На всю оставшуюся жизнь 27

отправили в операционную, осколки, а их оказалось несколько, слава Богу, оказались на поверхности, кость не задели и их хирурги удалили без особого труда. Кожный покров на лбу, как ножом располосовало осколком по окружности от начала до конца. Лобную кость, правда, не повредило. Делали мне операцию под местным наркозом и я слышала как военврач-хирург, обращаясь к медсестре, сказал: «Дай мне, Таня, самую тонкую иглу, я этой красавице так лоб зашью, что ни каких швов видно не будет, а парни её еще крепче любить будут. Видно опытным оказался шутник военврач, сдержал свое слово. Наложил у меня на лбу так аккуратно швы, что впоследствии у меня от них никаких следов не осталось.

Ровно через две недели меня выписали и я вернулась в родной и близкий для меня коллектив. Мои подруги, узнав о моем ранении, сильно переживали и были рады моему возвращению. Я и после этого случая не испугалась и продолжала по-прежнему доставлять выздоравливающих раненых на сборные пункты по месту назначения. Правда однажды я натерпелась такого страха, что не доведи Господи. Я чуть не угодила под трибунал. Этот случай мне запомнился на всю жизнь. Однажды двоих выздоравливающих бойцов не досчитала я, прибыв на место назначения. Когда и куда они исчезли в пути следования, ума не приложу. А раз мне доверено довезти их до места назначения, значит с меня как старшей и спрос. Меня задержали компетентные органы, учинили допрос по всем правилам. Обращение было как с арестованной. Но все прояснилось в течении двух суток. Эти бойцы отстали на одной из станций от нашего поезда и приехали к месту назначения самостоятельно. Не помню, по какой причине они отстали от поезда, да это и не важно, важно то, что страху я натерпелась досыта, боялась, что меня отдадут под суд военного трибунала за их «дезертирство», скажут, не усмотрела, проворонила вот и отвечай» - смеется моя собеседница.      

   Наступил победный 1945 год. Нас радовали сообщения

26

то, что смогу его куда-то определить и решила везти его обратно в Няндому в эвакогоспиталь. Солдатик этот послушно проходил за мной весь день, утешал меня как мог, просил меня не бросать.

Какой это был наивный молодой человек. Он никак не мог понять, что по законам сурового военного времени я головой отвечаю за него и разумеется на подобный поступок я бы ни как не решилась. Как сейчас помню, день был солнечный, жаркий. Стоим мы с этим солдатиком посреди площади, недалеко от вокзала, вдруг откуда ни возьмись в небе появились вражеские самолеты. Начался обстрел и бомбежка. Мой солдатик, бывалый вояка, оказался смекалистым, быстро юркнул куда-то в какое-то укрытие, оставив меня одну посреди площади. Я настолько испугалась, что вся растерялась и как стояла, так и продолжала стоять во весь рост на одном месте посреди площади. Ноги мои как будто прилипли к асфальту. Взрывной волной, разорвавшейся недалеко от меня бомбы, меня подхватило и отбросило на несколько метров вперед. Я на время потеряла сознание, ударившись головой об асфальт. Пришла в себя, когда вражеские самолеты отбомбившись улетели на свои аэродромы. Глаза мои были залиты кровью, я ничего не различала. Левый рукав моей гимнастерки отяжелел, набух от крови. Откуда-то, словно из-под земли, появился мой несчастный солдатик. Он поднял меня с асфальта, поставил на ноги. Я обхватила его рукой за шею и мы пошли с ним в медсанбат. Солдатик очень испугался за меня и все время, пока мы с ним добирались до медсанбата, повторял:

«Потерпи сестричка, потерпи, здесь недалеко, сейчас придем».

На этот раз члены приемной комиссии моего солдатика приняли таким, какой он есть и в чем он есть. Расставаясь, солдатик не удержался, заплакал и поцеловав меня смущенно в щечку, отправился своей дорогой войны. Больше мне со своим солдатиком увидеться так и не довелось. Жалею об одном, что не об менялись мы с ним адресами. Меня тут же

НА ДОБРО ОТВЕЧАЛА ДОБРОМ                                               19

не жаловался на трудности. Все мы в ту пору жили одним желанием победы. Пожилые мужчины, по-отечески жалея нас, нередко говорили: "Эх дев­ки, девки, вам бы мужей ласкать да деток рожать, а вы тут надрываетесь из последних сил...". Мы, однако, не уныва­ли, отшучивались всякий раз.

Многих из нас тогда не ми­новало и личное горе. Пришла беда и в мой дом. В похоронке сообщалось, что умер мой муж стар­шина Исаков Александр Ми­хайлович, от полученных в бою ран, в одном из госпиталей под Сталинградом. Виделись мы с ним последний раз летом 1942 года, когда их воинскую часть перебрасывали с Карельского фронта под Сталинград. Воин­ский эшелон проходил через Няндому. Сумел он мне дать весточку о себе через кого-то. Всего несколько минут просто­яли мы с ним в обнимку на пер­роне, так и не сумев толком сказать ничего друг другу. Я бежала вслед за уходящим поездом, чувствуя всем сердцем, что вижу своего любимого после­дний раз.

Кончилась война, возвра­щались фронтовики домой. Я по-прежнему работала в депо, знала только дом и работу. Стали мне подруги советовать заново попробовать устроить свою семейную жизнь. Вышла я в 1947 году вторично замуж за фронтовика Александра Ва­сильевича Смирнова. Скажу честно, и на этот раз мне повез­ло с мужем, любил он меня и уважал. Я отвечала тем же. Сильно болел он, сказались фронтовые раны. Нет его уже теперь в живых. Осталась я со­всем одна, из родных никого нет. 

Но скрашивают моё одино­чество добрые, душевные люди, мои бывшие соседи, с ко­торыми я прожила в этой коммунальной квартире душа в душу целых 25 лет. Это Евге­ний Александрович Шахов, его жена Валентина Александров­на и их дочь Ира. Она выросла, можно сказать, не только на моих глазах, но и на моих ру­ках. Теперь она сама мать и приводит свою малышку Све­точку постоянно ко мне и даже оставляет её иногда у меня но­чевать. А я и рада. Девочка зо­вет меня бабушкой. Её игруш­ки, куклы находятся в моей комнате. Сам Евгений Алек­сандрович взял основные