2020-06-08
174
Карин Мёллинг провозглашает: «Сначала появились вирусы!» [с. 34].
На первый взгляд, принятие этого утверждения должно чётко определять основание дарвиновского «эволюционного древа». Однако вирусы слишком разнообразны, чтобы считать эту тему ясной и установленной.
Родственные связи разных вирусов между собой нам неизвестны и, тем более, недоказуемы. К примеру, как сообщает Карин Мёллинг, 93% генов мегавирусов не встречаются у других видов, поэтому классифицировать их весьма затруднительно.
Но это не смущает исследователей.
«Гирусы» и «вироиды».
Некоторые вирусологи смело помещают «гирусы» (такое название получили открытые в 2013 году гигавирусы) «в основание древа жизни в качестве общего предка. По оценкам учёных, возраст таких вирусов составляет 2,7 млрд лет» [с. 217].
Однако для столь ответственного утверждения нет достаточных аргументов. Оставим в стороне вовсе не очевидную тему о возрасте (мы рассмотрели её достаточно подробно в главе 6). Зададимся более принципиальным вопросом: почему «гирусы» помещены «в основание»?
Тот, кто верит в эволюцию, не может не верить и в то, что есть дарвиновское «древо жизни», а у этого древа должно быть какое-то генеалогическое «основание». Но эта вера остаётся неподтверждённой гипотезой.
Карин Мёллинг останавливает внимание читателя на теме «древа жизни»: «(Гигантские) вирусы расположены у истоков корней древа жизни? В настоящее время всё больше людей так считает» [там же].
Сама же она, подтверждая шаткость подобных предположений, эту гипотезу отвергает и предлагает иную альтернативную, хотя и столь же беспочвенную: «Но я отдаю предпочтение вироидам (точнее: «Но я верю больше в вироиды», But I believe more in viroids – прот. К.Б.), поскольку гигантские вирусы слишком велики, чтобы служить началом жизни» [там же].
Потрафим автору. Поверим вместе с ней в то, что у истоков гипотетического древа стоят самые мелкие из вирусов – вироиды. Однако, как выясняется, это предположение никак не проливает света ни на происхождение остальных вирусов, ни на их положение в гипотетическом «эволюционном древе».
Дистанция огромного размера остаётся также между вирусами и бактериями.
Фрау Мёллинг проявляет завидную гибкость в своей эволюционистской позиции, когда пишет: «Гигантские вирусы могут быть не полностью сформированными бактериями, которые на пути превращения в настоящие бактерии остановились где-то на боковой ветви, и процесс их развития остался незавершённым; или наоборот, они могут быть выродившимися бактериями, потерявшими часть своих генов и независимость. В любом случае гигантские вирусы – это переходная форма между вирусами и клетками» [с. 217].
Обратим внимание на то, что автор при всей своей компетентности не берётся определить окончательно: являются ли гигантские вирусы результатом восходящей эволюции (от вироидов), либо «боковой эволюционной ветвью», либо деградировавшими высшими существами. Она допускает, что предками вирусов могли быть «выродившиеся бактерии»…
Но могли быть, строго говоря, вообще кто угодно – вплоть до выродившихся деревьев или выродившихся гигантских звероящеров. Точно ведь знать не может никто!
Во всяком случае, из монографии совершенно неясными остаются вопросы: появились ли «вироиды» из «гирусов», или наоборот? И каким образом это могло бы произойти?
Примечательно следующее знаменательное обстоятельство. Если признать, что вирусы появились в результате разрушения генома более крупных видов, то положение вирусов на «древе жизни» следует определять не снизу – у его «основания», а наверху – выше тех видов, из которых вирусы образовались. Тогда дарвиновское «древо» заметно преобразится. Оно окажется лишённым своей нижней (прикорневой) части. Картина довольно странная, если не абсурдная: висящее в воздухе «дерево без пня».
Но зато над каждой «веточкой», соответствующей отдельному виду, появляются новые «побеги» – вирусы, которые произошли путём «регрессивной эволюции» из данного вида. «Свои» вирусы, порождённые собственным организмом, можно будет изобразить на «древе» и над человеком разумным, и над каждым представителем флоры и фауны.
«Рибозимы».
Один из разделов книги называется: «Что появилось сначала – курица или яйцо? Ни то, ни другое!»
Библейский ответ на этот известный вопрос можно сформулировать так. Вначале был Бог, который сотворил курицу, способную, по Его благословению, нести яйца – то есть вначале были и курица, и яйцо. В «дефицитные» советские годы был расхожий анекдот, содержащий такой ответ на этот философский вопрос: раньше (не то, что теперь!) всё было, и куры, и яйца…
Ответ: «Ни то, ни другое!» – на этом фоне выглядит бедновато.
Предоставим слово Карин Мёллинг: «В настоящее время появился новый ответ на вопрос, что было первым – ДНК или белки. Это молекулярно-биологическая версия хорошо известного вопроса: курица или яйцо? А ответ прост: ни то, ни другое. Это была РНК!» [с. 289].
Речь идёт вновь о никому не известном предмете: что поставить в основание эволюционного древа? Поводом для новой версии стало открытие РНК-молекулы, имеющей свойство каталитической активности и способной расщеплять другую РНК. Такие молекулы получили название «рибозимы». Это весьма интересное открытие было удостоено в 1989 году Нобелевской премии. Но выводы о том, что рибозимы являются эволюционными предшественниками белков, мягко говоря, не убедительны.
Приведём две цитаты:
«Рибозимы настолько просты и универсальны, что разве они не кажутся очень древними?» [с. 289]. «Белки-ферменты… на несколько порядков эффективнее каталитических РНК. Белки-ферменты составляют основу нашего метаболизма в целом, в каждой клетке. Но они появились позднее» [там же].
