Литература централизованного русского государства

Рост политического, экономического и военного могущества Московского государства привел к окончательной ликвидации монголо-татарского ига в 1480 г.

К концу XV в. политическое объединение северо-восточной Руси вокруг Москвы было в основном завершено: в 1472 – 78 гг. присоединен Новгород, в 1485 г. – Тверь, в 1486 г. – Верейско-Белозерское княжество, а после ареста в 1491 г. Андрея Углицкого и смерти в 1494 г. Бориса Волоколамского все центральные русские земли вошли в состав Московского государства.

Укрепление централизованного государства протекало в напряженной политической и идеологической борьбе. В централизации управления были заинтересованы новая социальная прослойка – служилое дворянство, торгово-ремесленное население городов и широкие массы трудящихся. Старые удельные порядки отстаивала родовитая знать, бояре-вотчинники, стремившиеся сохранить феодальные права бесконтрольной власти в своем уделе. Первоначально эта борьба выражалась в столкновении двух враждующих между собой церковных группировок «стяжателей» и «нестяжателей».

«Повесть о мутьянском воеводе Дракуле». Была создана в конце XV в. Ставит вопрос о характере власти единодержавного властителя, о значении его личности и занимает важное место в развитии жанра историко-легендарной повести. А. X. Востоков и Я. С. Лурье считают, что автором ее является государев дьяк Федор Курицын, возглавлявший посольство в Молдавию и Венгрию в 1482 – 1484 гг. Исторический прототип Дракулы – воевода Влад Цепеш, управлявший Румынией в 1456 – 1462 и 1476 гг. О его необычайной жестокости в Европе ходило много рассказов (в Германии даже был издан ряд «летучих листков» о Дракуле). Текст русской повести восходит к устным рассказам, услышанным ее автором в Венгрии и Румынии.

Написанная в форме посольской «отписки», «Повесть о Дракуле» главное внимание сосредоточивает на деяниях самовластного воеводы.

Эти деяния излагаются в форме небольших, преимущественно сюжетных рассказов-анекдотов, где первостепенное значение приобретает диалог, а судьба персонажа, с которым ведет беседу Дракула, зависит от ума и находчивости собеседника. «Зломудрый» и одновременно «велемудрый» государь превыше всего ценит в человеке ум, находчивость, умение выйти из затруднительного положения, воинскую доблесть (отличившихся в бою воинов он «учиняет витязями»), честность, ревностно оберегает пиетет «великого государя».

В то же время Дракула (с румынского «дьявол») необычайно жесток: велит прибить гвоздями «капы» (шляпы) к головам послов, которые по обычаю своей страны не сняли их, явившись к «государю велику» и учинив тем самым ему «срамоту»; казнит воинов, которые были ранены в спину; сажает на кол посла, осудившего жестокость Дракулы; сжигает стариков, калек и нищих, мотивируя свой поступок «гуманными» целями: тем самым он освободил их от нищеты и недугов, велит посадить на кол; даже сидя в темнице, куда его бросил, захватив в плен, венгерский король, Дракула «не оставя своего злого обычая» и предает казни мышей, птиц (последних ему специально покупают на базаре).

Автор повести почти не высказывает своего отношения к поведению героя. Вначале подчеркивается «зломудрие» Дракулы и его «жития», а затем негодование автора вызывает «окаанство» воеводы, убившего мастеров, сделавших по его заказу бочки для золота. Измена Дракулы православию и переход по требованию венгерского короля в «латыньскую прелесть» порождает дидактическую тираду автора, который осуждает его за то, что он «отступи от истины и остави свет и приа тьму», а поэтому «и уготовася на бесконечное мучение».

В целом же повесть лишена христианского дидактизма и провиденциалистского взгляда на человека. Все поступки Дракула совершает по своей воле, не подстрекаемый к ним никакими потусторонними силами. Они свидетельствуют не только о его «зломудрии», но и «велемудрии» «великого государя», честь и достоинство которого он ревностно оберегает.

Не прославляя и не осуждая своего героя, автор повести как бы приглашал читателей принять участие в решении центрального вопроса – каким должен быть «великий государь»: подобает ли ему быть «милостиву» или «грозному», который «от бога поставлен ecu лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати».

Этот вопрос затем становится главным в публицистике XVI в., и на него будут отвечать Иван Пересветов и Иван Грозный, Максим Грек и Андрей Курбский.

