Благотворительная викторина

 

Кэй невольно ждала вечера, когда в «Летящем Орле» состоится благотворительная викторина, хотя до сих пор так и не решила окончательно, нужно ли ей туда идти. Она повернулась к Иви, прилипшей к экрану их ноутбука.

– Ты не против, если с тобой посидит миссис Сноуден? Но я могу и остаться дома, если хочешь…

– Круто! – ответила девчушка. – Она позволит мне подольше не ложиться спать.

Правда, Нору Сноуден пришлось долго уговаривать. По какой-то причине ей не хотелось брать на себя ответственность за Иви.

– Я никогда не прощу себе, если что-то случится во время вашего отсутствия… Я давно не занималась такими вещами… но если вы настаиваете, то…

– Но ведь я буду почти рядом, под горой в Уинтергилле. Она не доставит вам хлопот, а если что, то вы позвоните на мой мобильный…

И вот теперь она металась в нерешительности – идти или нет и что ей надеть. Конечно же, что-нибудь простое, но то, что в Центральных графствах кажется будничным, тут выглядит как праздничное, она давно это заметила. Тут всего лишь деревенская таверна, а не какой-то городской тапас-бар. Там будет накурено, будут сквозняки; пожалуй, надо надеть длинную юбку и кашемировый свитер.

Она спустилась вниз; Иви подняла на нее глаза.

– Нет, ты так не ходи!

Кэй вернулась наверх и натянула на себя черные кожаные штаны и мини-топ. Получилось слишком вызывающе, да еще и холодно. Она посмотрелась в зеркало, надеясь на чудо. Ее волосы нуждались в стрижке, а живот скучал по гимнастическому залу. В общем, она выглядела слишком буднично. Перебрав весь свой гардероб, она быстро приняла душ, высушила феном волосы и остановилась на оливковом свитере с рукавами три четверти и черных кожаных штанах с длинной жилеткой, чтобы спрятать располневшую талию. Волосы она забрала наверх, а кончики покрыла лаком. Это был ее первый вечер «соло». В конце концов, она была всего лишь туристка, приезжая, и могла одеться как угодно. Правда, она нервничала из-за того, что оставляет Иви.

Ей льстило, что ее попросили войти в школьную команду. Ясно, что участники викторины серьезно относятся к игре и стараются выиграть. Она опять спустилась вниз, и на этот раз Иви одобрительно кивнула.

– Нормально, – заявила девочка и, услыхав звонок в дверь, помчалась открывать. Ей не терпелось узнать, что принесла миссис Сноуден. – Давайте поиграем в «Эрудит», – попросила Иви, но старушка лишь улыбнулась.

– Потом поиграем. Я принесла тебе то, что можно вязать без спиц, – ответила она и достала бобину с торчавшими из нее иголками и несколько клубков шерсти. Кэй давным-давно не видела такой техники вязания «штопором», ей тут же вспомнилась ее бабушка Нортон. Она успокоилась, видя, что Иви в хороших руках.

– Знаешь, я вспоминаю твою бабку, Бетти Нортон. Она всегда была мастерица… Ты ведь знаешь, они когда-то принадлежали к знати… жили в Банкуэлл-Хаусе. Теперь это дом престарелых, последняя остановка автобуса перед вратами Св. Петра, – миссис Сноуден засмеялась.

– Бабушкин коттедж был довольно простой: туалет во дворе, две комнаты внизу, две наверху. Мы бывали у нее только летом. Мне всегда хотелось узнать больше о моих предках Нортонах, да руки не доходили.

– Сэр Кит Нортон воевал на стороне роялистов. Сноудены были за Кромвеля. Пару лет назад у нас была выставка, посвященная гражданской войне XVII века. Ну а дом постепенно разрушался. В библиотеке наверняка можно что-то найти, – предположила миссис Сноуден и добавила: – Но вам пора отправляться, леди.

– Пожелайте мне удачи, – крикнула Кэй и хлопнула дверью. Ночь была ясная, над болотами поднималась луна. В прошлом году в это время они упаковывали вещи и перебрались на Рождество и Новый год к родителям Тима. Вся их жизнь была распланирована до мелочей, и вдруг все оборвалось. Она ехала навстречу мигающим огонькам таверны и терзалась от собственной вины. Как может она развлекаться, когда Тим умер? Она сбавила скорость, готовая повернуть назад, но какая-то упрямая частичка ее натуры заставила ее ехать дальше.

«Летящий Орел» был старинным питейным заведением; до него не добрались современные дизайнеры. Его низкие черные балки были закопченными, а не покрашенными, огонь был красный от жара настоящих углей, а не имитация горящих поленьев; медная посуда была начищена до блеска, а не покрашена тусклой золотой краской. На стенах висели в рамках фотографии старинных команд метателей дротиков и бэтсменов, напоминавшие, что паб – душа всякой приличной деревни. Рождественские украшения блестели и сверкали не хуже, чем на праздновании китайского Нового года, а внутри пахло пивом, было шумно, звучали фразы с местным выговором, который Кэй уже начинала перенимать.

Все участники викторины пылали азартом, все жаждали выиграть какие-нибудь рождественские подарки. Пат объяснила Кэй, что на этот раз викторина на христианские темы проводилась не по обычным правилам, а с выбыванием слабых команд, и показала ей соперников из других деревень, местного банка, Женского института и учителей из другой школы. Еще были команды из гольф-клуба и от организации молодых фермеров. Доходы от викторины поступят в Фонд восстановления Долин.

