double arrow

ИНВЕКТИВА ПРОТИВ ВРАЧА 12 страница

15 «Исаия», XXXII, 18; «Иеремия», XXXI, 23; «Псалтирь», 49,11 и 95,6.

16 Хотя абсолютное единство, не имея частей, не представляет собой пропорции, оно свертывает в себе всякое число; число в свою очередь насыщено соразмерностями (второй момент красоты, свет, содержится в первоединстве как в источнике света). Под словом «число» следует лишь во вторую очередь понимать математическое число. Соответствующее латинское слово numerus означает «соразмерность», «ритм» (в том числе поэтический, откуда numeri «стихи»), «такт», «гармония», «музыка», «порядок», «достоинство», и только в частном случае «число» как инструмент счета. Говоря о «числе» божественного начала, Николай Кузанский имеет в виду гармонию тождественности, совершенный ритм, создаваемый возвращением бытия к самому себе.

«ПРОСТЕЦ О МУДРОСТИ»

1 Образ мудрого простеца («идиота») уже имел хождение в литературе немецкой мистики. Николай Кузанский обратился к нему, по-видимому, в связи со своим назначением «легатом по всей Германии».

2 Выражения из I послания апостола Павла к Коринфянам, III, 19 и VIII,1.

3 Словесные занятия—всякая книжная наука, в отличие от той, которая «пишется в душе обучающегося» (Платон. Федр, 275с-276е).

4 Псалом 123,7: «Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих».

5 Ср. Платон («Федр», 248 be) о «мнимом пропитании» обманутых душ.

6 Выражение из послания апостола Павла к Ефесянам, IV, 13.

7 «Книга притчей Соломоновых», I, 20; «Книга премудрости Соломона», IX, 17.

8 Ср. Платон. Апология Сократа, 21 d: «...но он думает, что знает, не зная, а я, раз не знаю, так и не думаю; вот я и оказываюсь чуть-чуть мудрей его, поскольку не думаю, что знаю, чего не знаю».

9 Эти выражения есть в «Науке незнания» и в «Апологии ученого незнания».

10 «Если есть единое, обязательно есть и число» (Платон. Парменид, 144 а); «единое есть начало числа» (Аристотель. Метафизика, IX, 1, 1052 b 21); «единое... корень и очаг числа» (Прокл, Комментарий к «Тимею», III, 2, Diehl,p. 232, 12), и т.д.

 

==136


11 Петит—старая кельтская мера объема, 1/6 литра.

12 Слово «простой» (sim-plecs) следует понимать в связи с «развертыванием» (ex-plicatio) и «свертыванием» (com-plicatio) бытия.

13 Эти аксиомы учения о едином см. у Платона («Федон», 78с), Аристотеля («Метафизика», IV, 5, 1015 b), Прокла и т. д.

14 Эсотеризм смягчается здесь до простого требования серьезности.

15 Inattingibile inattingibiliter attingitur. Эта знаменитая формула Николая Кузанского восходит к выражениям Дионисия Ареопагита и имеет двоякий смысл постижения через осознание непостижимости познаваемого и через непостижимое экстатическое прозрение его сути.

16 Родство латинских слов sapere «вкушать» и sapientia «мудрость» используется для мысли о слиянии ощущения, сердечного чувства, рассудка и разума в единое целое.

17 Multiplicans, букв. «размножающийся». Ср. выше примеч. 12.

18 То есть «вкус» мудрости есть вкус цельности, ср. Платон. Парменид, 137 d, 145 ab, 153с, 165 b.

19 Ср. Платон. Государство, VII, 533 d.

20 Мысль об одновременности божественного воссияния и порыва к нему тоже восходит к Дионисию Ареопагиту и неоплатоникам.

21 В борьбе против поздней схоластики эта старая истина стала знаменем всего возрожденческого гуманизма, начиная с Петрарки («О невежестве...»).

22 Ср. в «Послании к Галатам» (V, 22) плоды духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание.

23 В других местах Николай Кузанский уточняет: бог дает не бытие—вещи, а бытие-вещи, то есть одновременно и вещь и ее бытие.

24 Совпадение в максимуме любых геометрических фигур доказывается в «Науке незнания» (I, 11—15) как пример творения всех вещей абсолютным единством.

