На иллюстрации Доре к Данте

31 32 33 34 35 36 37

Нет-нет, Эдем небесный не таков,

И не похожи на посланцев рая

Усталых чаек сумрачные стаи,

Летящих от тулийских берегов.

Там пламень света — ярче жемчугов,

Сияющий сильней, чем Гималаи,

Когда восход, над Индом воспаряя,

Омоет славой сонный их альков.

Я это царство видел краем глаза —

Мне Дант открыл ключами из алмаза

Ворота обретенной им страны,

«Где праведных встречает луч рассвета,

Что в платье белоснежное одеты

И от кончины освобождены».

Туле — по данным античной географии остров, находящийся в шести днях плавания к северу от Британии, у Северного Полярного круга; самая северная из обитаемых земель.

Когда он к Небу с Беатриче шел,

Где Свет воздвиг немеркнущие шпили,

Ему собратья райские дарили

Небесных роз волшебный ореол;

Когда же он, взмывая как орел,

Взирал на кольца ангельской кадрили,

Его мерцаньем невесомых крылий

Приветствовал блистающий Престол.

У нас в душе пребудет этот Свет —

Он вечно с нами; он всегда на страже.

И мы взлетаем над пучиной бед

Туда, где нити драгоценной пряжи

И серафимов розовый букет

Сияют, как церковные витражи.

Сонеты написаны на знаменитые иллюстрации французского художника Гюстава Доре (1832–1883) к «Божественной комедии» Данте.

На рисунок Мантеньи «Юдифь»

Что за Юдифь ты начертал, Мантенья —

Бескровен меч, и нет в лице тепла,

И голова, что камень, тяжела

Для ней, бредущей полусонной тенью.

Ужель в эпоху умоисступленья

Ты убоялся правды, словно зла,

Когда на плахах кровь рекой текла,

Сзывая жертв к ответному отмщенью?

Нет, не такой в ту ночь была она,

Когда утихли воинские кличи,

Когда взошла над лагерем луна;

Тигрицей прянув к долгожданной дичи,

Бежала, темной радости полна,

Юдифь совсем не с каменной добычей.

Горели свечи в дорогом шандале,

Уснули по шатрам бородачи,

И растекался отблеск от свечи

По зеркалу его доспешной стали.

Он улыбался ей в хмельном оскале,

Расслабленный от похоти в ночи,

Но в сумраке холодные лучи

Из глаз Юдифи плоть его пронзали.

Она, изящным изогнувшись станом

И не скрывая больше торжества,

Взмахнула смертоносным ятаганом;

И вот, напряжена как тетива,

Юдифь стоит над Олоферном пьяным,

Бормочущим любовные слова.

Андреа Мантенья (1431–1506) — итальянский художник, представитель падуанской школы живописи. Здесь имеется в виду его рисунок «Юдифь» (1491), хранящийся во флорентийской галерее Уффици.

Юдифь — персонаж второканонической «Книги Юдифи», еврейская вдова, которая была «красива видом и весьма привлекательна взором» (Иудифь 8:7). После того, как войска ассирийцев осадили ее родной город Ветулию, она нарядилась и отправилась в лагерь врагов, где привлекла внимание полководца Олоферна. Когда он напился и заснул, она отрубила ему голову и тем самым спасла город.

О конях святого Марка

Квадригою им родственных коней

У Марафона правила Афина;

Неспешна поступь, горделивы спины,

Как будто вожжи все еще у ней;

По Древности, меж толпищ и теней,

И сквозь Средневековые годины

Прошли четыре медных исполина,

А ныне топчут пепел Наших Дней.

Путем, внесенным в тайные анналы,

В Грядущее, что сбудется когда-то,

Они идут по Времени устало,

И голубей воркующих легато

Несется с холок их, когда каналы

Рябит закат, как свойственно закату.

Квадрига святого Марка — скульптура из позолоченной бронзы, хранится в базилике собора Сан-Марко (Венеция). Ее создание приписывают античному скульптору Лисиппу и датируют IV веком до н. э. До 1982 г. располагалась на лоджии собора; ныне там установлена копия скульптуры.

На вынесенный прибоем торс Венеры, найденный в Триполитании

Давно, когда наш мир еще был юн

И Времени виски не поседели,

Раздался из глубин морской купели

Басовый звук каких-то странных струн;

Земля, и воды, и Зефир-шалун

Богиню велемощную узрели;

На раковине, словно в колыбели,

Ее качал послушливый бурун.

И ныне море вынесло на брег

Венеры торс из океанской дали —

Катался он по дну за веком век,

Пока не стерлись лишние детали;

И мрамор тела светит, словно снег,

Невинной белизной из-под вуали.

Тускнеющая слава

Сияют нимбы, словно купола,

На фресках монастырского придела;

Но краски блекнут в церкви опустелой

С тех пор, как вера от людей ушла.

Еще звучит последняя хвала,

Что ангелы поют осиротело;

Но зелень одеяний побурела,

И мутен лик витражного стекла.

Век, их создавший, кончился давно,

И злато нимбов — отблески заката,

А ночь спрядет им смертное рядно;

Младенчество людей с улыбкой брата

Оберегать им было суждено.

Теперь они уходят без возврата.

На их иконах золотой оклад

Мерцал в соборах долгими веками;

Там плыл дымок кадила над скамьями,

Звучал органа громовой раскат;

Там, как душа, не ведая преград,

Псалом пасхальный возносился в храме;

Вставали там державными князьями

В тиарах папы подле царских врат.

Но время скрыло их вуалью дымной;

Теперь они в музее на стене,

А рядом фавн с корзиной гроздьев спелых.

