Опоздания и припозднения

Дабы преодолеть негативное влияние опозданий, надо менять не опаздывающих, а дремучий учебный процесс, для которого опоздание является критическим событием. Сейчас, как сто и двести лет назад, учитель следует так называемому плану урока, у которого есть начало, середина, конец, завязка, так сказать, кульминация, развязка и т.п., то есть материал излагается последовательно, и если вы пропустили два слова – все, вы навек в отстающих, ничто вам не поможет, кроме индивидуальной консультации или репетитора.

Чтобы опоздания стали невинными припозднениями, урок должен быть голографическим: каждая минута или каждые пять минут должны содержать все его информационное хозяйство. Когда бы вы ни явились, вы оказываетесь в курсе событий.

Не думаю, что это очень трудно сделать. Должны же методисты за что-то получать свою зарплату.

Кто-то заблудился

Насколько я понял за время работы в школе и из-за чего мне, видимо, придется рано или поздно уйти, мы живем в педагогическом кризисе, – и это кризис не методологический, не материальный, не идеологический, не кадровый и т.п., это кризис безответственности – в самом буквальном смысле слова: преподаватель не отвечает за то, что говорит. Он может рассказать про силу притяжения, про силу электрического тока, про силу естественного отбора, про силу классового самосознания, но если поставить его перед необходимостью отдать руку за то, что в мире вообще действуют именно силы – он не согласится. Потому что он знает, что это не так. И никто не знает – как. Но объяснять то, что непонятно самому – он должен. Им будто руководит некая безличная, неодушевленная, но очень самонадеянная воля, как бы нашептывающая в минуты сомнений: «Покорись – и будешь владычицей морскою, откроются тебе пути к самоуважению и грантам, к благодарным ученикам и родителям, к интересной работе и блаженной старости, а не подчинишься – сгниешь под забором. Я дам тебе семинары на море и лагеря в горах, конференции и школы, университеты и иннополисы с любыми деньгами – только говори моим голосом и не сомневайся». И он говорит и старается не сомневаться, и это удается все лучше, и все возрастающая объективность экзаменов способствует закоснению в иллюзии, будто он обладает некоей истиной, а все возрастающее уважение окружающих затмевает внутреннее зрение, когда-то отличавшее истину всеобщую от истины настоящей. И не отвечает он, не может и уже не хочет отвечать за говоримое – пусть, если это очень надо – отвечают другие, научившие его и научившие научивших, он ведь не сам это все придумал. Существуют фонемы или нет – какая разница? – они есть у Куртенэ, этого достаточно, чтобы провести контрольную и продемонстрировать строгость и принадлежность к недосягаемому ареопагу. Но на авторитете Куртенэ или Хомского можно ехать сто лет, пусть двести, а можно представить, что эти двести лет прошли, и что дальше? Блуждание чащами и пущами наукообразных монографий в поисках заблудшей ответственности и новое ожидание на берегу, у самого синего моря, того же безжизненного шепота: «Не расстраивайся, я тебя понимаю, оставь разбитое корыто, будь владычицей морскою».