Памяти жертв, пострадавших при строительстве каскада водохранилищ и гидросооружений

Сколько  людей пострадало в годы тоталитарного режима – до сих пор точно неизвестно, и подсчитать даже примерную цифру невозможно. Но точно известно, что это миллионы безвинно репрессированных наших соотечественников, наших отцов и дедов. Страшно представить, что эти миллионы людей нигде и никак не учтены и не сохранены в русской истории как мученики за Россию, кто за правду, кто за Церковь, а кто за царя. И что еще опаснее – их души не отпеты, и о них вряд ли кто поименно молится.

Людей умерщвляли по-разному. Кого-то, как например, святых царственных страстотерпцев сразу расстреливали. Кого-то, как например, священномученика Иллариона Троицкого, морили в ссылках. Но много и таких, кто умирал на непосильных каторжных работах «великих строек» коммунизма. Это политзаключенные – ученые, духовенство, крестьяне — все слои русского и других народов России, те слои, что были основой Русской цивилизации. Нещадные жернова режима уничтожали их до того, чтобы и памяти о них никакой не оставалось. И не осталось. И не только памяти, но и точного числа этих жертв мы по сию пору не знаем. И это позор нам, современным людям. Позор также и потому, что мы не можем должным образом увековечить память об этих невинно убиенных, пострадавших в годы гонений людей.

В Ярославской области в двух городах – Рыбинске и Угличе, в 1930/40-е годы находилось два крупных подразделения ГУЛАГа – Волголаг.

Заключенные Волгостроя НКВД занимались строительством угличских и рыбинских гидросооружений, готовили к затоплению ложа будущих водохранилищ. Этими заключенными были ни в чем не повинные люди, те, кого советский режим посчитал хорошей рабочей силой, способной дать пятилетку за два года. Это люди, де-юре осужденные за контрреволюционную и иную политическую деятельность. До сих пор точно неизвестно, сколько же принимало участие в грандиозной стройке двух гидроэлектростанций и двух шлюзов в Рыбинске и Угличе. По некоторым данным численность заключенных Волголага в 1938-1941 годах составляла 70-80 тысяч человек, а в марте 1941 года их было около 97 тысяч человек.

Этим десяткам тысяч человек приходилось вручную месить бетон будущих гидросооружений, вручную укладывать плиты, вручную перелопачивать тысячи тонн грунта, перевозить на тачках миллионы тонн щебня и песка и вручную перекрывать русло рек Волги, Шексны и других. Им приходилось это делать в страшные морозы и летний зной, получая при этом жалкую похлебку и кусок хлеба, а жить приходилось в бараках и спать на четырехэтажных кроватях.

Но тяжелее, вернее, горестнее всего им было готовить ложа будущих водохранилищ. Им нужно было снести, стереть с лица земли 1200 сел и деревень, города Калязин, Весьегонск и Мологу, снести сотню храмов и 5 монастырей. Выселением из родных домов занимались красноармейцы, чекисты, ибо на выселении можно было погреть руки, у кого-то что-то из имущества украсть, а заключенных заставляли сжигать деревни, взрывать храмы и монастыри, сносить города, вырубать сотни гектаров леса. Когда заключенные отказывались это делать, их расстреливали.

Мой прапрадед, протоиерей Павел Богоявленский, будучи священником Мологского села Ягорба, еще до затопления Мологского края попал в Вятлаг (Вятка), а потом волею судьбы по разнарядке его направили сносить родные села. Но он отказался. И его тут же расстреляли. Похоронили, вернее, просто закопали, где-то там, где ныне плещутся волны Рыбинского водохранилища, где глубина 3-4, а может и 5 метров воды.

И таких случаев было много. Было много тех, кого коммунистический режим растирал в порошок, не оставляя о том человеке ни грамма памяти. Просто потому, что человек был верен Богу и России. И не шел на сделку с властью, у которой была цель служение мамоне и антихристу.

Когда поминают героев  Великой Отечественной войны, я невольно вспоминаю жертв политических репрессий. Одни, да – служили, защищали Родину, но другие тоже служили, только иначе. Они служили правде, становились мучениками с ярлыком уголовника.

Об этом ярко выразился поэт Анатолий Дмитриевич Клещенко, отсидевший 20 лет в сталинских лагерях. Он писал:

Бесславный сонет [U30]

Что говорить, гордиться нечем мне:
Не голодал в блокадном Ленинграде
И пороха не нюхал на войне,
И не считал взрывателей на складе.

Я даже, дружбы и знакомства ради —
Причин, к тому достаточно вполне —
Представлен не был ни к одной награде,
Но, видит Бог, не по своей вине.