Почему «очень древними»? Почему «позднее»? Кто сравнивал возраст рибозим и белков? Похоже, что здание строится на зыбком песке. По крайней мере, автор никак не аргументирует своё мнение, согласно которому «некоторые рибозимы в процессе эволюции превратились в белковые ферменты» [сс. 289 – 300]. Интересно было бы узнать несколько подробнее, как же им удалось осуществить такое впечатляющее «превращение»?
«Общие предки»
Карин Мёллинг считает: «У фагов и ретровирусов много общего. Насколько же высок уровень консервативности на всём пути от фагов до ретровирусов! Это должно означать, что они родственны, и (что) этот механизм имеет серьёзные (в оригинале: «великий», great – прот. К.Б.) преимущества с точки зрения эволюции» [сс. 180 – 181].
Автор настолько увлечена эволюционной идеей, что не заботится об убедительности своих аргументов и логической связи между предпосылками и выводами. Позволю себе сделать несколько замечаний.
Во-первых, у фагов и ретровирусов, на самом деле, не так уж «много общего». Первые состоят из ДНК, вторые – из РНК. Об этом мы знаем от самой Карин Мёллинг: «Состояли ли первоначально геномы фагов главным образом из РНК, как современные ретровирусы? Большинство фагов содержит более стабильные двуспиральные ДНК» [сс. 182 – 183].
Во-вторых, никакого «пути от фагов до ретровирусов» в монографии не показано. Есть серьёзное подозрение, что это – очередная фикция.
В-третьих, вывод про фаги и ретровирусы о том, будто «они родственны» ничем не обоснован. Он остаётся предположением автора.
В-четвёртых, говорить про «серьёзные преимущества с точки зрения эволюции» можно только исповедуя веру в эволюцию как в некую сущность, имеющую самостоятельные разум и волю. На наш взгляд, это – весьма странное и специфическое словоупотребление.
Проведём аналогию. У кошек и собак тоже «много общего». Но это вовсе не означает, что между ними существует некий пройденный эволюцией «путь» (от кошек к собакам или обратно). Это не означает даже того, что «они родственны». Никакая внешняя схожесть, равно как подобие в строении генов, не могут всерьёз рассматриваться как следствие эволюции. Тем более – как «доказательство» её существования.
Карин Мёллинг отмечает: «Меня и по сей день удивляет степень сходства этих двух разных систем, двух, казалось бы, далёких друг от друга мiров фагов и ретровирусов, что и является одним из доказательств эволюции их взаимоотношений (точнее: «их эволюционных или эволюционирующих отношений», evolutionary relationship – прот. К.Б.). Есть ли у них общие предки?» [с. 182].
О каких «эволюционных (эволюционирующих) взаимоотношениях» может идти речь? Кто эти «взаимоотношения» наблюдал? Почему о мнимой эволюции от РНК к ДНК автор говорит с такой лёгкостью как о наблюдаемом факте? Налицо пример рассуждений, не соответствующих научной логике, но гадательных и совершенно бездоказательных.
Гипотеза существования «общих предков» является ахиллесовой пятой всех генетических расчётов. Она всегда остаётся предположением, не подтверждённым достоверными наблюдениями.
Для доказательства нашего утверждения достаточно провести мысленный эксперимент.
Допустим, что некто утверждает, будто геномы двух различных видов «родственны» или «имеют общего предка». Предположим, что некий инженер-генетик сумел в своей лаборатории создать точную искусственную копию одного из этих геномов. Утверждение о «родственности» двух природных видов автоматически распространяется и на искусственно созданный геном (поскольку он идентичен с одним из природных). Но про искусственный мы знаем, что родственных ему геномов не существует. Тем самым мы доказали, методом от противного (аb absurdo), что предположение о наличии «общих предков» у разных видов нельзя утверждать с абсолютной достоверностью.
Общеизвестны два препятствия, стоящие на пути признания реальности эволюционного «древа жизни» – практически полное отсутствие надёжных «переходных форм» и «общих предков». По сути это означает, что «древо» фактически не имеет ни соединительных линий – «ветвей», ни чётко определённых узлов – «разветвлений». Что же тогда остаётся от такого древа?
Аналогичные трудности имеют место не только при выявлении мнимых родственных связей между верхними «ветвями» дарвиновского «древа», то есть между высшими (макроскопическими) видами флоры и фауны. Как следует из книги Карин Мёллинг, не меньшие проблемы возникают и при попытке исследовать основание этого «древа». Вирусы и одноклеточные простейшие организмы не поддаются классификационному описанию в виде простых схем или графов.
Автор ставит безответные вопросы: «Как происходила эволюция? Стали ли мелкие вирусы более крупными и прогрессируют ли они, чтобы стать гигантскими вирусами и двигаться вперёд по пути превращения в клетку? Это вполне коррелируется с усложнением структуры и увеличением размера. Или, вероятнее всего, обратное – действительно ли потеря генов и регрессия приводят к образованию вирусов? Полагаю, первое более вероятно» [с. 217].
Для читателя после таких сумбурных рассуждений остаётся неясным не только путь эволюции, но и была ли она вообще. Факты об этом не говорят ничего. А их интерпретация, похоже, всецело зависит от фантазии исследователей.
Во всяком случае, сравнительный анализ различных вирусов не позволяет определённо и достоверно утверждать, которые из них должны по праву занимать своё достойное место в основании дарвиновского «древа жизни». Остаётся неясным и более принципиальный вопрос – какое отношение имеет это схематическое «древо» к реальной картине возникновения животных и растительных видов.
