Краса земли Куркинской

(«Колдовское озеро», «АВ» №77 за 25.09.2012 г.)

Прочел очаровательный материал Николая Каптиева - учителя Куркинской школы, глубоко и страстно любящего артинскую природу, туриста и лирика в душе, внештатного корреспондента дорогой нам всем районки.

Его материал трогает душу каждого природолюба: рыбака, охотника, подавляю­щее большинство населения района. Его «Колдовское озеро» - яркий и впечатляю­щий труд уже журналиста, а не просто внештатника.

Он пишет: «Кто хоть раз побывал на Черном озере, навсегда оставит в памяти теплые воспоминания о про­веденном времени и не забу­дет его никогда». Так оно и случилось.

Мне довелось провести на Черном озере вечер, ночь и утро лет 17 тому назад вме­сте с Митрофаном Алиевым, однополчанином по Черкас­скому пехотному училищу. Да и во время Великой Орловско-Курской битвы 1943 года довелось вместе с ним осво­бождать от немцев город Ки­ров Калужской области, где мы вместе ходили рядом со смертью. А фронтовое брат­ство ложится в душу навсег­да, хоть мы и были в разных частях: Митрофан - в кавале­рии, а я - в матушке-пехоте. А после боя на окраине Кирова встретились ночью в сосно­вом лесу, шел дождь. Удалось только обняться и поговорить 10 минут, затем мы бросились догонять свои части.

Я был по школьным делам в Куркинской школе, в совхо­зе, в сельском Совете и встретился с Митрофаном в совхозной машинотракторной мастерской. Мы, как всегда при встрече, обрадо­вались друг другу и не могли наговориться. Как всегда, не было времени. Митрофан пригласил меня на рыбалку с ночевкой на Черное озеро. Я с удовольствием согласился.

В конце дня к вечеру мы прибыли на озеро. Я был там впервые, и, как пишет Нико­лай, озеро поразило меня. Оно очаровало меня своей таинственной красотой. Спо­койная гладь была окаймлена тальником, как лицо таин­ственной красавицы вуалью. Оно и манило, и внушало трепет своей уверенной кра­сотой и какой-то величе­ственной неприступностью. На нем играли блики садяще­гося солнца, и озеро в тени возвышающейся над ним горы, украшенной остроко­нечными пихтами и елями, казалось еще более таин­ственным, и мне показалось, что оно напоминает мне об­лик бажовской Хозяйки Мед­ной горы. Эти мысли мгно­венно пронеслись в моей го­лове, оставив навсегда след в душе и памяти, благодаря судьбе и Митрофану.

Рыбалка у нас не получи­лась. Накануне поставленную мережу на карасей обедаю­щий озерными водорослями лось случайно зацепил рогом и разорвал до непригодно­сти. Но мы не пожалели: осталось больше времени для воспоминаний, что для нас и было главной целью «рыбалки». Мы развели ко­стер, вскипятили чай и гово­рили, говорили, говорили, вспоминая однополчан, офицеров-фронтовиков из учи­лища, которые учили нас во­енной премудрости и неу­станно тренировали в стрельбе из разного оружия, в основном ночью, по появля­ющимся мишеням. И на фронте это очень пригоди­лось. Курсанты Черкасского пехотного училища отлича­лись от всех меткостью и ре­зультативностью огня днем, а особенно ночью.

Ночь на озере текла сво­им чередом. В тихом воздухе неустанно слышались чарую­щие рулады соловьев, то тут, то там ссорились сойки из-за мышонка. Вдруг недалеко раздался громкий хохот: «Ха-ха-ха». Это хохотала сова, а рядом ухал филин. Внезапно раздался громкий «детский плач», переходящий в рыда­ние. Это ужинала сова, вце­пившись зайцу в хребет. Зву­ки ночной жизни зверей и птиц вокруг озера и лунная дорожка на темных водах придавали ему действитель­но колдовской оттенок, от ко­торого у непосвященных в ночную лесную жизнь мураш­ки бегут по спине от страха, и душа каменеет от детского плача зайца или рева лося- самца, приглашающего под­ругу.

Наутро начали булькать лоси, пришедшие на кормеж­ку. Вместе с легким туманом над озером поплыл звук про­снувшегося коростеля, как будто кто-то громко скрипел охрипшим горлом.

Начинался новый день, просвистела стайка уток, а мы все еще не могли нарадо­ваться нашей встрече с Ми­трофаном на озере удиви­тельной красоты, окунувшись без спешки в лесную жизнь и свои воспоминания.

Но пора домой, на работу и Митрофану, и мне. Это была, по сути, последняя та­кая серьезная, неспешная встреча с Митрофаном. Так что «колдовское озеро» хра­нит среди своих тайн и нашу последнюю встречу.

Для меня это озеро стало своего рода памятником Ми­трофану после его ухода из жизни. Его я и вспомнил пре­жде всего.

Спасибо тебе, Коля (про­сти за фамильярность), ты поднял во мне такой теплый пласт воспоминаний своим «Колдовским озером». Я хо­дил несколько дней, вспоми­ная роскошную природу Кур­ков и многих куркинцев, с ко­торыми вместе работал или был знаком, свою юность на войне и всех однополчан-артян. Спасибо тебе за неисто­вую любовь к природе, за ра­боту с учащимися по охране природы и воспитанию любви к родному краю, к своему селу и людям, живущим ря­дом.

С удовольствием отме­чаю твое растущее журна­листское мастерство.

 

 

На Еманзелге

Рыбалка, а скорее, охота на хариуса в лесных речках и ручьях настолько увлекательное занятие, что если кто хоть раз успешно порыбачил, останется рабом этого занятия на всю оставшуюся жизнь. Эта рыбалка не добычлива, на ней, как говорится, не разбогатеешь. Нужно уметь получать удовольствие от путешествия по труднодоступным первозданным ле­сам, по травам до плеч, переносить и жару, и комаров, и оводов, и зимние холода на зимней рыбалке. Это, скорее, спорт. Рыбалка эта не «сидя­чая», а нужно все время идти в поисках «клеевого» места, и не столько по берегу, сколько по самой речке. Если хариус приметил тебя на берегу, хоть помри, не клюнет, пока не спустишься в воду. Привередлив хариус и к насад­ке, с утра берет на одно, с обеда - на другое, вечером - на третье.

Я поклонник именно такой рыбалки, и любимой моей речкой была Еманз-Елга. Сама речка - это порождение множества более мелких речушек и ручьев, ключей и роднич­ков, текущих по экологически чистым ложкам, напитанным ароматом хвои и разнотравья. Вода в ней хрустально чистая, холодная, я бы сказал, целеб­ная. В жару глоток такой воды возвра­щает тебя к жизни. Течет она по рас­падкам среди гор Сабарского увала, покрытых лесом, высотой 300-450 метров над уровнем моря, на которых зимой накапливается много снега. Склоны гор, как правило, очень кру­тые. По весне, принимая вешние воды всех своих речушек, ложков, она становится свирепой, сметает все завалы, «коблы» на своем пути, выбра­сывая их на свои берега. В это время лучше туда не соваться, пусть продурит. От греха подальше. Летом чистая, сверкающая на солнце и в зелени кустарников и цветущего разнотравья берегов, нарядная, как невеста, озорно улыбается тебе. Зимой весьма коварна и наказывает «лопоухих» зимними купаниями. Ее перекаты замерзают только при минус тридцати градусах, плесы много раньше. Лед на плесах кажется вполне благополучным от 40 до 70 сантиметров, но у самого берега текущая струя «отъедает» лед, а сверху все покрыто ровным слоем снега. Это ловушка для неопытных рыбаков. Стоит встать на прибрежную кромку льда, снег с шумом обвали­вается, и ты вместе с ним по пояс в воде. Через 20 минут на морозе ты будешь греметь своими одеждами, как древний рыцарь латами.