25 В «Видении Бога» предлагается другой образ: как взор на портрете кажется обращенным конкретно к любому зрителю, откуда на него ни смотреть, так форма форм одновременно творит все в отдельности, оставаясь единой.

26 На языке Альберта Великого и Фомы «формальный»—«формирующий».

27 Раз всеединство все равно не может изобразиться в виде одной конкретной вещи, необозримое множество вещей отразит его все-таки с большей полнотой, чем какое-то конечное их число.

28 В конце диалога стоит приписка: «Закончил в день, в который начал. Риети, 15 июля [1450 г.]. Николай, кардинал св. Петра».

«ПОСТУПАЙТЕ ПО ДУХУ»

1 Слова из послания апостола Павла к Галатам, V, 16.

2 См. «Вся ты прекрасна...», примеч. 16. У Николая Кузанского нет мистики чисел: для него онтологически значимо только «число» в смысле гармонии и порядка, происходящих из абсолютного Единства. Математическое число возникает вторично как человеческая попытка осознания ритма и размеренности, царящих в действительности.

3 В евангельском словоупотреблении «душевный»—погруженный в неустойчивые переживания.

4 См. «Простец о мудрости», примеч. 22.


 

 

==137***

 

==138 нет рис.


00.htm - glava06




































МАРСИЛИО ФИЧИНО

1433—1499

Марсилио Фичино, прозванный современниками «вторым Платоном», глава и основатель Флорентийской Академии, родился 19 октября 1433 года в местечке Фильине близ Флоренции. Образование он получил во Флорентийском университете, где изучал философию и медицину (традиционное мнение, что Фичино учился в Болонском университете, не имеет документальных подтверждений). Первые его работы, самая ранняя из которых может быть датирована 1452 годом, свидетельствуют о хорошем знании Аристотеля и его латинских и арабских комментаторов. Но уже в них проявляются более широкие философские интересы: Фичино, связанный с самого рождения с медичейским окружением, а в 1452 году представленный Козимо Медичи, был воспитан в традициях гуманистической культуры, о чем красноречиво свидетельствует стиль его сочинений, сохраняющий, несмотря на использование схоластической терминологии, формы гуманистической латыни. Видимо, под влиянием этой же традиции Фичино пережил непродолжительный период увлечения Лукрецием и даже написал несколько лукрецианских сочинений, а 1456 годом датируются утраченные, как и многие другие ранние сочинения Фичино, «Наставления к платоновскому учению», составленные на основании латинских источников—главным образом сочинений Августина, (греческий язык Фичино начал изучать примерно в это же время).

В 1462 году произошло важное событие в жизни Фичино: Козимо Медичи дарит ему виллу в Кареджи и передает ему несколько греческих кодексов. С этого времени Фичино полностью посвящает себя изучению платонической традиции. Свою деятельность он начал как переводчик: к 1463 году был готов перевод Герметических сочинений (сборник сочинений III в. н. э., считавшихся во времена Фичино очень древними и приписываемых легендарному Гермесу Трисмегисту, то есть Триждывеликому, отождествлявшемуся в античной традиции с египетским богом

 

==139


Тотом), а к 1464 году—году смерти Козимо—перевод десяти диалогов Платона, полный перевод сочинений которого был закончен к 1468 году.

В последующие пять лет Фичино пишет наиболее значительные оригинальные сочинения. В 1469 году —«Комментарий на „Пир" Платона», в котором Фичино излагает учение о любви и концепцию прекрасного. С 1469 по 1474 год он пишет главное сочинение «Платоновское богословие, или О бессмертии души», посвященное изложению своей онтологической теории, в котором учение о душе как связующем звене между божественным и земным началами является одним из наиболее важных. Доказывая бессмертие индивидуальной души, Фичино, по мысли которого человек является неким микрокосмом, подчеркивал сопричастность его тем же двум началам, ставя его вне иерархии ступеней бытия и порывая с традиционной богословской схемой. В том же 1474 году он заканчивает небольшой по объему, но очень важный для понимания его воззрений трактат «О христианской религии». Название мало соответствует содержанию сочинения: здесь Фичино развивает учение о «всеобщей» или «естественной» религии, основанной на тех истинных положениях, которые содержатся в каждой исторической религии, и на рациональных доказательствах, опирающихся на традицию древнего богословия (начатую Гермесом Трисмегистом и нашедшую наибольшее развитие у Платона и неоплатоников). По этой причине «всеобщая религия» лишена всяческих суеверий, присущих любой религии, в том числе и христианской, которая лучше других только потому, что в ней больше истинных положений. Здесь—правда, в еще очень осторожной форме—заложены основы идей веротерпимости и исторического подхода к религиозным проблемам.

