтого цвета с темными мраморными пятнами и бурым брюхом.
3 Honestas и virtus выступают у Валлы как тождественные понятия и переводятся как «добродетель». Когда honestas стоит рядом с vinutes, перевод соответственно—«высшая добродетель» и «добродетельные качества» (части добродетели). О трактовке этих понятий в древнем Риме см. ст. С. Л. Утченко. Две шкалы римской системы ценностей.—ВДИ, № 4, 1972.
4 Лукан. Фарсалия, VIII, 487—88, рус. перев. Л. Е. Остроумова.
5 Цицерон. Об ораторе, I, 48, 209.
6 Цицерон. О пределах добра и зла, II, 4, 13.
7 Цицерон. О пределах добра и зла, II, 14, 45.
8 Валла приводит точку зрения перипатетиков относительно трех родов благ: благ души, благ тела и благ внешних, или благ судьбы. Перипатетики, оценивая блага души как высочайшие и полагая в них счастье, считали тем не менее необходимыми для счастья блага телесные и внешние. Стоики телесные и внешние блага вообще не считали за блага.
9 Блага внешних вещей, или внешние блага (внешние по отношению к душе и телу).
10 Плавт. Клад. Герой этой комедии бедняк Эвклион нашел клад; но вместо использования его в хозяйстве он зарывает деньги и все дни проводит в мучительных переживаниях об их сохранности.
11 Платон. О государстве. III, 403d—408е, пер. А. Н. Егунова.
12 Геракл (латин. Геркулес)—один из самых популярных героев древнегреческой мифологии. Прославился своими двенадцатью подвигами: задушил немейского льва, умертвил лернейскую гидру, очистил авгиевы конюшни и др. В современном языке Геракл—синоним силача. Мелеагр—сын калидонского царя Ойнея, участвовал в походе аргонавтов и в Калидонской охоте, во время которой убил чудовищного вепря, опустошавшего калидонские поля. Тесен—аттический герой, сын афинского царя Эгея; прославился борьбой с разбойниками и великанами, убил Прокруста, уничтожил на Крите Минотавра— страшное чудовище, которому афиняне посылали на съедение в качестве дани семь юношей и семь девушек. Гектор—троянский герой, предводитель троянцев во время Троянской войны. Аякс—сын саламинского царя Теламона, отличался силой и большим ростом, участник троянской войны. Главк—один из храбрейших союзников троянцев в Троянской войне. Милан—полулегендарный греческий атлет VI в. до н. э. из Кротона, поднимавший взрослого быка. Полидамант—знаменитый фессалийский борец, убивал львов.
|
|
|
13...за одну прекрасную женщину—Валла говорит здесь о Елене, жене спартанского царя Менелая, славившейся своей красотой; ее похищение троянским царевичем Парисом послужило поводом к началу Троянской войны.
14 Квинтилиан. Обучение оратора, VIII, 4, 21.
15 Гомер. Илиада, III, 155—70.
16 Цицерон. Об обязанностях, I, 27, 95.
17 Овидий. Искусство любви, III, 103.
18 Агамемнон—царь Микен и Аргоса, предводитель греков в Троянской войне. Ахилл— герой Троянской войны, совершивший ряд подвигов при осаде Трои.
19 Лавз—съш этрусского царя Мезенция, погибший вместе с отцом от рук Энея во время его войн в Италии за утверждение своего господства. Турн—царь рутулов, жених Лавинии, Дочери легендарного царя Лация—Латина, соперник Энея, убитый им. Паллант— италийский герой, сын Евандра, основавшего на берегу Тибра колонию аркадян; сражался на стороне Энея и погиб в борьбе с Турном. Эней—герой Троянской войны. Спасся после разрушения Трои и, отплыв с остатками троянцев на двадцати кораблях, прибыл в Лаций, где основал Альба-Лонгу—город, откуда вышли римские цари. Юл—сын Энея и Креусы, легендарный родоначальник рода Юлиев, к которому принадлежали Цезарь и Август.
