2020-06-08
69
Дивизия продолжала пополнять свой самолетный парк. Часть опытных летчиков поехали за новыми машинами, а другая группа направилась, чтобы получить старые машины из авиамастерских. Я был рад, когда узнал, что в ржевскую группу включили Костю Шуравина и меня.
За день до отъезда комдив собрал всех летчиков и подробно разобрал все допущенные ошибки прежней перелетной группы. Чтобы не повторить их, мы перед вылетом приступили к теоретическим и практическим занятиям по самолетовождению в закрытой кабине. И это, безусловно, в дальнейшем сыграло свою роль.
Прилетели на место на Ли-2 под вечер. Наша группа состояла из шести летчиков во главе с командиром эскадрильи, инженера и трех механиков. Нас поместили в общежитие недалеко от аэродрома. Заняв койки и оставив зимнее летное обмундирование, мы пошли ужинать. В столовой висело объявление, приглашавшее в клуб на концерт. Внизу мелким шрифтом сообщалось, что после концерта будут танцы. Пошли всей командой во главе с комэском.
Когда прибыли в клуб, то свободных мест там уже не было. Несколько рядов стульев были не в состоянии вместить всех желающих, и поэтому большая толпа ожидала концерт стоя. Мы тоже прислонились к стенке недалеко от двери. Собственно, клуб представлял собой большую комнату. Сцены не было, и артисты, выходя из дверей, исполняли свои номера в пространстве между дверью и первым рядом стульев. Поэтому мы и те, кто пришел позже нас, оказались почти за спиной у актеров. Но они привыкли к такой ситуации, выступая в различных прифронтовых условиях, и это им нисколько не мешало. Зрители дружно приветствовали каждое выступление актеров.
Уже прозвучали романсы Глинки и Рахманинова, стихи и злободневные басни, веселые боевые частушки, когда конферансье объявил, что сейчас перед нами предстанет фокусник-иллюзионист. Все, и дети, и взрослые, любят, когда их обманывают, но не исподтишка, а при всем честном народе, да еще не одного, а всех сразу. Это, оказывается, нисколько не обидно, а даже интересно и весело.
Зал зашумел, зааплодировал. В дверях появилась фигура, закутанная в черный плащ. Не доходя трех шагов до первого ряда, фокусник остановился и широким взмахом руки в белой перчатке сбросил черный плащ на пол. Перед нами предстала красивая, стройная, молодая блондинка в черном фраке, в цилиндре, с тросточкой в руке. Это неожиданное и приятное "превращение" вызвало бурные рукоплескания. Ну, а дальше все, что ни делала симпатичная иллюзионистка, принималось на "ура".
Закончив очередной номер и выждав, когда стихнут аплодисменты, она обвела лукавым взглядом зрителей и игриво спросила:
- Кто из присутствующих желает помочь показать следующий фокус? Нужен один смелый и сообразительный мужчина.
Все заулыбались, но никто не тронулся с места. Очевидно, полагали, что все здесь смелые и сообразительные, а ведь требовался только один. Возможно, поэтому, а может быть, еще по какой-то причине, только как ни уговаривала иллюзионистка, как ни стыдила, никто не выходил.
Показав всем шарик, продемонстрировав, как он свободно передвигается по веревочке, волшебница бросила один конец на пол и наступила на него. Другой конец был у нее в руках. Вертикально потянув веревочку, она отпустила шарик, и он скользнул к ее лакированной черной туфельке.
- Теперь, - обратилась она к Феде Садчикову, - я прошу вас, поднимите, пожалуйста, шарик и скажите: "Шарик, шарик, останься на месте!".
Федя собрал все свое мужество и, насупившись, нагнулся к лакированной туфельке. Затем, подняв шарик, он довольно внятно произнес:
- Миленький шарик, останься на месте!
Какое-то мгновение он задержал руку на шарике, а потом отпустил его. И о, чудо! - шарик застыл на месте, не соскользнул вниз. Зал разразился аплодисментами. Блондинка с благодарностью хотела взять руку своего помощника, но Федя, ни на кого не глядя, уже шагал к нашей стенке.
Это было единственное Федино выступление со сцены в качестве артиста. Но он его хорошо помнит до сих пор...
Следующий день выдался солнечным, морозным. Облачившись в теплое летное обмундирование, мы бродили по аэродрому в ожидании, когда наше руководство утрясет вопрос с авиамастерскими о получении машин. На стоянках аэродрома стояло много разных самолетов, но наше внимание особенно привлекли три "Боинга" и "Бостон", стоявшие в стороне. Мы с интересом разглядывали авиационное новшество - трехколесное шасси с передней выпускающейся ногой. Такого еще никто из нас не видел.