Иных покрыла славою война,
Иные доставали ордена…
За нашу кровь, не оскверняя стали.
Мы умирали тихо, в темноте,
Бесславно умирали — но и те,
Кто убивал нас — славы не достали!

Кстати, Анатолий Клещенко родился и вырос в Мологском крае. Он был другом Ахматовой и Гумилева. Но потом за стихи про Сталина его посадили. А когда он вышел и приехал на родину, в свою мологскую деревню, то… ее уже просто не было. Ее снесли и затопили Рыбинским водохранилищем, а куда переселили мать и отца, семью сестры и брата, он не знал. И несколько дней он, не имеющий никого и ничего, потерявший родных и родину, плакал на берегу рукотворного моря, моря, которое создали под дулом автомата такие же, как он  жертвы политических репрессий.

Все это наша история. И сколько пострадало, сколько погибло – известно лишь одному Богу, у  Которого все живы. И наше дело – поминать всех жертв. И хранить о них память.

Коновалов  Д.М. Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих, в годину гонений невинно убиенных… // Золотое кольцо.- 01.11.2016 г.- Ярославль.

 

Вырос в детдоме

Рассказывает Михаил Михайлович Рогозин (1939 года рождения), ветеран ПАО «Северсталь», слесарь-ремонтник,  г. Череповец.Интервью взяла Г.Е. Овчинникова. [U31]

Я родился в 1939 году в деревне Харинская Абакановского сельсовета Череповецкого района Вологодской области, родители были колхозниками.
Отец - Рогозин Михаил Семенович (1902-1942) был арестован 07.09.1940 года по ложным обвинениям в политических преступлениях, с тех пор мы отца не видели.
В апреле 1941 года суд Архангельского военного округа приговорил его к 4 годам исправительно-трудовых лагерей по ст. 58-10 и 58-11 УК РСФСР. У меня есть справка о том, что отец умер в 1942 году в лагере Вологодской области, место захоронения неизвестно. В 1956 году он был реабилитирован.
Мать - Рогозина Клавдия Ивановна (1905-1945) в 1940 году осталась одна с пятью детьми (старшему - Алексею было 15 лет, а мне, младшему, 1 год). В 1943 году Алексей ушел на фронт. Мать работала на скотном дворе, приходилось выполнять и другие работы. Зимой обычно заготовляли дрова в лесу. Валенок у мамы не было, она работала в резиновых сапогах. Зимой 1945 года она так простудилась в лесу, что заболела и умерла. Мне в то время было 6 лет. Троих младших детей (в том числе, и меня) определили в детдом в деревне Воронино. В то время в детдоме было не менее сотни детей (потом их число стало уменьшаться). Мы спали в большой комнате, ночью с нами всегда дежурил воспитатель. Кормили плохо, все время хотелось есть. Весной мы ходили в поле и собирали прошлогоднюю гнилую картошку. Пекли из неё лепешки на железных листах, они казались нам очень вкусными.
Здоровье у меня было слабое, поэтому меня два раза отвозили полечиться в санаторный детдом в село Юношеское под Грязовцем. Там кормили хорошо (5 раз в день), давали мясо, масло, рыбий жир. Учебные классы там располагались в церкви бывшего монастыря.
В 1953 году детдом в Воронино расформировали и меня перевели в другой - в село Нелазское. К тому времени жизнь начала налаживаться, стали кормить лучше. Учились мы в сельской школе. В красивой сельской церкви тогда было зернохранилище.
Когда мне исполнилось 16 лет, после 9–го класса я переехал в Череповец, год учился в ФЗО в деревне Панькино, потом стал работать на стройке штукатуром. Есть фото нашей бригады (1957 год), где мы работаем на строительстве кинотеатра «Комсомолец».
В 1958-1961 годах я служил в армии в войсках ПВО. Служил в Ленинграде, потом, с появлением ракет - в Гатчине.
После армии работал на Череповецком металлургическом заводе слесарем в обжимном цехе (1961-1974), затем бригадиром слесарей в цехе эмалированной посуды (1974-2000). Мой общий стаж - 44 года, я - ветеран труда, инвалид 2 группы. Награжден юбилейной медалью «За доблестный труд. В ознаменовании [U32] 100-летия рождения В.И.Ленина» и знаком «20 лет безупречной работы на комбинате».
В 1967 году я женился, имею двух дочерей и четырех внуков.
Всю жизнь жалею, что не пришлось в детстве жить с родителями, в полной семье. И еще помню, что в детские годы постоянно испытывал чувство голода. Я выжил только потому, что находился на полном государственном обеспечении.
С детства жизнь нас разбросала, поэтому я мало общался с братьями и сестрами. В настоящее время, кроме меня, жива только сестра Анна. Сейчас я живу один.
Будущим поколениям я желаю мира, стабильности, справедливости.