==105
20 Вергилий. Энеида, V, 344, перев. С. Ошерова. Эвриал—троянский юноша, участник игр в честь Анхиза, отца Энея, устроенных Энеем на Сицилии.
21 Сенека. Письма, 66, 2.
22 Диоген Лаэртский, IV, 2, 1.
23 Диоген Лаэртский, VIII, 1, 9.
24 Теренций. Евнух, IV, 4, 15.
25 Овидий. Искусство любви, I, 98.
26 По мифу, охотник Актеон увидал купающуюся богиню Артемиду (латин. Диана). Разгневанная богиня превратила Актеона в оленя, и его растерзали собственные собаки.
27 Ювенал. Сатиры, VI, 340.
28 Овидий. Метаморфозы, I, 502, перев. С. В. Шервинского.
29 Овидии. Искусство любви, I, 288—325.
30 Лаэрт—отец Одиссея, мифического царя о. Итака, героя «Илиады» и «Одиссеи». Кмр I—основатель персидской державы (558—529 до н. э.).
31 Ксенофонт. Воспитание Кира, I, 1, 2—3.
32 Вергилий. Георгики, III, 102, перев. С. Шервинского.
33 Платон. О государстве, II, 376е.
34 Теренций. Формион, II, 2, 343—345, перев. А. В. Артюшкова.
35 Ювенал. Сатиры, VI, 2—5, перев. Д. С. Недовича и Ф. А. Петровского.
36 Теренций. Неогоп, III, 2, IV.
37 Гараманты—жители Ливии (Вергилий. Эклоги, VIII, 44; Энеида, VI, 795).
38 Вергилий. Георгики, III, 463.
39 Гимнософисты—мудрецы индусов, жившие в лесах в полном отречении от мира
(Августин. О граде божьем, XIV, 17).
40 Авл Геллий. Аттические ночи, IV, 11, 1.
41 Существует легенда о том, что древнегреческий философ V в. до н. э. Эмпедокл бросился в кратер вулкана Этны, чтобы доказать свою божественность (Диоген Лаэртский, VIII, 69; Гораций. Об искусстве поэзии, 465). О гибели Орфея, мифического фракийского певца, существуют разные мифы; по одному из них он погиб от рук менад, спутниц Диониса, за то, что после смерти жены Евридики избегал женщин (Овидий. Метаморфозы, X, 79—85).
|
|
|
42 Аристотель. Никомахова этика, III, 10, 10, 1118а. («поэтому-то некий обжора желал иметь шею длиннее, чем у журавля, чтобы наслаждаться проглатыванием пищи»—перев. Э. Радлова. Этика Аристотеля. Спб., 1908, III, 13.)
43 Вергилий. Энеида, XI, 90.
44 Гомер. Илиада, XV, III.
45 Теренций. Самоистязатель, III, 2, 10.
46 Тибулл. Элегии, I, 7, 37—38, перев. Л. Остроумова.
47 Ювенал. Сатиры, VII, 64.
48 Платон. О законах, II, 672 bd; Тимей, 60а (Валла ошибочно ссылается на «Пир»), В I книге «О законах» говорится о вине как средстве испытания души человека (I, 643d—650в).
49 Римский политический деятель Марк Порций Катон Цензорий Старший (234—149 до
н. э.) прославился необычайной строгостью, борьбой против роскоши и порчи нравов.
50 Гораций. Песни, III, 21, 11—12, перев. О. Румера.
51 Валерий Максим, III, 6, 6.
52 Гораций. Сатиры, I, 2, 27 и I, 4, 92, перев. М. Дмитриева.
53 Пелоп—сын малоазийского правителя Тантала, одержал победу в состязании на колесницах над отцом Гипподамии и получил в жены дочь Эномая. Гиппомен—по мифу, рассказанному Овидием, победил в состязаниях в беге знаменитую аркадскую охотницу
Аталанту и стал ее мужем.
54 Цицерон. Об обязанностях, III, 62.
55 Плавт. Куркулион, I, 1, 90, перев. Ф. Петровского и С. Шервинского.
56 Лукреций. О природе вещей, II, 172.