Интересно, что, став в 1473 году священником, а с 1484 года занимая должность каноника Флорентийского собора, Фичино посвящает свою церковную деятельность распространению платонизма. В одной из проповедей он утверждал, что «закон Моисеев до Христа был исправлен Платоном и Сократом». Часто проповеди Фичино были просто комментарием к какому-нибудь трудному месту в сочинениях Платона или Плотина.

В i480-e годы Фичино пишет множество небольших трактатов, адресованных различным лицам и помещенных позднее в издании его писем (1495). Тогда же он готовит к печати и издает «Платоновское богословие» (1482) и перевод Платона (1484). С 1484 по 1492 год переводит и комментирует Плотина, в это же время делает переводы сочинений Прокла, Порфирия, Ямвлиха, Псевдо-Дионисия Ареопагита и сочинения Михаила Пселла «О демонах». В 1489 году им написано сочинение «О жизни», а в 1492—«О солнце и свете». Во время правления Савонаролы Фичино высказывает покорность новому правительству, но после его свержения обрушивается с нападками на «возбудителя народных страстей и гражданской вражды». Политические смуты последнего десятилетия XV века никак не отразились на его судьбе и литературной деятельности. Комментарии к Платону, которые он готовил к печати, и комментарий к «Посланию к римлянам» апостола Павла, оставшийся

 

К оглавлению

==140


незаконченным, были последними работами Фичино. 1 октября 1499 года он скончался.

Вклад Фичино во флорентийскую культуру последней трети XV века весьма значителен. Несмотря на расхождение оценок различных исследователей, можно утверждать, что Фичино был создателем нового ренессансного богословия, учитывавшего достижения гуманистической культуры и существенно отличавшегося от традиционного. Современная наука давно уже отказалась от того мнения, что деятельность Фичино перекрывала философскую активность других мыслителей его времени. Однако трудно себе представить возможность философской аргументации после опубликования основных работ Фичино без учета платонизма вообще и его фичинианского варианта в частности (при этом нужно помнить, что Фичино не только перевел на латинский язык Платона и всех неоплатоников, но и написал к ним обширные комментарии). Примером этого может служить тот факт, что в системе Пико делла Мирандола, которая всеми исследователями признается существенно отличной от системы Фичино, некоторые важные моменты—учение о всеобщей согласованности философских систем или учение о воплощении в различных формах бытия человека, который обладает почти безграничной свободой воли,— являются дальнейшим развитием фичинианской доктрины. Ее влияние наиболее ярко проявилось в многочисленных трактатах XVI века о любви (Бембо, Кастильоне, Леон Эбрео и других). Религиозные воззрения Фичино оказали влияние на умеренные реформационные учения, например на Лефевра д'Этапля. Воздействие идей Фичино можно проследить, наконец, у таких мыслителей, как Бруно, Патрици и Кампанелла.

Однако значение деятельности Фичино не ограничивается только философскими проблемами. Уже сама его Академия, которая была, по существу, кружком друзей, не имевшим ни писаного устава, ни постоянного членства, свидетельствует о влиянии платонизма на различные круги флорентийской интеллигенции. Здесь и профессиональные философы: Джироламо Бенивьени (известный и своими стихами), Франческо ди Дьяччето и Аламанно Донати; политические деятели: ближайший друг Фичино Джованни Кавальканти, Бернардо дель Неро—один из виднейших сторонников Медичи, и в то же время антимедичейски настроенные Пьеро Содерини и Филиппе Валори. Среди друзей Фичино крупнейшие представители флорентийской интеллигенции того времени: Лоренцо Медичи— правитель города, покровитель искусств и в то же время один из крупнейших поэтов Италии; комментатор Данте, философ и поэт Кристофоро Ландино; поэт и филолог Анджело Полициано; и, наконец, поселившийся во Флоренции в конце 1480-х годов уже упоминавшийся Джованни Пико делла Мирандола. Все они в разной степени (только Франческо ди Дьяччето и Аламанно Донати были последовательными фичинианцами) испытали влияние Фичино, оно сказалось и в стихах Лоренцо и Полициано, и в ученых комментариях Ландино. Важно и то, что через свое окружение Фичино оказывал воздействие, хотя и не прямое, на различные -стороны духовной жизни Флоренции, особенно на изобразительные