Вдруг где-то рядом заухали пушки. Им ответили орудия с дальнего края аэродрома. Что такое? Высоко в небе послышались хлопки зенитных разрывов. Задираем головы и отчетливо видим маленький силуэт двухмоторного самолета, за которым тянется белый инверсионный след. Фашист! Да как высоко идет! Тысяч восемь метров наверняка будет. Разведчик...
Наши зенитки буквально надрываются. К ним присоединяются батареи, расположенные в городе. Стреляет только тяжелая зенитная артиллерия - слишком высоко идет стервятник. Но зенитные разрывы ложатся до обидного далеко в стороне от вражеского самолета.
- Да, если он вернется на свою базу, жди ночью бомбежки, - мрачно подытожил Садчиков. - Вон сколько самолетов на аэродроме.
Тут подошел наш капитан и сообщил, что самолеты, которые мы должны получать, еще не готовы и придется ждать здесь дня три-четыре.
- Ну вот, ребята, скучать не придется, - "успокоил" нас Федя. - Наверняка доведется поглядеть, как немцы будут бомбить этот аэродром.
К сожалению, Федя оказался прав. На третью ночь мы проснулись от грохота крупнокалиберных зениток, трескотни пулеметов. Среди этого грохота прорывался вой сирен. В дверях что-то кричали. Мы повскакивали с коек и в темноте (свет в здании был выключен) начали поспешно одеваться. В дверях появился человек с фонарем. Он приказал всем быстро следовать за ним. Схватив комбинезон и шлемофон, я кинулся за остальными. Мы хотели быстро выскочить на улицу, но в дверях стоял часовой и никого не выпускал. Нас по тревоге направили в подвал, где было оборудовано бомбоубежище.
Утром выяснилось, что ни одна бомба на территорию аэродрома не попала. Вражеские летчики сбросили четыре "свечки", но зенитки-малокалиберки буквально тут же расстреляли их. Поэтому бомбить аэродром гитлеровцам пришлось в полной темноте. К тому же зенитчики поиграли у них на нервах - оттого они и промахнулись, побросав бомбы где попало.
Наши механики и инженер целыми днями пропадали в авиамастерских, помогали рабочим скорее завершить ремонт "илов", предназначенных для нашего полка.
Через несколько дней наш капитан сам облетал все машины. Механики устранили выявленные дефекты, и, наконец, был назначен день нашего вылета домой - в полк.
Перегнали мы все машины благополучно. А вскоре прилетели и ребята из Куйбышева. Весь перелет прошел хорошо. Через некоторое время дивизия начала боевую работу. Поскольку фронт был стабильным и вылетов было сравнительно немного, командование не спешило с вводом молодежи в бой. Участие молодого летчика в боевом вылете отмечалось торжественно. Прошедшего первое боевое крещение поздравляли не только товарищи из его эскадрильи, но и летчики всего полка. Одним из первых среди нас, новичков, кому доверили сделать свой первый боевой вылет, был Костя Шуравин.
Вылет прошел успешно. Мы все радовались за Костю. От всего сердца поздравляли с боевым крещением и желали дальнейших боевых успехов и удач. Костю поздравил сам командир полка.
Мы, молодежь, по-хорошему завидовали Косте. А после ужина неожиданно получили приглашение от девчат-однополчанок. В честь Костиного боевого крещения они устроили дружескую вечеринку в своей землянке. Честно говоря, мы даже не мечтали о таком сюрпризе.
Сразу же "командировали" за своим баяном Лешу Сычева. Ему, так же как и нам, еще не довелось сделать свой первый боевой вылет, но он уже прославился в полку как замечательный баянист. Играл он на баяне действительно здорово и не расставался с ним нигде. Из дома он взял его с собой в авиашколу. С ним приехал и на фронт. Когда он брал свой огромный баян на колени, из-за инструмента была видна лишь его голова.
Несмотря на свой маленький рост, Леша добился, чтобы его взяли в авиацию. Военную школу Сычев окончил с отличием. Летать он любил и умел, хотя это было для него не просто. Ему приходилось до предела удлинять педали, а на сиденье под парашют подкладывать специальную подушку... Ну, словом, Леша приволок свой замечательный инструмент, сияющий лаком, и импровизированная вечеринка началась.