57 Леонардо Аретино—Леонардо Бруни Аретино (1370—1444)—итальянский гуманист, переводчик Аристотеля и Платона.
==106
58 Аристотель. Никомахова этика, I, 7, 5, 1097 в и I, 5, 2, 1095 б (у Бруни lib. I, p. 2, cap. VII, 20—21 и р. 1, cap. IV, 36—38).
59 Платон. О государстве, IX, 580d—583в. У Платона существует соответствие между тремя разрядами граждан в государстве (философы, воины и работники производительного труда), тремя частями души (разумной, аффективной, яростной, и вожделеющей) и тремя видами удовольствия (удовольствие мудреца от познаний, удовольствие честолюбивого и воинственного человека и удовольствие корыстолюбца). Поэтому Валла и говорит о трех целях в государстве у Платона—знаниях, почестях и доходе. Следующая далее фраза о вымысле Гомера о трех богинях, видимо, имеет в виду миф о золотом яблоке богини раздора Эриды с надписью на нем «Красивейшей», на обладание которым претендовали богини Гера (Юнона), Афина (Минерва) и Афродита (Венера).
|
|
|
60 Аристотель. Никомахова этика, X, 7—8, 1177а—1179а.
61 Платон. Филеб, 36с—38а.
62 Платон. О государстве. IX, 580d.
63 Цицерон. Тускуланские беседы, V, 3, 9.
64 Аристотель. Никомахова этика, X, 8, 7, 11786.
65 Квинтилиан. Наставления оратору, X, 3, 14.
66 Цицерон. Речь в защиту Архия, XI, 28, перев. В. О. Горенштейна.
67 Цицерон. Речь в защиту Архия, XI, 26, перев. В. О. Горенштейна.
68 Луций Корнелий Сулла—римский полководец, консул (88 г. до н. э.), диктатор в 82— 79 гг. до н. э.; отличался необычайной жестокостью, приказал убить 4 тысячи (по другим данным,6 тысяч) пленных; в результате введенных им проскрипций погибли многие всадники и сенаторы (Валерий Максим, III, 8; Плутарх. Сулла, 137).
69 Варрон. О сельском хозяйстве, I, 3, 1.
70 Гораций. Наука поэзии, 333.
71 Красноречие делилось на совещательное (выступление в народном собрании и в сенате), судебное и парадное (выступление с похвалой или обличением).
==107
==108
00.htm - glava05
НИКОЛАИ КУЗАНСКИИ
1401—1464
«Первый философ нового времени», по происхождению немец, 1 1 Николай Кребс родился в селении Куза около г. Трира в семье зажиточного хозяина, по неизвестным причинам мальчиком бежал из дома. Согласно преданию, он воспитывался в семье графов фон Мандершайд и был помещен в школу Братьев общей жизни (Девентер, Голландия), где 70 лет спустя учился и Эразм Роттердамский. О настроении, которое Николай здесь прочно усвоил, можно судить по книге «Подражание Христу» Фомы Кемпийского (1379—1471), созданной в той же атмосфере северогерманского мистического благочестия. В старых документах сохранилась запись о поступлении Николая Канцера из Кузы на отделение права Гейдельбергского университета (1416); между 1417 и 1423 годами он учился в Падуанском университете, где приобрел друзей среди итальянских гуманистов; заразившись страстью собирания старинных рукописей, он нашел и ввел в обиход несколько античных текстов и создал значительную сохранившуюся до наших дней библиотеку. В Кёльне (1423—1425) он изучал теологию, сблизился с последователем Альберта Великого Эймерихом де Кампо, получил степень доктора канонического права и преподавал; с 1425 года был настоятелем храмов в Трире и Кобленце. На затяжном Базельском соборе (который открылся в 1432 году и продолжался еще и после того, как задававшие на нем тон иерархи, постепенно проиграв в единоборстве с папой, были осуждены в 1439 году за схизму и ересь) Николай выступал с большим трактатом «О католическом согласии» (1433), с докладом о границах папской власти (1434), с проектом исправления старого юлианского календаря (1436; подобная реформа была проведена папой Григорием XIII в 1582 году). Вначале он был поглощен планами гармонического устроения церкви и мира на осознанных началах любви и свободы при суверенитете «верующего народа» во главе со своим священством, разуму и соборной воле которых
