II. «слава бор/»: стихотворение из сна 9 страница

340

Медицинский психотерапевт сегодня должен сделать ясным для своих более образованных пациентов понимание основ религиозного переживания и указать им дорогу, на которой такое переживание может осуществиться. Соответственно, если я как врач и ученый анализирую неясные религиозные символы и пытаюсь проследить их до момента своего возник­новения, то моей единственной целью является сохранить на пути понимания те ценности, которые они в себе несут, и обес­печить людей возможностью думать символически в еще боль­шей степени (на что были способны ранние христианские мыс­лители). Разумеется, это не имеет ничего общего с бесплодным догматизмом. Ибо, когда сегодня >мы размышляем догматически, наша мысль мгновенно устаревает, оказываясь неспособной больше приблизиться к современному человеку. Следователь­но, необходимо найти тот путь, который позволил бы совре­менному человеку снова принять духовное участие в постиже­нии истинного смысла христианского послания.

341

В наше время, когда большая часть человечества уже начина­ет удаляться от христианства, было бы, право, нелишним ясно понять, для чего мы его вообще принимали. А приняли мы его для того, чтобы спастись наконец от грубости и бессознатель­ности древнего мира. И стоит нам отложить в сторону христи­анство, как тотчас же перед нами вновь восстает необуздан­ность, внушительное предощущение которой дают нам совре­менные события. Это не шаг вперед, но длинный шаг назад, в прошлое. То же самое происходит и с индивидом, который от­брасывает в сторону одну форму приспособления, но не имеет взамен другой, новой: такой человек неизменно обращается вспять и вступает на старый проторенный путь, себе же во вред, потому что за это время окружающая его среда успела суще­ственно измениться. Следовательно, если историческая и фи­лософская шаткость христианской догматики нас оттолкнет, равно как и религиозная пустота исторического Иисуса, о лич­ности которого мы знаем очень мало, если, повторюсь, мы от-

СИМВОЛЫ ТРАНСФОРМАЦИИ

Оросим христианство, а вместе с ним и всю основу морали, то неизбежно столкнемся с древней проблемой необузданности и жестокости. Мы уже имели горький опыт того, что случает­ся, когда вся нация находит слишком глупым носить свою мо­ральную маску. Чудовищный зверь вырывается на свободу, и деморализующее безумие воцаряется над цивилизованным миром[421].

181

342

В наше время многие становятся невротиками лишь потому, что не знают, почему они не могут быть счастливыми каждый па свой манер; они даже не знают, что вина за это лежит внут­ри них самих. Но кроме невротиков существует много нормаль­ных людей, мужчин и женщин, чувствующих себя «не по себе», стесненных и недовольных, поскольку у них нет соответству­ющего символа, который мог бы действовать в качестве выхо­да для их либидо. Для всех них вполне уместен редуктивный анализ, сводящийся к первичным фактам в их биографии, дабы они вновь обрели свою инфантильную личность, научились бы ее признавать и знали бы, как и где с ней следует считаться. Только таким образом и может случиться, что одни требова­ния будут удовлетворены, другие же, вследствие их инфантиль­ности, будут признаны неразумными и отклонены. Нам хоте­лось бы верить, что наши первобытные черты давно исчезли, не оставив никаких следов. Но тут нам предстоит глубокое разочарование, так как никогда прежде наша цивилизация не была столь глубоко погружена во зло. Но созерцание столь тягостного зрелища помогает нам понять, против чего восста­вало христианство и что оно стремилось трансформировать. Во всяком случае, во все последующие века этот преобразую­щий процесс осуществлялся по большей части бессознатель­но. Когда ранее я отметил (§ 106), что бессознательная транс­формация либидо этически была ничего не стоящим делом и

противостояла христианству раннего римского периода в ка­честве явного примера безнравственности и варварства, про­тив которых были вынуждены сражаться христиане, мне сле­довало добавить, что просто вера не может рассматриваться также и как этический идеал, поскольку она также является бессознательной трансформацией либидо. Вера является ха­ризмой для тех, кто владеет ей, но это не путь для тех, кто нуж­дается в понимании прежде, чем он уверует. Это вопрос темпе­рамента, и он не может быть списан со счета, как ничего не сто­ящий. Так как, в конце концов, даже сам верующий убежден, что Бог дал человеку разум для чего-то более лучшего, нежели только врать и лукавить. Хотя мы, естественно, прежде всего верим в символы, мы можем также и понимать их, и это, дей­ствительно, единственный жизнеспособный путь для тех, для кого харизма веры не есть нечто само собой разумеющееся.