 

 

==141


искусства. Литературную программу художественных произведений, которую, конечно, не могли составлять сами художники (исключение здесь, может быть, представляет один Боттичелли), не имевшие, как правило, достаточного гуманистического образования, составляли обычно заказчики. Влияние идей Фичино можно проследить в таких произведениях, как «Весна» и «Рождение Венеры» Боттичелли, «Пан» Синьорелли, цикл картин Пьеро ди Козимо «История Вулкана» и др.

Влияние Фичино не ограничилось современниками: его следы можно найти в поэзии Микеланджело и Тассо, в Ватиканских фресках Рафаэля, особенно в «Парнасе» и «Афинской школе», в неосуществленном проекте надгробия папы Юлия II, Сикстинском плафоне и Капелле Медичи Микеланджело (жившего в юности в доме Лоренцо Медичи и знавшего Фичино), и даже у такого художника, как Тициан,—например, в его картинах «Любовь земная и любовь небесная» или «Вакханалия». За Альпами влияние Фичино было не менее сильным, чем в Италии,—его пропагандистами были Пиркхеймер и Рейхлин в Германии, Джон Колет в Англии, уже упоминавшийся Лефевр д'Этапль во Франции и многие другие. Идеи Фичино нашли отражение в творчестве Дюрера, особенно в его знаменитой гравюре «Меланхолия», а также у Кранаха и Мартина ван Геемскерка. Для формирования эстетической концепции маньеристов важное значение имело учение о трансцендентности эстетического идеала.

Главным источником изучения эстетической теории Фичино является «Комментарий на,,Пир" Платона», кроме того, вопросам музыкальной эстетики (сам Фичино был музыкантом и устраивал концерты не только у себя на вилле, но и во дворце Лоренцо Медичи) посвящено сочинение «О музыке» (1484), а также некоторые главы книги «О жизни, согласованной с небесами» (она входит в состоящую из трех частей книгу «О жизни»), в которой развивается концепция магического значения музыки, заимствованная у пифагорейцев.

История создания «Комментария на „Пир” Платона» была недавно изучена французским ученым Р. Марселем, исследовавшим все дошедшие до нас списки этого сочинения. «Комментарий» был написан под влиянием реального события—пира, происходившего в Кареджи 7 ноября 1468 года. Вероятно, что названные в первой главе лица были истинными участниками торжества: все они исторические личности. Сочинение было написано между ноябрем 1468 и июлем 1469 года (датировка посвящения Яну Паннонию). Автографом Марсель считает рукопись, хранящуюся в Ватиканской библиотеке (Vat. lat. 7705). В июле 1469 года Фичино сделал с него копии для друзей, предпослав каждой посвящение—Джованни Кавальканти, Яну Паннонию, Франческо Пикколомини. В 1484 году «Комментарий» был напечатан в первом издании перевода сочинений Платона. При подготовке текста в него были внесены некоторые незначительные изменения.

Дошедшая до нас итальянская авторская версия трактата была сделана Фичино в период с 1469 по 1474 год. Впервые этот текст был издан в 1544 году во Флоренции.

 

==142


 

На русский язык отрывки из пятой речи «Комментария на „Пир” Платона» были переведены Н. В. Ревякиной и В. П. Зубовым для книги «История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли». М., 1962. Перевод был сделан по крайне слабому в текстологическом отношении изданию: Mersilio Ficino's Commentary on Plato's Symposium. The text and translation by R. Jayne. Columbia, 1944.

Настоящий перевод сделан по последнему критическому изданию латинского текста: Ficin Marsile. Commentaire sur Ie Banquet de Platon. Texte du manuscrit autographe presente et traduit par Raymond Marcel. Paris, 1956. Это издание учитывает изменения, которые были внесены Фичино при переводе на итальянский язык. Наиболее существенные из них учитываются в нашем переводе.