Под бравурные звуки туша девушки подарили Косте кисет, на котором они сами вышили слова сердечного поздравления и самых наилучших пожеланий. Это было до того трогательно, что Костя, будучи далеко не сентиментальным, чуть было не прослезился.
Леша еще раз "рванул" туш на баяне, а мы заставили Костю расцеловать всех устроительниц этого торжества. Вот здесь я впервые увидел, как он покраснел. Неимоверно смущаясь, он прикладывался к щеке каждой девушки, как к иконе. А мы все от души смеялись.
В этот вечер мы много пели и танцевали. Вот только Леше не пришлось потанцевать: сменить его у баяна было некому. Да и я почти не танцевал... Мне припомнился вечер у Лены на Валдае. Маша... То щемяще-тревожное чувство, возникшее тогда... Полевая почта 39 - 549 - вот и все, что осталось от нашей встречи. А писать-то и некому. Узнал я недавно случайно от товарищей, что Маша, наше Солнышко, погибла при бомбежке...
Наконец-то настал тот долгожданный день, когда и за мной закрепили крылатую машину. И родилась новая боевая единица - наш экипаж.
Кроме меня в нашем экипаже были теперь воздушный стрелок, механик самолета, моторист и оружейник.
Впервые в жизни я предстал перед этими людьми как их командир. До этой минуты мне тоже докладывали механики, что самолет к полету готов, стрелки что они тоже готовы к полету, но это были не мои механики и стрелки, и я для них был просто летчиком. А теперь это был мой экипаж, и я для них был командиром. Отныне только эти люди будут готовить наш самолет к полетам и, как никто, будут ждать благополучного его возвращения из боевого вылета.
Не знаю, какие мысли и чувства были у них, но я почему-то очень волновался в момент нашего первого знакомства, хотя в общем-то мы "издали" уже знали друг друга, но не знали, что будем в одном экипаже. Безусловно, что они обсуждали между собой мое появление в их экипаже. Прежний их командир погиб. Ведь среди техсостава каждый летчик котируется по-разному. Мерка эта суровая, но чаще всего справедливая. В первую очередь берется в расчет летное мастерство пилота, а уж потом человеческие качества. Так что можешь заигрывать с ними сколько хочешь, но уважения к тебе все равно не прибудет, если пилот ты никудышный.
Некоторые экипажи гордятся своими летчиками, а бывает, что и стыдятся.
Раньше я как-то не задумывался над этим, летал себе и летал. А теперь надо было летать так, чтобы те, кто оставался на земле и считался моим экипажем, не стыдились бы за меня перед своими коллегами.
Когда я первый раз подошел к своему самолету, весь экипаж выстроился у левой плоскости. Механик, подав команду "смирно", шагнул мне навстречу и доложил:
- Товарищ младший лейтенант, самолет готов к полету. Экипаж построен и ждет ваших указаний.
А дальше все пошло не совсем по уставу - и не потому, что я хотел расположить к себе этих людей. Нет. Просто все они уже давно были на фронте, да и по возрасту гораздо старше меня, и мне было неловко заставлять их по принуждению тянуться передо мной. Поэтому я подал команду "вольно, разойдись" и, подойдя к каждому, пожал их натруженные рабочие руки - руки, которые в самые лютые морозы имели дело с металлом, бензином и маслом. Все неполадки в машине устраняли эти огрубелые руки. Без них - не бывать полетам. А потом сказал:
- Сейчас перед нами стоит одна и самая главная задача - стать друзьями. Это необходимо потому, что теперь нам придется всем вместе воевать на одном, вот этом, самолете. Ну, а остальное вам все ясно и без меня. Конечно, я не открыл вам Америки: вы и до меня воевали, но мне надо открыть эту Америку для себя, ведь у меня не было еще ни своего самолета, ни нашего экипажа, чистосердечно признался я.
Они стояли полукольцом около меня и слушали, не перебивая. Особенно внимателен был стрелок Вася Вениченко. Его светло-голубые глаза с длинными, пшеничного цвета ресницами все время излучали, против его воли, вопросительно-тревожные взгляды. Это было и понятно: теперь его жизнь полностью зависела от моего умения летать. Ведь все управление самолетом, до последнего "винтика", было в моих руках. У него же не было ничего, кроме пулемета, сигнально-переговорного устройства - СПУ, соединяющего нас в полете, и парашюта. Если же я не справлюсь с пилотированием самолета в случае, когда он будет подбит в бою, то погибнем оба...