343

Но тут перед нами возникает религиозный миф — одно из ве­личайших и значительнейших созданий человечества, которое, хотя и обманчивыми символами, однако все же дает человеку уверенность и силу, чтобы противостоять чудовищу, которым является мир в целом, и не быть им раздавленным. Хотя сим­вол с точки зрения реальной действительности и обманчив, однако психологически он — верен, так как был и остается мостом, ведущим ко всем величайшим достижениям челове­ческого духа[422].

344

Психологическая правда ни в коем случае не исключает мета­физической истины, хотя психология как наука должна дер­жаться в стороне от всех метафизических утверждений. Ее предмет — само психическое и его содержания. И то и дру­гое — реальности, поскольку они работают. Хотя мы не вла­деем физикой души и даже не в состоянии наблюдать ее и су­ли 11. об»том с архимедовой позиции «вне» самих себя. Поэто­му <»о ном ничего объективного сказать не можем, поскольку Iи I п I.и ше о психическом —психично само по себе, но, несмот­ря п.I псе это, душа остается единственной эмпирией жизни и

• \ met I иования. Фактически это единственный непосредствен- tii.ni опыт, который мы можем иметь, и непременное условие I.пи (pia поп) наличия субъективной реальности мира. Сим- ии'п.1, которые она творит, всегда гнездятся в бессознательном ирчстипе, но их манифестные формы созданы идеями, приоб- |м I снпыми сознательным разумом. Архетипы являются нуми- 1и (hi мм и структурными элементами психического, обладаю­щими определенной автономией и специфической энергией, ко- mp.iM позволяет им привлекать из сознательного разума те

• олсржания, которые наиболее им подходят. Эти символы дей-

• inyioT как трансформеры (преобразователи); их функция икдючается в конвертации либидо из «нижней» в «высшую» формы. Эта функция настолько важна, что чувство признает i.i щи высшие ценности. Символ работает на манер суггестии;

• т. i.ik сказать, убеждает и в то же самое время выражает со-

ржание этого убеждения. Он способен к подобному совер­шению из-за нумена, специфической энергии, содержащейся и ирхетипе. Переживание архетипа — это не одно только впе- ч.и ление, оно охватывает и овладевает всей личностью и, ес- I(m i пенно, является продуктом (результатом) веры.

И',

• <)о<ктюванная» вера всегда должна базироваться на опыте. < уществует, однако, и иной тип веры, который основывается исключительно на авторитете традиции. Такая вера тоже мо- /мч считаться «обоснованной», поскольку власть традиции моилощает опыт, важность которого в деле непрерывности и преемственности культуры — вне всяких сомнений. Но в этом (лучае появляется опасность торжества простой привычки или оОычан; вера может легко дегенерировать в духовную инерцию и оездумное подражательство, которые, становясь устойчивы­ми. угрожают стагнацией и культурной регрессией. Такая ме- ч.пшческая зависимость идет рука об руку с психической per-

рессией к инфантилизму. Традиционные содержания постепен­но теряют свое реальное значение: в них начинают верить как в пустую формальность, и вера как таковая утрачивает какое- либо влияние на жизненное поведение. За ней больше нет жи­вой силы. Множество раз хваленая «детскость» веры имеет смысл только тогда, когда живо чувство, скрытое в пережива­нии. Если оно по тем или иным причинам утрачено, вера ока­зывается всего лишь еще одним словом для обозначения при­вычной инфантильной зависимости, которая, по сути, мешает борьбе за более глубокое понимание. Это, как видится, и есть то положение, которого мы сегодня достигли.