«Хожение за три моря» Афанасия Никитина. Выдающимся произведением конца XV в. является «Хожение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, помещенное под 1475 г. в Софийской летописи.

Свое «хожение» в Индию Никитин совершал с 1466 по 1472 г..

«Хожение» – это драгоценный исторический документ, живое слово человека XV столетия, замечательнейший памятник литературы. Для своего произведения Афанасий избирает жанр путевых записок, очерков. В отличие от «путешествий-хождений» XII – XIII вв., его «хожение» лишено религиозно-дидактических целей. Никитин едет в неведомую русским людям Индию для того, чтобы собственными глазами видеть ее, чтобы там «посмотреть товаров на Русскую землю».

На основании «Хожения за три моря» мы можем отчетливо представить себе незаурядную личность русского человека, патриота своей родины, прокладывающего пути в неведомые страны ради «пользы Руския земли». Никакие невзгоды и испытания, выпавшие на долю Афанасия на многотрудном пути, не могли испугать его, сломить его нолю. Лишившись в устье Волги своих кораблей, которые были разграблены степными кочевниками, он продолжает путь. Возвращение назад в Тверь не сулило ему ничего, кроме долговой тюрьмы, а вперед манила даль неведомых земель.

Переплыв Каспий, пройдя через Персию и переехав Индийское море, Никитин, наконец, достигает цели. Он в центре Индии: посещает города Чивиль, Джуннар, Бедер, Парват.

Пытливо присматриваясь к нравам и обычаям чужой страны. Афанасий свято хранит в своем сердце образ родины – Русской земли.

» Православная вера является для Никитина символом родины. Отсутствие возможности точного и строго соблюдения религиозного обряда в чужой стране вызывает у него чувство горечи. Никакими угрозами невозможно заставить Афанасия «креститься в Махмет дени», т. е. принять мусульманство. Переменить веру для него равносильно изменить родине. Он внимательно присматривается к

религиозным верованиям индийцев, подробно описывает буддийские святыни в Парвате, религиозные обряды и замечает: «...правую веру бог ведает».

«Хожение за три моря» отличается обилием автобиографического материала, Никитин подробно описывает свои внутренние переживания. Однако центральное место в «Хожении» занимает обстоятельный рассказ Афанасия об Индии.

Русского человека интересуют быт и нравы чужой страны. Его поражает «черный» цвет кожи местных жителей, их одежда: «...люди ходят нагы все, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу плетены». Особенно странным и необычным для русского человека был вид «простоволосых» замужних женщин. Перед приемом пищи омывают руки, ноги и прополаскивают рот. Едят правою рукою, а ложки и ножа не знают. Во время еды многие накрываются покрывалом, чтобы их никто не видел.

Бросается в глаза Афанасию социальные неравенство и религиозная рознь: «...сельскыя люди голы велми, а бояре сильны добре и пышны велми; в все их носять на кроватех своеих на сребряных, да пред ними водят кони в снастех золотых...»

Описывает Никитин пышный выезд на охоту султана, великолепие и роскошь султанского дворца, имеющего семь ворот, в которых сидят по сто сторожей да по сто писцов, записывающих входящих и выходящих.

Русского купца привлекает ежегодный грандиозный базар, проводимый близ Бедера. Интересует русского путешественника вооружение индийского войска и техника ведения боя. Однако он с осуждением говорит о бессмысленности и пагубности войн.

Отмечает Афанасий и особенности климата Индии: «...зима у них стала с троицына дни», а всюду вода, да грязь и тогда пашут и сеют пшеницу, просо, горох и все съестное. Весна же наступает с Покрова дня, когда на Руси начинаются первые зазимки.

Описание Индии у Афанасия Никитина строго фактично, и лишь в двух случаях он приводит местные легенды. Такова легенда о птице «гукук» в городе Алянде. Вторая легенда – это легенда об обезьяньем князе, навеянная индийским эпосом «Рамаяной».

Заканчивается «Хожение» кратким путевым дневником о возвращении героя на родину, где он и умер близ Смоленска.

Трудно переоценить литературное значение произведения Афанасия Никитина. Его «Хожению» чужда книжная украшенная речь. Просторечная и разговорная лексика русского языка переплетается с арабскими, персидскими и турецкими словами, усвоенными Никитиным во время путешествия. Характерно, что к иноязычной лексике он прибегает и тогда, когда выражает свои сокровенные мысли о Русской земле, о любви к родине и осуждает несправедливость русских вельмож. Примечательно, что в «Хожении» нет никаких тверских областнических тенденций. В сознании Афанасия Тверь, ее «Златоверхий Спас» сливаются с образом Русской земли.