 

==143


КОММЕНТАРИЙ НА «ПИР» ПЛАТОНА, О ЛЮБВИ


РЕЧЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

ПЛАТОН, отец философов, умер в возрасте восьмидесяти одного года, в день своего рождения седьмого ноября', возлежа на пиру, после окончания трапезы. Такой же пир, в котором, соединяя, праздновали дни рождения и отмечали годовщины смерти Платона, устраивали ежегодно древние платоники, вплоть до времени Плотина и Порфирия2. Но после Порфирия в этих торжественных пирах наступил перерыв, продолжавшийся тысячу двести лет. Наконец, в наше время прославленный муж Лоренцо Медичи3, пожелавший возобновить платоновские пиры, назначил главой их Франческо Бандини4. Когда же Бандини решил праздновать день седьмого ноября, он с царской роскошью принял в вилле Кареджи5 девять платоновских сотрапезников: Антонио Альи6, епископа Фьезоле, врача Фичино7, поэта Кристофоро Ландино8, ритора Бернардо Нуцци9, Томмазо Бенчи10, нашего друга Джованни Кавальканти11, которого за доблесть души и высокие способности провозгласили героем пира, и двух сыновей поэта Карло Марсупини: Кристофоро и Карло12. И, наконец, девятым Бандини пожелал пригласить меня, чтобы, прибавив к предшествующим [сотрапезникам] Марсилио Фичино, довести число их до числа муз.

Окончив трапезу, Бернардо Нуцци взял книгу Платона, озаглавленную «Пир. О любви», и прочел все речи этого «Пира». Закончив чтение, он предложил, чтобы каждый из сотрапезников истолковал какую-нибудь из речей. Все согласились. И когда по жребию первая речь—речь Федра— досталась для толкования Джованни Кавальканти; речь Павсания— богослову Антонио; врача Эриксимаха—врачу Фичино; поэта Аристофана—поэту Кристофоро; юноши Агафона—Карло Марсупини; Томмазо Бенчи были даны рассуждения Сократа, а речи Алкивиада—Кристофоро

 

==144


 

Марсупини,—все одобрили этот жребий. Но епископ и врач, которых забота принудила уйти—одного к душам, другого—к телам, предоставили говорить за себя Джованни Кавальканти. Остальные, повернувшись к нему и умолкнув, приготовились слушать. Тогда герой пира начал так.

ГЛАВА II

По какой причине восхваляется Эрот. Каковы его достоинства и величие

Мне выпал сегодня, о достойнейшие сотрапезники, благодарнейший жребий: я исполняю роль Федра из Мирринунта. Того Федра, говорю я, дружбу с которым фиванский оратор Лисий" так ценил, что пытался привлечь его к себе искусно составленной речью, плодом многих бессонных ночей; чьим дарованием до такой степени восхищался Сократ, что, побуждаемый и вдохновленный его великолепием, воспел божественные тайны у реки Илис'4—тогда как раньше заявлял, что ничего не смыслит не только в небесных, но даже и в земных вещах15; талантом которого был так восхищен Платон, что первые плоды своих занятий посвятил Федру. Ему [посвятил он] эпиграммы, ему—элегии16, ему— первую книгу о красоте, которая названа «Федр». И поскольку подобным этому Федру признал меня не я сам (я ведь не приписываю себе так много), но сначала жребий, а затем ваше одобрение—при столь счастливых предзнаменованиях я прежде охотно объясню его речь, а потом, насколько сумею, изложу речи Антонио и Фичино.

Всякий (о лучшие мужи!) подражающий Платону философ рассматривает любую вещь трояко: то, что предшествует вещи, то, что ее сопровождает и то, что следует за ней. Если все это хорошо, то он хвалит саму вещь, если же дурно, то порицает. Следовательно, та похвальная речь совершенна, которая рассматривает происхождение вещи, описывает ее нынешнее состояние и показывает ее последствия. По происхождению восхваляется благородство вещи, по нынешнему состоянию—ее величие, а по последствиям—польза. А потому вследствие этих трех сторон в похвальной речи также заключаются три части: благородство, величие и польза.