- Поскольку мы сегодня знакомимся, - продолжал я, - может быть, у вас есть ко мне какие-нибудь вопросы?
Я выдержал паузу и хотел было уже перейти к дальнейшему разговору, как механик старший сержант Веденеев, переминаясь с ноги на ногу от неловкости, спросил:
- Товарищ младший лейтенант... а с какого вы года?
Конечно, я предвидел этот вопрос, но что он будет самым первым, никак не ожидал. Я почувствовал, как лицо мое заливает краска. Но я, как мог, спокойно сказал:
- Мне скоро будет девятнадцать. Конечно, не женат. - Все заулыбались. Еще что вас интересует?
- Какую школу вы кончили? - спросил Виниченко.
Да, конечно, его волновал сейчас один вопрос - как я летаю? И что бы я ни говорил, будет волновать его, пока он не сделает со мной несколько полетов. Только уверовав в меня, он успокоится.
- Пермскую авиационную школу пилотов-штурмовиков, - ответил я, сделав ударение на последнем слове. И чтобы успокоить его, добавил: - С отличием.
Он опустил глаза и снял шлемофон. Светлые волосы, подстриженные "под бобрик", торчали дыбом и были мокры. Больше Вася ничего не спрашивал... Он попал в стрелки из пехоты, после легкого ранения.
- Ну, если больше вопросов сейчас нет, давайте знакомиться с нашим "Илюшей", - сказал я и вместе с механиком начал осматривать самолет.
Как бы ни делали одинаково самолеты, все равно в полете каждый из них имел свои особенности. Поэтому прежде чем подняться в воздух, надо было познакомиться с ним на земле, если есть такая возможность. А у нас она была. За механиком закрепили этот самолет недели две назад, так что он уже успел с ним хорошо познакомиться. И сейчас он показывал мне все: и планер, и шасси, и мотор, давая соответствующие пояснения о ресурсах и выработанных часах.
Самолет нам достался не новый, но мы все его очень полюбили и считали, что лучше нашей машины нет. Для этого, правда, были некоторые основания. Больше года заводы выпускали "илы" с фанерной обшивкой плоскостей. Наш же, хотя и старый, был дюралевый, поэтому, как утверждали техники, он был легче, а это тоже немаловажное качество.
Наше первое знакомство прервал командир эскадрильи капитан Царев, который сообщил, что командир полка разрешил полетать сегодня по кругу для знакомства с матчастью. Я обрадовался такой возможности. Мне не терпелось узнать, как ведет себя в воздухе наш самолет. Как бы между прочим взглянул на стрелка, и мне показалось, что глаза его расширились, а лицо слегка тронула бледность. "Переживает, - подумал я, - не доверяет моей молодости (он был на пять лет старше). Но ничего, скоро это у тебя пройдет, старший сержант!" В этом я не сомневался. И вот мотор уже опробован, матчасть в полном порядке. Механик убрал колодки из-под колес и показал рукой, что путь свободен.
Но прежде чем дать газ, я переключил СПУ на кабину стрелка и спросил:
- Вася, как слышишь меня?
В наушниках раздалось какое-то нечленораздельное урчание, а потом все смолкло. Тогда я сказал:
- Вася, говори четче, я плохо понял. Если готов к полету, то выруливаю.
На этот раз все было понятно:
- Слышу хорошо, к полету готов.
Вырулив в конец просеки, к самым пенькам, я попросил старт.
Взревел мотор, самолет начал разбег, легко поднял хвост и быстро оторвался от земли. В воздухе он оказался послушным - чутко реагировал на малейшее отклонение рулей. У меня еще больше поднялось настроение. После нескольких полетов окончательно убедился, что самолет мне достался хороший. Когда заруливал на стоянку, то встретил потеплевший взгляд своего механика. Несомненно, весь техперсонал наблюдал за нашими полетами. С аэродрома мы шли с Васей вместе. Он был разговорчив и бодр.
Рождение нового экипажа состоялось. А через неделю мы перелетели на новый аэродром, ближе к фронту.
На боевом курсе
Как-то вечером после полетов капитан Царев собрал летный состав и сообщил, что командование объявляет конкурс на лучшую эмблему полка (тогда во многих частях на фюзеляжах самолетов рисовали эмблемы). В 826-м полку, например, на фюзеляжах красовались львы. А у нас не было ничего. Вот и решено было провести конкурс. Шуму по этому поводу было много. Каждый предлагал, кричал, доказывал. Капитан слушал, слушал, а потом ему надоело и он сказал:
- Митинг по этому поводу закрываю, потому что толку от этого ора никакого. Вы лучше нарисуйте и завтра отдадите мне, а там посмотрим.