Кэй купила себе содовую с лаймом; от местного пива ее клонило в сон, оно было для нее слишком тяжелым. А ведь ей понадобятся все силы, чтобы достойно участвовать в викторине рядом с Пат Баннерман и ее соратниками.

Возле бара она наткнулась на Ника Сноудена и с трудом его узнала, так хорошо он выглядел. Куда делись его грязные комбинезоны, резиновые сапоги и кепка. Вместо этого запах дорогого лосьона, твидовый пиджак и ладно сшитые брюки из рейтузной диагонали – традиционный наряд сельского землевладельца. Ник с удивлением воззрился на нее.

– Вот уж не ожидал вас тут увидеть, миссис Партридж, – улыбнулся он.

– Почему бы и нет? – парировала она. – Я участвовала в викторине вместе с родительским комитетом.

– А-а, золотые мозги, да? А нам, деревенщинам, остается лишь полагаться на наше нахальство, – саркастически заметил он и повернулся к своей команде, сидевшей в противоположном углу.

Кэй видела, что он осторожно разглядывал ее, и порадовалась, что надела кожаные штаны, сапожки и умело накрасилась. Не он один тратит деньги на одежду.

 

* * *

 

Иви замечательно провела время за вязанием без спиц. Она укладывала шерстяные нити между иголками, и получались круглые кольца, складывавшиеся в извилистую змею. Миссис Сноуден считала в это время стежки и стучала спицами. Иви никогда еще не видела, чтобы кто-то так быстро вязал. Впрочем, до этого она вообще не видела, как вяжут. Она думала, что джемперы вяжут машины, а не пожилые женщины, умеющие одновременно разговаривать, вязать и смотреть телевизор. Миссис Сноуден вязала рукава из тонкой шерсти цвета морской волны, добавляя причудливый узор из кремовой шерсти.

– Это подарок к Рождеству? – поинтересовалась Иви; она знала, что Санта не приходит к пожилым людям, поэтому им приходится дарить друг другу подарки.

– Пожалуй, что так, – ответила миссис Сноуден. – Подарок для меня, если я найду время, чтобы довязать. Что скажешь? – Она подняла в воздух связанный кусок.

– Очень большой, – сказала Иви. – Как одеяло.

– Мы и сами тут большие, – засмеялась миссис Сноуден. – А как движется твоя работа?

Иви показала ей кольцо из разноцветных полосок.

– Что мне с этим делать?

– Да что угодно, – ответила ее новая учительница. – Ты можешь свернуть из кольца коврик или чехол на чайник, а можешь сделать берет или шарф для куклы.

– У меня нет кукол, – ответила Иви. – Только Барби, а они продаются с одеждой. – Она показала рукой на корзинку с крошечными нарядами.

– По-моему, они походят на кусачих насекомых… В моем детстве у нас были настоящие куклы и коляски, в которые мы их сажали, а еще мы делали для них домики.

– У Ширли тоже был игрушечный домик?

Миссис Сноуден печально покачала головой:

– Время было послевоенное, игрушек было мало, но однажды она получила игрушку к Рождеству.

– Можно мне посмотреть на нее? – Иви не понимала, почему голос миссис Сноуден делался хриплым и тихим всякий раз, когда она спрашивала про Ширли.

– Я и не знаю, где она теперь. Столько уже времени прошло с тех пор, когда у нас жили немцы. После этого мы называли подарок рождественским домиком… Эй, ты пропустила петли. Дай-ка сюда, а то сейчас все поползет!

 

* * *

 

У Норы больно сжалось сердце при мысли о рождественском домике. Как ей объяснить этой крохе, какое было тогда время? Каждый год накануне Рождества в ее памяти оживали те далекие, счастливые дни, когда Ширли была маленькая.

Они немного поиграли в карты, но Норе не удавалось сосредоточиться, и она была рада, когда пришло время «посчитать ступеньки». Она отвела Иви наверх, в спальню, и девочка легла под теплое одеялко, крепко сжимая в руке свое вязание.

Потом Нора снова спустилась вниз по лестнице старого амбара, и, странное дело, на нее нахлынули совсем другие воспоминания. Почему то, что случилось полвека назад, до сих пор согревало ее упрямое сердце? В те годы зимы были по-настоящему суровые и длились много месяцев, поезда ходили по расписанию, а почту доставляли два раза каждый день; тогда мужчины и женщины жили на разных орбитах, несмотря на две мировых войны, а до Уинтергилла можно было добраться только по грунтовой дороге. Лошади были главной опорой фермеров, а трактора роскошью и новшеством. Молоко черпали из больших фляг, а воду качали из артезианских скважин, дотелевизионная эпоха. Приемник на батарейках был единственной связью с внешним миром.

В те времена фермерские жены делали заготовки, словно готовились к жизни в осажденной крепости, на случай, если зима сожмет их в железном кулаке, а если куда-то уезжали, то везли с собой в корзинке голубя, чтобы прислать с ним известие о своем благополучном прибытии. Иногда Нора тосковала по тому черно-белому миру, когда все считали, что способны отличить правильные вещи от неправильных, и ходили либо в церковь, либо в часовню. Война закончилась победой, но мир был серым и ограниченным, все изношено и трудно восстанавливалось. На ферме не хватало рук, мужчины в армии; единственным источником «гламура» были кинофильмы в местном кинотеатре.