Отличительная особенность стиля «Хожения» – его лаконизм, умение автора подмечать и описывать главное; точность и строгая фактичность. Все это выгодно отличает «Хожение за три моря» от описаний Индии европейскими путешественниками. Оно входит в русло демократической городской литературы, развитие которой намечается в псковских летописях и некоторых произведениях московской литературы.

Переписка Андрея Курбского с Иваном Грозным. Политика Грозного, направленная на укрепление единодержавия, усиление роли служилого дворянства и ущемление интересов боярской знати, вызвала отпор со стороны последней. Эту борьбу ярко отразила переписка Андрея Курбского с Иваном Грозным.

Потомок князей ярославских, возводивший свой род к Владимиру Святославичу, Курбский в 1563 г. после неудачного сражения бежал в ливонский город Вольмар (Вольмиере), занятый войсками Сигизмунда-Августа. Отсюда послал он в 1564 г. свою первую «епистолию» (послание), адресованную Ивану Грозному. Послание было рассчитано на широкий круг читателей и ставило целью обличить единодержавную политику царя. В самом обращении к «Царю, от бога препрославленному, паче же во православии пресветлому явившуся, ныне же, грех ради наших, сопротив сим обретшемуся» звучал упрек: царь утратил облик идеального правителя.

Строго и размеренно звучит обвинительная речь Курбского, построенная по правилам риторики и грамматики: «Про что, царю, сильных во Израили побил ecu и воевод, от бога данных ти, различным смертем предал ecu?и победоносную, святую кровь их во церквах божиих, во владыческих торжествах, пролиял ecu и мученическими их кровьми праги церковные обагрил ecu? и на доброхотных твоих и душу за тя полагающих неслыханые мучения, и гонения, и смерти умыслил ecu...»

Курбский выступает в роли прокурора, предъявляющего обвинения царю от имени «погибших, избиенных неповинно, заточенных и прогнанных без правды» бояр, являющихся, по его мнению, опорой государства, составляющих его силу. Он пишет от «многая горести сердца своего».

Он обвиняет царя в злоупотреблении своей единодержавной властью. Он стремился к ослаблению единодержавной власти царя, считал необходимым разделение власти между царем и боярством. Наконец, Курбский исчисляет собственные напасти и беды, перечисляет свои воинские заслуги перед отечеством, не оцененные по достоинству Грозным.

Опальный боярин заявляет, что царь не увидит его до дня страшного суда, а «писание сие, слезами измоченное» он велит вложить с собою в гроб, чтобы предъявить его грозному и справедливому небесному судии.

Послание, как гласит легенда, было вручено царю верным слугою Курбского Василием Шибановым на Красном крыльце. Разгневанный царь пронзил своим посохом ногу посланца и, опершись на посох, выслушал послание своего врага. Превозмогая боль, Шибанов не издал даже стона и, брошенный в застенок, умер под пытками, так и не дав никаких показаний.

Послание Курбского взволновало и уязвило сердце Иоанна. Его ответ ярко раскрывает сложный и противоречивый характер незаурядной личности царя. Послание Грозного обнаруживает недюжинный ум, широкую образованность, начитанность и в то же время гордую и озлобленную, мятущуюся душу. Свой ответ он адресует не только Курбскому, но и «всему Российскому царству»: ибо, выступая против Курбского, царь выступал против всех «крестопреступников». Это определило, с одной стороны, обличительный пафос послания Грозного, направленный против бояр-изменников, и с другой – пафос утверждения, обоснования и защиты самодержавной власти.

Грозный выступает как политик, государственный человек, и речь его вначале сдержанна и официальна. Ответ Курбскому он начинает с доказательства законности своей единодержавной власти, унаследованной им от славных предков:

Владимира Святославича, Владимира Мономаха, Александра Невского, Дмитрия Донского, деда Ивана Васильевича и отца Василия. Ссылками на «писание», цитируя на память целые отрывки, Грозный доказывает, что власть царя освящена самим Богом, и всякий, кто его власти противится, противится Богу. «Нелепотную славу» приобрел, по мнению царя, Курбский, который «собацким изменным обычаем преступил крестное целование» и тем самым погубил свою душу. Царь ставит в пример изменнику-боярину самоотверженную преданность его холопа Василия Шибанова, принявшего мученическую смерть за своего господина.