==109
призван был подчиниться даже папа. Можно сказать, что в этот ранний период Николай отдаленно предвосхищал лютеровские принципы, опережая их почти на век. Однако он эволюционировал в направлении, противоположном будущей Реформации: убедившись на Соборе, что церкви грозит раскол, он безоговорочно встал на сторону папской партии и, благодаря характерной для него энергичной сосредоточенности и дару слова, много сделал, чтобы склонить на тот же путь все немецкое духовенство. Как и вначале, им руководила полуутопическая цель религиозного и социального единства Европы и всего человечества, однако личность папы воплощала для него теперь ту таинственную центральную точку, откуда он ожидал стройного развертывания и освящения духовного и всякого другого вселенского порядка—в полном согласии с развитыми в «Науке незнания» мыслями о первенстве всесодержащего единства над обреченным на неполноту множеством. Эти идеалы он отстаивал всю жизнь в сочинениях (среди них «Согласие веры», проект объединения всех вероисповеданий, «Разбор Корана», выявление общих черт магометанства и христианства в видах их интеграции) и в неустанной деятельности на авансцене европейской политики в качестве кардинала (с 1448), легата по Германии, а в последние 6 лет жизни—первого заместителя и ближайшего советника папы Пия II (известного гуманиста Энея Сильвио Пикколомини). Он также ездил с многочисленными миссиями, работал над социальными реформами и городским благоустройством в Риме, Орвьето, создал приют для престарелых в Кузе.
Николай Кузанский знал схоластику, был близок к немецкой мистике (Мейстер Экхарт), усвоил философию античности и эллинизма (неоплатонизм), изучал восточных отцов церкви, профессионально владел математикой и астрономией. Однако ввиду интенсивной церковной и политической деятельности его философские произведения писались как бы порывами и по наитию. Самыми плодотворными периодами были 1440 год («Наука незнания»), 1445—1447 гг. («Богосыновство», «Искание Бога», «Дар Отца светов», «О становлении»), 1450 год (диалоги «Простец о мудрости», «Простец об уме», «Простец об опытах с весами»), 1458—1460 годы («Берилл», о философском методе, «Возможность-бытие») и особенно последний год жизни («Игра в шар», «Компендий», «Охота за мудростью», «Вершина созерцания»). Многие работы создавались в один присест, за день; только «Предположения» (1441—1444) писались долго, но, по-видимому, с перерывами.
Не изменяя традиции католического богословия, Николай Кузанский в то же время принадлежит уже будущей немецкой классической философии. Он предвосхищает Лейбница широтой занятий, интересом к математике и семиотике, идеей равного онтологического достоинства всех вещей в мире; Канта—развернутой в «Науке незнания» (II книга) системой космологических антиномий; Гегеля—триадным расположением мирового сущего; Гуссерля и Хайдеггера—учением о человеческой вселенной как априорной цельности. Непосредственным образом Николай Кузанский повлиял на эстетические построения Луки Пачоли и Леона Альберти,
К оглавлению
==110
натурфилософию Джордано Бруно, который с энтузиастическим восторгом ставил его «выше Пифагора, Коперника и Аристотеля»; трактат Мирандолы «О достоинстве человека» опирается на III книгу «Науки незнания».
