2020-06-12
56
Вне очереди
Секретно
По информации Службы дальнего обнаружения /СДО/ самолет типа "Гольфстрим", бортовой 18001, изменил маршрут и запросил посадку в а\п г. Цюриха.
Контрольное время посадки - 17 час. 10 мин. /в.м./.
Подпись: Становой Л.Р.
* * *
Вне очереди
Сов. секретно
Москва. Центр.
ШИФРОГРАММА
В ответ на Ваше распоряжение от 13.10 с.г. сообщаю:
- местонахождение объектов "Барсук", "Бригадир" и "Зонт" установлено;
- вилла, принадлежащая "фирме", где в настоящий момент находятся объекты, взята под наблюдение;
- объект "Барсук" срочно выехал по направлению к аэропорту, наружное наблюдение за ним проводится;
- объект "Белка" в городе отсутствует, по имеющейся информации, "Белка" в настоящее время находится в Риме; По данным наблюдения, на вилле принимаются повышенные меры безопасности, в результате чего практически исключена возможность слухового контроля с использованием тех.средств.
Дальнейшее продолжение наружного наблюдения за виллой может привести к раскрытию нашего оперативного интереса.
Жду Ваших дальнейших указаний.
Подпись: Логинов К.С.
* * *
Вне очереди
Сов. секретно
т. Логинову К.С.
ШИФРОГРАММА
Всеми силами обеспечить контроль прибытия в а\п самолета типа "Гольфстрим", бортовой 18001. Зафискировать контакт объекта "Гонец" и "Барсука".
В случае их выдвижения на виллу, после фиксации встречи "Гонец" с остальными объектами нашего интереса наружное наблюдение разрешаю снять.
Всем сотрудникам резидентуры находиться в повышенной готовности и ждать дальнейших указаний.
Подпись: Филатов И.Л.
* * *
Преторианцы
Филатов увел Татищева в глухой тупичок в конце коридора. Прослушки здесь не было и не могло быть, голый монолитный бетон. После оглушительного бедлама спортзала тишина в коридоре показалась особенно гулкой, осязаемой, как сырость, сквозящая от стен.
— Не жалеешь, что приехал? — спросил Филатов.
Краска возбуждения еще не схлынула с лица Татищева, но он зачем-то напустил на себя солидный вид.
— Делать вам нечего. Устроили себе забаву. Парней не жалко? Такой человеческий материал по чем зря изводите, — проворчал он.
Филатов хотел уже было отпустить шуточку по поводу некоторых странностей генерального прокурора, ненароком засветившихся в этой фразе, но решил оставить на потом.
— За мужиков не переживай, завтра, как огурчики будут, помяни мое слово. Я тебе этот кордебалет показал, чтобы ты увидел, что за контингент у меня служит. Монстры, а не люди!
— Что да, то да... У меня мало времени, Коля. Совещание. — Татищев загнул кисть и потюкал толстым пальцем по "Роллексу". — В Москву надо возвращаться.
— У всех совещание. Все сегодня шушукаются по углам, только успевай сечь, — как о чем-то своем мимоходом бросил Филатов. — Ты мне лучше скажи, Татищев, ты жить хочешь?
— И для этого ты меня сюда вытащил?
— Для государственной безопасности небезынтересно, не страдает ли генеральный прокурор суицидальным синдромом, — осклабился Филатов.
— Да пошел ты! Я думал, что-то серьезное. Опять с утра набухались всей артелью?! — Татищев презрительно выгнул губы. Сам много пить не умел, за что и не прижился в компании ближайших сотрудников Первого. — Хорошо вам тут, в Горках. Обстановка, так сказать, способствует. Зарылись под землю, в Кремль только по особому случаю приезжаете. Что не квасить?
Татищев похлопал по бетонной стене.
— Не бухти! — осадил его Филатов. — Про Карнаухова слышал?
— А мне что? Из-под меня следствие по этим статьям убрали. Или забыл?
— Помню. Так ты у нас жить любишь, да?
— Уже сказал — да!
— Не бухти! — Филатов поймал его за пуговицу прокурорского кителя. — И про приговоры по "Особому периоду" думать не хочется? И про специальные прокурорские команды?
— Ты к чему это?
— К тому, Татищев, что отработал ты свое. Вот-вот Первый подмахнет указ. Хана наступает "Особому периоду". Толку от него, как от сухого закона, светлая ему память. А вылез ты как раз на "особняке". Вот и думай, если жить любишь. На кого-то сейчас все списать придется.
— Один я что ли? — побелел лицом Татищев.
— А другие, что, жить не хотят? Они же исполнители мелкие, такие всем нужны. Твоей кровью все и смоют. Чистенькими останутся, дальше новую задницу лизать начнут.
— От куда ветер дует? Сам, поди, указ накатал?
— Что я, с дуба рухнул? Для меня это, как самому себе серпом по яйцам. Нет, у меня еще головка не бо-бо. Старостин мутит.
— Не блефуешь?
— Подумай сам, зачем?
— Что же нам делать? — сознательно подставился Татищев.
— Вот это ты хорошо сказал — "нам". То есть — мне с тобой. Нюх у тебя есть! Это уже полдела. Осталось только характер проявить.
Татищев сделал соответствующее лицо.
— На счет характера не сомневайся. Ты продолжай, не тяни душу.
— Видел, кто с тобой на трибуне сидел?
Филатов кивнул на двери спортзала.
— Вся твоя камарилья, — подумав, ответил Татищев. — Только зампреда ГСБ не хватает.
— Умница! Наблюдательный ты наш... А зачем мы в такой приятной кампании собрались? В таком глухом и тихом месте?
— Очередную подлость замышляете. Что вы еще можете? Кого схарчить решили?
— Бытро соображаешь. Завтра сюда слетится все воронье Старостина. Будет большой сходняк. Отпоют Карнаухова и потребуют от Первого прекратить "Особый период". Себя, естественно, объявят спасителями Отечества. Думаю, сломают они Первого. Не сразу, но сломают. Как ни крути, а кроме Старостина социальной базы никто ему не обеспечит. Он в кулаке держит и патриотическое быдло, и чиновников, которым пофиг кому служить.
— И ты решил...? — У Татищева внутри все похолодело.
«Совсем мозги пропили, на Старосту руку решились поднять!»
— Во-первых, я не решаю. Я выполняю приказы. Решать тебе. Или действуем в связке, или найду других.
— Первый уже отдал приказ?
— Не первый год работаешь! Кто такие приказы отдает? Скажем так, нам не мешают проявить инициативу.
— А потом?
— Потом доложим. Сам знаешь, не доложить нельзя, весь вопрос — как доложить. Основное пожелание — брать по грязным статьям. Коррупция, девочки-мальчики, казнокрадство и прочее. Улавливаешь?
— А материалы? На фуфло их не взять.
— Компрой я тебя завалю. Чего-чего, а дерьма у меня на каждого по цистерне. И все с полной доказательной базой. Только штампуй обвинительные заключения. Например, Карнаухов торговал наркотой в государственных масштабах.
— Ну Карнаухову уже УКа пофигу. Он перед Всевышним сейчас отчитывается.
— Зато Артемьев жив-здоров.
Татищев поднял подбородок и устремил взгляд в серый бетонный потолок. С минуту он разглядывал армированные балки.
— Почему бы тебе не проинформировать Первого? Он тебе не откажет в удовольствии лично свинтить Артемьева, — произнес он, опустив взгляд.
Филатов поиграл желваками на скулах.
— Проинформирую. Обязательно проинформирую. Что наш генеральный прокурор решил с мальчиков перейти на девочек. Не заладилось у него с мальчиками. Отлюбил одного сладкого такого, мускулистого и злого на это самое дело. А мальчик пошел в ванную подмываться и не вернулся. Вены зачем-то себе порезал. Только утром и выяснилось. Остыть успел. Трудно было паковать в пакет и на свалку вывозить.
Он вбивал фразы, как гвозди, внимательно следя за реакцией Татищева. Сначала глаза Татищева сдалались скользкими, блуждающими, потом замерли и остекленели.
— У меня и эта компра с полной доказательной базой, — дожал Филатов. — По два свидетеля на каждый эпизод. Хоть завтра в суде выступят.
Филатов чутко дернул ноздрями. Сейчас от Татищева смердило с т р а х о м. Запах был настолько пронзительный и вязкий, что Филатов сразу понял, почему от него сатанеют собаки.
— Чего ты хочешь? — почти простонал Татищев.
Филатов, поборов брезгливость, дружески похлопал его по плечу.
— Ну что ты так взбледнул? Все путем! Сейчас в сауну пойдем, девок из группы поддержки пялить. По пиву пройдемся. За одно наши дела перетрем. Ты же с нами за одно, так?
Татищев кивнул.
— Ну! А ты стеснялся.
Филатов из нагрудного кармана достал листок, сунул в руку Татищеву.
— Здесь десять фамилий самых-самых Старостинских жуков. Арестовывать будем по прибытию в Москву, прямо у самолета. Ты мне выпишишь постановления на арест. Для начала десять штук. Вру, с Артемьевым будет одиннадцать.
Татищев бегло просмотрел список.
— Здесь те, кого мы свинтим в первую очередь. Второй список задействуем на следующий день. Пусть все думают, что кто-то уже раскололся. Большинство наделает в штаны и будет сидеть тихо, дрожать за свою шкуру. Не удивлюсь, если побегут с повинной.
— Фигуры! — Татищев еще раз, уже медленне прошелся взглядом по списку. — А не боишься, Коля?
— Я отношусь к тем счастливчикам, что боятся п о с л е. А ты не ссы в компот! Что побледнел-то?
— А материалы на них готовы?
— Само собой. Прямо в сауну тебе принесут.
Татищев тяжело вздохнул.
— Зачем тебе это надо?
Филатов опять притянул его за пуговицу кителя.
— Затем, бля, что я жить хочу. Долго и смачно. И не хочу, чтобы мною подтерли дерьмо “Особого периода” и выкинули в толчок, спустив для верности воду. Ясно? — Он ослабил хватку. — А чистенькими, пушистыми и ласковыми мы сами сможем быть, так же? Даже патриоты из нас выдут не хуже, чем из Старостина. Почему это мы должны уйти, а он остаться?
Филатов развернулся и пошел по коридорчику к дверям спортзала. Шел, не оглядывась. Был полностью уверен, Татищев семенит следом.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Фараон
Старостин взял еще одну сигарету из лежащей на столе пачки Александра, поймал его взгляд и спросил:
— Не жалко?
— Нет, только курите вы много, Иван Иванович.
— Копченое мясо дольше хранится, — отмахнулся Старостин.
Встал из-за стола.
Специально заказал, чтобы зал для совещаний в “берлоге”сделали круглым. Очень удобно нарезать круги, в ы ш а г и в а я мысль, и держать всех в поле зрения.
Форму стен повторял стол, массивный, со столешницей из полированного дуба. Старостин послал дизайнера куда подальше с его идейкой применить модный кремлевский стиль — стол с клумбой посредине.
“Нафиг мне этот “бублик” позолоченный? Фикция одна. Как за таким работать можно? Ни документов по нему передать, ни промежность незаметно почесать. За “бубликом” пусть в телевизоре красуются. А мне р а б о ч и й стол нужен! Короче, строгай верстак для документов на двенадцать персон”, — распорядился Старостин.
Вторым требованием было — “ничего лишнего”. В результате в зале не осталось ничего, кроме десяти кресел вокруг стола. Фальш-потолки, служившие источником света, сняли, чтобы не соблазнять желающих понатыкать в них подслушивающие и взрывающиеся предметы. Обнажившиеся конструкции бетонных плит бункера Старостина не смутили. Приказал выбелить. Свет в помещение давали угловые напольные торшеры и настольные лампы.
«И хватит. Яркий свет, шум и бабы — три врага преверанса», — заключил он.
Как опытный шулер в помещение для “политического преферанса”, вмонтировал кое-что для себя. В стене за спиной его кресла, прямо за холстом картины, помещалась система кинжального огня. Если кто-то проникнет в помещение, выбив единственные бронированные двери, то будет сметен шквалом пуль из восьми пулеметных стволов. Кресло председательствующего в мгновенье ока вместе с полосой пола под ним скользнет к открывшейся нише в стене. Бронированная заслонка тут же рухнет, надежно отгородив его от ворвавшихся чужаков и вышедших из доверия своих.
— По-твоему получается, Филатов нам помешать не сможет? — сбавив шаг, спросил Старостин.
— Я так не говорил, Иван Иванович. Гарантий никто не даст. Я сказал — не успеет. Мы опережаем его на пять шагов. Начнет действовать, сразу же окажется в цейтноте. А это почти стопроцентная гарантия наворотить таких ошибок, на исправление которых у него просто не хватит времени. Он уже зашевелился. Но все его ходы просчитаны.
Старостин остановился, через стол смерил взглядом Александра. Сороколетний, широкоплечий, по-военному подтянутый, в идущей ему черной косовортке “Молодых львов” с нашивками хорунжего, Александр был похож на ротного атамана бритых отморозков из личной гвардии Старостина. Если бы не чуткие пальцы пианиста. Хищное, породистое лицо огрубело от ветра и солнца, но как ни прячь за крутой внешностью ум, обязательно глаза выдадут. Они у Александра были яркими и всасывающими, как у стервятника.
Память у Александра была феноменальной, цепкой и безбрежной. Старостин приблизил его, обратив внимание, что рабочий стол у Александра всегда был действенно чист, только один листок сиротливо лежал на столешнице. Александр весь день делал на нем какие-то абсолютно нечитаемые пометки, а потом безжалостно его сжигал. На пробу Старостин приказа воспроизвести по памяти все и всех, прошедших через кабинет Александра за день. К удивлению, он без запинки воспроизвел каждую минуту бесед, каждую строчку в документах, в мельчайших подробностях и в ньюансах.
Осталось проверить на жестокость. Индивидуальную акцию Александр выполнил, как и ожидалось, не дрогнув ни единым мускулом лица. А групповую...
Тут уже дрогнули все. Шутка про сотню “Молодых львов”, по укурке отправившихся ломать Китайскую стену, родилась благодаря ему. Направленный разобраться с сотней, захватившей Благовещенск, Александр быстро и жестко провел следствие. Подшил рапорта, служебные записки и прочую бюрократическую мелочь. А потом перетопил виновных в Амуре. Начиная с командира и заканчивая приблудившимися маркитантками из местных жительниц. Говорят, правильно ли привязаны камни к шеям, проверял лично.
Старостин включил его в “группу ревизии и контроля” Движения, в личную контрразведку. С испытательным сроком в месяц. О чем Александра, само собой, в известность не поставил.
Как вскоре выяснилось, в оперативном и аппаратном ремесле, Александр не уступал Кочубею, заслуженному ветерану подковерных боев. «Моцарт,твою мать! — морща нос, констатировал Кочубей. — Малолетний самородок. Но как, шельмец, работает!”
Докладывал Александр, как всегда, лишь изредка подглядывая в крохотный блокнот, где единственная страничка была покрыта иероглифами, известными только ему одному.
— Договаривай.
— И все же, он может ударить первым, Иван Иванович.
Старостин потоптался на месте, задумчиво крутя сигарету в пальцах. Сделал шаг вперед и на ходу бросил:
— Зачем?
Алескандр пожал плечами.
— Ответ вне логики. Голая психология. Психология обреченного. Так плохой игрок, когда до него доходит, что партия неизбежно склоняется не в его пользу, старается сделать “сильный ход”.
— Напасть первым для него сильный ход?
— Расчитывает получить тактическое преимущество, которое можно развить в стратегический успех.
— Это возможно.
— Только в случае ареста вас лично. Причем сегодня же ночью.
Старостин остановился. С иронией посмотрел на Александра.
— Для этого ему придется уломать Первого.
Александр заглянул в блокнот.
— С двух часов дня, сразу же как он получил данные следственной бригады, Филатов вызвал в Горки-9 всех своих кофиденциантов.
— Кого-кого?
— Всю свою кодлу, — поправился Александр.
— Так и говори! Нечего для врагов приличные эпитеты подбирать.
— Залегендировал сходняк под матч по “ногамячу”, — продолжил Александр. — В семнадцать тридцать в бункер в Горках прибыл Татищев. До сих пор находится там.
Старостин грузно развернулся. Встал лицом к Александру.
— Зачем?
— Думаю, Филатов решил получить прокуроскую оценку своим оперативным материалам. Под таким соусом Первый наживку проглотит. Из квартиры Карнаухова изъяли анализ операций через Амстердам. В материалах светятся минимум десять человек. Думаю, по ним Филатов затребует ареста.
— И если Первый мне до утра не позвонит, чтобы, как полагается, согласовать аресты...
Они обменялись понимающими взглядами. Старостин, криво улыбнувшись, тряхнул головой.
— Если Первый решит свое завтрашнее выступление превратить в речь Хрущева на ХХ съезде... Пусть сначала удостовериться, что я уже помер*.
-------------------------
* — знаметитое выступление Хрущева на ХХ съезде КПСС, “разоблачившее” “культ личности” Сталина. Первоначально не было включено в регламент и стало полной неожиданностью для делегатов съезда, доклад считался секретным, но его текст был разослан для ознакомления и одобрения во все партийные ячейки страны, буквально по окончании съезда текст речи был опубликован в западной печати. Но основным парадоксом являлось то, что к “очищению от преступлений сталинизма” призывал ближайший соратник недавно умершего вождя, сделавший политическую карьеру в заклейменный им период.
Александр вежливо хохотнул. Став серьезным, бросил взгляд в блокнот.
— Охрана увеличена до максимума, Иван Иванович.
— Куда же еще больше! — проворчал Старостин. — Итак на толчок идешь, как под конвоем. Стукача Филатова вычислил?
Александр сверился с записью в блокноте.
— Под подозрением семь человек, Иван Иванович. В отношении шести подозрения весьма серьезны. В отношении них я готов немедленно применить превентивные меры. Но рекомедую подождать. Самолет Артемьева, как договаривались, изменил курс. Сейчас с его борта на узел связи придет телеграмма-”пустышка”. Стукачок неудержится от шанса выслужиться. И сразу попадет в ловушку.
— Ага. Выяви мне источники Филатова, только Филатова. О других пока можешь не думать. В этом гадюшнике кого только нет, стучат друг на друга да трепят языками на стороне. Ищи только филатовского стукача! — Старостин крякнул и надсадно закашлялся. — Уф, ну и кислятина! Американские, а дерьмо.
Он вытер заслезившиеся глаза.
— За Артемьевым “хвост” есть?
— Да. Пока ведут через службу управления полетами. На земле, уверен, встретят оперативники Филатова.
— Наручник сразу наденут?
— Не исключаю. Но, думаю, Филатов даст команду арестовать его после встречи, чтобы снять самую свежую информацию. Поиграют Артемьевым в “ногамяч”, сдаст все.
— Может, стоит предупредить Артемьева?
— Не надо. Задергается еще, не дай Бог.
— Согласен.
Старостин медвежьей походкой прошел вдоль стола. Остановился. Мрачно насупился. Медленным округлым движением рукой с сигаретой обвел стол.
— Что бы там не удумал Филатов, в полночь здесь все кресла должны быть заняты, Александр. Под твою личную ответственность. — Дождался утвердительного кивка. — Что у тебя по “Финалу”?
Александр достал из нагрудного кармана конверт. По гладкой столешнице толкнул к Старостину.
— Последние данные от моего человека. Теперь у нас полный преферанс.
Старостин достал из конверта фотографии. Внимательно просмотрел одну за другой. Брезгливо поморщился.
— Ты не застал, но такую порнуху раньше немые в электричках продавали.
— Они и сейчас такое продают.
Старостин покачал головой. Сунул фотографии в конверт, толкнул к Александру.
— Парапсихологам покажи, пусть скажут свое слово.
Александр накрыл подъехавший к нему конверт ладонью. Поднял взгляд на Старостина.
— А потом что с ними мне делать, Иван Иванович?
Старостин расплющил сигарету в пепельнице.
— В печку. Лично отвечаешь.
Александр лишь чуть сузил глаза. Ни один мускул не дрогнул на его скуластом лице, лишь колюче сверкнули глаза.
— Вопросы есть?
— Только один. Когда?
— Сразу же после подтверждения результата. Проконтролируешь лично. Отвезешь меня и сразу возвращайся.
Александр кивнул и что-то черкнул в блокноте.
Старостин вернулся к своему креслу, сел, перелистнул бумаги в папке.
— Ступай, Саша, готовь выезд. Я сейчас соберусь и тронемся.
— От главного здания?
— Да. Надо народу показаться. Весь день в “берлоге” просидел, не хорошо, шушукаться начнут. Кстати, что с квартирой?
— На прослушивание проверили утром и час назад. Чисто. Людей я уже разбросал. Взяли под контроль все снайпероопасные точки, прошерстили подвалы и чердаки. Сейчас контролируют передвижение по улице. Вас будут обеспечивать из квартиры напротив, плюс двое на верхнем пролете, плюс двое у дверей подъезда. На улице мы поставим машины у самых дверей. Плюс еще несколько человек на подстраховке. С охраной Салина я договорюсь, встанут, где захотят, но дверь квартиры я им не отдам. Вот и все. Да! Чуть попозже договорюсь с вояками на ближних постах. За "жидкую валюту" они и мышь не пропустят.
— Гарантируешь порядок?
— На девяносто процентов.
— Ага! Всего? — улыбнулся Старостин.
— По нашим временам и это много.
— Вот за это я тебя и люблю, Саша. Никогда не крутишь. Продолжай в том же духе.
Александр встал. Бросил беглый взгляд в блокнотик и лишь после этого сунул его в карман.
— Что-то еще?
— Как сказать... — Александр немного помялся. — Отловил сплетню о вас, весьма и весьма неприятную.
— Ну давай, что уж дерьмо в кармане греть, — подогнал его Старостин.
— “Наш дон Альфонсо рискует в своей постели обнаружить вместо Ракели прекрасную Эсфирь”.
На секунду ястребинные глаза Старостина залило молочного цвета льдом. Через силу улыбнувшись, он спросил:
— И кто у нас такой знаток еврейского вопроса?
— Кочубей.
— Когда родил мысль?
— Сегодня в обед. Обронил вскользь, когда узнал, что я готовлю к встрече квартиру Ники Давыдовны.
Лицо Александра осталось непроницаемым, как не буравил его взглядом Старостин. И все же он не выдержал, первым нарушил тягостную паузу.
— Какие будут распоряжения?
Старостин перевел взгляд на кресло, отведенное Кочубею за столом для совещаний. По правую руку от председательствующего.
Сильные пальцы Старостина затискали зажигалку, как-будто пробуя ее на слом. Потом раслабились. Стальной циллиндрик зажигалки глухо цокнул о столешнцу.
— Никаких, — произнес Старостин, пряча взгляд. — Пока — никаких.
* * *
Оперативная обстановка
Срочно
Особой важности
Согласно списку
Ш И Ф Р О Г Р А М М А
Код "Водолей"
По получению настоящей шифрограммы немедленно задействовать "водозабор".
Перевести "контролеров" на усиленный режим. При обнаружении "остаточного загрязнения" в "первой партии" к "отбеливанию" приступать немедленно. О неполадках и сбоях в системе оперативно информировать "Абердин". Действовать согласно их указаниям. Готовность к открытию шлюзов 14.10. Контрольное время - 7.00 / в.м./
По получению шифрограммы доложить. В дальнейшем до указанного срока соблюдать режим радиомолчания.
13 октября Подпись: Старостин
* * *
После доклада Старостину у профессора Холмогорова на душе остался неприятный осадок. Впервые за годы работы над "Водолеем" Старостин не дал и слова сказать. Раньше, особенно на первом этапе, он заваливал Холмогорова вопросами и тепреливо, как школьник, выслушивал пространные объяснения. Предпочтение, которое Старостин явно выказывал Якову, было тревожным симптомом.
