Приключения начинаются

 

Как‑то утром, когда жаркое июньское солнце заглянуло в комнату и разбудило игрушечных мальчиков, они не узнали школы. Произошло что‑то непонятное: из коридоров не доносились крики, в классах не хлопали крышки парт, ни одна дверь не прищемляла девчоночьих кос и ни одна чернильница… Впрочем, это уже неважно. Важно то, что всю школу заполнила тишина, необычная и непонятная.

– Что, что? Что случилось? – в испуге запрыгал Непоседа. – Может, братцы, я оглох? Или мне в уши попала вата?.. Нетак, а ну загляни‑ка!.. Да не в нос, а в ухо, сюда…

– Там дырка, – пробурчал Нетак, ковырнув пальцем в ухе приятеля. – А должна быть вата!

– Ты меня слышишь? – закричал Непоседа.

– Нет.

– Почему?

– Не хочу.

– А ну скажи «А»!

– «Б», – сказал Нетак и высунул язык.

– Но я же всё слышу, – обрадовался Непоседа и бросился целовать деревянного друга. – Это, наверное, ребята перестали в коридорах бузить.

– Нет, не перестали! – рассердился Нетак, потому что сам был отчаянным шалуном.

Мякиш тоже хотел что‑то сказать, но передумал, а поскольку рот уже был открыт – зевнул. Не пропадать же работе!

Всё стало ясно, как только открылась дверь и в комнате показались щётка и тряпка, а следом за ними вошла уборщица тётя Глаша. Они всегда ходили вместе, потому что без тёти Глаши ни щётка, ни тряпка ничего не хотели делать.

Старая уборщица была женщиной строгой, дисциплину и порядок уважала больше всего. Никто из учеников не помнит, чтобы тётя Глаша скакала по партам или стреляла из рогатки, никто не видел у неё на лбу или под носом чернил. Сама же она сторожу дяде Егору говорила: «Будь я здесь директором школы, все эти мурзилки‑мазилки ходили бы у меня как шёлковые, как по тетрадочке в косую линеечку!..» Да что говорить, тётя Глаша отлично видела всё, кроме паутины на стенах.

Так вот. Поставила она в угол свою старую, облысевшую щётку, распахнула окна, двери и сказала:

– Ну, слава богу, уехали!

– Кто уехал? – спросили мальчики.

– Тётя Глаша посмотрела на полочку, где жили малыши.

– Ах, это вы! – вздохнула она. – Уехали, уехали ребята в лагерь. А вас, бедняжек, оставили. О‑хо‑хо! – и, взяв в руки Непоседу, щёткой прочистила его пружинки.

Нетака она протирать на стала – взяла его в руки и тут же бросила, потому что в палец засела заноза.

– Ну и шершавый! – покачав головой, сказала она и принялась выбивать пыль из парусов старого фрегата.

– А как же мы? Как же мы? – кричал Непоседа. – Это нечестно: уехать в лагерь и не взять нас с собой! Они не имели права! Ведь мы совсем незаконченные!..

Тётя Глаша не видела, законченные они человечки или незаконченные. Но это была чистая правда.

Посудите сами. У Непоседы не хватало одного винтика, который должен был скреплять между собой пружинки рук и ног. Поэтому на его железном животе, как раз там, где у школьников бывают пряжки от поясов, виднелась дырка с резьбой. Конечно, без такого важного винтика всякий Непоседа за лето может совсем разболтаться.

А деревянный Нетак?

Этот был весь из одних сучков и задоринок – просто неотёсанный мальчишка. К нему нужно было как следует приложить руки и отшлифовать. Ну, а Мякиша и вовсе оставили недолепленным. Одного уха не хватало, правая нога короче левой.

 

 

– Что же тут поделаешь! – приговаривала старая уборщица, переставляя мальчиков с места на место, чтобы тряпкой получше продраить палубу фрегата. Каковы мастера, такова и работа!

Мякиша тётя Глаша разглядывала дольше других, потому что на его животе были нацарапаны какие‑то слова. Уборщица повертела пластилинового толстяка перед глазами, а затем прочитала вслух:

 

РАБОТА ПЕТИ МАМИНА‑ПАПИНА. РУКАМИ НЕ ТРО…

 

Больше на животе ничего не поместилось, поэтому«…ГАТЬ» залезло на спину.

Тётя Глаша поставила Мякиша на место и сама у себя спросила:

– Это кто же такой Мамин‑Папин?.. Не тот ли самый Петя, которого в лагерь не отпустили? Ну и странная же у него фамилия: Мамин‑Папин! Стало быть, по папочке он Мамин, а по мамочке – Папин! – объяснила сама себе тётя Глаша и, вздохнув, добавила: – Несчастный ребёнок!

«Несчастный ребёнок»? С этим Непоседа, Мякиш и Нетак никак не хотели согласиться.

Какой же он несчастный, если его каждый день в школу привозили на папиной машине! Завтраки ему с собой давали такие большие, что они занимали весь портфель и тетради приходилось привязывать сверху. Съедать такие завтраки было нелегко, но, по мнению Мякиша, это не такая уж беда. Он‑то всегда с завистью поглядывал на Петины бутерброды и куриные ножки, которые торчали из портфеля…

Так они думали о Пете, пока с шумом не упала на пол тёти Глашина щётка. Тут они вспомнили, что сами покинуты, забыты в пустынной, пыльной и душной комнате. Оставлены незаконченными человечками. Надо было прежде позаботиться о себе.

– Что же нам теперь делать? – спросил Мякиш.

– Бежать! – звякнул Непоседа.

– А ку‑уда?

– В пионерский лагерь, к ребятам!

– Куда? – переспросил Нетак и, поднявшись на носки своих башмаков, посмотрел на улицу.

Непоседа и Мякиш сделали то же самое. Теперь все трое молчали и думали: «Бежать? Самим?.. Но как же так?»

Ведь всю свою жизнь они прожили в этой комнате, и что делалось там – во дворе, на улице, в большом шумном городе, – они не знали.

Тётя Глаша всё ещё продолжала уборку: она подметала пол, вытирала подоконники и заодно тщательно перемывала косточки школьным шалунам. Она любила поворчать, но всё же была женщиной сердечной и незлой. Игрушечные мальчики знали это и считали, что её доброе сердце сделано не иначе как из пластилина. Однако при ней бежать не решались. Они подождали, пока тётя Глаша закончила работу, взяла щётку и тряпку, вышла из комнаты, закрыла дверь на ключ, дважды повернув его в замке, и лишь потом…