Поэтому наш Федр, рассматривая прежде всего превосходство Эрота, поименовал его «великим богом». Он присовокупил: «достойный восхищения богов и людей». И это справедливо. Ибо мы восхищаемся как раз тем, что обладает величием. Конечно же, обладает величием тот, чьей власти повинуются, как и сами они это признают, и люди и боги. Ибо у древних и боги любят, как люди. Это отмечают Орфей17 и Гесиод'8, утверждающие, что души смертных и бессмертных укрощаются любовью. Сверх того, его называют достойным восхищения, так как всякий любит то, чьей красотою он восхищен. Боги же, или, как у нас говорят, ангелы, восхищаются и любят божественную красоту, а люди—наружность тел. Эта похвала Эроту выводится из присущего ему в его настоящем состоянии великолепия. Затем Федр хвалит его, исходя из его происхож-

 

==145


дения, когда утверждает, что он—древнейший из всех богов, в чем появляется блеск благородства Эрота, когда идет речь о его древнем происхождении. В третьих, он станет восхвалять его за его дела, в чем будет явлена его восхитительная польза. Но вначале мы расскажем о его древнем и благородном происхождении, а затем о будущей пользе.

глава III О происхождении Эрота

Орфей в «Аргонавтике» 19, когда пел о началах вещей в присутствии Харона и героев, следуя богословию Гермеса Трисмегиста20, поместил хаос раньше мира, в лоне хаоса расположив Эрота прежде Сатурна, Юпитера и других богов и выразив это в таких словах: «Эрот древнейший и совершеннейший в себе». В согласии с Орфеем и Гермесом Гесиод в «Богословии»21, пифагореец Парменид22 в книге «О природе» и поэт Акусилай23 называют Эрота древнейшим и совершеннейшим. Платон в «Тимее» подобным же образом описал хаос и в нем поместил Эрота24. То же самое говорит и Федр в «Пире»25. Платоники называют хаосом бесформенный космос, а космос—оформленным хаосом. Так как, по их учению, существуют три мира, то и хаоса они полагают три. Начало всего есть бог, творец мира, которого мы называем высшим благом. Вначале он творит ангельский ум, затем, как указывает Платон26, душу этого мира, и в конце концов—тело мира. Этого высшего бога мы не называем миром, потому что слово «мир» означает украшение, хорошо составленное из многих частей. В боге же мы полагаем совершенную простоту, начало и конец всех миров. Ангельский ум есть первый мир, сотворенный богом. Второй мир—душа мирового тела. Третий—все то миростроение, которое мы видим.

По отношению к этим трем мирам и рассматриваются три хаоса. Первоначально бог создал субстанцию этого ума, которую мы еще именуем сущностью. Она в первый момент своего сотворения бесформенна и темна. Но так как она рождена богом, она благодаря некоему врожденному стремлению возвращается к богу. Возвращаясь к богу, она освещается его лучом. Сверканием этого луча он возжигает ее стремление. Когда возгорается стремление, она предается богу и, предаваясь ему, обретает форму. Ибо бог, который может все, запечатлевает в преданном ему уме подлежащие творению формы. Итак, в уме некоторым духовным образом обрисовывается, если так можно сказать, все, что мы ощущаем в телах. Так рождаются сферы небес и элементов, светила, воздух, формы камней, металлов, растений, животных.

Эти виды вещей, зарождаемые в высшем уме в силу некоего божественного воздействия, суть, несомненно, идеи. Форму и идею небес мы именуем часто Ураном, форму первой планеты—Сатурном, второй— Нептуном, и в том же порядке формы следующих планет. Идею же огня мы называем Вулканом, идею воздуха—Юноной, воды—Нептуном, земли—Плутоном. Поэтому все боги, соотнесенные с определенными частями низшего мира, суть идеи этих частей, собранные в высшем уме. Но

 

==146


этому зарождению идей, совершенному благодаря формирующему богу, предшествовало приближение ума к богу. Этому в свою очередь предшествовало возгорание стремления, ему—проникновение божественного луча, которому предшествовала первая направленность желания, а ей— бесформенная сущность ума. Эту еще не оформленную сущность мы считаем хаосом, первое ее обращение к богу—началом любви; проникновение луча—пищей любви. Возникающий из этого огонь мы называем возрастанием любви, приближение—порывом любви, оформление—ее совершенством. Совокупность всех форм и идей мы называем по-латински mundus, а по-гречески—космос, то есть упорядоченный мир. Прелесть этого мира и порядка—красота, к которой народившийся Эрот склонял и увлекал ум; ум, раньше бесформенный,—к этому же самому, но уже прекрасному уму. Поэтому свойство любви заключается в том, что она влечет к красоте и соединяет прекрасное с безобразным.

