Прошел час. Танки еще не переправились. Вдруг на HП появились оба комбрига. Возбужденные, они доложили, что мост не годится

- ...На соплях держится. Не могу гробить технику!

- Грузоподъемность двадцать восемь тонн...

- Пошли! — Мы выбежали наружу и отпрянули, услышав, что на НП надвигается танк. «Немцы прорвались»,— мелькнула мысль. Но Якубовский уже бросился вперед. С брони грузно соскользнул Швыдкой.

- Провел? Сам провел? — комбриг стиснул в своих объятиях инженера и, оттолкнув, побежал к мосту.

- Что произошло, подполковник?— Минуту назад я был готов его сурово наказать.

- Виноват, товарищ командующий. Не догадался снять немецкий указательный знак, а на нем стоит «двадцать восемь тонн». Мост на вид жидковат. Я говорю: «На саперный глаз сойдет», а они побежали жаловаться... Ну и медведь этот Якубовский, чуть кости не поломал.

Пока командиры танкистов были на НП, на том берегу произошло следующее: обескураженный инженер попросил заместителя командира 91-й бригады дать танк, чтобы испробовать мост. Тот отказался.

— Прошу, разреши, — настаивал инженер, — я сам на нем поеду.

Танкист с сомнением покачал головой.

— Будь уверен, все будет в порядке...— говорил Швыдкой.— Знаешь, в старину, когда строитель сдавал мост, он становился под ним, пока вверху проходил транспорт с предельной нагрузкой, Исторический факт! Здорово? Давай танк!

Он влез на броню, и KB медленно вполз на мост.

Бой за Вертячий разгорелся в полную силу. Мощное огневое воздействие противника. Штурмовые отряды 304-й, поддержанные танками, медленно продвигались вглубь селения с юго-западной окраины. Здесь немцы были слабее. Они, естественно, ожидали удара с севера и там укрепились основательно: имелось предполье с различными инженерными заграждениями, установлены надолбы, на каждые 100 метров — до трех ручных пулеметов, один станковый и два противотанковых орудия. Пленные, захваченные этой ночью, показывали: немецкое командование приказало превратить подступы к Вертячему в зону смерти. С солдат и офицеров взята подписка— если сдадут Вертячий или сами сдадутся в плен, то семьи их будут расстреляны.

Отдадим должное героизму 304-й дивизии. Она первая начала штурм этой крепости. Незадолго до рассвета 252-я дивизия тоже форсировала Дон и ударила по западной окраине, почти одновременно атаковала опорный пункт с севера 27-я гвардейская. Командиры обоих соединений доносили, что встретили сильное огневое сопротивление, успеха не имеют. Им было приказано оставить заслоны для блокирования и обходить главными силами Вертячий. Противник почувствовал, что его обходят. Донесения авиаразведки: замечено активное движение автомашин от Вертячего на восток. Меркулову полегчало!

Как только передовые части захватили в Вертячем немецкие блиндажи, в один из них был перенесен армейский наблюдательный пункт. Мы выбрали для себя небольшой блиндаж, где у немцев был узел связи. Рядом находился бывший КП немецкой дивизии — огромное помещение, углубленное под землю на 18 метров, сверху— 12 накатов бревен. Видать, гитлеровцы собирались долго здесь отсиживаться... Звонок из штаба фронта: в 65-ю выехал А. М. Василевский. Вот мы и предоставим начальнику Генштаба бывший КП, пусть поглядит, какие подземные дворцы построили себе руками порабощенного населения фашистские генералы!

Вскоре представитель Ставки вызвал меня на доклад.

Передовые части армии были уже в 12—15 километрах восточнее Вертячего. Немцы подбросили танки (имеются пленные из 14, 16 и 24-й танковых дивизий!) и прикрывают отход контратаками. По неполным данным, за день подбито и захвачено 40 танков, закопанных в землю. На южном крыле 4-я дивизия Лиленко отбросила противника от песковатских переправ; с северо-востока к Вертячему подходит 24-я дивизия Прохорова, перехватывая отступающие перед фронтом армии Галанина вражеские части. Картина разгрома противника на внешнем обводе полная. Решение командарма: продолжать наступать в общем направлении на Дмитриевку и вместе с армией Чистякова уничтожить скопившуюся здесь группировку вражеских войск (части 376, 384, 44, 96 и 76-й пехотных дивизий немцев) и овладеть ключевыми позициями среднего обвода.

Александр Михайлович Василевский расспросил о трудностях и нуждах армии (главная трудность и нужда— пополнение... десять дней тяжелых наступатель­ных боев, пройдено 100 километров, и за это время наши дивизии ни разу не пополнялись!). В заключение он сказал, что Ставка довольна действиями армии.

— Мы ожидали, что вы будете в Вертячем по крайней мере на сутки позже. Сегодня я докладывал в Москву. Просят передать благодарность войскам... Лично мне доставляет удовольствие поздравить командарма с награждением орденом Суворова первой степени.

Возвращаюсь на свой НП. Навстречу — комдив 304-й, рядом с ним низкорослый коренастый сержант,

- Разрешите обратиться!

- Постой, Серафим Петрович, дай я тебя сначала поздравлю с хорошим боевым успехом. Верховный Главнокомандующий объявил благодарность солдатам и офицерам за овладение Вертячим. А среди них — тебе первое место,

- Нет, товарищ командующий, первое место вот ему! — Полковник отступил полшага назад, так что крепыш сержант оказался впереди. Комдив между тем продолжал: — Вы приказывали доложить, кто поднял на реке Красное знамя. Он поднял. На льду убило командира роты. Он принял командование на себя, и рота первая перешла Дон и первая ворвалась на улицы Вертячего. Награжден на поле боя Красной Звездой.

- Докладывай, герой, как сражался.

- Полковник все сказал... Вторая рота восемьсот двенадцатого полка готова выполнить любое задание. Докладывает исполняющий обязанности комроты старший сержант Карамзин.

— Неверно докладываешь. Комдив—поправь!

Меркулов моментально сориентировался:

— Командование дивизии представляет товарища Карамзина к присвоению звания младшего лейтенанта.

Вот и пополнилась наша славная офицерская семья. Что же касается пополнения рядового состава, то жизнь дала неожиданный источник. В наступательных боях от Вертячего мы освободили до 2 тысяч бойцов, захваченных фашистами летом 1942 года. Большую часть пришлось эвакуировать, настолько люди были замучены и истощены, нуждались в длительном лечении, но человек шестьсот отобрали.

Вокруг хутора немцы построили целый подземный город: блиндажи с перекрытиями, защищающими от 152-миллиметровых снарядов. Все это мы приспособили под госпитали и здесь же разместили освобожденных из плена. Подлечили, откормили, подбодрили морально. Прекрасно впоследствии дрались эти товарищи в рядах гвардейских частей. Никакого другого пополнения наша армия за все время Сталинградской битвы не получала.

Оборонительная идея противника, после того как он оказался в окружении и осознал это полностью, была ясна: попытаться перемолоть наши силы (между про­чим, Э. Манштейн писал в начале декабря 1942 года начальнику генерального штаба верховного командования сухопутных сил Германии: «...Вполне возможно, что рус­ские окопаются здесь и истекут постепенно кровью в бесполезных атаках, что Сталинград станет, таким образом, могилой для наступления противника»). Не удалось им этого сделать. История должна засвидетельствовать следующий факт: те же самые войска, которые 19 ноября начали наступление с целью окружения, затем довершили разгром огромной группировки вражеских войск в волжском «котле». Части наши понесли потери, бои были кровопролитные, тем не менее хватило сил, мастерства и энтузиазма, чтобы довести дело до конца.

Преклоняю свою седую голову в знак глубокой и сердечной благодарности коллективу медицинских работников госпиталей 65-й армии за их неутомимый, ко­лоссальный труд, вложенный в дело восстановления здоровья раненых и больных; свой долг они выполнили с честью. В неимоверно тяжелых условиях наши славные советские медики добились возвращения в строй от 65 до 78 процентов раненых. Особо хочется отметить труд одного из главных организаторов нашей медицинской службы — полковника Петра Алексеевича Иванова.

В донесении Паулюса командующему группой армий «Дон» (составлено в Гумраке 26 ноября) говорилось: «Когда 19.11 началось крупное русское наступление на правого и левого соседей армии, в течение двух дней оба фланга армии оказались открытыми, в образовавшиеся бреши русские стремительно ввели свои подвижные силы. Наши подвижные соединения, продвигавшиеся на запад через Дон (14-й танковый корпус), натолкнулись своими передовыми частями западнее Дона на превосходящие силы противника и оказались в очень трудном положении, тем более что ввиду недостатка горючего они были скованы в своих действиях. Одновременно противник зашел в тыл 11-го армейского корпуса, который согласно приказу удерживал всю свою позицию фронтом на север. Так как для ликвидации этой опасности нельзя было более снять с фронта никакие силы, не оставалось ничего другого, как повернуть левый фланг 11-го корпуса на юг, а в дальнейшем отвести корпус сначала на плацдарм западнее Дона, чтобы не оказались отрезанными от главных сил те части, которые находились западнее Дона... Утром 22.11 мне был подчинен также 4-й армейский корпус, входивший до тех пор в состав 4-й танковой армии. Правым флангом корпус отходил с юга на север через Бузиновку. Тем самым оказался открытым весь южный и юго-западный фланг. Чтобы не позволить русским беспрепятственно выйти в тыл армии (направление на Сталинград), не оставалось ничего другого, как снять силы из Сталинграда и с северного фронта...»

Таково свидетельство противника по поводу первых дней ноябрьского наступления. В нем сквозит растерянность. Вообще говоря, в переписке Паулюса и Манштейна, равно как и в книге воспоминаний последнего, ясно видишь за политическим гримом растерянность перед лицом грозных событий и боязнь ответственности за принятие инициативных решений.

Для того чтобы задержать наступающие соединения 65-й и 21-й армий (с 28 ноября последняя была передана в состав Донского фронта), немецкое командова­ние перебросило на данный участок борьбы из Кузьмичей и Орловки 3-ю и 60-ю мотодивизии, 79-ю пехотную дивизию, против нас появились танки 14, 16 и 24-й тан­ковых дивизий врага. В междуречье западнее Волги степь представляет собой ряд котловин (балки), разделенных цепями высот. Одна из них — западная — начинается от Паньшино и тянется через высоты 116,2, близ Самофаловки, 122,6 124,5, далее Казачий курган и отметка 135,1, известная под странным названием Пять курганов. Отходя от Дона, противник укрепился на этом рубеже. Мы вышли к Казачьему кургану и были принуждены остановиться. Ноябрьское наступление закончилось. Площадь, на которой находились в окружении 22 дивизии противника, сократилась к этому времени в два раза. Она уже почти простреливалась насквозь ар­тиллерийским огнем. Казалось, еще одно героическое усилие — и враг будет уничтожен. После двухдневной подготовки (все силы были брошены на подтягивание отставшей артиллерии!) 65-я попыталась 2—4 декабря прорваться через западный гребень высот. Сделать это не удалось. Бои были жестокие. Чуть продвинутся наши части вперед, не успеют еще закрепиться — начинается контратака.

На рассвете 4 декабря мне необходимо было выехать на участок 24-й дивизии, упорно сражавшейся под Черным курганом (отметка 124,5). На страницах данной книги уже не раз упоминалось это соединение и его командир генерал Ф. А. Прохоров (8 декабря 1942 года полковнику Ф. А. Прохорову за умелое командование дивизией в боях присвоено звание генерал-майора). В ноябрьском наступлении дивизии не пришлось выступить так эффектно, как, скажем, 27-й гвардейской или 304-й, но доля 24-й дивизии в успехах армии немалая: сковывающие бои на левом фланге, прорыв на Трехостровскую, форсирование Дона у Нижне-Герасимовки... Это было замечательное соединение, одно из старейших в наших вооруженных силах. Кто не помнит созданную летом 1918 года и вскоре ставшую знаменитой Железную Самаро-Ульяновскую дивизию. В ее рядах служили товарищи Куйбышев, Тухачевский, Шверник, Гай. Ее бойцы писали любимому Владимиру Ильичу: «Взятие вашего родного города Симбирска есть ответ на одну вашу рану. А за вторую обещаем Самару...» Каждый солдат знал историю своей дивизии наизусть. Не раз Федор Александрович Прохоров, начальник политотдела Семен Михайлович Захаров перед боем приходили в окопы, снова и снова рассказывали людям о боевых традициях соединения и всякий раз кончали словами: «Будем бить фашистов так, чтобы вернуть и умножить былую славу!»

Мне было известно, что дивизия пережила трагедию. Она утеряла Знамя. Пусть на минуту читатель перенесется в 1941 год. Конец июня. Смертельные бои на подступах к Минску. Окружение. Дивизия прорывалась к своим. Старший политрук Барбашов под охраной двух офицеров штаба дивизии нес Знамя. Все трое были убиты в стычке с фашистами. Знамя пропало.

Нет, не пропало оно! Гибель героев видел 63-летний колхозник Дмитрий Николаевич Тяпин. На груди одного из офицеров он нашел алое полотнище. Старому солдату, участнику русско-японской войны было понятно, что он держит в руках. Святыню дивизии... Ее честь! Тяпин сберег Знамя. И когда Советская Армия освободила эту местность, Знамя дивизии было переслано в Наркомат обороны.

Завершение этой волнующей истории довелось мне увидеть позже во Львове. Парад войск в день очередной годовщины Вооруженных Сил СССР. Идет Железная дивизия! Впереди гордо, уверенно ступает невысокого роста солдат: белая как снег борода, на груди георгиевский крест, полученный за боевые отличия еще в русско-японскую войну. Он несет Знамя Железной дивизии, а по обе стороны его шагают, сверкая боевыми орденами, два молодых офицера... Трудно было сдержать волнение и чувство гордости за советский народ.

...Да, вот какое соединение вело в рядах 65-й бои под Черным курганом. Высотка эта дважды уже переходила из рук в руки. Первый раз, если мне не изменяет память, ее захватил полк майора Романца. Ночью немцы его сбили оттуда. Противник впервые стал применять ночные контратаки, и вряд ли можно строго судить майора за то, что он этого не ожидал.

Комдив тщательно готовил новую атаку. В темноте стрелки ползли полкилометра, чтобы сблизиться с противником, замаскировались, в снегу, используя белые халаты. Там, в рядах атакующих, находились начальник штаба дивизии Лукьянов и начальник политотдела Захаров. Мороз был крепкий. Вызвездило, Прохоров, глядя на небо, говорил:

— Хоть бы пургу послал.