В науке конкуренция не ниже, чем в бизнесе, и не всегда причиной ее является гонка за обладанием истиной. Куда там! Истину еще нужно обрести, суметь уловить ее призрачный свет и вместить в человеческое, слишком человеческое сознание: узкое, зашоренное и расхристанное. Да и что есть истина? К чему она? Если не дает финансирования, льгот и привилегий? Напрасное напряжение ума и томление духа.
Времена титанов мысли, как и титанов духа, давно канули в Лету. Благородный и самодостаточный ученый муж проиграл эволюционную схватку государственному служащему. Кюри, Бор, Энштейн и Иоффе могли на клочке бумаги теоритизировать о строении атома. До бесконечности и в свое удовольствие. И мнить себя полубогами. Кем, впрочем, и были.
Но чтобы расщепить атом, взорвать его с энергией в сотню мегатонн, потребно задействовать всю мощь государственной машины. Нужно бросить в котел атомного проекта миллионы тонн золота, высоколегированный сталей, бетона, меди, графита, тонны руды, сотни тысяч человеческих жизней, астрономическое количество человеко-часов титанического умственного и физического труда. И только тогда количество взорвется качеством.
Кому это доверить? Только тому, кто пусть не гений, но исполнителен, не богом возлюбленный, а пользуется полным доверием власти, кто сам расшибется в лепешку и других в навоз замесит, но даст результат в срок. И не отрицательный, что в науке считается нормальным, а государственно значимый результат — способную взорваться бомбу и работающую АЭС. Причем, не самым красивым решением, а самым экономичным.
Наукой занимаются Боры и Йоффе, двигают прогресс Оппенгеймеры и Курчатовы. И не личными усилиями. Это раньше стяжали филосовский камень и грызли гранит науки в гордом одиночестве. В двадцатом веке генералы от науки бросают на штурм высот знания дивизии и армии ополченцев в серых пиджачках с институтскими “поплавками” на лацканах.
Профессор Холмогоров был научным генералом, по табели о рангах и даже по погонам на кителе, который он одевал только по торжественным случаям. Яков Зарайский дослужился, ну, допустим, до комполка. Несомненно, умен и перспективен, но это еще не причины позволять прыгать через ступеньки карьерной лестницы. Да и генерал из него пока никудышный. Нет ни стати, ни опыта, ни волчьих клыков.
А что за война без генерала? Партизанщина, а не война. Старостин, фельдмаршал, фюрер и “лучший друг отечественной науки” в одном лице, не так глуп, чтобы этого не понимать. Не только коней на переправе не меняют, а и званий в момент форсирования реки не дают.
Вот закончится операция, начнется процесс “награждения непричастных и наказания невиновных”, тут можно и подсуетиться, приминить пару-тройку аппаратных приемчиков и вытеснить зарвавшегося молодого и перспективного из поля внимания светлых очей начальства. И даже не поймет, дурашка, когда, как и кто его бортанул. Великая эта наука — карьера в науке!
Оценив свои силы и примерившись к силам неожиданно объявившегося конкурента, Холмогоров успокоился и с аппетитом, смакуя каждый кучек, предался ужину. Ребрышки молодого барашка с картофелем “по-деревенски”, зеленым лучком, травками и всем остальным прилагающимся бальзамом легли на душу и тело. Глоток французского каберне, если верить запыленной этикетке, урожая еще “до Катастрофы”, окончательно заврачевал рубцы на самолюбии профессора. Он даже преисполнился симпатией к молодому коллеге.
Холмогоров старался настроить себя на отческое, заботливое отношение к Якову. Причем, искренное. Фальшь была бы сразу разоблачена, что только навредило бы делу. Знал, Яков чрезвычайно тонко чувствующая натура. Почувствует фальшь, обидется и замкнется. А еще хуже, упреться, как ишак. Таких как он нужно выманивать лаской, а не гнать кнутом и подкупать морковкой.
— Знаете, Яков, что мне сказал их повар, или как они его тут называют, когда я заказывал наш ужин? “Не скромничайте, можете заказать хоть суп из черепахи. Сделаем, только подождать придется”. Каково, а?
— Ничего удивительного, — ответил Яков. — Для многих приход к власти означает возможность максимального удовлетворения личных потребностей. Жаль, порой все этим и ограничивается. Вы, кстати, не знаете, что ответил Гитлер, когда его упрекнули в ужасающей коррупции среди членов победившей НДСАП?
Холмогоров был чересчур занят косточкой, чтобы отвечать. Вопросительно вскинул брови.
— Как и у нас в годы, так сказать, реформ, в Рейхе кто мог, лез в советы директоров, кто мог, принимал в подарок пакеты акций, а у кого не было ни ранга, ни фантазии, банально брали на лапу. Кстати, называли они этот захватывающий процесс “установлением партийного контроля над бизнесом”. Короче, как и мы строили не светлое будущее для арийской нации, а вполне сытое и комфортное настоящее для себя, любимых. Такой, знаете, олигархически-бюрократический режим с ура-партиотизмом для тех, кому ничего не досталось. Кроме права умереть и убивать за любимую родину. — Яков отодвинул тарелку. — Но многие бизнесмены особой радости от партнеров в коричневых рубашках не испытывали. Со слов Раушнинга, Гитлер им сказал примерно следующее: “Партийцы компенсируют годы лишений и преследований. Многие из них просто голодали. Я не могу им запретить взять им причитающееся. Партия меня не поймет. Мы победили. Должна же быть справедливость! Революция всегда перераспределяет блага. Пусть платят! А если кому-то не нравится, то я могу устроить настоящую революцию. Недели на две. С погромами и грабежами. Только это обойдется недовольным гораздо дороже”. За точность не ручаюсь, но смысл передал.
— Умно, ничего не скажешь, — Холмогоров принялся обсасывать косточку. — М-м. А вы, я погляжу, всерьез заинтересовались политологией?
— В силу необходимости, в силу необходимости, Леонид Федорович. — Яков поскреб бородку и задорно сверкнул глазками. — Политические сферы для меня — это ядерный котел, где кипит процесс перехода энергии в информацию, материи в идеи, абстрактиного в конкретное, частного в коллективное. Занимательное зрелище, особенно, если смотреть с позиций нашей научной концепции.
— Наблюдение как этап познания достаточно интересно, что же касается, практики... Поверьте мне, скучно до невероятия. Примитивно. В первооснове лежат поведенческие реакции высокоорганизованного хищника, или простейшего кровососущего. — Холмогоров, спохватившись, решил сменить тему. — Вот я смотрю, вы едите мясо, Яков. А как это сочетается с Ведантой, о которой вы столько мне говорили?
— Пустое все, — Яков свободно откинулся на стуле. — Этап первой влюбленности уже давно закончился. Сейчас у меня с эзотерикой устоявшаяся семейная жизнь, ха-ха-ха! А если серьезно, нет хуже извращения, чем применение в повседневной жизни сокровенных знаний. Ведическая кулинария была разработана традиционной цивилизацией.
Те, кому по кастовым законам полагалось обходиться растительной пищей, подчеркну, в противовес физиологии и морфологии человека как мясоеда, вернее, трупоеда, были способны потреблять энергию, иначе говоря — прану, в чистом виде. В таком случае потреблять иную пищу означало отнимать ее у других, брать то, что тебе не положено, что есть высший грех в иерархическом традиционном обществе. “Каждому свое!” Лозунг достаточно инверсированный, но в глубинной сути своей верен. Так что доедайте барашка, профессор, и не мешаете пищеварению дурными мыслями.
— Вы прекрасно понимаете, Яков, что меня тревожит. — Холмогоров вытер по-старчески блеклые губы уголком белоснежной салфетки. — По сути, "Водолей" сотворит то же, что и недалекие пропагандисты ведической кухни. Он покуситься на запведонное для человека в угоду его сиеминутным и неразумным потребностям.
Яков моментально стал серьезен.