В основе мироощущения философа стоит божественное бытиепотенция (posse-est), а именно такая абсолютная возможность всего, которая парадоксальным образом есть вместе и абсолютная действительность. Об этом всеобщем источнике и его творчестве можно что бы то ни было высказать только в виде тоже творческих «предположений», или «догадок» (coniectura), потому что безграничность его проявлений все равно рано или поздно опровергнет любое частное утверждение, превзойдет любое определение: он просто «все может». Мир—его произведение («Наука незнания», II, 13), и, согласно одному сравнению Николая Кузанского, как текст Аристотеля длинен и сложно-подробен только для того, чтобы можно было лучше понять единый замысел автора, так и во всем многообразии мира нет ничего, кроме осуществления творческого замысла создателя («Вершина созерцания», 5—6). Личная потенция творца выступает как «форма форм», потому что образует образ любой конкретной вещи. Почему вещи именно таковы и так разнообразны—это творческая тайна, которую нельзя разгадать, но к которой человек может приобщиться, если сам поднимется к творчеству. Благодаря повсеместности формы форм, «точнейшей меры» всякой вещи, мир не тонет в хаосе бесконечной пестроты, все скреплено через свой источник единой гармонией. Каждый индивид существует постольку, поскольку достигает в себе единства, связности цельного образа. Но всякий другой индивид тоже цельный образ, поэтому индивиды при всем несходстве равны в своем бытийном начале и соединены в вечности этим равенством. Они разобщены, несоизмеримы и взаимно непонятны только до тех пор, пока в них не просветлилась бытийная форма. Согласно Аристотелю (Poet. 4, 1448b 12-19), «подражания» доставляют нам удовольствие, поскольку мы опознаем в них тождество с подлинником. В развитии той же идеи у Николая Кузанского бытийная форма, проявляясь и воспринимаясь в вещи, становится предметом созерцательного наслаждения и «вкушения», потому что она явственно и ощутимо возвращает вещь на ее единственное и неповторимое, «свое» уютное место. Верность подлинному прообразу проявляется вещью, когда она равна самой себе: когда она есть, а не так, что то ли она есть, то ли ее нет; когда она именно эта вещь, а не какая-то другая; когда она именно такова, а не устроена каким-то другим образом. В том, что вещь есть, что она именно эта вещь и такая, какая есть, и сказывается присутствие в ней бытийной формы, ее подлинного существа. Подобная форма не парит вне и выше подражающей ей материальной вещи. «Если все может прийти к покою не иначе, как на своих местах,—говорит в одной проповеди Николай,—то формы суть некие покои, и когда вещи достигают своих форм, они успокаиваются». Прозрачность бытийной формы совпадает таким образом с возвращением вещи к самой себе и с приобретением ею самодостаточной полноты. Выразительные способности любого предмета
==111
при такой интерпретации идеи (эйдоса) оказываются одинаковыми, и здесь характерное расхождение с Платоном, который сомневался, есть ли вообще идеи у невозвышенных вещей. На любых путях, будь то причинные объяснения, математические выкладки, жизненный, художественный опыт, созерцание, интуиция, в каждой частице вселенского бытия для Николая Кузанского открывается упоительная, «питательная» глубина бесконечности с ее всеобъемлющим единством, источником всякой гармонии. Даже раздробленность и безобразие таковы только потому, что они торчат на фоне единства и красоты. Углубившись в интуитивные озарения, ум, по Николаю, увидит во всем только совершеннейшее единство, в котором узнает и свою собственную суть, ведь всякое его восприятие заранее обеспечено осознанным или неосознанным светом единства (единство есть свет потому, что, пусть хотя бы в предвосхищении, оно впервые дает восприятию полноту, а тем самым ясность). На той же основе единства покоится и второй традиционный аспект красоты—«пропорция».
Как для всего Возрождения, для Николая Кузанского пропорция и гармония тоже составляют сущность прекрасного. Но, несмотря на свое собственное увлечение математикой, он не поддается оптимистическому измерительному пафосу, который набирал силу среди художников и теоретиков (он развернулся потом у раннего Дюрера, Леонардо да Винчи, в тенденции полной перспективизации художественного изображения), и говорит о неизмеримости и нематематичности той меры, какой красота отмерена в мире и какой ее мерит человеческая душа («Поступайте по духу»). Обращение к безмерной основе гармонии и пропорции— необходимый восполняющий противовес измерительному техницизму Ренессанса; без учета мысли Николая Кузанского возрожденческая эстетика останется однобокой. Если Возрождение не было безотчетным праздником раскованного духа,—на примере Петрарки видно, что человеческий дух по крайней мере в начале этой эпохи был не менее серьезен, напряженно сосредоточен и мучим двойственностью искусства и красоты, чем в Средние века,—то оно не сводилось также ни к риторическому искусству, ни к психологизму, ни к техницизму, что доказывает фигура Николая Кузанского: гуманиста, у которого нет и тени риторики, а математичность и эстетическое восприятие бытия включены в универсальную онтологию.