Это было разумное решение. Споры тотчас улеглись, и каждый стал обдумывать свой вариант эмблемы.
Мы с Костей Шуравиным тоже уединились. Правда, я рисовать не умел совсем. А Костя оказался хорошим художником. Мы обсуждали различные варианты, а Костя их тут же воплощал в рисунках. Уже была целая кипа рисунков, но ему все это почему-то не нравилось.
Утром Костя вручил капитану рисунок: в круге, во весь диаметр, распростер свои могучие крылья орел, в лапах у него извивалась змея.
За два дня было подано много различных рисунков, но командование полка утвердило Костин. Он стал эмблемой нашего 639-го полка. Костя своею рукой нарисовал эту эмблему на фюзеляже своего самолета, потом на машине комзска и по дружбе - на моей. Потом, чтобы упростить дело себе и другим, он целый день выпиливал из фанеры трафарет. И вскоре на всех самолетах полка расправили свои крылья Костины орлы.
К этому времени Шуравин сделал уже четыре боевых вылета. А я - ни одного. Капитан Царев успокаивал меня:
- Не волнуйся, Ладыгин, вот эскадрилья получит задание попроще, полетишь и ты. Следующая очередь твоя, обещаю.
Ну что тут можно было возразить? Уж такова была традиция, что на первый боевой вылет действительно старались послать молодого летчика туда, где меньше было зениток и наименьшая вероятность встретиться с истребителями врага. Это возможно было только потому, что боевые действия наземных войск были пока ограничены.
Однако случай, который произошел в соседней дивизии, стоявшей неподалеку от нас, опять отодвинул сроки вылета молодых летчиков нашей эскадрильи.
Разведка донесла, что на одной железнодорожной станции стоит эшелон. Соседи направили туда шестерку "илов". В их числе были два летчика, сделавшие всего по нескольку боевых вылетов. На подходе к станции группу встретили плотным огнем вражеские зенитки. "Илы", естественно, стали маневрировать. Один из молодых, увлекшись маневром, а может быть, от растерянности, слишком сильно рванул свой самолет вверх и в сторону и потерял из виду остальных, очевидно, закрыв их плоскостями своего самолета. Забыв, что ниже его, рядом, находятся его товарищи, не видя, что там делается под ним, он резко кинул свой "ил" вниз. Вот тут и произошла трагедия. Он сверху врезался в самолет командира звена, который шел впереди. Обломки обоих самолетов рухнули на землю к радости врагов. Этот трагический случай разбирался во всех полках не только с молодыми летчиками, но и со всем летным составом, включая и стрелков. Им было вменено в обязанность давать красную ракету, если соседний самолет окажется слишком близко от впереди идущего.
После этого молодежь стали вводить в строй еще осторожнее.
Почти все молодые летчики уже прошли боевое крещение, а мне все не везло. Наконец, настал день, когда комэск сказал:
- Ладыгин, где твой планшет?
- В самолете, товарищ капитан! - почти выкрикнул я.
- Возьми, и сейчас же на КП.
- Что? Сегодня, товарищ капитан?
- Да. Сейчас. Скажи, чтобы машину готовили к полету.
Все это капитан произнес так буднично, как будто я летал на боевые задания каждый день и по многу раз. Больше ничего не сказав, он пошел в сторону КП.
- Я как-то даже опешил. Столько ждал этого события, а он взял и все приземлил... Может быть, так и надо? Все-таки до чего же я еще наивный юнец. Праздник? Да тут люди воюют, а не празднуют.
Но все равно я был рад и не смог скрыть своего волнения, голос у меня срывался, когда говорил механику, чтобы он готовил машину к боевому вылету. Веденеев сам слазил в кабину и, достав мой планшет, протянул его мне:
- Вот, держите, товарищ младший лейтенант.- В голосе механика и в его глазах была какая-то неизвестная мне доселе дружелюбность. Поблагодарив его, я было бросился на КП, но потом, умерив свой пыл, пошел нормальным шагом. И хорошо сделал, так как у КП меня встретил комэск. Он посмотрел на меня озабоченным взглядом и каким-то чужим голосом сказал:
- Ладыгин, тебе сегодня лететь не придется. У меня чуть ноги не подкосились.
- Но, товарищ капитан...- взмолился я. А он, не слушая, продолжал:
- Поторопился я. Нам изменили задание. Вместо удара по автоколонне поставлена задача разведать боем три железнодорожных станции. Понимаешь, три, а не одну.