Их руки сжаты, с уст слетают гимны —

Иль то мольбы уносятся вовне,

Ища приюта в душах очерствелых?

На «Голову Медузы» Леонардо

Пред нами голова, что без пощады

Мечом неумолимым снесена;

Змеиных тел колышется копна;

Недвижность век; оцепенелость взгляда.

Из бледных губ текут потоки смрада,

И, ужаса посмертного полна,

Струится пара едкого волна,

Верша свой путь на Небеса из Ада.

Гадюк ослепших ядовитый ком

Пытается от мертвого чела

Прочь уползти, подергиваясь слабо;

В усильи тщетном спутаны клубком,

Покуда смерть их гибкие тела

Не распрямит. На змей взирает жаба.

См. примечания к сонету 25.

Раздел III. Жизнь и судьба

Кольцо Фауста

Застав однажды Фауста врасплох,

Лукреция приподнялась со стула,

Волшебный перстень с пальца потянула,

Пока он спал, прекрасный словно бог.

И мигом юный лик его иссох,

Морщины сетью обтянули скулы;

Ревнивица на старика взглянула,

И с уст ее слетел злорадный вздох.

У Жизни есть волшебное кольцо —

В нем Вера в Провидение и Благо

Заключена — не трогайте его!

Иначе тут же юное лицо

Сползет с костей обойною бумагой,

И одряхлеет мира естество.

Сонет основан на одной из многочисленных народных легенд о Фаусте. См., например, объяснения Г. Гейне к его «Танцевальной поэме Фауст» (Легенда о докторе Фаусте / под ред. В. М. Жирмунского. 2-е изд. М., 1978. С. 140–141).

Затонувшее золото

Гниют суда старинные в пучине,

Дублонов груз покоится в песке;

Утопленник сжимает в кулаке

Даров любовных мертвые святыни;

И видеть можно в бездне темно-синей

Луга морской травы невдалеке;

Их плети к солнцу тянутся в тоске,

Неугомонно кончики щетиня.

Вот так лежат в душе, на самом дне,

Несобранных мечтаний урожаи,

Дары, напрасно отданные мне;

Из тех глубин для них возврата нет,

Но я порой меж рифов созерцаю

Утерянного золота отсвет.

Игра жизни

Угрюмый смуглолицый гений зла

И наш хранитель, ангел белокрылый,

Сидят, увлечены игрой постылой,

Где пешки — мысли, короли — дела.

Вот вражьего ферзя рука взяла,

Чем судьбы наши сразу изменила;

И победитель сбросит нас в могилы,

Сметя чужие пешки со стола.

Порою мы следим за их досугом,

Где движутся фигуры в свой черед,

И душам воздается по заслугам;

Очередной непредсказуем ход —

Но если отвернемся мы с испугом,

Без нас игра по-прежнему пойдет.

Сулак

Гасконский дом, не радующий взора,

Где лишь ветра соленые метут,

Да на пригорках обрели приют

Сосенки — худосочны, тонкокоры.

Дом? Колокольня древнего собора,

Норманнами поставленного тут;

Он утонул в глуби песчаных груд —

Не сыщешь ни придела, ни притвора.

Всё сгинуло! как явствен образ рока:

Мечтаний детских пышный особняк

Разрушит жизнь — над нефами осока,

А свод апсиды поглотил овраг;

И рады мы руине одинокой,

Что нас оберегает кое-как.

Сулак — приморский городок в Гаскони, на юго-западе Франции.

Неф — вытянутая в длину, обычно прямоугольная в плане часть храма; ограничивается с двух сторон отдельно стоящими опорами (столбами, колоннадами, аркадами), служащими промежуточной опорой для перекрытия.

Апсида — полукруглая выступающая часть здания, перекрытая полукуполом или сомкнутым полусводом; в христианском храме апсиды строились в восточной части, в них помещался алтарь.

У костра

Я грелся у горящего бревна,

Меж алых языков плясали тени;

Мне к Будущему виделись ступени,

Грядущие мелькали времена.

Вот стала ниже пламени стена,

И для меня пришла пора сомнений,

Но все же согревала мне колени

От красных углей жаркая волна.

Прошли года. И я в ночи июня

Смотрю, как искры поглощает мгла,

Как меркнет то, что рдело накануне —

И вижу прогоревшее дотла

Свое Вчера, потраченное втуне.

А Будущее? Серая зола.

Лета

Мне снилась Лета — царство вялых вод

С перержавелой цепью на причале;

Пришедшие на берег припадали

К ней, погружая в реку жадный рот.

И с каждой каплей уменьшался гнет

Для них былой любови и печали;

И отплывали в солнечные дали,

Где не бывает боли и невзгод.

Я к Памяти прикован — кто же мне

Подаст соленых слез глоток ничтожный,

Зачерпнутый в летейской глубине?

Избавит от мечты пустопорожной,

Несбывшейся не по моей вине,

И тень прогонит прочь надежды ложной?

Лета — в древнегреческой мифологии река, протекающая в подземном царстве. Души мертвых, отведав воду Леты, забывали о своей земной жизни. В переносном смысле образ Леты означает забвение.

Гончие судьбы

Натаскивали много лет назад

Своих собак испанские сеньоры

Искать индейцев потайные норы,

И был паек у псов, как у солдат.

Куда ни прячься беглецов отряд —

Не скроют запах ни леса, ни горы;

Истошным лаем бешеные своры

На золотой указывали клад.

Вот так за каждым гением вдогон

Судьбы ищеек стаища несется,

Ища поживы, от начала века;