Свой первый и главный труд, «Науку незнания», Николай Кузанский задумал, возвращаясь морем из посольства в Константинополь, и это едва ли простая случайность: в открытом им философском методе много от парадоксалистской антиномичности Дионисия Ареопагита и других восточных учителей. В приводимом ниже кратком отрывке из первой главы второй книги даются примеры применения так называемого «правила ученого незнания», согласно которому нельзя прийти к бесконечности путем постепенных прогрессивных приращений, откуда следует, что для постижения Величайшего (Максимума) надо совершить скачок к точке совпадения несоизмеримых величин, творения и творца, и признать, что любое положительное определение стоит на непостижимой основе.
==112
Следующий у нас далее диалог «Простец о мудрости» (1450)—это первый и, может быть, лучший в западноевропейской философии трактат о вкусе (мудрость, sapientia, понимается как sapere, «вкушение», «обладание вкусом»). Согласно Николаю Кузанскому, вкус иррационален потому, что стоит над рациональностью как ее источник. Мудрость заключается в том, чтобы следовать вкусу или предвкушению полноты и совершенства жизни. Известно, что идея реабилитации в этом свете и всякого непосредственного чувства счастья и наслаждения способствовала появлению последней редакции диалога «О наслаждении» Лоренцо Валлы (1451); Николай Кузанский энергично выступил в защиту Валлы против некоторых церковных критиков. Вплоть до XIX века «Простец о мудрости» включался в некоторые издания Петрарки как часть его диалога «Об истинной мудрости» («Лекарства от превратностей судьбы», I, 12); еще в 1957 году Дж. Саитта доказывал принадлежность его Петрарке. Подлог совершил, по-видимому, Франческо Филельфо (1398—1481), плодовитый гуманист, задавший большой труд последующим векам своими необузданными филологическими фантазиями. Вместе с тем этот подлог обратил внимание на действительную близость двух великих умов Возрождения. В библиотеке Николая Кузанского есть несколько рукописных книг Петрарки; на полях рукой Николая отмечены, например, мысль Петрарки о том, что «ученейшие мужи всех лучше понимают незнание» («О невежестве своем собственном и многих других людей»), и ряд суждений Петрарки о Платоне.
Текст Николая Кузанского, известный под условным названием «О красоте»,—это беседа на стих «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя...» из библейской «Песни песней» (IV, 7). Подобно Мейстеру Экхарту, Николай Кузанский ставил философские вопросы перед любой аудиторией. «Некоторые недовольны,—говорит он в беседе 271,—что я часто говорю с вами, людьми простыми, на слишком высокие темы... Но они извинили бы меня, если бы вспомнили, что Христос с пользой открыл глубочайшие тайны простой женщине, грешнице и самаритянке, которая говорила с ним один на один; а я обращаюсь ко многим, и среди вас, надо думать, есть люди и более способные, чем та простая женщина». Беседа 240 «О красоте» возникла в 1456 году, когда эта тема привлекала постоянный интерес мыслителя; к ней подводит ориентированный на эстетический опыт трактат «Видение Бога» (1453) и беседы 181 («Утешитель же, дух...», 1455) и 198 («Поступайте по духу», 1455).
Перевод сделан по изд.: Nicolai de Cusa Opera omnia, vol. I. Lipsiae, 1932, p. 61—63; vol. V. Lipsiae, 1937, p. 3—24; Nicolai de Cusa Tota pulchra es, arnica mea (Serrno de pulchritudine), ed. critica ed introduzione a cura di G. Santinello. Padova,.1958; Nicolai de Cusa Opera. Basileae, 1565, p. 554—555.
8— 650
==113
НАУКА НЕЗНАНИЯ
НАУКЕ незнания очень поможет, если из нашего первого принципа мы сначала выведем некоторые общие предпосылки; они дадут возможность приемами одного и того же искусства получать бесконечное множество сходных положений и сделают наш предмет более ясным.
В основе всего сказанного лежало, что к максимуму в бытии и потенции нельзя прийти путем постепенных превышений; соответственно
мы вывели выше, что точное равенство присуще лишь богу1. Отсюда следует, что помимо него все вещи в мире различны; никакое движение не может быть равно другому, и одно не может быть мерой другого, поскольку мера неизбежно отличается от измеряемого.
Можешь делать на этом основании бесчисленные выводы. Скажем, в приложении к астрономии ты легко заметишь, что вычислительное искусство лишено точности, раз оно исходит из предпосылки, что движением солнца можно измерить движение всех других планет. Положение неба, будь то какое-либо место, восход или заход созвездий, возвышение полюса и подобные вещи, точно познать тоже невозможно, и поскольку никакие два места не совпадают в точности по времени и положению, ясно, что частные суждения относительно звезд далеки от точности. Если затем то же правило применишь к математике, увидишь, что в геометрических фигурах актуально достичь равенства невозможно и ни одна вещь не совпадает в точности с другой ни по фигуре, ни по размеру, то есть пускай в своей логической абстрактности правила построения фигуры, равной данной, верны, но актуальное равенство различных фигур невозможно. Поднимись отсюда к пониманию того, что хотя истина допускает равенство себе в отвлечении от материальных вещей, по логике, однако на опыте в вещах это совершенно невозможно, поскольку здесь оно всегда неполное.
==114
Далее, в музыке нет точности по тому же правилу. Ничто не совпадает ни с чем ни по весу, ни по длине, ни по толщине, и невозможно найти столь точные гармонические пропорции между различными тонами человеческих голосов, флейт, колоколов и других инструментов, чтобы были немыслимы более точные. Ни на каких инструментах недостижима также одна и та же ступень пропорции к истине, как это недостижимо и ни для кого из людей, но во всем есть различие в зависимости от места, времени, обстоятельств и прочего2. Опять-таки точная пропорция усматривается только логически, и мы не можем среди чувственных вещей познать на опыте сладостнейшую гармонию без несовершенства, потому что тут ее нет. Поднимись отсюда к пониманию того, что точнейшая величайшая гармония есть пропорция, которая состоит в совершеннейшем равенстве, и человек не может услышать ее в плотской жизни, потому что, будучи всеобщим строем, она поглотила бы строй нашей души, как бесконечный свет поглощает всякий свет; и если бы отрешившаяся от чувственных вещей душа смогла умным слухом услышать гармонию высшего согласия, она исступила бы из себя в восторге3. Здесь можно найти источник великого наслаждения, размышляя и о бессмертии нашего умного и логического духа, хранящего в своей природе нетленный строй4, по согласию или несогласию с которым он, исходя из самого себя, улавливает в музыке гармонию или диссонанс, и о той вечной радости, в которую, отрешаясь от мирских вещей, переносятся блаженные. Однако об этом в другом месте5.
Наконец, приложив правило ученого незнания к арифметике, мы увидим, что никакие две вещи не могут сойтись в своих численных определениях, и поскольку с изменением численных определений, растяжимые до бесконечности, изменяются состав, сочетаемость, соотношение, гармония, движение и вообще все, то мы и отсюда начинаем понимать меру нашего незнания.
Раз никто не подобен другому ничем—ни чувством, ни воображением, ни разумом, ни исполнением, будь то в писании, в живописи или в другом искусстве,—то если бы даже кто-то тысячу лет старался подражать другому, он все равно никогда не достиг бы точности, хотя бы чувствами разница в каких-то обстоятельствах и не воспринималась. Искусство по мере сил подражает природе6, но тоже никогда не сможет в точности уподобиться ей, так что медицина, а также алхимия, магия и другие искусства превращений все лишены точной истины, хотя одно из них истиннее сравнительно с другими,—скажем, медицина истиннее, чем искусства превращений, как само собой очевидно.