Акватория Еманз-Елги засе­лена лосями, медведями, норками, куницами, выдрами и бобрами. Разнообразно и птичье царство. Их жизнь идет своим чередом. Кроме того, Еманз-Елга хранит не менее чем столетнюю историю своего заселения и развития жизни людей. Для многих сегодняшних молодых рыбаков назва­ния определенных участков реки ниче­го не говорят, и история реки забы­вается и стирается из памяти людей. А люди нашего поколения помнят названия деревушек из уст более старшего поколения, а кое-кто еще живой и сегодня из тех поселений, которые перестали существовать в 50- 60-е годы. Когда идешь по речке от одного бывшего поселения к другому, тебя окружает целый пласт истории этих мест. В голове проходят одна картина почти вековой жизни людей за другой на фоне абсолютной сегодняшней пустоты берегов, некогда кипевших жизненными страс­тями, помыслами, мечтами. Становится как-то не по себе, и это наводит на грустные размышления о собственной жизни и жизни забытой российской глубинки, где проживает основное население сегодняшней страны, где нет работы, и они так же исчезнут через 10 лет, если не направить свободные капиталы на их подъем.

Как это было тогда?

Еще в самом конце 19 века и первой трети двадцатого по реке Еманз-Елге начали возникать неболь­шие поселения людей, именовав­шиеся официально тогда «починок». Это от трех до 10 дворов каждый. Само слово «починок» соответствует, видимо, понятию «начало», имелось в виду начало деревни.

Люди искали свежие необжи­тые земли под пашни, покосы, пастби­ща и богатые лесные дачи с хорошим деловым лесом и, конечно, возле речки. Все переселенцы были крестьяне, земледельцы, которым не хватало земли на родине. Семьи росли, земля не прибывала, наделы мельчали. Становилось нечем кормиться. Сначала шли самовольные захваты земли, а в 1906 году столы­пинская земельная реформа предус­мотрела выходцам из сельских общин крестьянам безземельным и мало­земельным выделение наделов земли с переселением в необычайные места и закрепление этих наделов в полную собственность. На Еманз-Елге поселились выходцы из-под Красноуфимска. Кунгура, из централь­ных губерний России. Были и старо­обрядческие общины по 5-10 человек, искавшие покоя и уединения от гонений официальной православной церкви. Так возникло поселение на Сосновой горе в устье речки Сосновка с одноименным названием. На Ереминой горе в трех километрах от деревни Сосновка - деревня Еремовка вниз по Еманз-Елге. Еще ниже по течению - Платоновка, Нижняя Выселка, Усть-Овиновка - по назва­ниям впадающих в Еманз-Елгу речек. На притоках Еманз-Елги в некотором отдалении от речки - поселок Еманча на речке Еманга, д. Усть-Улав на речке Улаер и ниже деревня Черепановка, а потом уже поселок Катырево, село Ключ, Еманз Елга. Свое начало Еманз- Елга берет в Нижнесергинском районе, течет по Артинскому и Ачитскому районам, согласно совре­менному административному деле­нию.

Переселенцы рубили лес, ставили дома и хозпостройки, корче­вали пни под пашню, гнали из них смолу и скипидар, жгли уголь для кузниц, сеяли хлеб, растили скотину, торговали лесом.