- Ну и что же, товарищ капитан. Надо же и мне когда-то начинать. Все уже слетали. Один я... А потом ведь уже и экипажу сказал. Как же теперь... в глаза им буду смотреть?
Он отвел свой взгляд и опустил голову.
- Да! - сказал он после паузы и вздохнул.- Понимаешь, Ладыгин, что получается, действительно, я придерживал тебя, хотел, чтобы полегче тебе первый вылет достался. И совсем не потому, что ты летаешь плохо. Молод ты больно.
- Товарищ капитан, - перебил его, - ведь воюют и гораздо моложе меня, совсем мальчишки. Так что... Он не дал мне договорить.
- Знаю. Но то в наземных войсках. А в авиации мало таких. Чтобы стать летчиком, надо было аэроклуб кончить, а потом авиашколу. Сколько было, когда в аэроклуб-то пошел?
- Около шестнадцати, - честно ответил ему,
- Ну вот!.. А тут получается, что посылаю я тебя в самое пекло. Каждая железнодорожная станция у них плотно прикрыта зенитками.
- Но, товарищ капитан, ведь другие-то полетят. Вы не волнуйтесь, все будет в полном порядке.
Он еще раз пристально посмотрел на меня и опять, вздохнув, сказал:
- К тому же не я веду четверку, а мой зам, а он у нас тоже недавно. Незадолго до вас прислали.
- Да не волнуйтесь, товарищ капитан, - еще раз бодро заверил я, чувствуя, что он внутренне почти согласен.
- Ладно уж, назад отрабатывать не будем, - капитан положил руку на мое плечо. - В авиации заднего хода нет.
- Спасибо, товарищ капитан.
- Чего там спасибо. Если бы я сам тебе не обещал, ни за что бы не разрешил. Ты вот что, - капитан взял мой планшет, - видишь озеро? - Он показал на карту. - Это будет для тебя ориентир линии фронта. Как будете подлетать к озеру, закрой бронешторки радиатора и увеличь дистанцию и интервал, так как при перелете линии фронта вражеские зенитки почти всегда встречают нас. Как обстрел кончится, открой немного, а когда будете подлетать к первой станции, опять полностью закрой и можешь не открывать до последней атаки на третьей станции. Ну, а когда зенитки перестанут бить, не забудь открыть радиаторы, иначе мотор перегреется.
- Хорошо, товарищ капитан, не забуду.
- И еще вот что: в случае чего домой курс держи восемьдесят градусов. Выскочишь на свою территорию в районе озера, ты его издалека увидишь. А от озера возьмешь курс полсотни градусов и через пятнадцать минут будешь в районе аэродрома... Ну а остальное обговорите на предполетной подготовке с капитаном и участниками вылета.
Мы спустились в землянку КП полка. Землянка была разделена на две комнаты. В одной был собственно КП с картами, машинками, телефонами. В другой комнате был большой дощатый стол со скамьями вдоль стен и стола. В ней проводились совещания, занятия, разборы, собрания. Когда мы вошли, заместитель комэска уточнял с участниками вылета линию фронта. Он посмотрел на меня, на комэска, потом опять на меня. Ничего не сказав, он стал дальше перечислять населенные пункты и приметные места на карте, через которые проходила линия фронта. Мы подошли к столу и сели. Комэск помог мне нанести линию фронта и свернуть карту так, чтобы был виден весь маршрут нашего полета.
Когда с маршрутом все было закончено, заместитель командира эскадрильи сказал:
- Порядок построения будет следующий: первый я, за мной, - он посмотрел на меня, - Ладыгин. За ним - командир звена старший лейтенант Пивоваров со своим напарником. Идем левым пеленгом. Прикрывают нас две пары истребителей. Особенно не растягивайтесь. Помните, что недалеко от третьей станции вражеский аэродром. Вопросы есть?
- Есть, - сказал Пивоваров. - Как используем бомбовую нагрузку? Ведь первая станция может быть пуста. Стоит ли там сбрасывать бомбы?
Зам комэска посмотрел на командира звена и сказал:
- Может статься, что ни на второй, ни на третьей станциях ничего не будет. На то мы и делаем разведку боем. В общем, так: если на первой ничего нет, бомбы на станционные постройки сбрасываю я, если и на второй ничего нет сбрасывает Ладыгин. На третьей сбрасывает вторая пара. Ясно? Ну, а в случае чего - слушайте команду по рации.