Какими мы были невинными, размышляла она, разжигая огонь в камине; мы довольствовались скромными радостями, вечерами у пианино, танцами в деревенской ратуше. Разве поймет спящая наверху девчушка тот старомодный мир?

Нора увидела в зеркале свое отражение и вздохнула. Как же я постарела! Оно было обветренным, это лицо жительницы Долин, с красными прожилками на щеках: увядшее, неухоженное лицо. А ведь когда-то на нем пылала жажда жизни.

Ты не всегда была такой степенной и домовитой, Ленора Сноуден. Было время, когда страсть окрашивала румянцем твои щеки, когда в Уинтергилл привезли рождественский домик. Любовь обрушилась на тебя и закружила в неистовом вихре. Лишь рождественский домик знает твой секрет, но деревянные стены не проболтаются никому.

Она заулыбалась, вспоминая те незабываемые дни, когда она была молодая, свежая лицом и телом, когда взбегала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Да, это были дни, когда ее сердце трепетало.

Если бы только я знала, какую цену мне придется заплатить за это…

 

* * *

 

Ник ушел с рождественской викторины, не поддержав свою команду. День рождения всегда был ему в тягость – поздравительная карточка от матери да бутылка односолодового виски. Кому приятно вспоминать, что годы уже ползут к полтиннику?

Его команда не могла соперничать со столом Пат Баннерман, где отвечали мгновенно. Викторина проходила по обычному стандарту, но Ник не мог сосредоточиться на ней – из головы не шел утренний разговор с финансовым консультантом. Хотелось обдумать с ясной головой все предложенные цифры.

Что ему до того, у какого шведского святого праздник приходится на 13 декабря? Откуда ему знать, какой аэропорт в Германии самый загруженный?

У него не было настроения ломать голову над этими вопросами, а из-за барной стойки на него глядел Джим, устроитель вечера. Без друга Нику и пиво казалось скучным. Борьбу Деревенщины продолжали уже без него.

– Ты словно готовишься поступить в университет и одновременно выдергиваешь зуб, – пробормотал он бармену, допивая свой стакан. – Пускай этим занимаются те, кому это по вкусу.

– А ты разве не мог воспользоваться звонком другу или попросить помощь у зрителей? – подколол его бармен, намекая на популярное телевизионное шоу. – Что-то ты уходишь трезвый. Не похоже на тебя, – сказал он вдогонку, увидев, что Ник встал и пошел к двери.

Ник только махнул рукой и на ходу прислушивался к новым вопросам.

– Как пишется чешское слово «Вацлав»? Кто написал стихотворение…? Назовите три ингредиента немецкой рождественской выпечки «штоллен».

Ветровое стекло покрылось ледяной коркой, небо очистилось от облаков. Он чувствовал себя как Билли-без-Друзей и завидовал, что эта баба Партридж явно довольна вечером и общается с новыми приятельницами.

Неплохо выглядит, нехотя признал он, да и фигура нормальная. До этого она казалась ему автоответчиком, да и то устаревшим. Вообще-то, не такой уж он, Ник, и невежественный. Он всегда хорошо разбирался в музыке. Для него не проблема назвать фамилию композиторов рождественской песни «Тихая ночь» и «Церемонии рождественских песнопений» или «Мессии». Полезной оказалась учеба в воскресной школе, когда дело доходит до вопросов по Библии, но вся эта фигня с именем оленя в упряжке Санты… Ему не хотелось показывать свое невежество перед кучкой школьных учителей.

Это была всего лишь викторина в деревенском пабе, а не тест на пригодность стать членом общества «Mensa». Какой же ты идиот, сказал он себе, нащупывая ключи.

Чем раньше пройдет это Рождество, тем лучше. Потом он станет готовиться к восстановлению поголовья овец, пересмотрит свой бизнес, заново продумает свою позицию.

Колеса машины шуршали по гравию, когда Ник резко поворачивал на изгибах дороги, ведущей в Уинтергилл. Он хорошо знал каждый поворот и изгиб стен. Радио орало, заглушая его плохое настроение; он колотил ладонями по рулю в ритм музыке. Потом внезапно увидел неясную женскую фигуру, стоявшую в середине дороги; судя по всему, старая кошелка, и объехать ее было невозможно. Заскрежетали тормоза, колеса заскользили на повороте, машина врезалась в каменную стенку. На дороге не было никого, лишь ночной туман кружился вокруг пикапа.

От удара грузовичок накренился. Секунду Ник сидел ошеломленный, охваченный паникой. Его захлестнула волна дурноты, хотя он знал, что абсолютно трезв. Две пинты, вот и все, что он выпил, а не обычные четыре. Да еще ужинал мясным пирогом и горохом.

Его первым, инстинктивным желанием было вскочить и убежать куда-нибудь в поля, подальше от места преступления, будто матерый преступник, спрятаться от последствий его неосторожной езды. Эх, почему он не вел машину медленнее! Под колеса попала старая склочница, и он оказался вне закона. Впереди ему светило лишение прав на управление автомобилем. Черт побери, как же он будет жить без машины? Когда-нибудь закончится этот ужасный год?

Ник поймал себя на том, что весь трясется от стыда за свои трусливые слезы. Свидетелей нет, он может и смотаться отсюда, но труп расскажет обо всем. Никто не может выжить после такого удара. Он видел белое лицо старухи и ее остекленевшие глаза, в которых отражались огни его фар; видел, как она подняла руку, словно защищаясь от удара. Что она только делала в такой час в этой темноте?

Ник медленно выбрался из разбитой кабины. Надо было что-то делать, бесполезно сидеть и жалеть себя. Ноги налились свинцом, тело дрожало от шока, холода и страха. У него даже не было батарейки в фонаре, чтобы посветить под машину. Но все равно, надо глядеть правде в глаза, какая бы она ни была; собравшись с духом, он приготовился увидеть окровавленное, раздавленное тело. Ох, как ему хотелось убежать подальше от этого ужаса, но его ноги приросли к дороге. Он лишь наклонился через край и изверг из себя весь ужин.

Потом он встал на колени и заглянул под колеса. Должно быть, она мертва, ведь не слышно ни криков, ни стонов. Он лег на живот, протянул дрожащую руку, чтобы дотронуться до пострадавшей, но ничего не нащупал. Вероятно, тело швырнуло в воздух, и оно упало где-то рядом или за стену. Его глаза постепенно привыкали к темноте. При свете луны Ник медленно шел по дороге, негромко звал старуху, надеясь вопреки всему, что она все-таки дышит. Но тело не обнаружил.

Откуда у нее взялись силы, чтобы отползти так далеко?

Нет, она не могла избежать травмы, однако ни под колесами, ни на дороге, ни за стеной не было никого. Она не могла уйти далеко после такого удара. Он кричал в темноту, звал и, не получив никакого отклика, в изнеможении сел в кабину.

Может, это просто ужасный кошмар, и я проснусь в своей постели с похмельем? Он молил бога, чтобы так и было. Грузовик был сильно помят, и ехать на нем было опасно. Сам он ударился головой, из носа шла кровь, лицо тоже было в крови. Все случившееся было вполне реальным. Он видел белые волосы, развевавшиеся на ветру. Он видел, как она стояла на дороге.

Внезапно на него навалилась страшная усталость. Да-да, он знал это лицо, оно мелькало в роще между деревьями. Но нет ни одного подтверждения его реальности. Старая карга снова сыграла с ним злую шутку.

Это был какой-то странный мираж. Ник почувствовал облегчение, его голова кружилась, колени дрожали. Зачем она это сделала? Кто она такая? Почему она сыграла злую шутку именно с ним? Почему? Почему? Его веки сделались тяжелыми, глаза закрылись.

Он впал в забытье, из которого его вывел голос, кричавший словно издалека, и стук в окно.

– Мистер Сноуден… Ник! Проснитесь… Что с вами?

Из странного сна его вывело мелькание за стеклом. Открылась дверца, чья-то ладонь дотронулась до его руки. Он вздрогнул и увидел перед собой серо-зеленые глаза, которые тревожно всматривались в его лицо.

– Это всего лишь я, Кэй Партридж… У вас такой вид, словно вы видели призрак. Что случилось?

Что он мог ответить? Я видел Белую Леди из Уинтергилла и сбил ее машиной? Она преследует меня, но я знаю, что ее на самом деле не существует? Ник сглотнул.

– Понимаете… барсук перебежал дорогу. Я думал, что это овчарка, вильнул и ударился в стену. Сейчас попробую завести мотор… – кажется, ответ получился правдоподобный.

– Садитесь в мою машину, и я отвезу вас домой. Грузовик постоит здесь до утра, ничего с ним не случится. Вас надо осмотреть.

– Все нормально. Я могу идти, – ответил он, видя озабоченность на ее лице.

– Не говорите глупости. Вы попали в аварию, у вас может быть контузия, – настаивала она, и у него не было сил спорить.

– Мне надо починить машину. Завтра утром у меня встреча в Скиптоне, я должен туда поехать, – бормотал он.

– Отложите, все может подождать. Если уж так нужно, я сама отвезу вас туда. Я как раз хотела купить что-нибудь к Рождеству. Садитесь, – настаивала женщина, и он не мог спорить с ней. Он так устал, что еле шевелился; когда они приехали на ферму, он спал. Потом рывком проснулся и заморгал от света.

– Хорошо, вы хотя бы в сознании. Сладкий чай и постель, – распорядилась она, и у него не было сил протестовать. – Сейчас я поставлю чайник.

– Вы всегда так командуете? – пробормотал он.

– Только когда вижу перед собой упрямство. С контузией не шутят. Вы белый как мел. – Она отвела его на кухню и поставила чайник на плиту. Нику стало стыдно за свой беспорядок, за грязные полотенца.

– Все нормально. Это только царапина.

– Так говорили и о Тиме, когда он попал в аварию на скоростном шоссе… только шишка на голове. Он вышел из машины и ходил, пытаясь позвонить. Потом упал… и умер…

– Ваш муж?

– В прошлом году, в канун Рождества.

– Простите. Я не знал.

– Разве вам мама не сказала?

– Мы с ней редко разговариваем… Извините.

– Вам и знать об этом не обязательно. – Он увидел, что она близка к слезам.

– Так вот почему вы приехали сюда?

Она кивнула.

– Мне хотелось убежать подальше от Рождества, вроде того. Но с Иви…

– Непросто, да?

– Вы не остались на викторину.

– Сегодня в пабе на меня обрушилось слишком много воспоминаний. Мой школьный приятель Джим застрелился прямо перед вашим приездом. Я не знал, что ему было так плохо, иначе сделал бы что-нибудь. – Ник помрачнел.

– Не надо себя винить.

– Так все говорят, но ведь в голове разные мысли крутятся…

– Да… Похоже, 2001 год был плохим для всех… Ну-ка, пейте чай, – приказала она, сверкнув зелеными глазами.

– Слишком сладкий.

– Так нужно, при шоке, а потом немедленно в постель. Но если почувствуете тошноту… я отвезу вас в больницу.

– Спокойной ночи, нянечка. Большое спасибо. – На этот раз он сказал это серьезно.

 

* * *

 

Нора Сноуден подняла глаза от вязания.

– Как прошел вечер? Хорошо?

– Да, спасибо. – Кэй слишком устала, и ей не хотелось вникать в подробности, но она понимала, что должна сообщить об аварии, случившейся с Ником.

– Вы выиграли, миссис Партридж?

– Нет, мы оказались вторыми, потому что я неправильно ответила на последний вопрос. – Ей до смерти хотелось выпить чашку ромашкового чая с медом. – Пожалуйста, зовите меня Кэй. Меня все так зовут.

– Как вел себя мой сын? Он бывает нехорошим, когда выпьет; тем более в свой день рождения, – сказала Нора, укладывая в корзинку клубки шерсти.

– Ах, жалко, что я не знала. Я бы купила ему в подарок бутылку виски.

– Он и так пьет слишком много, – проворчала его мать.

– Вообще-то, сегодня его пикап попал в аварию. С ним все в порядке, но за ним нужно понаблюдать – нет ли сотрясения, – ответила она, найдя подходящий момент.

Миссис Сноуден вздохнула и отложила вязание.

– Ему никакие законы не писаны. В последнее время он стал больше пить и при этом садится за руль. Так ему и надо, если он разбил свой пикап. Прямо не знаю, что с ним творится. Мне его не жалко. Что, его грузовик можно списывать? – буркнула Нора, захлопывая очечник.

– Нет, нет! Это был просто несчастный случай на обледенелой дороге. По-моему, он и пил-то немного, потому что рано уехал. Я действительно думаю, что вам нужно присмотреть за ним, – настаивала Кэй, удивляясь суровому тону немолодой женщины.

– Ну, раз вы так считаете… – последовал краткий ответ.

– Иви хорошо себя вела? – поинтересовалась Кэй, поскорее меняя тему. – Мне было так непривычно без нее.

– Девчушка такая вострая, что можно порезаться. – Глаза пожилой фермерши потеплели. – Заставила меня рыться в коробке моей памяти. С ней вообще не было никаких проблем. Так что я готова в любое время…

– Не думаю, что я еще куда-нибудь выберусь, – засмеялась Кэй, но ее смех прозвучал как-то грустно.

Потом она долго лежала в постели без сна, все еще взбудораженная, а в ее голове крутились разные вопросы. Когда вечер закончился, ей не хотелось ехать домой, и она едва ли не последней пошла на автостоянку. Ей нравилось выступать в команде. Она давным-давно не оказывалась в женской компании. Как легко быть чужой, размышляла она, когда ты не знаешь окружающих, не знаешь сплетен про них, и они ничего о тебе не знают. Она казалась себе городской мышью, инопланетянкой, и все же ей не нравилось ощущать себя чужой. Она застряла где-то в середине, пыталась вписаться в новую компанию, но понимала, что чересчур старается.

Еще одна загадка – Ник Сноуден. Почему его мать так равнодушна к его благополучию и зачем она, Кэй, пытается понять их обоих? Ведь это вовсе не ее дело, как там они относятся друг к другу.

Чужие семьи всегда загадка для постороннего наблюдателя. Через несколько месяцев она уедет, и эти дни останутся в памяти лишь как эпизод этого непростого года ее жизни… Кэй лежала на спине и мучилась, заставляя себя дышать глубоко и размеренно – раз, два, три, четыре… пауза… раз, два, три, четыре… а перед ее мысленным взором маячило лицо Тима, нечетко, словно в тумане. Простое упоминание об аварии вернуло ей всю боль, всю злость, потому что она вспоминала, что он мертвый – как обычно. Такой ненадежный партнер. Их частые споры сделали его смерть еще большей катастрофой, и тем труднее было оправиться от такого потрясения. Жить с его родителями было ужасно трудно. Они хотели сделать из него идола, вылепливали из него незнакомого ей человека. Он всегда прихлопывал ее, тормозил ее инициативу. Не намеренно, просто по своей натуре, и какой прок теперь для всех? Тут ей вспомнилось выражение, застывшее на лице Ника Сноудена; обида и потерянность маленького мальчика; странно, но оно тронуло ее. Почему она думает сейчас о нем, а не о своем муже?..

 

* * *

 

Нора поднялась по деревянным ступенькам, чтобы проведать сына. Подошла к двери, услыхала его раскатистый храп и поняла, что все более-менее нормально. Какие мы странные, не умеем быть нежными друг к другу, вздохнув, подумала она. Жизнь у нас тяжелая, вот в чем причина.

Ее взгляд упал на вышивку в рамке, висевшую на стене, великолепный узор, созданный руками домашней мастерицы во времена Джосса Сноудена. Она невольно улыбнулась.

Пускай Сноудены – простые фермеры, но когда они вкладывают во что-то или в кого-то свое сердце, для них уже нет никаких преград. Она провела пальцем по золоченой раме; палец почернел от пыли. Да, снова вздохнула она, за все приходится платить, особенно если это касается дел сердечных…

Она вдруг вспомнила Иви и подумала, что за этот вечер еще больше привязалась к девчушке… Как она старательно училась вязать… И снова в ее памяти всплыли другие картинки… Не ройся в былом, подруга! Выброси из головы все ненужные мысли, если хочешь спать спокойно…

Как ей хотелось, чтобы дом наполнился внуками, но этому не бывать, а жаль. Может, из нее получилась бы хорошая бабушка. Хотя матерью она была плохой. Ник это подтвердит, если его спросят. Она даже ничего не приготовила к дню рождения сына – только поздравительную открытку да бутылку виски.

Нора вгляделась в вышивку и вздохнула, увидев аккуратно выведенное имя: Сюзанна Сноуден. В любой семье есть свои секреты и легенды; их тоже не исключение. По слухам, их семья когда-то владела знаменитой картиной, то ли Констеблем, то ли Тернером, в общем, что-то в этом роде. Джосс Сноуден сделал замечательную пристройку к старому дому; жалко, что теперь дом пришел в такое печальное состояние, но нужен толстый кошелек, чтобы поддерживать все постройки в должном виде. А у фермеров нынче не самые удачные времена.

В прежние времена кабинет Ника был элегантной малой столовой; а теперь на него глаза не глядят – он набит разными шкафами и коробками. Весь стол занят компьютером, принтером, справочниками, почтой и каталогами – обычным деловым хламом. Сын месяцами сидел, будто приклеенный, за компьютером, когда они оказались жертвами эпидемии; это была его единственная связь с миром.

Колосник завален сигаретными коробками и пивными банками. Вообще, Нику реально грозит опасность махнуть на себя рукой, опуститься. Но присутствие рядом привлекательной женщины, может, и встряхнет его. Нора знала, что сын обеспокоен их финансовым положением, но спрашивать не решалась – он лишь нагрубит ей. И хорошо, что они живут раздельно. Так легче для обоих.

Ладно, уже поздно, пора идти. И не нужно заморачиваться. Некоторые вещи лучше оставлять невысказанными, подумала она, закрывая за собой дверь. «Довольно для каждого дня своей заботы», – сказано в Евангелии. Кто знает, что будет завтра?

 

* * *

 

Скользко и холодно; лунная дорожка тянется через болото. Я слышу шум, вижу огни; безлошадная повозка ползет по моей дороге; внутри ее что-то стучит, словно ливень по оконному стеклу.

Где я… почему я бреду так долго? Тьма сгущается, но мне некогда останавливаться, ведь я должна найти ребенка.

Тут недалеко спит девчонка, которая приведет меня к моей Нони. Дети открывают двери, невидимые для взрослых; эта девчонка собирает зеленые ветки на берегу ручья. Она осветит мне дорогу.

Мне тяжело, невыносимо тяжело смотреть на матерей с дочками. У меня болят глаза, щемит сердце, тоскует душа. Мне надо разлучить их, спасти их от горестей, которые сломили мой дух. Они должны расстаться, чтобы этот ребенок помог мне искать мою Нони. Так будет лучше всего…

 

Тревожный прогноз

 

– Цифры выглядят неважно, мистер Сноуден, – сообщил молодой бухгалтер, восседавший за дубовым столом. Это был квартальный анализ финансового положения фермы. – Я знаю, что вы пока не можете ничего продавать, но у вас есть компенсация, дотации и возврат от платежей; они помогут вам заткнуть эту дыру. Правда, эти недавние денежные вливания не покроют вашу недоплату и предыдущий перерасход. – Угроза была ясна. – Не забудьте также, что вы должны сделать взнос и в пенсионный фонд.

Ник лишь угрюмо смотрел в окно и думал, что лучше бы он сейчас чинил каменную ограду. Верная своему слову, Кэй Партридж отвезла его в Скиптон, высадила в центре, а сама отправилась по магазинам. Его грузовичок увезли на буксире для страховой оценки и ремонта. Без собственного транспорта он чувствовал себя как без ног. Мать отказывалась давать ему свою малолитражку. У нее был какой-то небольшой бизнес в Женском институте, и она не слишком сочувствовала его беде.

Знали бы они, как обидно слушать обещания, что тебе дадут деньги, и сидеть без гроша. Зато все любят объяснять ему, как он должен использовать эти гроши. Его долг, словно петля, все туже затягивается вокруг его воротника. Как говорится, он ворует у Петра, чтобы заплатить Павлу.

Ну и утро выдалось – одна встреча хуже другой! Сначала этот бухгалтер, потом надо тащиться в банк и выслушивать очередные финансовые советы. Но ведь он фермер, а не биржевой брокер.

Было время, когда он попивал эль с прежним банковским менеджером, другом семьи; но из-за стрессов тот рано ушел на пенсию, и теперь вместо него в банке сидят безликие молодые люди, для которых Ник – всего лишь очередной трудный банковский счет, требующий контроля; еще один набор цифр, которые не складываются. Ник знал, что его долг растет, несмотря на компенсацию. Как он ни храбрится, а в его сундуках пусто.

Бухгалтер, конечно, старается, но ведь он не волшебник. Были времена, когда отец Ника мог смело глядеть в лицо любому банку и быстро вносить все платежи. Том Сноуден, как и другие фермеры Долин, знал цену деньгам и зря их не тратил, покупал только лучшее и не второпях. Он носил твидовые костюмы, сшитые на заказ, дорогую обувь и раз в три года менял автомобили. Он никогда не отдыхал, платил за частную школу, где учился Ник, мало пил, а курил еще меньше. И он пришел бы в ужас, если бы увидел, в каком бардаке живет его сын.

– Помнится, в прошлом году мы справились с затруднениями, продав дубовую мебель. – Бухгалтер взглянул на него с надеждой. – Может, на вашем чердаке пылится еще какая-нибудь старинная вещь, которая поддержит вас на плаву? – Он засмеялся своей шутке. – Или теперь нам надо подумать о продаже дома? Мистер Сноуден, это разумный выход из данной ситуации. Вы получите хороший пенсионный портфель и горя не будете знать. Компенсация даст вам больше денег, чем вы выручите за ваш скот в здешнем климате.

Что ж, у него хотя бы хватило порядочности замолчать и взглянуть в лицо клиенту.

– Один ваш дом потянет в нынешних условиях триста-четыреста тысяч, это с учетом изменения вида использования и разрешения на планировочные работы… а там еще сдача вашей земли в аренду, тоже постоянный доход.

– Уинтергилл не продается! – рявкнул Ник.

– Я понимаю ваши чувства, но с парой акров земли и выгоном получится готовый пакет для такой собственности. Вы давно оценивали ваш дом? – Парень совершенно его не слушал.

Ник покачал головой. Как мог этот холеный горожанин понять, что чувствует Ник, оказавшись перед таким выбором?

– Я надеялся, что компенсация и дополнительный доход от зимней сдачи жилья покроют весь мой предыдущий дефицит, – возразил он, тыкая пальцем в цифры.

– Все это, конечно, так, но расходы на перестройку амбара проглотили половину поступивших денег, насколько мне помнится. Потом ежедневные расходы для вас двоих за этот год. А вы не думали переселиться в перестроенный амбар и продать дом под отель или телекоттедж? – последовало очередное предложение, полное надежды.

Ник почувствовал, как у него внутри закипает гнев, но сдержался.

– Нет, не думал. Я уверен, что придумаю что-нибудь и справлюсь с дефицитом. – Он пытался говорить уверенно. – Когда я восстановлю свое стадо.

– На все это уйдет много времени, мистер Сноуден, – бубнил бухгалтер. – А сейчас вы можете что-то продать, чтобы заткнуть дыру?

Нику захотелось его придушить.

– Мы уже продали столовое серебро, но я всегда могу продать амбар, если потребуется. – Он подавил свою ярость и пытался говорить спокойно. – У меня есть интересные викторианские вещицы, которые могут меня выручить. – Если только верны слухи о старинной живописи, подумал он.

– Чтобы ваша компенсация осталась лежать в банке, я советую вам реализовать как можно больше капитала. Продажа фамильного серебра не ответ на такую дилемму. Наступает время, когда свобода выбора ограничивается. Вам придется заново обдумать ваше положение. Такая неопределенность вызывает беспокойство, но сейчас вам выгодно уйти на пенсию; вы будете лучше обеспечены. Сейчас вам самое время покончить с ремеслом фермера, – добавил менеджер.

– И чем заняться? – поинтересовался Ник.

– Я уверен, что у вас найдутся и другие таланты, – улыбнулся молодой человек. – Ситуация необычная. Я уверен, что банк скажет вам то же самое. Я надеюсь на это. Мы действительно вам сочувствуем. Вы не единственный фермер, оказавшийся в таком положении… конечно, это печально. Скверные времена. Кто бы мог подумать, что дело дойдет до этого?

Мистер Полосатый Костюм встал, показывая, что разговор закончен, и Ник сокрушенно покачал головой. Что этот эксперт знает о жизни? Он никогда в своей жизни не рисковал, не вкладывал все свои силы в дело, которое рухнуло в одночасье. Его волновала лишь регулярность гонораров.

Выйдя на Хай-стрит, окаймленную цепочкой рыночных ларьков, Ник оказался в бурлящей рождественской толпе. Повсюду продавались елки, венки из остролиста, рулончики оберточной бумаги и мишура. На другой стороне улицы духовой оркестр Армии спасения играл рождественские мелодии.

Ему захотелось подойти к музыкантам и попросить, чтобы они заткнулись. «Бог дал тебе радость». Да ничего подобного! Перед беседой в банке у него осталось время на пинту пива и сэндвич. Выставка в Аукционном зале показывала успешные схемы диверсификации, а группа экспертов из департамента рассказывала о дополнительном финансировании фермеров и восстановлении поголовья скота. Возможно, Ник и нашел бы там что-то интересное для себя. Но из-за паники его мозг отказывался работать.

Потом, вымотавшийся и прихлопнутый депрессией, он сел у огня в «Рыжем Льве» и стал ждать. Он глядел на усталых покупателей с их сумками и упаковками; они трещали между собой будто сороки. Рядом с ним парочка пенсионеров ела суп, наслаждаясь предпраздничным оживлением.

А вот он ничего не видел и не слышал за этот день, что порадовало бы его или хотя бы подбодрило. Его засыпали советами и рекламными листками, предостережениями и финансовыми проектами. Он был раздавлен катастрофой с овцами, смертью Джима, безразличием матери. Теперь оставалось еще вытерпеть рождественские празднества.

Он буквально ненавидел Рождество: бессмысленные ритуалы, молчаливое поглощение блюд, две-три пинты в полупустом пабе. Что ему было праздновать, чему радоваться? Пустым полям, заросшим сорной травой, да неопределенности? Катастрофой обернулся даже вечер викторины.

Такие вечера всегда ему нравились; они, вместе с музыкой и ремонтом стен, отвлекали его от рутинных дел. Теперь его грузовичок ждал ремонта, а он сам до сих пор видел перед собой те ледяные глаза, появившиеся перед ветровым стеклом и глядевшие на него в упор. Что это было? Все могло закончиться еще хуже.

Да еще эти две куклы, поселившиеся в амбаре. Мать расположилась к ним, особенно к девчушке; она всегда любила девчонок. Странно видеть ребенка на ферме. Теперь он знал о гибели ее отца в автоаварии и понимал, почему ее мать сбежала из города. Он не мог осуждать ее за желание обойтись без праздников. Да и не всякая мать поехала бы с ребенком в деревню. Будь он помоложе, он и сам бы…

Он никогда не умел общаться с детьми, не знал, то ли с ними заигрывать, то ли держаться авторитетно. Когда-то он часто думал, если бы у них с Мэнди был ребенок, то, может, они все-таки не разбежались бы так легко, а попробовали остаться вместе. Интересно, как она живет теперь. Их пути разошлись. До него доходили слухи, что она родила ребенка. Он хлебнул из кружки и вздохнул. Она-то уж точно празднует Рождество со своей семьей.

Какие мы были глупые… Мы думали, что гармонии в постели достаточно для того, чтобы выдержать суровую жизнь на вершинах Пенинских гор. Что раз есть желание, то и способ найдется сам. Как же мы ошибались! Для жизни в браке нужна не только постель да четыре ноги. Сам он никогда не уделял Мэнди много внимания, не помог ей наладить общий язык с родителями, забывал, что она была непривычной к фермерской жизни. Нечего удивляться, что все так закончилось…

В общем, очень скоро хорошенькие глазки Мэнди утратили блеск, да и сама она как-то увяла, а ее интерес к нему и к ферме пропал. Остались лишь споры насчет свадебных подарков. Он тихо страдал, но никогда не доставлял своей жене удовольствие увидеть его раны. Этому он научился еще в раннем детстве, когда держался за материн фартук.

Что там мать чувствовала, когда потеряла Ширли, а потом и Тома, она никогда не показывала и не говорила об этом. Он привык думать, что у них в доме висит их собственный «железный занавес», и он закрывает прошлое, словно времени до его рождения вообще не существовало. Не было ни фотографий, ни рассказов о детстве Ширли. Все было «после Ширли» или «до Ника».

Даже ее смерть держалась от него в секрете. Родители думали, что он не знает, как она умерла. Да стоило проучиться неделю в деревенской школе, как какой-то придурок сбил его с ног на спортплощадке и показал на кладбище – мол, заткнись, или ляжешь рядом со своей сестрой!

На туалетном столике матери стояли две фотки в рамках – он, младенец, на коврике, с погремушкой в руке, и девочка в нарядном платьице. Он-то знал, какую фотку мать целовала перед сном – не его.

– Кто это? – спросил он как-то раз.

– Ангел, слишком хороший для этой жизни, – последовал ответ, словно захлопнули дверь перед его носом. Ширли всегда была лучше, чем он, никогда не рвала одежду, не разбивала коленки. Он был неизменно вторым в этом состязании. Разве можно обогнать на беговой дорожке призрак?

Иногда после школы он заходил на кладбище, но долго не мог прочесть даже надпись на надгробном камне. Он глядел на клен с пунцовыми листьями; с каждым годом тот рос и рос. В его сознании Ширли росла в этом дереве. Она не была человеком.

Ник рывком очнулся от своих размышлений; его кружка была почти нетронута. Ну, что было, то прошло, вздохнул он и посмотрел на часы. Кэй опаздывала. Типичная женщина… Никакого представления о времени… Нет, наверняка есть способ прорваться через эту мрачную полосу, не угробив себя, как Джим, и не продавшись Стикли. Но будь он проклят, если его знает.

Он положил деньги в ящик, с которым сотрудник Армии спасения обходил бар. Не надо быть жлобом, сказал он себе, у тебя все-таки есть кое-что в банке. У других и этого нет. И не по их вине он сидит по уши в дерьме.

А ведь было время, когда под звуки духового оркестра они, школьники, славили Христа по деревне морозными ночами, при свете фонариков, швырялись сладкими пирожками, словно снежками, и получали оплеухи от директора, мистера Хэмпсона.

Ба, вздор! Он угрюмо тряхнул головой и подумал, что превращается в диккенсовского Эбенезера Скруджа. Нет, в этом году он пропустит Рождество, просто выбросит из головы. Рождество – пустая трата денег, а их и так нет. Мать всегда что-то там делала на праздники, а он сидел в пабе, подальше от нее. Впрочем, можно и на кроликов поохотиться.

Впрочем, бухгалтер заставил его задуматься. Пожалуй, надо с толком использовать время праздников. Он принесет с чердака несколько ящиков и пороется в них. Может, там осталось еще что-нибудь, что можно продать. Джосс и Джекоб были самыми успешными из Сноуденов. Говорят, у них были какие-то дорогие картины, но только их никто и в глаза не видел. Может, он найдет что-то такое, что станет сенсацией в телевизионном шоу «Антиквар»… Ладно, не будь идиотом и не цепляйся за фамильные мифы и легенды, подумал он, допивая остатки. Разве могли попасть в их деревенский дом Тернер или Констебль?