346

Поскольку вера напрочь переворачивает те центральные и веч­но важные «доминантные идеи», которые уже сами по себе придавали жизни смысл и значение, то первейшей задачей психотерапевта должно быть стремление понять символы за­ново и понять, таким образом, бессознательное компенсатор­ное стремление своего пациента к той или иной установке, которая отражает саму всеобщность психического.

347

После такого отступления позвольте вернуться к нашему ав­тору.

348

За видением города следует видение «какого-то своеобразного хвойного дерева с узловатыми сучьями». Видение это нам уже больше не чуждо после всего того, что мы узнали о Древе жизни и его ассоциациях с матерью, городом и живой водой. Определе­ние «какое-то своеобразное», возможно, подчеркивает, как и в сновидениях, некий акцент или нуминозность. К сожалению, автор не дает нам к тому никакого индивидуального материала. Так как в дальнейшем развитии видений мисс Миллер дерево, уже упомянутое во время анализа символики города, особенно ярко выдвигается на первый план, то я вынужден остановиться на более подробном историческом изложении символики дерева.

МЧ

II ним ню, что деревья издавна играли большую роль во всех нулмих и мифах (рис. 68). Типичным мифическим деревом iiM./i»n"roi райское дерево или Древо жизни, что в достаточной м«'|м' подтверждается как вавилонскими, так и иудейскими и[423] к 14 инками; в дохристианских мифах мы встречаем его в виде

• mi н м Аттиса, в дереве или деревьях Митры; германские мифы р.иткл.чывают об Иггдрасиле и так далее. Изображение Атти- | ii, поношенного на сосне, повешенный Марсий, ставший те- мми для многочисленных художественных изображений, по- IIIшспие Одина, древнегерманские жертвоприношения через иотчиение, весь ряд повешенных богов — все это поучает нас, то распятие Христа на кресте отнюдь не является чем-то уни- iwuii.iii.im в религиозной мифологии, а должно быть включено в ми же круг представлений, что и все остальные мифы.

И (том мире образов крест Христов является одновремен­ен! Древом жизни, и Древом смерти — гробом (рис. 69). В та- 1 ми противоположности нет ничего удивительного. Легенда I,/ыси г, что люди спустились с деревьев; в древности существо- iu./i погребальный обычай, в котором покойников клали в вы- лм.пбленные древесные стволы; в немецком языке до сих пор

• очранилосьвыражение «Древо смерти» (Totenbaum) дляобо- шлчения гроба. Если мы вспомним, что дерево по преимуще-

• I пу материнский символ, то без труда поймем мифологиче- (кий смысл такой формы погребения: умерший передается ма- м'ри обратно для возрождения (рис. 70, 72). Этот символ мы in 1 речаем в мифе об Осирисе, как передает его нам Плутарх*. Рги беременна одновременно Осирисом и Исидой; Осирис и IК ида совокупляются уже в материнской утробе. (Мотив ноч­ною плавания по морю и инцеста.) Сын их — Аруэрис, впос­ледствии названный Гором. Об Исиде говорится: «на четвер- I ып день родилась Исида во Все-влаге». В мифе об Осирисе го- порится, что некий Памил из Фив, черпая воду, услышал голос и I Храма Зевса, повелевший ему возвестить, что «родился ве­ликий царь, благодетель Осирис». В честь этого Памила празд-

т/                                                           СИМВОЛЫ TPAHCCDOPMALU/IH

ипи.иши» празднества Памилии, сходные, как говорят, с фал- и н|н >риями (Phallophoria). Памил, стало быть, подобноДиони- |,и шачально был фаллическим демоном. В своей фалличе- • | пи форме он представляет творческую силу, которая «чер- п.h i пещи из бессознательного (то есть воды) и порождает «ни а (Осириса) как сознательное содержание. Этот процесс м11/К11о понимать и как индивидуальное переживание: Памил черпает воду; и как символическое действие или опыт архети- п.I черпание из глубин. То, что вычерпывается, представля- «I 11у ми Iюзное, доселе бессознательное содержание, остающе- 1ч и н(Ч1роясненным до тех пор, пока не будет истолковано го­лосом свыше, как рождение бога. Подобный вид переживания по шикает вновь в ритуале крещения в Иордане в Евангелии о I Матфея (Мф 3:17).