- Ясно, товарищ капитан, - ответил Пивоваров.
- Товарищ капитан, - вмешался комэск, - я думаю, будет лучше, если первым сбросит бомбы Ладыгин, а вы, по вашему плану, вместо него - на второй станции.
- Есть, товарищ капитан, - ответил зам комэск.
- Какие будут еще указания?
- Больше никаких.
- Тогда по самолетам, - заместитель посмотрел на часы.- Через семнадцать минут выруливаем. Проверьте настройку раций. Идите.
Я оглянулся на комэска. Он приветливо, ободряюще кивнул мне. Я вышел из землянки и направился к своему "илу". Бежать, прыгать мне уже не хотелось. Сейчас, осознав всю сложность предстоящего задания, когда мы минимум пять раз должны будем побывать под обстрелом вражеских заниток, а может быть, еще и подвергнуться атакам "мессеров" (аэродром от третьей станции находился всего километрах в двадцати!), восторженность моя прошла, рассеялась, словно дым, уступив место какому-то новому, тревожному чувству. Никогда еще такого со мной не было... А может быть, зря напросился лететь именно сегодня? Нет, я нисколько не должен сожалеть об этом. Ну, тогда что же? Что это за чувство? А может быть, не один я испытываю его?.. Может быть, подобное чувство испытывают все участники предстоящего вылета?..
Когда я подошел к самолету, механик, приложив свою промасленную руку к ушанке, доложил:
- Товарищ младший лейтенант, самолет к боевому вылету готов. Мотор работает исправно, горючее заправлено полностью. Подвешено четыре бомбы по пятьдесят килограммов, взрыватели мгновенного действия. Боекомплект пушек, эрэс и пулеметов полный. Докладывает механик самолета старший сержант Веденеев.
Я слушал четкий доклад механика, глядя в его серьезные серые глаза, и щемящее противное чувство постепенно куда-то исчезало. Веденеев помог мне надеть парашют.
- Хорошо, спасибо, - сказал я. - А где Вениченко?
- В кабине с пулеметом занимается.
Колпак кабины стрелка был открыт, и Василий действительно возился с пулеметом, что-то протирал, прилаживал ленту, раскатывал турель. Заметив меня, Вениченко исподволь стал наблюдать за мной, очевидно, желая понять мое состояние. Мне нужно было что-то сказать ему, а я не знал что, не знал, какие в этих случаях надо задавать вопросы. Поднявшись на плоскость, я наконец спросил его:
- Ну как, Вася, настроение?
- В норме,- ответил он.
- Значит, сейчас летим...- он внимательно смотрел на меня.- Если заметишь самолеты противника, дашь в их направлении красную ракету, чтобы все заметили. Мы идем вторыми. Ну, а остальное ты сам все знаешь, - твердо закончил я.
- Ясно, товарищ командир.
- Бронещиток себе положил?
- Положил, товарищ командир, - ответил он.
- Надо, чтобы Веденеев закрепил его как следует. Прилетим, пусть сделает.
Этот полукруглый бронещиток от мотора механик приволок откуда-то вчера вечером. Вообще, кабина стрелка на "иле" не была бронирована ни снизу, ни с боков. Чтобы как-то обезопасить стрелка, на пол его кабины клали бронещитки, если они были. Вот Веденеев где-то раздобыл и просил никому не говорить, что он у нас есть. Это была первая тайна нашего экипажа.
Добрался до своей кабины и тут заметил, что недалеко от самолета стоят Костя, Леша, Миша и другие молодые летчики. Костя Шуравин поднял руку. Я тоже помахал стоящим на земле ребятам и... заметил капитана Царева. Он стоял в сторонке, внимательно следя за мной. Наши взгляды встретились. Он несколько раз одобрительно кивнул. Я улыбнулся ему и залез в кабину.
Усевшись как следует на сиденье, попробовал рули. Все было в порядке. Механик и оружейник склонились над кабиной. Они, помогли мне застегнуть привязные ремни. Механик, подсоединив колодку шлемофона, начал готовить мотор к запуску. Оружейник, покрутив ЭСБР - электрический бомбосбрасыватель, доложил, что бомбы будут сбрасываться по две.
- На всякий случай продублируешь механическим сбрасывателем, - напомнил он.
Я обещал продублировать.
Каждый из них напоминал мне еще раз, что и в какой момент надо делать: как закрывать бронещитки радиатора, как открывать предохранительные колпачки кнопок бомбосбрасывателя и эрэсов, как снять с предохранителей пушки и пулеметы.