— Отнюдь, Леонид Федорович! Мы же с вами идем путем Герместра Трисмегиста. Помните? “То, что внизу, то и наверху, то, что находится вверху подобно находящемуся внизу, ради исполнения чуда единства. Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого, осторожно, с большой ловкостью. Он поднимается из земли к небу и снова опускается в землю, и получает силу всех вещей, как высших, так и низших. Этим способом ты приобретешь всю славу мира и вся тьма удалится от тебя. Эта сила — сильнейшая из всех сил, так как она победит всякую тонкую вещь и проникнет во всякую вещь плотную. Так был сотворен мир!”
Яков поднял указательный палец.
— Вот в чем смысл! Мы осуществляем лишь часть воздействия. Мы воспроизводим фон, характерный для космического излучения я к о б ы упавшего на Землю. Можно сказать, провоцируем Космос ответить подобным излучением. Вот что означает “поднимется от земли и опустится на Землю”! Маги древности умели заставить Землю излучать сигнал и устанавливали управляемую взаимосвязь с Космосом. Но ответит ли он нам в этот раз, не знаю.
— Но не грех ли, вот что меня волнует!
— Могу вас успокоить, профессор. — Яков улыбнулся. — Именно это и есть величайший грех. Его даже не сравнить с работами над биологическим оружием и зачатием детей в пробирках. Можно гордится, если хотите, но это второй по значению грех после поедания яблока с Древа познания. Весь вопрос, позволит ли Господь, Аллах или Абсолют, как вам будет угодно, совершить нам его. Ведь и первый был совершен при попустительстве Всеведающего и Всемогущего. Нам не дано постичь промысел Божий. Вот и не будем делать вид, что нам известно все. Предвидеть, а уж те паче — рассчитать, увы, в таких областях просто невозможно.
Холмогоров смял и отбросил салфетку.
— М-да! О последствиях лучше не думать.
— Совершенно верно, Леонид Федорович. — Яков широко улыбнулся, увидя выражения лица Холмогорова. — Нас просто сметет, если мы хоть краешком зацепили охранительные структуры Земли.
Холомогоров и без зауми Якова, подчерпнутой из священных и проклятых книг Запада и Востока, понимал, что меру ответственности они взвалили на себя запредельную. В проект Старостин вгрохал столько сил и средств, что провал произведет эффект взрыв нейтронной бомбы. Люди, виновные и случайно причастные, исчезнут, а лаборатории и оборудование останется в наследство новым придворным чародеям. Больше всего Холомогорова донимали не мысли о грехе и карме, о неких Высших иерархиях, а вполне земные проблемы — присвоение заслуг и избежание ответственности.
Яков мог летать в каких ему угодно высях, но Холмогоров двумя ногами стоял на земле, устойчивость положение и и позволяла безопасно разглядывать звезды. Проблема состояла в том, что звезды расположились так, что Холмогоров попал в прямую зависимость от небожителя Якова. Закружится голова у одного, с плечь слетят обе.
— Как же здесь неуютно.
Холмогоров отодвинул тарелку. Осмотрелся.
Помещение, отведенное им, напоминало уютный номер дорогой гостиницы, если бы не стальные тамбурные двери с колесом запирающего устройства.
— За свою жизнь по бункерам и “шарашкам” насиделся изрядно, но здесь что-то не по себе. Плохая аура, вы не находите? Cама обстановка давит.
— Вас, профессор, давит не обстановка, а вопрос, который вы хотите мне задать, но никак не решаетесь.
Холмогоров изогнул бровь. Решил не скрывать удивления. В чтение мыслей на расстоянии не верил. Но Яков не раз доказывал, что достаточно четко умеет считывать внутреннее состояние человека.
— Будем считать, что я задал его.
— Да. — Яков пристально посмотрел в глаза Холмогорову. — Я сделаю это. Это часть эксперимента. Если нам было позволенно сделать все, что мы с вами успели, возможно, будет позволенно совершить и это. Слишком поздно поворачивать назад.
Холмогоров перевел взгляд на стоящий у стены прибор. Его прямо перед ужином доставили из Красногорской лаборатории. Укрытый белым чехлом, он казался безобидным и простым, как обычный офисный ксерокс. Если не знать о электронной начинке.
— Профессор, вы чувствуете себя Курчатовым, держашем руку на рубильнике атомного фугаса? — с улыбкой спросил Яков.
— Мне интереснее, как вы себя ощущаете в роли запала атомной бомбы, коллега, — без тени юмора ответил ему Холмогоров.
Фараон
Тайным коридором Старостин прошел из бункера в подвал штаб-квартиры, на личном лифте поднялся в кабинет. Просторное помещение еще сохранило следы пребывания своего прежнего хозяина — главного режиссера театра Армии.
Этим кабинетом, считавшимся официальным местом пребывания лидера Движения, Старостин пользовался крайне редко. В основном, встречался здесь с делегациями “с мест” и политическими фигурами, от которых ничего путного не ждал. Секретари из предбанника официального кабинета об отсутствии хозяина ничего не знали. Все звонки из приемной автоматически дублировались в рабочий кабинет в здании напротив или в “берлогу”, откуда Староростин или от его имени Кочубей давали необходимые распоряжения. Кочубей же предложил разделить документооборот на два потока: документы с пришпиленной розовой бумажкой уходили на обработку в “берлогу”, с желтой — клались на стол официального кабинета. Старостин подписывал их, не глядя, когда было время.
Сейчас он, пройдя из задней комнатки в большой кабинет, лишь покосился на разбухшую папку “на подпись”. Перегнулся через стол, ткнул пальцем в кнопку селектора.
— Дарья, охрана на месте?
Секретарша от испуга охнула.
— Иван Иванович... Да, здесь. Уже ждут.
— Молодцы, я выхожу.
Он скорым шагом прошел в двери, провернул ключ в замке и толкнул ее дубовую тяжесть.
Из кресел сразу же вскочили трое в форме “Молодых львов”. С десяток посетителей, до бледных лиц дожидавшиеся приема, с трудом поднялись на затекших от долгого сидения ногах.
Старостин обвел взглядом приемную. Выбрал первого, более-менее, симпатичного просителя. Изобразил на лице удивление. Ткнул пальцем в его сторону.
— Как, до сих пор маринуете?! — прорычал Старостин.
Посетитель чуть не рухнул назад в кресло.
— Иван Иванович, — пролепетал он. — Без вашей подписи...
Старостин шагнул к нему, вырвал из рук папку. Распахнул, корябая бумагу, вывел свою летящую подпись. Поставил жирую точку.
— А число? Число я вам печатать должен?! Дарье Ивановне по молодости лет еще простительно забыть. Она о женихе думать обязана, а не какое сегодня число. Почему число не проставили?!
— Ну... Так мы же не знали, когда вы подпишите, Иван Иванович! — взмолился посетитель.
Старостин в закавыченной пустоте твердо нацарапал цифру тринадцать, сунул ему в руки папку. Моментально разгладил гневные морщины на лице.
— Вот из-за таких, как вы, дорогой соратник, у нас семь пятниц на неделе, четыре дня Конституции и два Новых года!
Первым захохотал, закинув голову. Посетитель подхватил дребезжащим смехом.
Под вежливые смешки Старостин покинул приемную. Охрана ненавязчиво взяла его в “треугольник”: один спереди, двое по бокам.
В коридорах штаб-квартиры сновал разномастный люд, большая часть с черно-золотыми значками Движения на лацканах пиджаков. Рыжеволосая дама из провинциальных активистов чуть было не лишилась чувств, увидя идущего по коридору живого Старостина. Пришлось остановиться, сыграть сценку "вождь накоротке общается с представителем Чухонск-Залесской ячейки".
Баба была бестолкова, как все представительницы неистребимой породы партийных дам, под чьими бы партийными знаменами они не тусовались, повсюду вносили нотку кухонной истеричности и беспросветного снобизма. Рыжеволосая так трясла огненным начесом в ответ на каждую фразу Старостина, что наружу вылез бурый клок накладных волос. Терпение у Старостина быстро лопнуло. Тем паче, что вокруг уже разрасталась толпа жаждущих подышать одним воздухом с вождем. Он подхватил под локоть серолицего с партийным значком, в ком опознал обитателя многочисленных кабинетов, пристроил к героически рвущей мохер груди активистки, зычно произнес, обращаясь ко всем сразу:
— Не будем откладывать в долгий ящик. Инициативу с мест губить я не дам! Вот товарищ, изложите ему суть. Он вами займется. И построже с ним, на ваши взносы живет!
Провожаемый одобрительным гулом, он сбежал по широкой лестнице. Но внизу его поджидало новое испытание.
Прямо над входом какая-то бестолочь повесила огромную картину. Толпа активистов Движения, как Мамаево полчище, косяком перла по хлебному полю, угрожая смести замершую в бесконечном поцелуе молодую пару: он в черной парадной форме "Молодых львов", она в сарафане и почему-то с граблями в руках.
Если художник ставил целью изобразить всех членов Движения разом, то ему это удалось. Толпа, расширяясь, темной полосой подпирала горизонт. Впереди шествовал сам товарищ Старостин. По сосредоточенному выражению лица нельзя было понять, то ли вождь искал в голом поле место справить малую нужду, то ли решил лично завалить в буйные хлеба прекрасную селянку.
Палитра художника была бесхитростна, как у ребенка. Смешивать цвета его еще не научили.
Разглядывая картину, Старостин сбился с шага и остановился. Тут же под боком возник безликий в сером пиджаке и прокомментировал:
— Называется “Триумф Движения”, Иван Иванович. Писал наш художник Слободкин. Специально для штаб-квартиры.
— Вижу, что не Репин, — буркнул под нос Старостин.
Серый пиджак не расслышал и восторженно добавил:
— Имперский русский стиль! Чувствуется мощь и напор!
— Исчезни! — Старостин зло зыркнул на серого ценителя искусства.
И широкими шагами пошел к дверям, предупредительно распахнутыми охраной.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Старые львы
Услышав скрип открывающейся двери и мягкие шаги Владислава, Салин развернул кресло так, чтобы глаза не видели ничего, кроме темного проема окна.
Зыбкая темнота, время от времени вспыхивающая призрачным светом, иссеченным серебристыми струйками дождя, гипнотизировала, в сознание прокрадывалась тихая спокойная мелодия, страх и отчаяние отступали.
“Мне просто повезло, — подумал Салин. — Судьба подарила мне этот час. Организовавший эту травлю должен быть прекрасно осведомлен о всех моих делах, всех! Страшно подумать, но это так. Слишком уж невероятны совпадения! У меня нет доказательств, только предположения, но я не полный идиот, чтобы спорить с собственным инстинктом самосохранения. Они сыграли меня. Как мальчишку. Кем бы ни был Дмитрий, он сделал свое дело, подставил меня под удар в самый решающий момент. Подлец, не раньше и не позже!
Я не давал прямого приказа убивать Карнаухова. Я лишь обсудил с Дмитрием в ы г о д н о с т ь выведения его из игры. Это был ситуативный анализ, не более того! Но кому это сейчас докажешь. Главное не это, нет, самое страшное смириться с мыслью, что со всем своим чутьем, просчитанными комбинациями, с желаниями, волей, сиюминутными импульсами, страхами, надеждой и иллюзиями, буквально всем, что есть я, ты стал игрушкой в чужих руках”.
— Виктор Николаевич, — подал голос Владислав, он уже стоял рядом.
— Да. — Салин развернул кресло. — Слушаю тебя.
— Ситуация под контролем, Виктор Николаевич.
— Подробности?
— Это технические детали, Виктор Николаевич, — немного помедлив, ответил Владислав.
Салин молча указал на кресло рядом с собой. Владисла присел на самый крашек, по привычке чуть поддернул вверх брюки. Он тяжело посмотрел в глаза Салина. Перевел взгляд на свои кисти, неподвижно лежащие на коленях.
— Дмитрий Рожухин ликвидирован в ходе огневого контакта. Я лично произвел контрольный выстрел. Труп вывезен в надежное место и уничтожен.
— Это я прочел в твоей шифровке. Мне нужны детали, малейшие детали, способные вывести на наш интерес.
— Прямых выходов на нас не осталось. Квартира принадлежала нашему агенту по кличке “Бетховен”. Он — единственная ниточка, ведущая непосредственно к нам. Мы его использовали “в темную”, никаких прямых контактов с Организацией и концерном. По легенде он выполнял координирующие функции в Трибунале, придуманным Рожухиным. “Бетховен” ликвидирован самим Рожухиным в момент захвата.
— Зачем?
— Рассчитывал навесить живого “Бетховена” на нас, как камень на шею. Не сложилось, решил, пусть не достается никому. Мы вполне могли бы сыграть “Бетховеным” в своих интересах. “Бетховена”, архивного агента ГСБ, привлек лично Рожухин и лично с ним контактировал. Нас “Бетховен” не знал, считал, что сотрудничает с управлением “Т”. Получилось бы, что мифические Трибунал и “Меч” Рожухин создал для пускания пыли в глаза руководству.
— Проблема в том, что “Меч” не миф, — вздохнул Салин.
— Я уже запустил процесс зачистки всех контактов, способных вывести на нас. Есть одна фигура, которую я не могу снять с доски без вашего ведома. — Владислав поднял взгляд. — Ливитцкий. Он не раз встречался с Рожухиным по линии этого мистико-эзотерического кружка.
— Только Ливитцкий?
— Да.
Салин покачал кресло. Решение далось ему до ужаса просто.
— Согласен.
Владислав лишь кивнул.
— Ты упомянул про огневой контакт. Там что, был бой?
Владислав немного помедлил с ответом.
— Когда всплывут контакты “Бетховена” с террористами, а такую вероятность я не исключаю, все спишут на них. Пока это выглядит как бандитское нападение неустановленной группой лиц с целью ограбления. — Он сухо кашлянул в кулак. — Если вам интересны детали, мы потеряли троих. Два оперативника и Наташа Голубева.
Салин чутко уловил, как едва заметно дрогнул голос Владислава.
“Они, наверняка, были близки, — решил он. — Особо их личной жизнью не интересовался, но столько лет рядом, а Наталья — женщина яркая. Была. Теперь уже — была”.
— Мои соболезнования...
На секунду лицо Владислава застыло.
— Наталья была обречена, — сухо произнес он. — Рак мозга. Обнаружили месяц назад. От операции отказалась.
— Глупость какая! — вспыхнул Салин. — Мы бы предоставили лучших врачей.
— Которые сделали бы ее инвалидом. И мне бы пришлось ее ликвидировать как опасного свидетеля, который за себя не отвечает. Она знали правила игры, Виктор Николаевич. Если бы в ближайшую неделю она сама бы не сделала правильный выбор, мне бы пришлось...
— И ты бы смог, Владислав?
— Да. Когда нет выбора, это просто.
Салину показалось, что сквозь толстое стекло прорвался сырой ветер, забрался под одежду и холодным наждаком царапнул по груди. Владислав не изменил ни позы, ни выражения лица.
Потребовалась минута, показавшаяся Салину вечностью, пока он не справился с вдруг залихорадившим сердцем.
Владислав поднял взгляд, что-то быстро считал по лицу Салина, и вновь стал разглядывать свои неподвижные пальцы.
— На настоящий момент сделано все, что было в наших силах, — продолжил Владислав. — Мы намеренно сбросили в квартире удостоверение Рожухина. По нам стреляли из его табельного пистолета. Там полно его отпечатков. С учетом того, что его подозревают во внеслужебных контактах с боевиками, они побегут по самой опасной для них версии: его захватили те, кем он манипулировал. Розыск уйдет в дебри подпольных террористических групп, а там черт ногу сломит. Фактор времени работает на нас. Что же касается агентуры Рожухина в нашей организации, она зачищена полностью.
— Вы уже попробовали установить, был ли у него заказчик?
— Работаем. — Он опять поднял взгляд. — Наташа считала, что вряд ли у него был хозяин. Есть какой-то предел информированности исполнителя. Стоит его превысить и чуть ослабить поводок, как человек становится абсолютно неуправляемым. На первых порах это не бросается в глаза, более того, он горит на работе, дает невероятные результаты, все довольны. А он, оказывается, работает на себя, творит, как вольный художник, и вся мощь организации становится лишь средством в реализации его буйных фантазий. Так вот, Наташа была не права. Вернее, я очень опасаюсь, что в ближайшие часы мы получим подтверждения ее неправоты.
Салин бросил на Владислава настороженный взгляд.
— Старостин?
Владислав отрицательно покачал головой.
— Я не Ливитцкий, Виктор Николаевич. Я не строю метафизических моделей, я работаю только с фактами. Факты же таковы. Дмитрий для акции по Карнаухову привлек опытных специалистов, я имел возможность лично наблюдать их работу. Если их не затравили в сегодняшних облавах, или они не вышли из города после провала исполнителя, то ничто им не помешает нанести еще один удар. Но это предположение. Самый тревожный факт: в адресе был некто третий. Он ушел, ушел по крыше. Убил моего оперативника. Одним выстрелом, навскидку, с сорока шагов. Это очень профессиональная работа. Не могу не предположить, что Дмитрий Рожухин сдал ему информацию о вашей встрече со Старостиным.
— Как он мог об этом узнать?
— Снял через агента данные с нашего сервера. В адресе мы изъяли ноутбук Бетховена. Судя по всему, непосредственно перед нашим приходом Рожухин на ноутбуке считывал информацию с флэшки. Данные на флэшке идентичны тем, что качали с нашего сервера. Таким образом, угроза утечки информации о месте и времени встречи вполне реальна. У меня твердое убеждение, что Рожухин прикрывал отход своего человека. — Владислав выдержал паузу. — Виктор Николаевич, решать, конечно, вам, но я бы перенес встречу в более безопасное место.
— Вот как? — Салин недовольно дрогнул губами.
— Мертвые иногда способны кусать живых. Никто не знает, а теперь и не узнает, что было на уме у Рожухина. Он вполне мог затаить злобу на вас лично.
— Интересно, за что?
— Рано или поздно от вас поступил бы приказ обрубить контакт с Рожухиным. Таковы правила. Он не мог этого не знать.
Ретроспектива
Старые львы
Эзотерической кружок Ливитцкого Салин посещал не реже раза в месяц. Поводом, как правило, были “смотрины” перспективного неофита, попавшего в сети Ливитцкого.
Мистика и эзотерика на зыбкой почве Катастрофы расцвели таким буйным махровым цветом, что затмили повальное увлечение “тайными знаниями”, биоэнергетий и прочей чертовщиной, вспыхнувшее в Перестройку. Кружки, ложи и даже целые ордена возникали то тут то там, как поганки, наевшиеся радиации. А Домен они облепили, как гнилое бревно. Не было “приличного дома”, где бы не устраивались столоверчения, ночные радения, спиритические сеансы и тантрические оргии. Медиумы, кликуши, старцы и ясновидящие гуру пользовались такой популярностью, что владелицы светских салонов вели за ними настоящую охоту. В салоны и “ложи” валом валили охочие до запредельного секса и полулегального употребления всяческих дурманящих зелий, жаждущие почесать языками на “потусторонние” темы и сверкнуть эрудицией в “тайных знаниях”, гонящиеся за модой и бегущие от скуки. Редко, но попадались н а с т о я щ и е.
В профанских “ложках и орденках”, как презрительно величал салоны Ливитцкий, н а с т о я щ и е долго не задерживались. Либо уходили разочарованные... Либо уходили завербованными. Их, тщательно протестировав и прощупав, переводили для окончательной доводки в места, закрытые и запретные для профанов. Кружок Ливитцкого был именно таким местом: последним чистилищем перед входом в круги истинно причастных к реальным тайнам мира.
Салин присутствовал на собраниях кружка в качестве “приглашенного гостя”. Хотя был единовластным хозяином самой квартиры и всего, что в ней имелось в наличии. Включая, самого “мастера” Ливитцкого.
После обязательных братских церемоний и прочей ритуальной чепухи начиналось свободное общение приглашенных. Салин наблюдал за ним через открытые двери библиотеки, делая вид, что поглощен изучением какого-нибудь толстого фолианта.
В тот вечер, четыре года назад, все его внимание было приковано к молодому, широкоплечему человеку, с открытым волевым лицом и характерной пластикой хорошо тренированного спецназовца. Вечерний костюм, впрочем, он носил с небрежной элегантностью.
Салин по “объективке” составленной Владиславом уже знал, что неофита зовут Дмитрий Рожухин, разведен, работает в ГСБ по антитеррору, имеет отличные характеристики, перспективен и амбициозен.
По линии Ливитцкого имелась дополнительная информация, окрашенная в мистические тона. Рожухин, если верить “магам”, обладал повышенной сенсорикой, свободно угадывал сто карт из ста, лежащих рубашкой вверх, владел аутогипнозом и азами агни-йоги, как прекрасный каратист умел контролировать биологическую энегрию в своем тели, имел предрасположенность к чтению символов и глубоко изучил историю религиозных воинских орденов Западной Европы. Кто-то из “магов” специально прозондировал знания Дмитрия по данному предмету и пришел к выводу, что Рожухин в выводах значительно превысил уровнь доступной ему информации.
“Это тот редкий случай, когда знания стали доступны вне ордоналий и посвящения”, — прокомментировал Ливитцкий.
Словно не чувствуя на себе взгляды Салина, Рожухин беседовал с перезрелой дамой, чья неадекватность просто бросалась в глаза. На голове у нее осталось всего несколько жидких прядей волос, к тому же выкрашенных в кричаще оранжевый цвет. Одежда представляла собой комбинацию сари с толстовкой, сочный грим девадаси* не мог скрыть дряблой кожи. Если она и была красива, как богиня Деви, то в других своих жизнях. В этой, российской, реинкарнации колесо Сансары втиснуло ее в вытянутое тело, резко утолщающееся ниже талии. Говорила посвященная дама с пафосом всезнайки, но время от времени, словно стесняясь, кривила шею, так, что голова почти ложилась на плечо, и смотрела на собеседника камбалой.
--------------------
* — “служанка богов” (санскрит): служка и исполнительница ритуальных танцев в индуистском храме, зачастую в обязанности девадаси входила священная проституция, приносившая храму значительный доход.
Дмитрий, если и терпел назойливую собеседницу, то великолепно умел владеть собой и обладал незаурядными актерскими способностями. Салин, во всяком случае, со своего места не заметил ни малейшей тени неудовольствия или раздражения на его лице. А выдержать заслуженную поклонницу Рериха мог не каждый. Личный рекорд Салина был полчаса с минутой.
Агнию Львовону в салоне использовали в качестве теста на психологическую устойчивость. Ливитцкий считал, что она расшатывает психику надежнее литра водки. Агния Львововна обладала мощным шизофреническим полем, которое действовало на людей, склонных к порядку и строгой дисциплине, по-научному говоря эпилептоидно-паранояльного психотипа, как запах вокзального туалета. При слабой воле под предельной токсодозой изнутри могло хлынуть такое, что только держись. Никакой экстрасенсорики не надо, чтобы обнаружить тщательно скрываемые комплексы, все само перло наружу. Дай бог, если в приличной форме. А то некоторые так буянили, что приходилось подд руки выводить из салона. Навсегда.
Салин счел, что тест пройден, и дал знак Ливитцкому.
Ливитцкий под благовидным предлогом вызволил Дмитрия из плена, выдержал в ничего не значащем разговоре, окуривая трубкой, и подвел для представления Салину.
— Позвольте, дорогой Гость, представить вам нашего молодого брата Юлиана, — светским тоном произнес Ливитцкий. В его салоне все фигурировали под самыми странными псевдонимами. Себя Ливитцкий окрестил Чезаре.
Салин, не вставая, протянул вялые пальцы. После “мастерского” рукопожатия, когда три его пальца легли в сильную ладонь Дмитрия, он указал на кресло рядом с собой. Ливитций с поклоном удалился.
Салин не мог не отметить, что Рожухин держался, естественно, без излишнего напряжения, но не растекся в кресле, как было принято у молодежи. Спина осталась по-военному прямой. Салин намеренно тянул паузу, выманивая на первый ход. Дмитрий внешне равнодушно выдерживал его изучающий взгляд и губ не разжимал.
— Что для вас власть? — спросил Салин.
Неожиданный вопрос, заданный без предисловий и предварительной разминки, должен был пробить невидимые доспехи собеседника. Дмитрий лишь медленне обычного опустил веки, сморгнув.
— Насилие и перераспледелени благ, — ответил он.
— Одно без другого разве не бывает?
— Без насилия распределение невозможно, насилие без цели — паталогия.
Салин не смог сдержать вежливой улыбки.
— А разве вам не нравиться осуществлять насилие?
— Мне нравяться цели, которые я им достигаю.
— И в чем ваши цели, позвольте узнать?
— В новом уровне власти.
— И когда вы себе скажете “хватит”?
Дмитрий с тонкой улыбкой ответил:
— Думаю, “хватит” я раньше услышу от других.
— Хм. И вы их послушаете?
— Если они приведут достаточно веские аргументы. Которых на тот момент не будет у меня.
По тону чувствовалось, что он имеет ввиду вовсе не слова.
— Вы неосторожно откровенны, молодой человек.
— Ваши вопросы, дорогой Гость, выдают вас не меньше, чем мои ответы.
Салин изобразил на лице вежливую иронию.
— Очень хочется знать, что же вы выведали?
— Вам привычна та степень власти, о которой я могу только мечтать. Она... — Дмитрий сделал округлый жест кистью руки, подбирая нужное слово. — Незрима. Потому что уже не нуждается во внешних формах проявления.
Салин решил, что настал момент для последнего испытания.
— Если вы обратитесь за консультацией к нашему мастеру, то он вам разъяснит, что незримой силе служат. Никогда не пытайтесь подчинить ее себе. Это плохо кончается.
Дмитрий, подумав немного, согласно кивнул.
* * *
Салин посмотрел за окно. Ветер размазывал по стеклу дождь.
Улыбнулся своим мыслям.
Стас недоуменно посмотрел на шефа. Такие вот улыбочки он не раз видел у людей, принявших вопреки уговорам и угрозам окончательное решение.
— Виктор Николаевич, я настаиваю на изменении маршрута. Хоть так я могу гарантировать вашу безопасность.
— Делай, как считаешь нужным, Владислав. Я полностью тебе доверяю.
* * *
Оперативная обстановка
ФаилF:/swrd/wind_2/pers_4/exct/sst/mart.doc
Внимание: Меморандум конфиденциальности
содержание является корпоративной собственностью концерна “Сапсан”, разглашение информации способно нанести ущерб деловой репутации и коммерческим интересам концерна, по умолчанию вы приняли на себя обязательства по нераглашению данной информации и несете всю полноты ответственности за нарушение коммерческой тайны.
Псевдоним: "Странник" Привлечен к сотрудничеству: май 2012 г.
Первичные установочные данные: файл "С-М-1", " П-2".
Специализация: сколачивание и командование диверсионно-разведывательными подразделениями, агентурная работа, индивидуальный террор.
Индивидуальная подготовка: согласно полной программе для диверсионно-разведывательных подразделений. Снайперская подготовка. Имеет опыт боевых действий.
Владение иностранным языком: английский, фарси, испанский.
Данные психологического тестирования: файл "С-М-4"
Детальное описание личности и особые приметы: "С-М-7"
Участие в боевых действиях: файл "С-М-8"
Специальные задания: файл "С-М-9", файл "А-13" Снабжен документами: файл "С-М-10"
Данные проверок: файл "С-М-11"
Текущий статус: убит в июне 2015 года в ходе боестолкновения с правительственными частями особого назначения.
Информация: "Соловей"
Подтверждение информации: "Леший", "Дон", " Августин".
Проверка информации: “ДАРИЙ”
С Т О П!
ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕЙ РАБОТЫ ПРОШУ ВВЕСТИ ВАШ КОД!
С Т О П!
ВАШ КОД НЕ СООТВЕТСТВУЕТ УРОВНЮ ДОПУСКА
НЕМЕДЛЕННО ПРЕРВИТЕ РАБОТУ С АРХИВОМ
дата: 13.10. время: 20:10
время работы с архивом: 00:02:15
личный код: ДАРИЙ код допуска: ДАРИЙ_СТИНГ- СС-55
Внимание: работа прервана из-за несоответствия указаного кода допуска уровню допуска в файлы группы "С-М", "П" и "А".
Проверка безопасности: корреспонденция с файлом учета допуска в помещения концерна.
Ответ — отрицательный. На 20:10 13.10.15 ДАРИЙ систему контроля допуска в помещения концерна не проходил.
Внимание тревога! Угроза утечки информации с головного сервера.
Код тревоги: “оранжевый”. Использование чужого кода доступа сотрудником концерна.
Локализация источника тревоги: помещение СБ-52, рабочее место 173.
* * *
Странник
Волчья ночь накрыла город. Студенный ветер, остро пахнущий скорым снегом, рвал в клочья кисею дождя. Капли твердые и жгучие, как льдинки, бились в лицо, норовили запрыгнуть за воротник. Всхлипы ветра и прерывистый шелест дождя гасили все звуки. Что делала зыбкую тьму вокруг еще опасней.
Патрули и блок-посты. Скрытые посты наблюдения, поисковые группы и одиночные опера, подделывающиеся под простых граждан. Штатные и добровольные стукачи, прилипшие носами к окнам. Наводчики грабителей и шайки шакалов, выбравшиеся на ночной промысел. Перепуганные насмерть прохожие, попавшие под комендантский час, и перепившиеся до тупой отваги ублюдки. Каждый мог пальнуть в мелькнувшую тень. С умыслом, без или просто от скуки.
Максимов петлял по Коптево, сбивая погоню со следа. Иногда накатывала усталость, и он чувствовал себе затравленнным, продрогшем до костей волком, которого холод и подведенное до самого позвоночника брюхо рано или поздно погонят к теплу человеческого жилья. Под выстрел и собачий гон.
Тогда он хищно ощеривался, со свистом всасывал воздух сквозь сжатые зубы. Усталость исчезала, вспугнутая зверинной силой, просыпавшейся в человеке.
Он шел сквозь ночь, чутко прислушваясь к малейшему шуму. Шел и твердил сам себе: «Ты еще жив! Ты еще жив! Ты еще жив!»
Сарайчик, примыкавший к школьному двору показался ему самым подходящим местом. Сюда можно было быстро добраться на машине, свернув в переулок, не доезжая блок-поста, и скрытно подойти дворами, не выходя на открытый случайным взглядам школьный двор.
Максимов огляделся по сторонам. Поднял кирпич. Кроша его ребро о стену сарая, начертил большую букву “R”, для верности пририсовал стрелку на ножке буквы. Под стрелу положил кирпич. Присел на корточки. Вытащил из пачки фольгу. Расправил на колене. На белой стороне ручкой быстро написал два столбика клиновидных значков.
Свернул фольгу в плотную трубочку, согнул пополам, потом еще раз. Сделал лунку в мерзлой земле, положил в нее записку. Накрыл кирпичом.
Достал пластмассовый кубик. Чиркнул по колену. Положил кубик рядом с кирпичом.
Выудил из пачки сигарету. Запахнувшись курткой, закурил. Блаженно откинул голову и выпустил дым. Жар сигареты, спрятанной в кулак, приятно покусывал кожу.
Максимов улыбнулся и закрыл глаза, подставив лицо под капли дождя.
Это был его первый экстренный контакт за длогие пять лет. Глупо было бы считать, что через минуту, получив сигнал радио-маячка, к сарайчику примчаться свои. Таких чудес не бывает. Возможно, что прибудут спустя день или два. Или не придут вовсе. Такое тоже не исключалось. Он слишком долго существовал в режиме “свободного поиска”, чтобы знать о нынешних возможностях Ордена.
Но пока он был жив, это не значило ровным счетом ничего.
Когти Орла
Ретроспетива
Ноутбук урчал, как сытый кот. Голубой экран дисплея был единственны