 

 

Жизнь прожить - не поле перейти

Рассказывает Кузьмин Вениамин Иванович, бывший строитель, г. Череповец.

Я родился 27.01.1931 года в деревне Льгово Ершовского сельсовета Шекснинского района Вологодской области. Самым старшим представителем нашего рода, на моей памяти, был дед Кузьма - здоровый, богатый мужик. Он построил большой двухэтажный дом и зимовку. Держал шесть коров и две лошади (одна на выезд, другая - рабочая), шесть овцематок. Деда раскулачили. Запомнилось, как выносили из избы зеркало и патефон.
Мой отец, Кузьмин Иван Кузьмич (1905-?), в 1937 году был арестован и осужден по ст. 58.10 «за вредительство». Семья жила в деревне Льгово - в 50-ти км к востоку от Череповца. В колхозе «Дружный пахарь» отец заведовал конефермой. Ферма была лучшей в районе, отец окончил специальные курсы в Ленинграде. По разнарядке зимой двух лошадей отправили на работу на заготовку леса, а вернули их больными, начался падеж. Какой инфекционной болезнью болели кони, мне теперь не вспомнить. Отец рассказывал что-то про сап, про сибирскую язву. Распознать болезнь тогда быстро не смогли: лошади упитанные, признаков болезни не видно, прямо в упряжи падают и умирают. Приехала комиссия с явным настроем найти «вредителей». «Нужные» люди из односельчан подписали, что им велели. Вместе с отцом арестовали четырех колхозников. На место арестованных поставили подхалимов.
Отец не любил рассказывать о лагере: «Там у зека четыре друга: небо да ельник, топор да пила». Они строили дорогу на Урале к Ивделю. (1) В 1939-м в деревню из осужденных вернулось трое: мой отец, животновод и конюх, двое колхозников не вернулись. Отец освободился досрочно за хорошую работу, но на ферму не пошел. Устроился бригадиром трактористов в МТС.
В 1941 году ушел на войну и пропал там без вести. Помню, как я провожал отца. Ходил за ним «хвостом» все последние дни и даже в Ершово - за повесткой. В день отъезда довел до околицы. Прощаясь, отец сказал: «Я не вернусь».
Всю жизнь я думал над этими словами. Среди односельчан он выделялся грамотностью, рассудительностью, мудростью, старался понять смысл явлений. У отца был замечательный почерк. Безусловно, в лагере он встречал и слушал непростых людей, которые хорошо понимали, что происходит в стране. Часто односельчане просили его растолковать непонятное. Он понимал, какая страшная война предстоит. Последняя весточка была из Кандалакши: «Еду в часть».
Я часто размышлял о том, как мог погибнуть отец. Единственное крупное сражение в тех местах - в «Долине смерти» (в 1965 г. это место на дороге Печенга - Мурманск переименовали в «Долину славы»). После сражения, как мне рассказывали, пошел сильный буран, поле с трупами засыпало очень быстро. (2)
На руках у матери, Клавдии Никандровны (1903-1986), осталось семеро детей.
Самое сильное потрясение в детстве - пожар по моей вине, еще до ареста отца. Август 1934-го или 1936 года. Урожай созрел неплохой, и все, кто мог, спешили на поле убрать рожь. Мать истопила печь, сготовила обед и отвела меня к бабке, сама ушла жать. Бабка повела меня к тетке, та тоже истопила печь и поспешила в поле. В горячее время страды я был всем обузой. Оставшись один, я решил поиграть «в печку». Достал спички и полез на сеновал к деду, там сделал в сене углубление (устье) и зажег сено. Оно полыхнуло неожиданно сильно. Пока я бегал за водой, пылал весь чердак до крыши. В страхе я убежал, спрятался в рожь. Двухэтажный дом деда вместе с постройками сгорел быстро, рядом сгорел дом моего дяди (он в это время работал в Ленинграде, мы жили в его доме). Мой грех двойной, ведь я никому не сказал о поджоге, пока были живы свидетели пожара.
В школу я пошел поздно – в 1941 году, в десять лет, до этого подпаском пас коров и овец. Один из всей семьи смог закончить семилетку, остальные не выучились из-за нужды. В 1946 году поступил в судостроительный техникум в Северодвинске, но учиться не смог - так было голодно, что учеба на ум не шла.
Вернулся я домой, и решили мы от голода двинуться всей семьей в Казахстан. У казахов хлеб был, народ они неплохой. Я работал пастухом, погонщиком на пахоте. Убирали урожай. Никогда не забуду коричневое море спелой пшеницы - ни одного сорняка. Это было еще до кампании по освоению целины. Там нас постигло горе: от неизвестной болезни умерли двое маленьких - Слава и Дина.