Итак, кто, в самом деле, усомнится, что Эрот постоянно следует за хаосом и предшествует космосу и всем богам, которые распределены по разным частям мира,—так как это желание появляется в уме раньше его оформления, и в получившем форму уме рождаются боги и мир. Поэтому справедливо Орфей назвал его [Эрота] древнейшим и, кроме того, совершеннейшим, то есть он как бы считал его совершенствующим самого себя. Это первое желание ума заключается по его собственной природе в том, чтобы почерпнуть от бога свое совершенство и передать его уму, который затем оформится, и богам, которые затем родятся. Сверх того он назвал его рассудительнейшим—и по праву. Ибо вся мудрость, свойством которой является размышление, была дарована уму для того, чтобы он, обращенный любовью к богу, воссиял его светом. Таким же образом ум обращается к богу, как глаз к свету солнца. Ибо сначала он смотрит, потом видит свет солнца и, наконец, воспринимает в солнечном свете цвет и очертания вещей. Потому что глаз, сперва темный и бесформенный, подобно хаосу, испытывает любовь к свету, когда его увидит; увидев его—воспринимает излучение; воспринимая луч, принимает форму от красок и образов вещей. Как ум, только что родившийся и бесформенный, посредством любви обращается к богу и приводится в порядок, так и мировая душа возвращается к уму и богу, где она рождена, хотя вначале и была лишена формы и пребывала в виде хаоса,— посредством любви, направленной к уму, благодаря воспринятым от него [ума] формам становится космосом. Точно так же и материя этого мира, когда пребывала вначале в виде бесформенного хаоса неупорядоченных форм, благодаря врожденной любви устремилась к душе и пребывала в повиновении у Эрота, дарующего согласие материи и душе, и, получив от души украшение всех зримых в мире форм, превратилась из хаоса в космос.

Три, стало быть, существует мира, и хаоса—три. Эрот во всех них сопровождает хаос, предшествует миру, недвижимое приводит в движение, освещает тьму, оживляет мертвое, дает форму бесформенному, несовершенному—совершенность. После этих похвал ни измыслить, ни высказать больших—нельзя.

 

==147


ГЛАВА IV О пользе Эрота

Но о его происхождении и благородстве мы сказали достаточно, и я полагаю, что теперь следует рассмотреть его пользу. Излишне перечислять по отдельности благодеяния, оказанные Эротом человеческому роду,—тем более что все они могут быть охвачены в целом. Ибо все они заключаются в том, чтобы мы следовали благу, избегая зла. Ведь одно и то же—дурные дела и позорные дела человека, равно как тождественны добрые и честные поступки. И конечно же, все учения и законы [религии] не имеют иной цели, как чтобы дать людям такие установления, благодаря которым они отвращались бы от позорных деяний и устремлялись к благим. Но того же, чего неисчислимые почти что законы и искусства едва достигают за долгий срок, Эрот один достигает в краткое время. Ведь известно, что стыд удерживает людей от позорных поступков, а стремление отличиться склоняет к благородным деяниям. Но ничто не дарует людям эти два свойства так легко и проворно, как Эрот.

Когда мы говорим о любви, ее надо понимать как желание красоты [стремление к красоте], ибо в этом заключается определение любви у всех философов. Красота же является некоей гармонией, которая рождается по большей части от сочетания как можно большего количества частей. По природе своей она трояка. Ведь гармония в душах возникает от сочетания многих добродетелей; в телах гармония рождается из согласия красок и линий; величайшая же гармония в звуках—из согласия множества голосов. Итак, красота трояка—красота душ, тел и голосов. Красота душ постигается умом; тел—воспринимается зрением; голосов— только слухом. И так как, следовательно, мы можем наслаждаться красотой только посредством ума, зрения и слуха, любовь же есть желание наслаждаться красотой—то любовь всегда довольствуется умом, зрением и слухом. Зачем же тогда обоняние? Зачем необходимы осязание и вкус? Эти чувства воспринимают запахи, вкусовые ощущения, тепло, холод, мягкость и твердость и им подобное. Ни в одном из этих качеств не заключена человеческая красота, так как они являются простыми формами. Красота же человеческого тела может быть найдена в согласовании различных членов. Эрот рассматривает плод красоты как ее предел. Она имеет отношение только к уму, зрению и слуху. Итак, Эрот ограничивается этими тремя чувствами; влечение же, которого ищут иные чувства, называется не любовью, а бешенством и распутством.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: