Записка, не имеющая научного значения»

 

Однажды, после сессии Комиссии по изучению четвертичного периода, разгорелись прения о снежном человеке. Мимоходом кто‑то упомянул, что ведь еще Хахлов этим занимался. Одна из сотни возникших и частенько обрывавшихся нитей. Кто Хахлов? «Был такой зоолог». Расспросы, справки. Это профессор, доктор биологических наук, автор оригинальных трудов по орнитологии и экспериментальной анатомии. Жив‑здоров, на пенсии, вот и его московский адрес. Моя бесценная помощница Е. А. Телешева навещает его на окраине Москвы. Да‑да, сообщает она, это важная нить.

Вот я у Виталия Андреевича Хахлова. Он сидит передо мной, удалившийся на отдых заслуженный ученый, убеленный сединой, взволнованный. Полвека, как он еще студентом, поистине открыл Америку, а понес необъяснимое поражение. Сорок пять лет старался забыть, не прикасался к ране. Не я напомнил ему о былом – с первыми газетными известиями о снежном человеке профессор Хахлов загорелся: пришел час подтверждения! Он спешно написал в журнал «Природа» статью о своих давних исследованиях. Ее холодно вернули. Голова снова поникла.

Я слушаю профессора Хахлова, пораженный, делаю короткие записи. Торопясь, он извлекает из глубокой памяти клочки полузасыпанного сокровища. Увы, основные полевые дневники тех лет пропали. Но кое‑что в личном архиве можно будет разыскать.

Студент‑зоолог Хахлов в 1907 году находился в Зайсане – вблизи границ России и Китайского Синьцзяна. Во время поездки на ледники Музтау он тогда впервые услышал от проводника‑казаха о существовании в Джунгарии «дикого человека». Что‑то сделало юношу пленником этого факта. В. А. Хахлов с возраставшей пытливостью собирал среди казахского населения сведения. Они были вполне натуралистичны, зоолог придумал хитроумные контрольные вопросы. О предварительных итогах он написал своим университетским руководителям М. А. Мензбиру и П. П. Сушкину. Первый ответил замораживающим скепсисом, второй – горячей поддержкой и настоятельной рекомендацией продолжать сбор материала. П. П. Сушкин написал и затем повторял ему, что путешественники по Центральной Азии, и в их числе П. К. Козлов, уже слышали о таком существе и делились с ним сведениями. И вот с 1911 года, забросив на время даже занятия в университете, посвятив всего себя великой теме, юный исследователь в течении двух‑трех лет объезжал прилегающие к Зайсану и Тарбагатаю районы Джунгарии, тщательно выспрашивая и записывая все, что так или иначе касалось дикого человека. Говорили, что этот ксы‑гыик водится в общем южнее – там же, где ат‑гыик (дикая лошадь) и тье‑гыик (дикий верблюд). Когда многое прояснилось, В. А. Хахлов подготовил экспедицию в составе двух казахов в Синьцзян для доставки к нему, в Россию, в кожаных мешках, в формалине головы и конечностей ксы‑гыик. Но в пограничных делах нужны были официальные бумаги, и вот в 1914 году, согласовав с П. П. Сушкиным, В. А. Хахлов шлет предварительное сообщение и просьбу о помощи в Петербург – в Академию наук. Прошли месяцы мучительного ожидания, и, частным путем зоолог узнал, что его письмо решено «оставить без последствий», так как его представления свидетельствуют о полном невежестве в антропологии. Попробовали с П. П. Сушкиным переадресовать просьбу в Географическое общество, но в это время уже началась мировая война, о заграничной экспедиции нечего было и думать, да и В. А. Хахлову пришлось вернуться в Москву – в университет. И никогда уже не довелось больше заняться безумием юности.

В этих автобиографических сведениях (подтвержденных кое в чем, как увидим, архивным розыском) особенно важно поощрение со стороны П. П. Сушкина. От каких таких путешественников уже слышал он о «диком человеке» в Центральной Азии? А ведь несомненно с его слов В. А. Хахлов начал свое упомянутое заявление «К вопросу о диком человеке» так: «Сам по себе этот вопрос не нов: мы уже встречаем указания об этих людях у некоторых путешественников по Центральной Азии…» Нет, почти ничего не встречаем – если говорить о печати. П. П. Сушкин мог лишь прочесть кое‑что у английского путешественника В. В. Рокхила или слышать о его данных от переводчика на русский – путешественника Г. Е. Грумм‑Гржимайло. А того навещал Жамцарано. Мог П. П. Сушкин к тому времени слышать и о наблюдении Барадийна. О других остается лишь гадать, за исключением Козлова, которого Сушкин прямо называет Хахлову. Козлов же действительно нечто важное знал. Его любимый ученик Симуков, упомянутый выше, просто не стал бы готовиться к специальной экспедиции без ведома и влияния учителя. Археолог Г. В. Парфенов поведал о признании П. К. Козлова в 1929 г. в личной беседе: во время одной из экспедиций в Центральную Азию казак Егоров, преследуя раненого дикого яка на склонах Тянь‑Шаня, встретил диких людей, покрытых волосами и издававших какие‑то звуки; Пржевальский в отчете промолчал об этом.

Это звено тянет цепь еще глубже в прошлое. Учитель самого Козлова, Н. М. Пржевальский, два‑три раза был на пороге несостоявшегося неслыханного открытия. Во время первого центральноазиатского путешествия 1872 года он собрал в горах сведения о хан‑гуресу (человеко‑звере), назначил премию охотникам, но был обманут показанным ему чучелом медведя. Пржевальский не знал тех изображений хан‑гуресу, которые позже были открыты в тибетско‑монгольских учебниках медицины, и не мог сравнить с ними совсем не похожего медведя‑пищухоеда. К третьему путешествию 1879 года относится упомянутый эпизод с казаком Егоровым. В четвертом путешествии, в 1883 году, Пржевальский узнал многое о «диких людях» в тростниках Лобнора и болотах Нижнего Тарима, но на этот раз дал успокоить себя версией, что это – одичавшие потомки бежавших сюда в XIV веке буддистов.

В чем же состояла та Америка, которую открыл Хахлов? Он сам ответил в том же коротком мемуаре 1914 года: хоть вопрос не нов, но прежние путешественники по Центральной Азии лишь ссылались на рассказы туземцев, он же достиг анатомического и биологического описания этих существ. Хахлов с помощью особой методики перевел показания казахов на язык сравнительной анатомии. Впрочем, они и сами на его расспросы о частях тела или повадках нередко одолевали трудности посредством сопоставления с тем или иным животным и с людьми. Зоолог воспроизводил рисунком‑контуром описанные ему подробности строения головы, тела, конечностей и не успокаивался, пока не достигал согласия рассказчиков. Он предъявлял им из книг изображения то человекообразных обезьян, то доисторического человека: они выбирали последнего, хоть с оговорками. При этом два основных наблюдателя, в жизни не видевших друг друга в глаза, опрашивались порознь. Словно рябая вода стала гладкой и проступило дно.

Один из них за год до опроса пас ночью лошадей вместе с местными табунщиками в южных отрогах Восточного Тянь‑Шаня. Подкравшийся к табуну голый волосатый человек был выловлен в камышах, связан и избит, но лишь кричал как заяц. Бывалый старик‑казах объяснил, что это «дикий человек», говорить не может, ущерба людям не причиняет. Его хорошо рассмотрели, прежде чем отпустили на волю. Другой имел в предгорьях более длительное наблюдение: с месяц он ежедневно рассматривал выловленную и прикованную на цепь у мельницы особь женского пола – молодую, тоже волосатую и бессловесную, издававшую визг и скалившую зубы при приближении людей. Днем она спала в позе, иногда наблюдаемой у маленьких детей: как верблюд, по выражению рассказчика, а именно на коленях и локтях, положив лоб на землю, а кисти на затылок. Соответственно кожа на ее локтях, коленях и лбу была грубая, «как подошва у верблюда». Мясо ела только сырое, брала также овощи, зерно, мучные лепешки, ела подползавших насекомых. Пила либо припав к воде («как лошадь»), либо макая руку и слизывая стекающую воду. Потом ее решили отпустить, и она, болтая на бегу длинными руками, косолапо, но быстро метнулась в камыши.

Вот самое отжатое анатомическое резюме. Лба почти не видно. Вместо него – массивные надбровные дуги, за которыми немного мозолистой кожи, а дальше уже растут волосы. Голова как бы заострена на затылке, а шея толстая с мощными затылочными мышцами. Запавший нос с большими ноздрями. Выдающиеся скулы. Нижняя часть лица массивна и сильно выпячена вперед, но, держась за свой подбородок, казахи говорили: «Вот такого подбородка у ксы‑гыик нет», – и показывали, как срезана нижняя челюсть, а рот свой растягивали пальцами насколько возможно, прибавляя, что у ксы‑гыик рот еще шире, однако губы очень узкие, с темной слизистой оболочкой, обнаруживающейся лишь тогда, когда ксы‑гыик скалит зубы. Прикус резцов под углом выдается вперед, «как у лошади». Кожа лица – голая, темного цвета. Тело покрыто рыжевато‑бурыми или сероватыми волосами, напоминающими шерсть верблюжонка. Плечи сдвинуты вперед, а голова втянута в плечи, что создает сутулость, руки же оказываются висящими не по швам, а немного спереди. Фигура ксы‑гыик отмечена относительной длиннорукостью и коротконогостью. При скалолазании руки выбрасываются вперед и подтягивают тело. Кисть, ладонь которой лишена волос, выглядит узкой и длинной из‑за малой отодвигаемости первого пальца: например, освобождаясь от веревки, ксы‑гыик накидывал на нее, как крюк, все пять пальцев вместе. Зато на ступне (подошва которой тоже лишена волос) большой палец отодвигается значительнее, чем у человека, заметно массивнее и короче других. (Заметим это: на верхних конечностях противопоставление первого пальца меньше, чем у человека, на нижних же, наоборот, больше). Ногти на руках и ногах выглядят узкими, длинными и выпуклыми. У ступни несообразная ширина, пальцы могут широко раздвигаться.

Еще множество ценных сведений выведал Хахлов у казахов о ксы‑гыик. Оказалось, его видели у ледников в горах, и в песках или в зарослях камышей в пустынях, и вблизи водоемов – озер и рек. Он ищет безлюдность: когда люди перегоняют стада с равнин в горы, он спускается с гор в равнины, а зимой – наоборот. Встречается и в одиночку, и парами, и парами с детенышами. Подавляющее большинство встреч – не днем, а в сумерках, на рассвете, в ночное время. Постоянные логова неизвестны, временные встречаются там и тут. Пища – корни, стебли, ягоды, а также яйца птиц и птенцы, ящерицы и черепахи, но особо важную часть его рациона составляют живущие в горах и в песках грызуны.

Можно вообразить, как глубоко был потрясен молодой зоолог, установивший все это, как и много‑много других жизненных черт. В то время он не мог еще знать настолько анатомию ископаемых неандертальцев, как отчетливо она выпирает под тканью этих неловких и нехитрых описаний. Но чем дальше, тем больше становилось ему ясно, что речь идет никак не о человеке, но о животном, о звере, о ветви приматов, уже в высокой степени похожих на человека, далеко продвинувшихся к возникновению человека. «Допотопный человек!» – озарила его идея. Да, но это было совсем не похоже на то, что писалось в учебниках.

Две сводки, представленные нашей комиссии профессором В. А. Хахловым, были, конечно, сокровищем. Но они написаны в 1958–1959 гг. Чтобы этот алмаз засверкал, я счел себя обязанным предпринять розыск текстов, датированных теми далекими временами. В архиве Академии наук СССР в Ленинграде множество дел за 1913 и 1914 гг. просмотрел по моей просьбе Г. Г. Петров. Никаких следов! Поехал в Ленинград я сам. Мы искали заявление В. А. Хахлова в делах зоологического музея, куда оно по логике должно было поступить, в протоколах президиума и отделений, в делопроизводстве самых различных учреждений Академии. И когда уже не оставалось почти никакой надежды, я для очистки совести попросил дело, обозначенное в описи за 1914 год: «Записки, не имеющие научного значения».

Рядом с проектами полета на Луну, рядом с сочинениями вроде чеховского «Письма к ученому соседу» здесь был занесен песками безразличия и времени мемуар Виталия Андреевича Хахлова, подписанный в далеком Зайсане 1 июня 1914 года. Какая веха была затоптана! По резолюциям и пометам легко восстановить, как письмо попало на свалку записок, не имеющих научного значения. Время было летнее. Исполнявший функции непременного секретаря, может быть и прочитав только заголовок «К вопросу о диком человеке», толкнул письмо не к зоологам (как само собой подразумевали П. П. Сушкин и В. А. Хахлов), а в историко‑филологическое отделение. Оттуда – этнографу академику В. В. Радлову. Вот он‑то, как небо от земли далекий, от биологии, и выплеснул открытие.

У зоологов существует обычай: вводимому в систематику вновь открытому виду присваивается то латинское наименование, которое было предложено раньше всех других, пусть видовое свойство было обозначено спервоначала совсем ошибочно, пусть была сделана лишь попытка описания. Мемуар Хахлова, кроме всего прочего, имел значение такой заимки. «Этих рассказов, записанных со слов очевидцев, вполне достаточно, думается мне, чтобы не считать подобные рассказы мифологическими или просто измышленными, и самый факт существования такого Primihomo asiaticus, как можно было бы назвать этого человека, не подвергать сомнению». Мировая наука в наши дни, когда открытие подтвердилось, должна была бы признать приоритет этого имени, означающего в переводе «первочеловек азиатский», предложенного нашим соотечественником 1 июня 1914 года. Но к огорчению для В. А. Хахлова оказалось, что первая заявка на крещение была сделана раньше него: великим шведским натуралистом XVIII века Карлом Линнеем.

Кстати, подтверждение открытия может быть пришло очень скоро после анонса В. А. Хахлова. Не так давно казахстанский колхозник П. И. Чумаченко напечатал в местной газете воспоминание, восходящее к началу войны 1914 года. Вернее, это воспоминание бывшего волостного управителя в Зайсанском уезде, записанное П. И. Чумаченко. Вероятно, разыскания молодого Хахлова, имевшего благодаря положению отца поддержку у Зайсанского начальства, получили огласку. Чтобы угодить уездному начальнику, казахи поймали в районе реки Манас, в зарослях, искомое существо. Он был доставлен в дом волостного управителя и на ночь привязан веревкой за шею. Подчеркивают: лишь по нечеловеческой несмышлености он не сумел развязать себе ошейник и убежать. Пойманный был мужского пола, ростом с подростка 14–15 лет, весь обросший шерстью – мелкой, плотной, короткой, серо‑синего цвета, похожей на шерсть двух‑трехнедельного верблюжонка. Ноги, руки сходны с человеческими, ходит на двух ногах, но, говорят, в редких случаях передвигается на четвереньках. Голова и лицо похожи на человеческие, однако, лоб низок. Но надо же было так случиться, что на следующий день после поимки было объявлено о войне с Германией. Начальству стало не до «дикого человека». «Так как он не похож на хищного зверя, напротив, очень схож с человеком», казахи отвели его обратно на реку Манас и выпустили. Юный Хахлов ничего не узнал об этом, а сейчас, на старости лет, гневается и слышать не хочет об ускользнувшем шансе.

Но мне надлежало продолжать архивный розыск – найти подтверждение той роли П. П. Сушкина в открытии, на которую ссылался В. А. Хахлов. Ведь даже горечь его воспоминаний связана не только с косностью руководства дореволюционной Академии. Он был ранен и другим: в 1928 г. академик П. П. Сушкин выступил с докладом в заседании Русского Географического общества, развивая до крайности новую мысль, что трансформация обезьяны в человека произошла в нагорьях Центральной Азии. Доказывая, между прочим, что конечности эволюционно промежуточного существа были приспособлены для скалолазания, докладчик, – вспоминает Хахлов, – недвусмысленно подмигнул ему, своему ученику, находящемуся в зале. Но ни в устном докладе, ни в опубликованном в «Природе» тексте П. П. Сушкин ни единым словом не упомянул сведения о пережиточном «диком человеке» Центральной Азии, некогда сообщенные ему П. К. Козловым и В. А. Хахловым. Я обязан был найти документальное подтверждение, что Хахлов действительно делился с ним такими сведениями.

В те времена Петр Петрович Сушкин был профессором Харьковского университета. Затем он стал академиком. Это был один из самых крупных русских зоологов‑дарвинистов, сочетавший занятия и орнитологией и палеонтологией, а в самом конце жизни выступивший неожиданно в печати с попыткой преобразования антропологии. Часть его личных бумаг хранится там же – в архиве Академии наук в Ленинграде. Найду ли я тут письма Хахлова? Может быть, их было много, но уцелело совсем немного. И все‑таки одно – из Зайсана от 18 декабря 1914 г. – сказало все, что мне было надо. Это – ответ на письмо Сушкина от 24 ноября 1914 г. А в свою очередь за тем угадываются многие другие, где уже обсуждались и сама проблема и возможные пути практических исследований. Хахлов повторяет, что речь идет явно не о мифологии, а о фактах. Видно, что неудавшийся демарш перед Академией наук был предпринят по совместному умыслу и что теперь они согласились добиваться организации экспедиции иным путем – с помощью Западносибирского отдела Русского Географического общества. Из реплик Хахлова следует, что профессор сообщил ему и новые сведения о «диких людях», относящихся к Кобдинскому району Монголии. Не собрал ли их Сушкин лично во время своей экспедиции в Алтай и Монголию в мае‑августе 1914 года?

Связь подтверждена. Теперь следующий шаг. Можно ли показать, что сообщения Хахлова (и других) послужили грунтовкой или толчком для устремления Сушкина в теорию происхождения человека? Мало, что, по словам Хахлова, Сушкин на первые же письма ответил ему посланием на 27 почтовых листах – целиком о происхождении человека. Я снова сижу в архиве Академии наук, на этот раз в Москве, где лежит другая половина фонда Сушкина. Вот записи курса лекций Сушкина по зоологии позвоночных, читанных в 1915–1919 гг. в Харькове, в Симферополе. Оригинальнейшая часть о происхождении человека: он развился не из древеснолазающих форм, а в безлесной, горной, холодной области. Следующая попытка сделана в 1922 г. Статья «Эволюция наземных позвоночных и роль геологических изменений климата». Строение ноги человека свидетельствует о древней приспособленности к скалолазанию, из чего развилось прямохождение. Эту фазу человек прошел в высокогорной зоне Азии еще в третичную эпоху, однако был затерян среди фауны млекопитающих, пока она не вымерла от похолодания в четвертичную эпоху, а он, благодаря огню, выжил. Через пять лет Сушкин выступил с новой, последней статьей, где отказался почти нацело от первых двух концепций. Ладно, пусть человек произошел от древеснолазающей формы. Но именно быстрое исчезновение лесов при геологическом поднятии Центральной Азии заставило его здесь приспособиться к скалолазанию и стать затем прямоходящим. Смерть Сушкина оборвала это созидание и уничтожение таранящих антропологию гипотез. Наложим все три одну на другую и увидим: совпадающим ядром остается только уверенность, что доисторический предок человека сформировался и выработал прямохождение в горной Азии. Оказывается, это был не вывод, а исходная посылка, которую Сушкин опять и опять вгонял в сопротивляющуюся систему естественных наук.

Сушкин потерпел неудачу, но вскопнул глубокую борозду. Его раздумья о внедревесной эволюции ноги и руки человека озарили путь поиска на всю жизнь для его молодого сотрудника Г. А. Бонч‑Осмоловского, ставшего большим антропологом.

Один учитель Хахлова, академик М. А. Мензбир, увидев, что его сведения противоречат антропологии, отверг сведения. Другой, академик П. П. Сушкин, попробовал преобразовать антропологию. С тех пор антропология остается «под следствием». Открытие Хахлова родилось как дерзание на гребне русской безоглядной упоенности дарвинизмом. Он не учел, что его представление о «допотопном человеке» было кричащим, скандализирующим перед лицом сложенного на Западе археологами и антропологами отесанного дарвинизма. С одной стороны, он оперт на отточенное знание анатомии и каменных изделий ископаемых предков человека. Но ученые аббаты, заботливые гувернеры молодой науки, охранили рождение человека от причинности. Сушкин нашел чем уязвить академические теории происхождения человека: они никогда не выводили появления человека из изменений среды. Он же стал искать прямую причину – то в изменении фауны, то в вымирании флоры, которым в свою очередь указывал геологические причины.

Так держать! Но вот чего Сушкин еще не мог знать. В конце третичного периода пышно и сложно жила природа. Тысяча видов древесных обезьян. Значит, имелся огромный избыток биомассы плодов, листьев, побегов, гусениц. Ведь стадо обезьян в сухумском заповеднике в краткий срок намертво очищает рощи великанов‑деревьев. Но какова же была биологическая конкуренция между этой тысячей видов, особенно когда возраставшая численность обезьяньего царства стала уменьшать биомассу древесного царства! А в то же время внизу, на земле, произошел другой сдвиг: численность хищников‑убийц стала лавинообразно отставать от численности травоядных, крупных копытных, в том числе толстокожих слонов, гиппопотамов, носорогов, могучих рогатых быков, быстроногих древних оленей. Взять такую жертву не многим было под силу. Кто мог убивать как саблезубый тигр, – застрял в слишком узкой специализации, вырождался. В начале четвертичного периода так называемая виллафранкская фауна являет картину глубокого и надолго непоправимого нарушения равновесия в пользу травоядных. Но они были смертны. На эру вперед их биомасса представляла потенциальную кормовую базу для тех, кто сумеет ею воспользоваться. Претендовали на нее, конечно, и мелкие наземные хищники, и птицы, и черви, и насекомые. Но мог претендовать и кто‑нибудь покрупнее. Из мира высших приматов конкуренция вытолкнула на эту сцену приспособившихся к прямохождению, следовательно, ношению и перетаскиванию в передних конечностях если не туш, то частей туш, либо перенесению к тушам острых камней, либо заострению камней ударами друг о друга.

Это семейство высших прямоходящих плотоядных приматов состояло из разных видов. Но дальше, в течение четвертичного периода, породившая их фаунистическая обстановка делалась для них суровеее. Ледниковья и межледниковья сотрясали животные комплексы. Снова множились хищники. Среда предъявляла мозгу плотоядных приматов все труднее разрешимые задачи по добыванию мяса в ставшем тесном зверином царстве. Разрастание и усложнение мозга сменявших друг друга видов было не причиной их места в среде, а бурным следствием.

Почему же все‑таки в работах П. П. Сушкина не упомянуты сигналы В. А. Хахлова и других? Связывало руки, конечно, отсутствие обязательных для анатома черепов, скелетов, шкур. Но главное глубже: Сушкин отчетливо увидел, что в этом случае порядок открытия должен быть обратным обычному – сначала нужно преобразовать теорию, которую, как эксперимент, подтвердят факты. Иначе, как сказал за двадцать лет до него С. Ф. Ольденбург, подобному факту «все равно никто не поверит», получится лишь «конфуз». Еще тридцать лет спустя мы тоже убедились, что с пути фактов надо сначала убрать «не может быть».

Казахи твердили В. А. Хахлову, что главное местообитание дикого человека много южнее, и туда собирались ехать за ним на целый год. Однажды в 1937 г., в огромной камышовой низменности, примыкающей к озеру Лобнор, как раз к югу от хахловского Зайсана, следовал отряд. С ним был П. С. Рыбалко – ныне покойный советский маршал. Рассказ его генерал‑майор П. Ф. Ратов сообщил в Академию наук. Когда проходили севернее хребта Алтын‑Таг, китайский офицер известил, что кавалеристы поймали «дикого человека» и везут в обозе. П. С. Рыбалко очень подробно описал этого человекообразного зверя. Без всякой одежды, очень грязный, желтой окраски. На голове – волосы, спускавшиеся ниже плеч. Он был сутуловат, имел длинные руки. Человеческой речи не имел, звуки его были похожи то на писк, то на мяуканье. «Вроде бы и похож на человека, но на какого‑то ископаемого обезьяночеловека». По словам населения, на воле эти существа в том краю питаются рыбой в протоках среди камышей. П. С. Рыбалко решил довезти «дикого человека» до Урумчи, а дальше отправить для изучения в Москву. Везли его еще дней восемь. Не выдержав пути на привязи, «дикий человек» умер возле города Курля. Транспортировать труп сквозь пески и горы было невозможно.

По сведениям П. Ф. Ратова, который прожил в тех краях долго и наносил подробную информацию на карту, из нескольких стрелок главная указывала еще южнее, в Кашгарию, за Ташкурган.

 

Вне идей

 

В 1959 году западная пресса пошумела о семидесятилетнем юбилее открытия европейской наукой снежного человека. Имеется ввиду, что в 1889 году английский путешественник Уэддел опубликовал наблюдение: на Гималайском перевале на границе Тибета и Сиккима он обнаружил цепочку следов босых ног, пересекавших тропу и уходивших к пикам. Тибетцы объяснили, что следы принадлежат волосатому дикому человеку, каковые здесь живут. Уэддел решил, что туземцы, сильно отставшие от него в умственном развитии, просто не умеют отличать медведя. Трудно назвать эту дату открытием: тибетцы его сделали много раньше, а Уэддел ничего в нем не уразумел.

В 1891 году другой английский путешественник по Тибету, на этот раз по Северному, а также по Монголии, Рокхил, в опубликованном отчете сообщил сведения, услышанные от жителей: пожилой лама предупреждал, что караван, с которым он следовал, встречал в пути через пустыню диких людей, неодетых, покрытых волосами, бессловесных, бросавших в караван камни; монголы рассказывали, что водящиеся у них и оставляющие как бы человеческие следы гересун‑бамбершэ ходят на двух ногах, покрыты шерстью, разговаривать не могут. Рокхил тоже рассудил, что туземцы по глупости принимали стоящих на задних ногах медведей за волосатых дикарей, увы, сославшись при этом на авторитет Пржевальского. Английский путешественник не обременил свой мозг анализом новых данных. Как могли бы медведи стоя швырять в караван камни?

В 1890 году армейский рапорт английских колониальных войск сообщал о странном обезьяноподобном, диком, обросшем волосами существе, которое было убито английскими солдатами в районе строительства телеграфной линии в Гималаях. Они бросили тело в горах, среди них не было достаточно образованного человека, чтобы толково осмотреть и описать его.

Нет, восьмидесятилетие всего этого справлять не будем, не стоит.

Несколько лучше напечатанный в одной английской газете за 1905 год расказ путешественника Найта: возвращаясь из Тибета, он отстал от каравана. «Внезапно я услышал легкий шум. Обернувшись, я заметил в двадцати шагах от себя страшное существо, нечто вроде человека, почти голое, хотя стоял ноябрь и было очень холодно. У него была желтая кожа, покрытая шерстью, на голове – густые спутанные волосы; он имел длинные руки и громадные ступни». Но и этот наблюдатель немногим любознательнее предыдущих: когда он рассказал о встрече английским офицерам на границе, у него создалось впечатление, что те нашли ее вполне обыкновенной, и его интерес поблек.

Выше упомянуто, что первым научным наблюдением в Гималаях мы обязаны английскому натуралисту Генри Элуису в 1906 году. Он не встретил понимания в академической среде, но бился с нею еще в 1915 году, когда докладывал на заседании Зоологического общества в Лондоне сообщение лесничего из Сиккима об обитании в высоких горах неизвестной науке крупной человекообразной обезьяны. Вот, кстати, появляется и второй из берегов, между которыми надолго укладываются все нехитрые догадки западных толкователей загадки: либо медведь, либо крупная обезьяна.

Приметим, что этот ранний пучок сведений европейских путешественников почти полностью относится к Тибету. О Непале, о шерпах еще и слова нет. Снежный человек появился не как принадлежность Гималаев.

Следующий цикл, вместе с самым выкрикнутым на весь мир термином «отвратительный снежный человек», начинается с 1921 года. Он был прерван второй мировой войной.

Экспедиции в Гималаи – частью топографические, но в особенности альпинистские – с возрастающим любопытством накапливали наблюдения следов и комментарии туземных носильщиков.

Из прямых европейских наблюдателей самого этого живого существа упоминают только ставшего притчей во языцех итальянца Томбаци. В 1925 году на южных склонах Канченджанги в Сиккиме он рассматривал внизу долины выкапывавшую корни темную фигуру без одежды, затем осматривал и измерял следы, затем отказался верить небылицам и сказкам носильщиков и успокоил свою цивилизованную совесть словами: «Я просто не в состоянии высказать какое‑либо определенное мнение по этому поводу…» Какое везение и какое бездумие! Бездумие блюли как переходящий кубок.

Наблюдений следов до войны накопилось уже много. Их фотографировали, зарисовывали, измеряли. Фотографии, снятые Смитом в 1937 году и опознанные жителями гор – шерпами как следы дикого человека, а ни в коем случае не медведя или снежного барса, поступили на экспертизу в Лондон. Кабинетные зоологи приписали их медведю. Между тем, судя по схематическим рисункам, на каждом отпечатке следа первый палец значительно крупнее других. Наши анатомы и зоологи‑следопыты объяснили: у медведя, к какому бы виду он ни принадлежал, нет, и по биологическому происхождению не может быть резкого отличия толщины первого пальца от следующих. При учете этого признака нельзя спутать след человека с медвежьим; у человека, а по условиям биологической эволюции и у его прямоходящих предков, первый палец намного более массивен, чем второй и следующие. Только не зная этой простой вещи, можно было долго фыркать, что снежный человек это, видите ли, медведь. Даже подросток, живущий в лесах или горах, к какому бы племени он ни принадлежал, не назовет след с более толстым первым пальцем медвежьим. И все же именно следы на снегу выдали и предали нашего реликтового (т. е. пережившего свое время, остаточного) родича. На всяком ином грунте он умел почти не оставлять их, ступая на камни и лужи, заметая и даже хитро двигаясь вспять. Правда, снег скверно улавливает анатомию. Все же стала накапливаться литература о следах на снегу. Кульминация наступила позже, в 1951 году, когда альпинист Шиптон сфотографировал отличную серию. Британский музей приписал их обезьяне – лангуру, но был освистан сведущими людьми со скандалом.

Следующий и последний цикл гималайских сенсаций пришелся на пятидесятые годы. В Гималаях кишели альпинисты, журналисты, геологи. Одна за другой были покорены высочайшие горные вершины нашей морщинящейся планеты. И снежный человек как‑то вплелся в историю альпинизма. Ученым‑экспертам не удалось заткнуть родничок – он прорвался этой непредвиденной щелью. Потом разлился на страницы газет и книг по альпинизму, притягивающих миллионы читателей. Настоящая наука осталась в стороне, и тема стала дилетантской, легковесной, без привязи. В Гималаях водится что‑то. Это что‑то надо увидеть. Тогда и поговорим. Пока надо лазать.

Следует вообразить себе всю трудность одоления Гималайских высот и пространств. Гималаи грандиознее и недоступнее всего на земле, они – ее «третий полюс», покоренный последним. Альпинисты гибли, но карабкались. Накапливались не только наблюдения следов, но и сообщения горцев и буддийских монахов. В 1949 году перед монастырем Тьянгбоче собравшаяся на праздник толпа внезапно увидела появившегося из зарослей йе‑ти. Опрошенные горцы хорошо знали медведя и обезьяну, но это был получеловек‑полуживотное: на двух ногах, ростом со среднего человека, без хвоста; тело его было покрыто красновато‑бурой шерстью, лицо же оставалось безволосым. Горцы и монахи били в барабаны и устроили страшный шум, чтобы отогнать йе‑ти. Через два года у того же монастыря снова появился йе‑ти, и снова ревом священных труб и громом барабанов его пугали.

1954 год был точкой кипения. Европейскую публику уже настолько совратили набегавшие друг на друга волны новостей, что английская газета «Дейли Мейл» сочла расчетливым отправить в Гималаи первую специальную экспедицию для поисков снежного человека. Что характерно, во главе ее – удачливый журналист Ралф Иззард, хотя в состав и были привлечены хорошие натуралисты. Пять месяцев работы в высоких горах Непала, широкий опрос населения горных деревень, обильные находки новых следов. По следам двух йе‑ти преследователи шли в течение двух дней подряд, они буквально прочли на снегу всю двухдневную историю жизни этой снежной пары. Узнали, как йе‑ти преодолевает снежные сугробы движениями, напоминающими плавание, как он спускается с крутых снежных склонов сидя на заду, как обходит большой дугой человеческое жилье. Но стало ясно, что гнаться за йе‑ти безнадежно, а логов или берлог он тут не имеет.

В мае 1955 года отличные съемки следов и сборы сведений произвела экспедиция французского геолога профессора Борде.

В 1956 году в высокогорном Непале работала английская экспедиция Нормана Харди. Тогда же начали настойчивый сбор знаний два человека, глубоко врубивших в эпопею свои имена: техасский миллионер и любитель биологии Том Слик; ирландец Питер Бирн, феноменально результативный охотник, путешественник, наблюдатель. Они вместе работали в Непале и в 1957 году. И кстати, позже порознь и Том Слик, и Питер Бирн побывали в Москве для контактов с нашей комиссией по изучению вопроса о снежном человеке. Оба высокие, пружинистые, безыскусственно увлеченные. Том Слик, друг известного Сайруса Итона, был активным поборником дружбы между нашими странами. С печалью мы узнали позже, что в личном самолете на большой высоте над Техасом он был взорван. Но до того он большую лепту внес в инстинктивно угаданную научную революцию двадцатого века.

В 1958 году на средства Тома Слика и Джонсона была отправлена, пожалуй, самая работоспособная из всех предыдущих экспедиция. Использованы собаки, приманки, самострелы. Дважды йе‑ти был, видимо, совсем‑совсем близко, но скрылся в ночь. Работа продолжалась и в 1959–1960 годах. Снят гипсовый слепок следа записано множество опросных протоколов, остающихся еще не опубликованными.

Что же получила публика? Вполне порядочные сводки, изданные журналистами или пописывающими альпинистами: Тильманом, Морен, Диренфуртом, Шиптоном, Борде. Самое цветистое и самое несерьезное из них – сочинение Иззарда – было волею случая издано и в русском переводе огромным тиражом. Позднейшая из журналистских сводок – пухлая книга редактора большой итальянской газеты «Коррера делла сера» Карло Граффиньа, вышедшая в 1962 году. Это плохой пирог из страсти к альпинизму с начинкой из йе‑ти; осведомленность автора неудовлетворительна, биологическая подготовка – тем более.

Другой ряд имен – зоологи. Их профессиональное обоняние чуяло зверя. В темноту каждый вошел с фонариком естественнонаучного опыта. Джеральд Рассел (тот, что поймал редкое животное – большую панду) дал гималайским экспедициям бесценный биологический каркас, без которого мысль вообще расползлась бы в жижу. Чарльз Стонор обошел множество шерпских деревень, расспрашивая о йе‑ти, чтобы рассудком зоолога констатировать в итоге: шерпы правы, сами говоря, что они не могли бы этого выдумать, незачем и не возможно такое выдумать; все их рассказы толпятся вокруг несомненной плоти и крови. «Пытаясь воссоздать по рассказам внешний вид животного, мы отбрасывали все сведения, полученные из вторых или третьих рук, и принимали во внимание только описания утверждавших, что они видел его сами. Не прошло и нескольких недель, как выяснился поразительный факт: независимо от того, где, когда и при каких обстоятельствах шерп, по его утверждению, видел йе‑ти, все описания давали в точности одну и ту же картину.» Зоолог дал резюме, впечатляющие примеры, из которых йе‑ти встает как живой, но места этому небывалому животному в зоологической системе не нашел. Книга этого честного натуралиста появилась и на русском: «Шерпы и снежный человек».

Старейшина всех приматологов[1] мира Осман Хилл подверг придирчивой зоологической критике совокупность гималайских данных. Часть доказательств он отверг, но основную сумму признал перевешивающей самый строгий скепсис. Вердикт: в Гималаях обитает остававшееся неизвестным стопоходящее двуногое млекопитающее; оно живет небольшими группами в рододендроновых и иных густых лесах ниже зоны снегов в горных долинах. Весьма ученая ученица Османа Хилла зоолог Одетта Чернин опубликовала книгу – сводку и анализ большого числа данных. В том числе территория сведений расширена на Кашмир, где много сведений о тех же существах, именуемых здесь ванманас, собрала и передала английская последовательница Ганди – Мадлен Сейл (Мира Бен). О. Чернин, как и Осман Хилл, склоняется к признанию снежного человека и его «компаньонов» неизвестным до сих пор видом высших приматов. Она интересно характеризует биогеографические условия существования и расселения этого животного на обширнейших малообитаемых пространствах Азии и Америки.

Что до Америки, то эту тему ввел в оборот американский приматолог, родом шотландец, Айвен Сэндерсон. О его новых фактах и идеях я скажу позже, но его большую книгу «Снежный человек: легенда оказалась действительностью» надо назвать тут как крупнейший манифест западной зоологической науки в пользу полной биологической реальности «легенды».

Один зарубежный зоолог должен быть поставлен совсем особо. Он тоже прикован цепью к «гималайскому циклу». Он не англичанин, как предыдущие, а француз, родом бельгиец – Бернар Хевельманс.

Не потому мне хочется вознести ему хвалу, что он оказался в Европе центральной точкой, с которой связаны все в мире, занятые снежным человеком. Но потому, что он первый выдвинул и разработал хоть одну идею. Гора знаний рассыпается без идей. Хевельманс взялся доказать, что зоология закончила лишь открытия, требовавшие самых простых приемов обнаружения крупных животных. В огромной работе «По следам неизвестных животных» Хевельманс обосновал прогнозирование более трудных открытий, в том числе – крупных животных. В их числе – снежного человека. И лишь на этом фоне он опубликовал красивую статью «Да, снежный человек существует», в которой впервые применил статистический метод для анализа всех фрагментарных описаний снежного человека свидетелями.

Не стану перебирать и пересыпать эти свидетельства (они уже нанизаны мною на другую нить). Здесь, при общем плане, довольно сказать, что они относятся не только к Непалу, Сиккиму, Бутану и Кашмиру, но собраны и к северу от великого гималайского водораздела, в Тибете, где вместо «йе‑ти» говорят «ми‑ге», – это одно и то же. На северных склонах Гималаев хлынувшие из горного озера воды смыли однажды такое существо, и мертвого его прибило к скалам, многие жители ближайшей деревни ходили рассматривать этот труп, похожий на невысокого человека, но с рыжевато‑бурой шерстью, с вытянутым черепом.

Вот еще несколько имен людей, приезжих образованных европейцев, без которых история гималайского цикла была бы с пробелами.

Наш соотечественник востоковед Н. В. Валеро‑Грачев, проживший огромную часть жизни в буддийских монастырях и лишь с 1930‑х годов вернувшийся в Ленинград, затем, по его словам, несколько раз представлял здесь в ученый мир доклады и рукописи о тибетском «диком человеке». Ему посоветовали замолкнуть. Бумаги утрачены, живые слова Н. В. Грачева записаны Л. В. Бианки незадолго до его смерти в 1960 году. За свои странствия он наслышался и расспросил о множестве случаев, о различных свойствах зверя, известного где как алмас, где как ми‑ге, и ему больше невозможно было хоть каплю сомневаться в его биологической подлинности. Другой наш соотечественник, профессор Ю. Н. Рерих – сын художника и брат художника – донес свои познания об этом же в более удачную пору. Этот ученый, полжизни проживший в Гималаях, доложил в Комиссию Академии наук годами накопленные сведения, включая собственное впечатление от виденного им куска шкуры, – для неверия в реальность всего этого не было прав и причин у ученого, так вжившегося в сокровенный буддийский восток, что даже лицо его отразило облик Азии. «Ясно только одно, – подытожил Ю. Н. Рерих, – что по склонам Главного Гималайского хребта, видимо, обитает какое‑то существо (будем говорить человекообразная обезьяна), которое еще науке не известно. Во всяком случае, мне кажется, что эти повторные сведения слишком уж повторны и слишком уж определенны, чтобы просто сказать, будто речь идет о фольклоре.»

Еще два имени. Австрийский путешественник и этнограф Р. Небески‑Войковиц записал в 1950–1953 годах в Тибете и Гималаях несколько показаний о ми‑ге, перекликающихся с записями Ю. Н. Рериха. А польский журналист Мариан Белицкий в 1956 году собрал их целую новую сюиту. Свидетельские показания убедили и этих двух присяжных.

Но весь этот избыток дополнений не раздвигает роковую колею: что‑то такое есть…

Мысль западных исследователей на островке. Это «что‑то» еще не включено в науку как необходимая ей часть. Поэтому никакая масса и инерция не тормозит возвращения вопроса снова и снова вспять: существует – не существует? Публику занимают не только доказательствами, но и опровержениями. Чикагская книгоиздательская фирма предложила знаменитому альпинисту Эдмунду Хиллари, «сэру Эдмунду», финансировать его новую экспедицию при условии вернуться либо с окончательным доказательством существования снежного человека, либо с опровержением. Второе показалось проще знаменитости, прикрывавшей на этот раз в Непале своим именем совсем не альпинистские дела. Чтобы не платить неустойку, он наперед заказал изготовить из шкуры дикой козы «скальп йе‑ти», потом якобы выпросил его у монахов и с треском привез в Америку и Европу. Бернард Хевельманс первым определил вид козы, шкура которой пошла на подделку. Эксперты присоединились. Снежного человека чуть было не объявили посрамленным. Но вскоре панама сэра Эдмунда раскрылась.

Главное: тема все время оставалась где‑то вне системы науки. Поэтому никто из западноевропейских профессоров не стал особенно шуметь, когда над сценой неожиданно опустился занавес. Правительство Непала в 1961 году ввело строгие запретительные меры. Со всякого, кто впредь захочет искать снежного человека, будет взыскиваться пять тысяч рупий. Йе‑ти, живой или мертвый, а также его фотографии, объявлены государственной собственностью и не могут быть вывезены из Непала. Убивать его запрещено, даже если он нападет. А непальцы впредь не имеют права давать иностранцам информацию по этому поводу без разрешения правительства. Примерно с того же времени пресекся и всякий приток сведений из Тибета. Угодно знать руку, которая высунулась из‑за кулис и закрыла открытие? Это – ламаистская церковь. Но важней всего, что человечеству нечего было сказать против.

В самом деле, ну чем же оказался йе‑ти? Медленно, да и то не до конца спала несуразица о медведе. Стопоходящее двуногое млекопитающее. Не человек, а животное… Для школьной зоологии вывод однозначен: значит, обезьяна! Антропоид. Конечно же, антропоид! Но только… не похожий на известных, далеко отстоящий от них. Лишь Одетта Чернин сближает этот вид с орангутаном. Но и дальний родственник орангутана не мог бы ходить выпрямившись – велика анатомическая дистанция. Другие говорят: особый род, особое семейство. И с особенной охотой: живой ископаемый гигантопитек! Благо от этой древней вымершей крупной обезьяны не найдено ничего, кроме челюстей и зубов. Впрочем, описания снежного человека свидетельствуют то о действительных громадинах, попадающихся лишь высоко в горах, то о таких, что с подростка и окраской порыжее. Вот и хорошо, значит, открыты два разных типа неведомых обезьян! По другому предположению – целых три…

Враги снежного человека не раз говорили: ну было бы хоть что‑нибудь материальное, ну хоть один ноготь, тогда объект изучения соответствовал бы зоологическому здравому смыслу. Они попались, так как ноготь‑то как раз имелся. Да еще и вместе с пальцами.

Пришлось мне засесть за анатомию кисти антропоидов и человека: контрольным фактом являлась священная реликвия из монастыря Пангбоче – кисть йе‑ти, когда‑то отрубленная, высушенная, с частично обнаженными костями. Питер Бирн в 1958 году первым добился права извлечь ее из тряпья и сфотографировать. В следующем году он повторил визит и снова сделал снимки с мумии кисти, при этом, увы, весьма некомпетентно подремонтировав ее. В 1960 году профессор анатомии Токийского университета Теидзо Огава снова сделал снимки. Но ведь он ожидал кисть человекообразной обезьяны, – нет, сказал ученый, – это человеческая рука, и отложил в сторону фотографии. Они лежали втуне, пока я не попросил прислать их мне для сопоставления с двумя прежними сериями. Да, кисть не обезьянья, но обнаруживаются в ней и приметные только специально нацеленному глазу, но обжигающие его, отличия от гармонии скелета руки современного человека. Какие отклонения? На счастье, образцово изучены кисти ископаемых неандертальцев. Да, отличия на кисти из монастыря Пангбоче подобны!

А в это время далеко в Америке профессор Агоджино анализирует отщепленный от этой кисти кусочек сухой мышечной ткани – единственное, что удалось выпросить у суеверных пангбочских монахов. Микроскоп и анализы сказали: кисть высушена лет триста тому назад.

Вот оно, вещественное доказательство того, что мысль западных исследователей снежного человека шла в ложных шорах. Это животное – неандерталец! Удалось опубликовать лишь небольшую заметку о пангбочской кисти вместе с профессорами Г. П. Дементьевым и М. Ф. Нестурхом. Затем я привлекаю к сотрудничеству профессора Л. П. Астанина. Он защитил докторскую диссертацию «Сравнительная анатомия кисти человека и высших обезьян», кому уж и знать. Наши выводы о пангбочской кисти сошлись. Для итоговой работы он взял на себя все главные измерения по снимкам, на меня пали повторные и дополнительные проверки, поиск антропологических параллелей. Год ждем мы оба ответа от редакции «Архива анатомии, гистологии и эмбриологии», куда послали статью. Там шла борьба. Член редколлегии, известный антрополог, грозил лечь костьми, но не пропустить в печать еретический факт. Может, воздержаться? Решили воздержаться.

Что до следов на снегу, то верный диагноз напрашивался давно уже. С того дня, как в 1952 году в одной пещере в Италии, Гроте ведьм, проникли посредством взрыва в дальний отсек они обнаружили на окаменевшей в древности глине отпечатки ног неандертальцев. Английский антрополог В. Чернецкий и другие были поражены сходством их причудливой формы со следами йе‑ти, снятыми Шиптоном. Но это было скорее недоумением, чем открытием. Бездумье влекло западных экспертов в сторону, под откос. По шиптоновскому следу В. Чернецкий изготовил гипсовый макет стопы – странный, небывалый, так как он пренебрег динамикой пальцев. А нам ведь очень нелегко представить непохожие движения стопы двуногого палеонтропа, уже далекого от обезьяны, но ходившего еще не вполне по‑человечески. А что за кругляши на подушечках пальцев? Только находка в 1963 году в Тянь‑Шане дивно запечатленного глиной следа могучего палеоантропа, всего четырех‑пятидневной давности, броском придвинула вперед задачу чтения неандертальских следов.

Теперь россыпь гималайского цикла спрессована до научной определенности. Гималаи – это всего лишь крайний рубеж огромной центральноазиатской области обитания пережиточных неандертальцев. Высокогорье не так‑то уж типично для них. На больших высотах гималайских перевалов держатся одинокие мощные самцы – «одинцы», как называют охотники таких кабанов, слонов, лосей. Самки и маленькие детеныши на южные склоны Гималаев почти не проникают, их географическая база севернее. А малорослые йе‑ти – это другая возрастная группа: молодь, имеющая на время до зрелости свою особенную экологию (место в природе). Но и старые, и малые разрежены в Гималаях на огромных пространствах до крайности бедной кормовой территории. Один из западных авторов прикинул, что на этой необозримой громаде бродит тысячи четыре особей. Они совершают сезонные перемещения. Они избегают человека: из той долины Барун, куда зачастили было искавшие их экспедиции, через какие‑нибудь два года они вовсе испарились.