Голод в наших краях отступил, мать с детьми вернулась на родину в 1950 году, а я - на год раньше. Работая в колхозе «Красный пахарь», мать прихватила с поля для голодных детей немного ржи. Председатель колхоза относился к нашей семье очень плохо: по его настоянию мать осудили. Срок она отбывала в Паприхе под Вологдой. Хорошо, что скоро она попала под амнистию. А вот председатель колхоза из деревни Гришкино, чтобы не вымерли односельчане, утаил часть хлеба от сдачи. Предупредил, если кто-то проговорится, для него это может кончиться плохо. В деревне его не выдал никто, в голодное время люди выжили.
После колхоза я пошел учиться в ФЗО, получил профессию плотника. Моя первая стройка - переделка «немецких» бараков в Панькино. Работал плотником в «Промсторой-1», «ТЭЦ-строе», потом мы строили плотницкий цех в ДОКе. В этом плотницком цехе и осталась работать вся наша бригада. Помню, в 1953 году главный строитель города Д. Н. Мамлеев приехал в ДОК смотреть наше общежитие, агитировал в приказном порядке - всех на стройку. Я тоже попал на стройку плотником. Строил первую коксовую батарею.
В стройбат меня призвали в 1954 году. Служил три года. В строящийся мартен в 1957 году, после демобилизации, меня буквально затащил дружок Леня Соколов. Взяли слесарем по ремонту печного оборудования. В мартеновском цехе я был организатором спортивной работы и возглавлял цеховое общество «Труд». Сам активно занимался спортом - лыжами и получил 1-й разряд.
В то время в городе создавалась народная дружина. Мы ходили в рейды, пресекали хулиганство, чистили от шпаны подвалы. Тогда же я начал посещать хор в Дворце культуры металлургов.
Слесарем я проработал три года, потом сдал на машиниста разливочного крана.
С завода я ушел на стройку и долгое время работал бригадиром плотников. Это было самое насыщенное и интересное время моей жизни. Я руководил бригадой из 30-ти человек, многие из которых были ранее судимы. Практически все пили. Много сил пришлось приложить, прежде чем в бригаде установился хороший моральный климат, люди стали меня уважать и хорошо трудиться. Со своей стороны, я видел главную задачу бригадира не только в поддержании трудовой дисциплины, но и в облегчении условий труда. В нашей бригаде было применено много усовершенствований, позволяющих облегчить, а в некоторых случаях, и исключить тяжелый физический труд.
В 1976 году меня наградили орденом «Знак Почета». Имею несколько медалей: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», "За трудовую доблесть", все юбилейные медали в честь победы в Великой Отечественной войне.
Свою будущую жену, Анну Николаевну, я встретил в 1960 году. Воспитали с ней двоих детей: дочь Татьяну и сына Сергея.
О гармони я мечтал давно. Впервые взял в руки кирилловскую «хромочку» после выхода на пенсию в 1981 году. Учился играть на слух. Начал заниматься во Дворце «Аммофос». Там открылось, что у меня идет художественное слово, есть голос. Литературу и поэзию я любил еще в школе, в юности много читал. Мой самый любимый поэт - Сергей Викулов, а самое любимое у него - «Не пляшут» и «Хлеб войны». Выступал с коллективом во всех юбилейных концертах. Наш ансамбль «Веселые старты» существовал до 2007 года.

Эпилог.
Кузьмин Вениамин Иванович сейчас почти не видит, но не сдается. Он «не терпит пустоты» и праздности. Рад встречам с молодежью, с ветеранами. Уверен, его таланты нужны людям.

Примечания:
1. Ивдельлаг  упомянут  у А.Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» как один из самых тяжелых для зеков лагерей. Находился в 60 км от Свердловска.
2. В пользу такого предположения Вениамина Ивановича о месте и времени гибели отца говорят следующие обстоятельства:
- последнее письмо в 1941 году отправлено из Кандалакши, отсюда на фронт можно было двигаться только к Мурманску;
- потери в «Долине смерти» были самые большие за все время войны в Заполярье (27000 чел. против 84000 чел. по всей области за 4 года);
- место боев в июле-сентябре 1941 года два года потом находилось под немцами; большие потери, быстрый отход наших войск и невозможность похоронить всех погибших, естественно, увеличивало количество пропавших без вести.

 

«Я знаю свой род»