I¹ >0

(е г (Тифон у греков), бог подземного мира (ада), коварно умерт- инл Осириса, засадив его в забитый гвоздями ящик, который и ус I ил затем по волнам Нила и далее в море. Но в подземном м п ре Осирис сочетался со второй своей сестрой Нефтидой. Тут и» по пидно все развитие символики: в материнской утробе, еще /и» рождения, Осирис предается кровосмесительной связи; после смерти, во втором утробном бытии, Осирис снова совер­шает инцест. Оба раза с сестрой, потому что на заре становле­ния человечества брак между братом и сестрой не только до­пускался, но даже считался признаком знатности. Заратустра мкже советовал совершать браки между единокровниками.

N

*лой Сет хитростью завлекает Осириса в ларец или ящик; ины­ми словами, изначальное «злое» в человеке стремится возвра­титься обратно в лоно матери: хитрость, придуманная Сетом, по что иное, как запрещенная кровосмесительная тоска по матери. Показательно то, что тут говорится о хитрости: с по­мощью хитрости человек хочет каким-нибудь обманным путем достигнуть возрождения, стать снова младенцем. Таким обра- юм, зло, словно понимая свое несовершенство, стремится
стать совершенным через возрож­дение — «Часть вечной силы я, / Всегда желавший зла, творившей лишь благое»[424]. Хитрость также показательна: человек пытается прокрасться в возрождение с по­мощью уловки, чтобы снова стать ребенком. Во всяком случае, так это предстает «рациональному» разуму. Древнеегипетское пес­нопение[425] даже обвиняет мать Исиду в том, что она предатель­ски сразила солнце-бога Ра; ей приписывают, что она со злым умыслом изгнала и предала сына. В песне говорится, как Исида вы­лепила змею и положила ее на пу­ти Ра, как змея эта ранила Ра сво­им ядовитым жалом; эта рана ни­когда не зажила, так что Ра дол­жен был, наконец, приютиться на спине небесной коровы. Корова же есть богиня с коровьей головой (рис. 71), точно так же, как Оси­рис не кто иной, как бык Апис. Мать упрекают, будто она явля­ется причиной того, что сыну при­ходится искать убежища у матери для того, чтобы исцелиться от ра­ны, которую мать же и нанесла ему; а нанесена эта рана запретом инцеста[426], лишением надежного убежища, которым он пользо-
и ми ч и детстве и ранней юности, лишением всех тех бессозна-

......по инстинктивных свершений, которые позволяли ребенку

Рис. 71. Хатор с коровьей головой. Бронза. Каирский музей

i n 11, fx-1 какой-либо ответственности в | гмм rue придатка своих родителей. В ним иложено много окрашенных чув- • том мое поминаний о животном пери- о/н', когда еще не существовало формул ■ I i.i должен» и «ты не смеешь», а все со- пгршалось как бы «само по себе». И ка-.■кетсм, что и поныне в человеке живет глубокое ожесточение против непрек­лонного закона, некогда лишившего его пне I инктивной отдачи своим желаниям п непринужденности и отнявшего у нгго неликую гармонию и красоту жи- иошой природы. Этот закон, между про­чим. проявлялся и в запрете на инцест, п и его коррелятах (брачных законах, шоу на пищу и так далее). Пока ребе­нок пребывает в состоянии бессозна- и'льиой идентичности со своей мате- рыо, он продолжает оставаться в живот- поп психике, то есть в бессознательно- (III. Развитие сознания неизбежно педет не только к отделению от матери, по и к отделению от родителей, и от все­
го семейного круга, и, соответственно, в известной степени к высвобождению из оков бессознательности и мира влечений. Однако страстное тяготение к этому потерянному миру про­должается, и когда по жизни возникает необходимость в труд­ном приспособлении, всегда появляется искушение ускольз­нуть и отойти, уступить, регрессировать в инфантильное про­шлое, которое незамедлительно изливает инцестную символи­ку. И если бы подобное искушение проявлялось отчетливо ясно, то было бы возможно, хотя и большим усилием воли, освободиться от него. Но, как правило, здесь ясности весьма мало, поскольку новая адаптация или жизненно-важная ори­ентация могут быть достигнуты лишь в согласии с самими вле­чениями и инстинктами. Отсюда и отсутствие прочных долго­временных результатов, а вместо них лишь конвульсивный ис­кусственный продукт, который в долгосрочной перспективе не­жизнеспособен. Человек не может изменить себя в нечто, отличное от его истинного разума; он способен изменить себя лишь в то, чем он потенциально является. Когда такое измене­ние становится настоятельно необходимым, предшествующий способ адаптации, уже пребывающий в состоянии разложения, бессознательно компенсируется архетипом другого вида. Если теперь сознательный разум достигает успеха в интерпретации констеллированного архетипа, то есть, переживает состояние значимости и соответствия, то тогда может иметь место жиз­неспособная трансформация. Тем самым наиболее важная дет­ская связь, связь с матерью, будет компенсирована архетипом матери сразу же, как только обозначится отделение от детско­го состояния. Одна такая успешная интерпретация представ­лена нам на примере Матери-Церкви (рис. 64), а в принципе новая интерпретация всякий раз становится неизбежной, ког­да та или иная форма начинает сигнализировать о своем ста­рении и разложении.

