Настоятелю монастыря Перевоплощения

 

 

Сей древний скит сегодня возрожден,

Отверсты в Небеса его врата,

Средь облаков вдруг возникает он,

Виденье наполняет Пустота[200].

Почтенный Шэн в округе знаменит,

Он ярко излагает свою мысль,

Забыв себя, для всех людей открыт,

Не думая стряхнуть мирскую пыль,

Чист, как луна на глади темных вод,

Как белоснежный лотоса цветок,

Он в павильоне без забот живет,

Туда влетает свежий ветерок[201],

Жару смягчает тень высоких стен,

Пока светило не покинет нас,

Вином и чаем потчует гостей

И блюдами изысканнейших яств.

Наш разговор изящен и красив,

Затрагивает тьму мирских вещей,

Ведь дядя мой, уже обнявший цинь,

Известный добродетелью своей,

По Лесу Дао[202] бродит меж дерев,

Порой, как Тао Цянь[203], берет бокал.

Чист Небеса растрогавший напев,

Ему средь сосен ветер подпевал.

Но установлен наслажденьям срок,

И камни рассыпаются в песок.

 

 

755 г.

 

 

В Сюаньчэне оплакиваю «Призванного» Цзян Хуа

 

 

Древо яшмы на Цзинтин погребли[204],

Это «Призванный» Цзян, ясно всем.

В доме Сянжу его од не нашли,

Только свиток ритуальный висел[205].

Над водой блестит луна в небесах,

Ваши оды уже там, меж светил,

Меч яньлинский я оставлю в ветвях,

Чтобы вечно погребенье хранил[206].

 

 

761 г.

 

 

Беседка господина Се

 

 

Здесь господина Се покинул друг,

И все несет печаль душе моей.

Гость скрылся, но луны остался круг,

Гора пуста, но все журчит ручей.

Цветы цвели у брега по весне,

Бамбук шумел осеннею порой…

Живое и ушедшее во мне

Соединились в песнь о встрече той.

 

 

753 г.

 

 

Посылаю младшему брату Чжао,

Помощнику начальника округа Сюаньчжоу

 

 

Ты в округ Сюаньчжоу послан, брат,

Чтоб учинить порядок благочинный.

Я ж петь луне всегда средь тучек рад,

Бродя по склонам милых гор Цзинтинских.

Пять осеней летят листы в Дунтин[207],

В трех реках[208] заплутал я без возврата.

Мы редко видимся, а я один,

Томленьем вздохов ночь моя объята.

 

 

753 г.

 

 

За прощальным вином на башне Се Тяо в Сюаньчэне

Напеваю стихи дяде Хуа, текстологу

 

 

Что ушло – то ушло,

День вчерашний покинул нас.

А душе тяжело

От тревог, что волнуют сейчас.

Ветер гонит и гонит бездомных гусей…

Может, чашей утишится эта тоска?

На Пэнлайской горе[209] строфы младшего Се[210]

Меж поделок возможно еще отыскать.

И становится снова душе веселей,

Воспарим и обнимем луну в небесах,

Перережем ручей… А поток все сильней!

Снова чашу осушим… Все та же тоска…

Нет, не так, как мечталось, я прожил свой век!

Пук волос распусти[211] – и плыви, человек…

 

 

753 г.

 

 

Оплакиваю славного сюаньчэнского винодела

Старика Цзи

 

 

Старик и там, уйдя из мира,

Колдует над «Весной»[212] для пира,

Но у Истоков[213] так темно,

Кому продашь свое вино?

 

 

761 г.

 

 

Наш Цзи и у Истоков хочет

«Весной» наполнить много чаш,

Да нет Ли Бо еще в той ночи –

Кому вино свое продашь?

 

Уходит ввысь Цзинтинская гора

 

Неподалеку от Сюаньчэна малой каплей Земли приютилась очаровательная тихая горушка Цзинтин (ее высота всего 286 м), по которой любили бродить и Се Тяо в 5 веке (а позже Мэн Хаожань и Ван Вэй), и Ли Бо в 8‑м. Только вряд ли мы сумеем заметить нашего поэта, он скорее всего утонул в зеленой глуши, отстранясь от людей, погрузившись в себя, к чему обычно и стремился здесь, на Цзинтин. Тихо и пусто вокруг, ни птиц, ни тучки, ни спутников. Он один. Он одинок. Осенним вечером 753 года он написал тут стихотворение, которое так и называется «Одиноко сижу в горах Цзинтин». Через тысячу с лишним лет трепетные потомки на этом склоне построят один из мемориалов Ли Бо с памятником у въезда, садом камней у подножия и небольшим павильоном, который назовут «Павильон одиночества Ли Бо». И мы с Вами посидим тут, вспоминая, какими простыми штрихами поэт передал свое одиночество в суетном мире движения и благость покоя наедине с недвижной горой. В ХХ1 в. чужеродной вставкой торчит ретрансляционная башня. Впрочем, сейчас, в 8 в., ее еще нет. И без нее смотрится как‑то гармоничней. А гармония завершает мир цельностью.

 

Одиноко сижу на склоне Цзинтин

 

 

Последних птиц не стало в вышине,

И сиро тучка на покой слетела.

Лишь мы с горой остались в тишине –

Друг друга видеть нам не надоело.

 

 

753 г.

 

 

Гуляя в Цзинтинских горах, посылаю историографу Цую

 

 

Уходит ввысь Цзинтинская гора,

Я здесь живу, как завещал поэт

В стихах, как будто созданных вчера,

Хотя его уже столетья нет[214].

Всхожу по тропам в чистоту луны,

Внизу у городской стены – Циншань[215],

Там только стайки уточек видны,

Крича, напиться из реки спешат.

Споткнулись Вы на жизненном пути,

Но Вы – Журавль в снегу на Яотай[216]!

Над Одиноким облако летит,

И сердце – с ним, в заоблачную даль.

Ко мне Вы заходили в скромный дом,

Мы насыщались смехом и ботвой[217]…

Мир обдал нас осенним холодком,

Так зябко, если друга нет со мной.

У пояса – в сверканье яшмы меч,

Мы с верой не расстанемся легко!

Возможно ли такими пренебречь?!

Нам с Вами место – среди облаков[218].

 

 

753 г.

 

Это стихотворение можно было бы поставить в другой раздел – ведь оно насыщено воспоминаниями о родном крае Шу с его знаменитой горой Эмэй – Крутобровой. И все же – написано оно где‑то в районе Сюаньчэна, быть может, на горе Цзинтин, чьи скромные пейзажи сплелись с ностальгическими картинами прошлого, и далеко не ясно, иней какой осени лег на колокола, заставив их пропеть мелодию, улетавшую к облакам. И куда они плывут, эти облака?

 

Слушаю, как монах Цзюнь из Шу играет на цинь  

 

 

Цинь звонкоголосый сжимаетмонах,

Пришедший с самой Крутобровой горы,

И вот для меня зазвучала струна –

Чу! Шепот сосны в переливах игры.

Потоками звуков омыта душа,

Откликнулся колокол издалека.

Гора погружается в ночь не спеша,

И, мрак нагнетая, плывут облака.

 

 

753 г.

 

 

Подношу архивариусу Доу свои мысли о былом,