Грозного раздражают ядовитые упреки Курбского, суровый обличительный пафос его эпистолы, и тон царского послания становится запальчивым. Он обращается с ироническими вопросами к изменнику: «Что же, собака, и пишешь и болезнуеши, совершив такую злобу? К несому убо совет твои подобен будет, паче кала смердяй?»

Он не согласен с оценкой, данной боярству Курбским: не оно составляет силу и славу государства.

Чтобы сделать ответ более весомым, Грозный вводит ряд автобиографических моментов. Он вспоминает, как в годы младенчества были истреблены многие «доброхоты» отца его, как была расхищена боярами казна матери, отца и деда, отняты дворы и села у дядей, как воцарились князья Василий и Иван Шуйские, жестоко расправившиеся со своими противниками.

Вспоминает Грозный и грандиозный московский пожар 1547 г., когда изменники-бояре, называющие себя мучениками, распустили слух, что город спалила чародейством своим Анна Глинская, и восставшие москвичи убили в церкви Юрия Глинского и были подстрекаемы даже не убийство самого царя.

Нет, делает вывод Грозный, бояре не доброхоты царевы, а бесчеловечные собаки-изменники, которые во всем «супротивная устраняют» своему государю. Парируя обвинение своего противника, Грозный прибегает к цитированию послания Курбского, иронически обыгрывая эти цитаты. Например: «Лице же свое пишешь не явити нам до дне страшного суда Божия. Кто же убо восхощет таковаго ефопскаго лица видети?»

Так, не стесняясь в выражениях, прибегая к прямой издевке над врагом, Грозный изливает в послании свою душу. Он не считается с правилами риторики и пиитики. Его писательская манера обнаруживает тесную связь с «иосифлянской» литературной школой. Речь Грозного порывиста, взволнованна, она насыщена живыми конкретными бытовыми образами, пересыпана остротами и едкой иронией. Этот нарушавший канонические правила стиль послания Грозного стал объектом постоянных насмешек Курбского. В своем «кратком отвещании» Курбский не старается опровергнуть противника. Он упорно твердит о правоте своих обвинений, предъявленных царю в первом послании, отвергает «нечистые и кусательные» «глаголы царевы», считает себя человеком, «много оскорбленным и без правды изгнанным», и уповает на Божий суд.

Выученик «заволжских старцев», воспитанный в строгой книжной литературной традиции, Курбский не может принять стиля «широковещательного и многошумящего» послания Грозного. Он считает, что стиль этого послания не только не достоин царя, столь великого и во вселенной славимого, но и убогого, простого воина. Курбский упрекает Грозного в неумении цитировать.

Другой упрек, который бросает Курбский Грозному, – это смешение стилей книжного и разговорного.

Укоряя царя, Курбский считает, что подобное послание стыдно посылать в чужую землю.

В неприятии Курбским литературной манеры Грозного сказалась разница в принципах подхода к слову, к жизни.

После ответа Курбского переписка прекращается на 13 лет и возобновляется Грозным в 1577 г., когда русские войска взяли ливонский город Вольмар, за стенами которого укрывался Курбский.

В послании, написанном в Вольмаре, Грозный перечисляет те напасти и невзгоды, которые пришлось ему вынести от бояр во время правления «избранной рады» (Адашев и Сильвестра). «Что мне от вас бед, всего того не исписати!» – восклицает он и с болью вопрошает: «А и с женою вы меня про что разлучили? А князя Володимира на царство чего для естя хотели посадити, а меня из детьми извести?» Горестные вопросы, исчисляющие преступления бояр, сменяются иронической издевкой над беглецом.

В ответе на это послание Курбский преимущественно оправдывал себя, уснащая свою защитительную речь цитатами из «священного писания».

Сильным ударом, который нанес Курбский своему врагу, был исторический памфлет «История о великом князе Московском».

1573 г. Здесь Курбский на первый план выдвигает моральную аргументацию: причина всех зол и бед – личные качества царя. Курбскому удалось надолго закрепить в истории взгляд на Ивана Грозного как представителя «издавна кровопийственного рода», который, начав столь блестяще свое царствование, во второй его период был одержим непомерной злобой и лютостью и обагрял свои руки в крови неповинных жертв.

Противоречивый, сложный болезненный характер Грозного, его незаурядное писательское дарование обнаруживается не только в его полемических посланиях к Курбскому, но и в ряде других писем.