552

Даже если какое-то изменение и имело место, старая форма не утрачивает свою привлекательность; любой, кто разлучил­ся с матерью, стремится вернуться обратно к матери. Подоб-

Рис. 72. Осирис в кедровом гробу. Рельеф. Денвера. Египет

 

in м- с гремление легко может обернуться разрушительной стра- • I мо, которая угрожает всему, что было завоевано. В этом слу- •|.м Mi 11 ь возникает, с одной стороны, как высшая цель, а с дру- I пи как самая страшная опасность, «Ужасная Мать»*.

I^[427].1

< не pin и в свое ночное плавание по морю, ящик с Осирисом имбрасывается на берег у Библоса и попадает в ветки кедра, которые обвивают гроб и разрастаются в прекрасное дерево (рис. 72). Царь этой страны, восхищенный красотой дерева, поислевает сделать из него колонну для крыши своего двор- ил' V Этот период отсутствия Осириса (зимний солнцеворот) гоииадает с древним обычаем плача по умершему богу, а его ■ нахождение» является праздником радости и ликования.

354

Впоследствии Сет разрезает труп на куски и разбрасывает их по ветру. Этот мотив разрезания на куски мы встречаем в мно­гочисленных солнечных мифах[428] как противоположность вос­созданию младенца в материнской утробе. И действительно, мать-Исида собирает куски вместе с помощью шакалоголово- го Анубиса. Тут ночные пожиратели трупов, собаки и шака­лы, становятся помощниками при воспроизведении, возрож­дении Осириса[429]. Этой трупопожирающей функции египет­ский коршун, возможно, обязан символическим значением матери. В древнейшие времена в Персии трупы выбрасывались на дорогу на съедение собакам; и поныне в Тибете мертвых ос­тавляют на съедение коршунов[430], и в Бомбее, где парсы (зо- роастрийцы) выставляют свои трупы на «башнях молчания». В Персии же существовал обычай приводить к одру умираю­щего собаку, причем умирающий должен был подать ей кусок чего-нибудь съестного[431]. Значение этого обычая, очевидно, прежде всего таково, что кусок предназначался собаке для того, чтобы она пощадила тело умирающего, подобно тому, как Цербера укрощала медовая лепешка, которой его угощал Ге­ракл во время своего нисхождения в ад. Но если мы примем во внимание шакалоголового Анубиса (рис. 73), помогшего со­брать разрезанного на куски Осириса, равно как и материнское значение коршуна, то перед нами настойчиво возникнет во­прос: не имел ли этот церемониал более глубокое значение? Этой идеей занимался и Крейцер[432], который пришел к за-

Г1 I

символы трлнсшормлиии

Рис. 73. Шакалоголовый Анубис, склонившийся над мумией. С надгробного камня. Фивы. XX династия. Луксор

 

ключению, что астральная форма собачьего церемониала, а именно — появление созвездия Пса во время самого высокого «олнцестояния, имеет отношение к вышеописанному обычаю: приведение собаки имеет значение как бы компенсации в том смысле, что смерть, таким образом, приобретает значение зе- пи Iа жизни. Это, безусловно, целиком психологическое тол­кование, что видно уже из того факта, что смерть рассматри­валась как проникновение в материнскую утробу (для возрож­дения). Такого рода толкование могло бы дополнить и роль собаки в жертвоприношении Митры (Sacrificium mithraicum), которая иначе осталась бы непонятной. На памятниках всегда и юбражена собака, вскакивающая на быка, убитого Митрой. Дело в том, что эта жертва представляет собой как в персид­ской легенде, так и на памятниках, момент наивысшей плодо­родности. Лучше всего это выражено на великолепном гедцерн- I еймском барельефе (рис. 74), изображающем Митру: на одной стороне большой (некогда, вероятно, подвижной) каменной плиты мы видим стереотипное представление повержения быка и его жертвоприношения; на другой стороне изображен

Sol с гроздями винограда в руке, Митра с рогом изобилия, да- дофоры с плодами. Согласно легенде, убитый бык является источником всякого плодородия: из рогов его происходят пло­ды, из крови — вино, из хвоста — хлебные злаки, из его семе­ни — всякого рода скот, из его носа — чеснок и так далее. Над всей этой сценой возвышаются Сильван и лесные звери, пры­гающие от него в разные стороны.

355

В связи с этим весьма возможно, что собаке принадлежит зна­чение, предполагаемое Крейцером. Кроме того, богиня подзем­ного мира Геката имеет собачью голову, напоминая Анубиса. Как и Каникуле, Гекате приносили в жертву собак для охране­ния от чумы. Ее тесная связь с лунной богиней предполагает, что она способствовала росту и развитию. Геката первая при­носит Деметре весть о похищении младенца, снова напоминая нам об Анубисе. Богине рождения Илифии тоже приносили в жертву собак, а сама Геката (рис. 75) при случае играла роль богини брака и рождения. Собака — постоянный спутник це­лителя Эскулапа, бога врачевания, который сам, будучи смерт­ным, спасал людей от смерти и был за это поражен ударом мол­нии. Эти ассоциации помогают объяснить следующие слова Петрония:

Я прошу тебя очень, чтобы ты у подножия моего над­гробного памятника изобразил суку для того, чтобы мне выпало на долю через это твое благодеяние жить после смерти[433].

356

Однако вернемся к мифу об Осирисе. Несмотря на предприня­тое Исидой восстановление из частей всего тела, оживление удалось лишь отчасти, потому что не оказалось фаллуса Оси­риса: его съели рыбы; реконструированное тело не имело жиз-

Рис. 74. Митраическая жертва, творящая плодородие. Геддернхеймский рельеф, изображение на обратной стороне. Музей земли Нассау, Висбаден, Германия

 

ненной мощи[434]. Осирис-фантом еще раз совокупляется с Иси- дой, однако плодом их союза является Гарпократ со слабыми нижними конечностями, то есть, соответственно, со значени-

Рис. 75. Трехтелая Геката. Римская эпоха

396

КАРЛ ГЛОАВ ЮНГ

ем «слабый на ноги». В вышеупомянутом древнеегипетском солнечном гимне бог Ра был ранен (укушен) в ногу змеей Иси- ды. Нога как орган, находящийся близко от земли, в сновиде­ниях представляет связь с земной реальностью и зачастую имеет порождающее или фаллическое значение[435]. В этом от­ношении подозрительным выглядит имя Эдип, означающее буквально «с опухшими ногами». Осирис, хотя и обитающий в царстве теней, вооружает, однако, юное солнце — сына свое­го Гора — на бой с Сетом, злым духом тьмы. Осирис и Гор соот­ветствуют вышеприведенному символизму «отец-сын». Осирис, таким образом, появляется в окружении Гора и уродливого Гар- пократа; последний в большинстве случаев изображается ка­лекой, часто изувеченным до полного безобразия. Возможно, что мотив неравных братьев имеет нечто общее с первобытным представлением о том, что плацента есть близнец новорожден­ного младенца.

357

Осириса традиционно часто путают с Гором. Настоящее имя последнего Горпахерд (Horpi-chrud)[436], состоящее из chrud (ре­бенок) и Ног (от hri — «на, над, наверху»). Имя, таким обра­зом, означает «восходящее дитя»; здесь подразумевается вос­ходящее солнце, в противоположность Осирису, олицетворя­ющему заходящее солнце, то есть «солнце на западе». Стало быть, Осирис и Горпахерд, или Гор, — одно и то же существо: и супруг, и сын одной и той же матери Хатор-Исиды. Хнум-Ра, нижнеегипетский бог солнца, изображаемый овном, сопровож­
дается женским божеством земли египетской Хатмехит, голо­ва которой украшена рыбой. Она одновременно мать и супру­га Бинеб-дида (овна — местное название для Хнум-Ра). В гим­не Гибис так призывают Амона-Ра:

Твой овен-Хнум пребывает в Мендесе, как четверобо- гий Тмуис. Он фаллос, властитель богов. Наслаждается бык своей матерью, коровой, а муж оплодотворяет семенем своим*.

358

то, что существует от на­

В других надписях[437] Хатмехит называют «матерью Мендеса». (Мендес — греческая форма Бинеб-дида: овен). К ней обраща­ются также как к «доброй» с побочным смыслом та-но-ферт, что означает «молодая женщина». Корову в качестве материн­ского символа (рис. 44) мы находим во всевозможных формах и видоизменениях Хатор-Исиды (рис. 71), а также в женском аспекте Нуна (параллелью к которому является прабогиня Нит или Нейт), то есть во влажной, первичной материи, обладаю­щей одновременно мужской и женской природой. Поэтому к Нуну взывают так[438]:

Амон, первичная влага*

чала.

Его также называют отцом отцов, матерью матерей. С этим согласуется и взывание к женской половине Нун-Амона, а именно к Нейт или Нит:

«Нит, древняя матерь божия, владычица Эсне, отец от­цов, мать матерей, кто жук и коршун, кто пребывал с само­го начала».

«Нит, древняя матерь, родившая светозарного бога Ра, родившая раньше всех, когда не было еще ничего, что мог­ло родить».

«Корова, древняя, родившая солнце и положившая за­родыши богов и людей». (Ср. рис. 76, 77.)

359

Слово nun означает «юный, свежий, новый», равно как и прибывающие (новые) воды реки Нила. В перенос­ном смысле nun употребляется также в смысле хаотической первичной во­ды, вообще в смысле производящей, первичной материи, которую олице­творяла богиня Унет. Из нее произо­шла Нут, богиня неба, с осыпанным звездами телом; в представлении дру­гих она является в виде небесной ко­ровы, тоже усыпанной звездами (рис. 76, 77).

360

Итак, если говорят, что солнце-бог понемногу возвращается на спину небесной коровы, точно так же, как бедный Лазарь вод­воряется в Авраамово лоно, то в обоих случаях это значит одно и то же: возвращение в материнскую утробу с тем, чтобы вновь возникнуть в качестве Гора. Поэтому можно сказать, что утром богиня является матерью, в полдень сестрой-супругой, а вече­ром снова матерью, принимающей мертвого в свою утробу.

361

Рис. 76. Нут, рождающая солнце. Рельеф. Египет

Так объясняется и судьба Осириса: он скрывается в утробе матери, в ящике, в море, в дереве, в колонне Астарты, его рас-

Рис. 77. Священная корова. С надгробия фараона Сети /. Египет

 

членяют на куски, воссоздают, и он возрождается в лице свое­го сына Гарпехерда.

362

Раньше, чем раскрывать дальнейшие сокровенные тайны это­го прекрасного мифа, мы должны сказать еще несколько слов о символике дерева. Осирис, обвитый ветвями дерева, поко­ился в них, словно в материнской утробе[439]. Мотив обвивания и оплетания часто встречается в солнечных мифах и мифах воз­рождения, как, например, в «Спящей красавице» или в леген­де о девушке, скрытой под древесной корой[440].