Согласно столыпинской реформе, в первые годы с переселен­цев не брали налогов, пока они не раскорчуют достаточно площадей для земледелия Земля была выкуплена государством у башкир. На терри­тории нашего района было три таких поселения, это Сосновка, Еремовка, Еманча, остальные - на территории Ачитского района. В 29-30 годах прошлого века прошла коллекти­визация. В Еремовке образовался колхоз «Красный бор», где было 10 хозяйств. Весной 1941 года они сеяли овес, пшеницу, горох - всего 39 гектаров. В Сосновке образовался колхоз имени Папанина, сеяли те же культуры на площади 51 гектар. А Еманча стала подразделением Артинского лесопункта Красноуфим­ского леспромхоза. Рабочие рубили лес для Беломоро-Балтийского канала, а позднее стали бригадой Устьюгушинского лесоучастка Красно­уфимского леспромхоза и рубили лес на экспорт как высококлассную древесину. Например, сосновый брус и балки отправляли в Египет на золото. А в Катырево на базе этого высококлассного леса открыли мебельную фабрику. В 60-х годах эти поселения стали самоликвиди­роваться. Подрастающая молодежь, получившая образование, не находила себе применения по душе в этих маленьких лесных деревушках. Жизнь родителей их не прельщала. Да и война выбила основную мужскую рабочую силу этих поселений. Оста­лись в них доживать старики да женщины. На Сосновке были фермы крупного рогатого скота. Сосновку передали госпредприятию Артинский лесхоз, где директором тогда был Николай Павлович Паначев, участник гражданской войны, комендант «золотого эшелона», бывший предсе­датель Артинского райисполкома. Оставшееся трудоспособное насе­ление Еремовки переселилось на Сосновку, так как там платили зарплату как рабочим лесхоза. И Еремовки постепенно не стало.

Сосновка стала животновод­ческой государственной базой, где выращивался крупный рогатый скот на мясо, а из молока крестьяне делали топленое масло и заливали его в деревянные стокилограммовые бочки. Скот поставляли в живом весе, гуртами, масло - в продовольственный госрезерв и для армии без права продажи на сторону. Зимой от Сосновки до Артей тогда еще дороги не было, и возить масло приспо­собились на двух лосях, запряженных в сани, приученных к запряжке с малолетства, так как дорогу никто не разгребал. Однажды после доставки масла в лесхоз, в Арти лосей ездовые оставили во дворе лесхоза. Был мороз за 30 градусов. Дежурный конюх, жалеючи, загнал лосей в конюшню и закрыл дверь. Когда пришли утром ездовые, то обнаружили, что оба лося сдохли, задохнулись без воздуха. Они не могли находиться в помещении. Был большой скандал.

В 70-е годы фермы ликвидировали, скот сдали государству. Сосновка самоликвиди­ровалась. Все разъехались, кто на Устье-Югуш, кто в Катырево, кто в Арти и на Пристань. На Сосновке остался один дом лесника, и во втором доме жил мужчина со странным прозвищем Ванька-Гланька. Чуть выше Сосновки впадает справа речка Сосновка, а слева - речка Березовая. Выше на километр от Сосновки впадает ручей Безымянный. Еще выше его по склону горы идут луга с обильными травами. После ликвидации ферм на Сосновке эти луга были переданы Артинскому механическому заводу, где заго­товлялось сено для конного двора завода. Завод поставил там дом для косарей. Однажды в нем поселились геологи из Пермской нефтеразведки. Прямо возле дома на берегу Еманз-Елги они заложили заряд и взорвали его с целью получить отраженную волну и определить наличие или рудного тела или нефтяного пласта.

В образовавшуюся воронку хлынула вода речки и получилась отличная «зимовальная яма» для хариуса глубиной четыре метра с проточной водой. Потом она обмелела до двух метров, ее замыло песком и илом. Выше буквально через каждые два-три километра впадают в речку безымянные ручьи и речушки. Километрах в 9-10 вверх от Сосновки на дне Еманз-Елги лежат крупные гали, по которым струится вода речки. За валунами небольшие ямки полметра глубиной, и в них живут крупные хариусы. Но ловить их очень сложно, так как пробираться по скользким галям «без шума и гама» почти невозможно. Потом и его не стало. Следов наличия населенных пунктов не обнаружено. Кругом на горах первозданный лес. Есть отдельные участки заросших конных дорог, и кое-где есть старые-преста- рые пни некогда срубленных деревь­ев, но нет следов земледелия. Еманз- Елга дальше выглядит как ручей. У истоков я не был. Вниз по течению при впадении более или менее крупных речек были поселения. Что с ними сегодня? Первое от Сосновки - это Еремовка. От деревни Еремовки остались лишь ямы подполов, которые едва угадываются, - и больше ничего. На Ереминой горе на бывшем деревенском кладбище все могилы заросли ельником и практически сравнялись с землей. Остался стоять среди леса лишь один металлический крест, который как бы говорит: «Ничто не вечно под луной» и наводит на грустные размышления о бренности нашего существования. Урочище Долгие делянки, где сеяли хлеб, заросло травой, и их давали как покосы. Сейчас их уже никто не косит, и они зарастают мхом.

Дальше Ачитский район. В шести-семи километрах ниже была более крупная деревенька Нижняя Васелга, в устье правого притока Еманз-Елги речки Васелга. Там были ферма, поля и луга. Сегодня и там ничего не осталось, если не считать охотничьей избушки Артинского охотничьего общества, построенной Махом Евгением Григорьевичем, председателем общества рыбаков и охотников для борьбы с браконьера­ми. Затем идут Николаева гора, Иванова гора, где сохранились луга и пастбища. За горой находится речка Караз-Елга и деревня Овиновка на речке Овиновка. После ее ликвидации лет 10 там было отгонное пастбище для крупного рогатого скота, видимо, тогда совхоза «Морозовский». Там был загон, и стояло два старых дома, оставшихся от бывшей деревни, где жили пастухи. Слева, ниже деревни Овиновка, впадала речка Еманча, а на ней в километре от Еманз-Елги был поселок лесорубов Еманча Артинского лесоучастка, потом ставший бригадой Устьюгушинского лесопункта Красно­уфимского леспромхоза, которого сегодня тоже нет. Дальше поселок Катырево, село Ключ, деревня Еман- зелга Ачитского района, которые существуют и сегодня. Дальше Еманз- Елга впадает в реку Уфа в районе села Азигулово нашего района. Сегодня Еманз-Елга от своих истоков до Катырево почти не сохранила следов хозяйствования человека. Могучая наша природа шаг за шагом стирает с лица Еманз-Елги эти следы и восстанавливает свой первозданный вид. Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо, так как не останется вида убогих деревень, разрушающихся сегодня в глубинке России и крйчащих о помощи.

 

 

«Охота пуще неволи»

 

Ветер срывает пожелтевшие листья тополя. Появились «седые пряди» в шевелюре некогда нарядных и веселых берез. А дома на столе красуется букет «осенних звезд». А это все значит, что лето, увы, прошло. На пороге осень. Но осень по-своему тоже очень милое время года, богатое и дарами природы, и дарами садов и огородов, как награда людям за упорный труд, не разгибавших спины ни весной, ни летом.

А для одержимых любителей охоты, кстати, древнейшего занятия мужчин, наступает настоящий праздник души - открытие охоты.

На этот праздник едут на водоемы охотиться на уток и «стар и млад» - как сами охотники, так и их друзья. Вечером, как правило, все остаются ночевать в лесу, готовят себе на костре ужин и поднимают традиционную чарку, независимо от того, была охота удачной или вовсе безрезультатной, и начинаются разговоры, разговоры, а иногда и песни.

А заядлые охотники охотятся в одиночестве без шума и гама, отдыхая душой, на дорогом им празднике начала охотничьего сезона. Если повезет с погодой, то надолго сохранится ощущение праздника от общения с друзьями и с природой у всех, кто праздновал день открытия охоты.

В нашей семье открытие охоты было всегда праздником всей семьи, так как отец и мы с братом Валентином были в юности заядлыми охотниками и предпочитали всем удовольствиям проводить время на Уфе, на пруду и в походах в ближние и дальние леса.

Позднее, обычно в октябре, когда птенцы «встанут на крыло», открывалась охота на боровую дичь, а по чернотропу - и на зайца. Это тоже как бы второе открытие охоты, очень ожидаемое всеми ее любителями.

Еще есть и третий период - открытие охоты на хищников, ко­пытных и пушных диких животных, но это уже для настоящих профес­сионалов. Охотники же нашей семьи были лишь любителями и охотились на пернатую дичь и зайцев. Подготовка к охоте у нас начиналась с начала августа. Катали дробь из свинца, рубили старые валенки на пыжи, калибровали деформированные выстрелом гильзы, извлекали старые капсулы из гильз и ставили новые, разряжали старые и заряжали новые патроны, во избежание осечек. Тренировались в стрельбе на пора­жение дичи влет. Стрелять в сидячую утку в нашей семье считалось дурным тоном.

Я начал охотиться с отцом с 12 лет, а самостоятельно, без роди­тельского глаза, с 14, после жесткого обучения обращению с оружием и правилам безопасности охоты для себя и для окружающих людей и правилам стрельбы на практике.

На уток мы с отцом охотились с лодки в верховьях пруда в камышах. Я обычно греб и толкал правильным веслом лодку, а отец сидел лицом к носу, готовый к выстрелу навскидку на вылетевшую утку. Охота была довольно удачной. А потом садились наоборот, и результаты были очень и очень скромными или вовсе по нолям. Мне тогда было очень стыдно и неудобно за свою «мазню», хотя отец ни словом, ни взглядом не выражал неудовольствия. Лишь через год я стал неплохо стрелять. Бывали и забавные случаи.

По чернотропу мы всегда ходили охотиться на зайцев в березовые колки, что на горе выше Пантелейково, и на Сереброву гору. Я обычно шел метров на 20-30 от опушки в глубине леса, а отец по полю вдоль опушек на таком же расстоянии Отец охотился с ижевской одностволкой, а я с бельгийской легонькой двустволкой, переходящей в семье по наследству.

Вдруг с опушки точно на меня бросился русак. Я вскинул ружье, и когда осталось метров 10, я выстрелил, и от волнения сразу из двух стволов. Заяц дал высокую свечку и, казалось мне. замертво плюхнулся на землю. Я, нарушив святое правило охоты, не перезарядил ружье, а сразу бросился к зайцу. Только протянул к нему руку, он стремглав рванул в поле, где и попал под смертельный выстрел отца. Мне тогда впервые стало жаль беднягу. Так в моей душе рядом с охотничьим азартом родилось чувство бережного отношения ко всем обитателям леса - и бегающим, и летающим. Я стал просто ненавидеть горе-охотников, стреляющих ради развлечения по дятлам, дроздам, снегирям и другим украшающим жизнь лесным жителям, когда и не могут охотиться на промысловую дичь или не умеют.

Любимой моей охотой была охота на боровую дичь, в основном на рябчика в районе Ленивой горы, Малого камня, в лесах на горном хребте в районе торфоболота, за Пристанью. Я обычно охотился один или с братом Валентином. Мы проходили с ним за день по 20-30 километров, особенно за Рудничной и в районе Чеклетана.

Осенний лес в лучах уже не жаркого солнца по-своему невыра­зимо прекрасен своим многоцветием таинственностью и тишиной перед листопадом, на фоне остроконечных густозеленых елей. Глядя на эту красоту, сам невольно становишься чище, благороднее, человечнее. А как приятно после длительной ходьбы полакомиться налитыми ягодами спелой костяники. Может быть, это все и есть самое главное, за что я так любил охоту на боровую дичь.

По первоснежью я охотился и на косачей с подхода. А начиналась эта охота так. Вот он, первый долго­жданный снег с мощным ароматом свежести. Пришла зима, но еще по сути своей, мягкий предзимок, и позвала меня на любимые лыжные прогулки по лесу. Я был очень рад, так как лыжи для меня были вторым самым большим удовольствием, а может, даже первым, после охоты.

Захватив свое ружье, в первый же выходной день я отправился на охоту на косачей на Ток - это место простирается сразу же за поселком на Карзинской горе, выше Фотиного лога. Тогда косачи водились там в изобилии - рядом с полями колхоза «Вторая пятилетка». Осторожно продвигаюсь и вижу: сидят на высокой березе пять косачей. Я ужом под­крался на расстояние выстрела и выстрелил. К моему величайшему удивлению, ни один косач не упал и, что самое удивительное, ни один не взлетел. Я тут же выстрелил из вто­рого ствола. Результат тот же самый.

Тут раздался почти нечлено­раздельный рев, перемежающийся с непечатной лексикой, и ко мне во весь опор летел здоровенный муж­чина, размахивая ружьем. Тут меня осенило, что я стрелял по чучелам этого охотника, сидящего в шалаше и ждущего косачей.

Встречаться с ним у меня не было ни малейшего желания, и я позорно бежал на лыжах с «поля боя». Бежал я намного быстрее его и благополучно прибыл домой. Я и подумал: а ведь мог он в меня и выстрелить в пылу погони. И я извлек еще один урок, что «не все золото, что блестит» и «не принимай желаемое за действительное», а думай, анализируй обстановку на охоте и в жизни, а особенно перед выстрелом или началом какого-то важного дела.

Умение ориентироваться в лесу при ходьбе на большие рас­стояния без дорог, умение ночевать в лесу и находить себе еду, умение стрелять и днем, и почти в темноте, сыграли решающую роль на фронте в боях с немцами. Там, в лесах Брянской области и Белоруссии я чувствовал себя как дома.

Вернулся я по ранению домой в августе 1944 года. Мама мне и говорит: «Вот угостить тебя вкус­неньким не могу, мяса в доме давно нет». Я на следующее же утро пошел на охоту и в районе нынешнего лагеря «Сосновый бор» подстрелил боль­шущего глухаря-красавца. Это был мой последний охотничий трофей. Что- то сердце защемило жалостью. После всего того, что я нагляделся на фронте, всех беззащитных любителей нашего леса мне стало очень жаль. Я уже не мог быть охотником и повесил ружье на стенку и с тех пор больше никогда не ходил в лес с оружием. Стал туристом, грибником, рыбаком и просто страстным поклонником нашей артинской природы.

Отец мой, ранее тоже заядлый охотник, провоевавший на фронте четыре года, тоже перестал «болеть охотой». И только иногда плавал на лодке в верховья пруда в день открытия охоты по старой памяти.

Брат Валентин, штурман авиации дальнего действия, после боевых операций во Вьетнаме, Корее, Анголе тоже перестал охотиться, а занимался в отпуске лишь рыбалкой на спиннинг и все говорил: «Давайте никогда не будем стрелять в лесах нашего удивительного по природе района».

Так боевая жизнь мужчин нашей семьи покончила со стрем­лением к охоте, в ранее охотничьей семье.

 

 

По перволедку

На первой неделе ноября стояла погода, которую у нас называют «семь пятниц на неделе». То снег, то дождь или то и другое вместе, одним словом, мерзопакость да и днем сплошной мрак, хоть свет зажигай в середине дня. А в ночь на субботу вдруг выяснило. Ярко сияли звезды на умытом чистом небе, и морозец выскочил за двадцать. К утру вечерний туман от недельной мокряди превратился в изморозь и украсил деревья новогодним убором. На душе стало легко и светло, и душа немедленно отозвалась желанием отправиться на первую зимнюю рыбалку, на первый под­ледный лов.

Я тут же позвонил своему однополчанину, тоже охотнику и рыбаку Василию Ильичу Батюкову. Всю следующую неделю мы готовили удочки и блесны, насадки и, конечно, рыбацкий ящик. Отыскали лыжи, так как лед еще слабенький, а без лыж по лесным речкам ходить опасно даже в середине зимы. На них лед от берегов вода, как правило, под снегом «отъедает», и зайти на середину речки на крепкий лед далеко не везде можно. Этим активно пользуются норки и выдры, ныряют под лед и ловят рыбу, питаются, оставляя рыбаков без работы.

Был уже конец ноября, когда мы, наконец, отправились за хариусом на Еман-елгу. Мы, артяне, обычно зовем ее Яман-зельга, что переводит­ся как «плохая речка», так как на ней даже опытные рыбаки и охотники, исходившие ее от истоков до впадения в Уфу, не единожды проваливались под лед на, казалось бы, вполне надежном месте. Она очень коварная, особенно зимой, богатая рыбой и дичью, но капризная красавица. Далеко не везде ее переедешь на лошади, на санях. Машину Ильич вел ровно и уверенно. Настроение было приподнятое. Мы остановились и вышли из машины поразмять кости.

Стояла уже настоящая моло­дая задорная уральская зима и сверкала на утреннем солнце блес­тящими своими нарядами. Ели на окрестных горах вдоль югушинской дороги стояли, как солдаты - темно-зеленые с голубым отливом, с остро­конечными вершинами, как пиками, на прозрачном фоне крон опавших осин, стоявших как светло-прозрачные серовато-зеленые кружева на бело­снежных еланках. Это бесподобное зрелище первозданной красоты привело нас в какое-то глубочайшее почтение к нашей уральской природе и совершалось в абсолютном мол­чании, если не считать стука дятла на ближайшем стволе погибшей осины. День обещал быть веселым, ярким и выразительным. На душе также стало и светло, и радостно. Все заботы как- то разом свалили. Ну, вперед! Ры­балка! Только рыбалка и ничего дру­гого. Руки горели от страстного жела­ния пробить первую лунку в своем за­ветном месте, «попробовать» молодой лед и вынуть первого хариуса, от специфического запаха которого захватывает рыбацкий дух.

Суть да дело - и вот мы с Василием Ильичом подъезжаем к Сосновке. Там когда-то был колхоз, затем подсобное хозяйство лесхоза, где было два скотных двора. Сосновка - единственное место в нашем районе, где приучили лосей ходить в упряжке и возить зимой продукцию фермы по полному бездорожью. А сегодня там нет ничего, кроме названия на карте. Целый пласт жизни канул в Лету без следа. От Сосновки пришлось ехать по водоразделу, где дорога была с осени испорота гео­логами, да так и застыла, и пришлось не ехать, а пробираться на цыпочках, чтобы где-нибудь не зависнуть. Дальше вниз по течению реки нет деревень Платоновка, Васелга и других. Да и сами названия их скоро сотрутся в памяти людей. Только рыбаки да охотники еще пользуются названиями бывших деревень.

Наконец «приползли» до устья речки Васелга и начали рыбачить. Оказалось, лед не держит даже на лыжах, а свободная вода только на перекатах, так она замерзает только при минус 30-40 градусах. Это одна из причин, почему эта речка зовется «плохой». А что делать? Не ехать же обратно, не солоно хлебавши. Решили зимние удочки привязать на срезанные в уреме удилища и запускать насадку с переката под лед с легким грузилом. И дело пошло. А вообще было странно видеть человека в валенках с калошами, стоящим на берегу в снегу и ловящего на летнюю удочку. Ры­балка, как ни странно, была удачной. Хариус шел крупный и довольно активно. Решили пообедать. Ильич предложил отпробовать его мяса. Я попробовал и не понял что это: то ли баранина, но напахивает гусятиной, то ли еще какая-то птица. Он спросил: «А что, не нравится?»

- Да нет, нормально!

Когда поели, он сказал: «Ели нутрию».

Если бы сказал сразу, я бы еще посомневался, есть или нет, так как раньше ее не ел, но слышал, что едят. А так я нечаянно поел еще но­вого неплохого мяса, я всегда стре­мился попробовать все неизвестное мне съедобное. Мало ли как повер­нется жизнь - так, на всякий случай.

Была уже половина дня, а в 18 часов уже темно. Решили ехать домой. Пока рыбачили, было сол­нышко, и хоть очень грело, но дорогу на болотинах «отпустило». Мы вдруг провалились и сели на оба моста на своем утреннем следе. Вот это втык! Рубили валежник, урему и бутили болотину, машину поддомкратили и поднимали вагой. Было капитально поработано. Но выбрались мы из этого капкана уже в темноте. Снова по сан­тиметру пробирались к Сосновке. С облегчением вздохнули, когда встали на дорогу и вспомнили свои фронто­вые дороги. Приняли твердое реше­ние не ездить вниз до крепких продол­жительных морозов Мы оба до сих помним эту рыбалку на хариуса по перволедку, но безо льда под ногой.