В этой предполетной подготовке я окончательно забыл про свои тревожные переживания.
Тут по радио прозвучала команда - к запуску. Механик помог мне запустить мотор и спрыгнул на землю.
Опробовав двигатель, я стал подстраивать рацию, переключил СПУ на стрелка и спросил, готов ли он к полету. Услышав утвердительный ответ, я начал выруливать, ибо ведущий уже порулил на старт. Наш экипаж должен был взлетать вторым.
Когда все четыре самолета встали на старте друг за другом в порядке очередности, ведущий по радио спросил: "Все готовы?"
Я поднял руку над кабиной; передатчика на моей машине еще не было.
"Взлетаем", - услышал я в наушниках. Снежная пыль скрыла от меня самолет ведущего. Когда белый вихрь расееялся, я переключил СПУ и крикнул:
- Вася, держись - поехали!
Белая полоса аэродрома осталась позади внизу. Самолет ведущего делал первый разворот. Чтобы скорее догнать его, я срезал угол, и после второго разворота пристроился к нему. Сделав небольшой круг над аэродромом, наша четверка взяла курс к линии фронта. Вскоре четыре Як-7 с соседнего аэродрома догнали нашу группу и пошли выше нас справа. А вот и озеро показалось впереди. За ним - фашисты, которых надо уничтожить. Сколько же бед и горя они принесли на нашу землю!
Ненависть к смертельному врагу вытравила все остальные чувства. Мысль работала ясно и четко. Пора закрывать бронешторки на радиаторах, увеличить интервал и перевести винт на малый шаг. Озеро осталось позади. Уже летим над территорией, захваченной врагом.
Несколько огненных трасс прошли между нашими самолетами. "Ил" ведущего пошел вверх и вправо. Я тоже слегка потянул ручку на себя и, не давая крена, сунул правую ногу. Самолет юзом пошел вправо и вверх. Эрликоновские трассы летели то слева, то справа, то впереди. Вокруг вспыхивали огненные клубки зенитных разрывов, а на их месте оставались белые облачка, очень похожие на большие пушистые мирные одуванчики...
Но вот обстрел кончился. Я тут же вспомнил, что надо приоткрыть шторки радиатора. Потом, переключив СПУ, спросил у стрелка:
- Ну как, Вася?
- Ничего, нормально, - услышал в ответ. - Все в порядке.
- Посмотри, нет ли пробоин?
Через несколько секунд Вениченко ответил:
- Не видно. Вроде пронесло.
- Ну и отлично! С первым боевым крещением, так сказать, первым перекрестным огнем! - подбодрил я боевого друга. Впрочем, и себя заодно.
- Вас также, товарищ командир, - бойко ответил Вася.
Пора было готовиться к штурмовке: скоро железнодорожная станция. Есть ли эшелон на станции, нет ли, а мне все равно бросать бомбы здесь.
Снимаю с предохранителей все боевые системы, закрываю радиатор, оглядываюсь. Наши истребители идут высоко справа. Целое поле "одуванчиков" неожиданно вырастает вокруг нас. Трассы переплетаются в причудливые строчки. Мы маневрируем в кольце огня. Хотя видно, что станционные пути пусты, зенитчики неистовствуют. Им непременно хочется сбить наши самолеты, и они ведут ожесточенный огонь. Им ведь никто не мешает расстреливать нас. Они спокойно ловят в свои прицелы наши "илы", выпускают в нас тысячи снарядов, а мы в них - ни одной пули! Но вот ведущий разворачивается вправо и начинает обстрел станции. Я разворачиваю свой самолет за ним и пикирую. Через прицел ловлю здание станции. Поле "одуванчиков" и "вышивки" трасс перемещаются вместе с нами. Но сейчас маневрировать нельзя: надо точно прицелиться, чтобы бомбы попали в цель. Нажимаю гашетки пушек и пулеметов, и трассы от плоскостей нашего "ила" тянутся к зданию станции, исчезая в нем. Чуть-чуть тяну ручку на себя и быстро нажимаю два раза на кнопку с буквой "Б". Освободившись от бомб, самолет как бы подпрыгнул и легко вышел из пике. Жаль, что невозможно увидеть результатов бомбежки - для этого надо разворачиваться. Начинаю маневрировать, бросая машину из стороны в сторону. Тут не опасно: ведущий далеко впереди. Наконец зенитки прекратили обстрел. Теперь надо догнать ведущего. Добавляю еще газу и начинаю приближаться к нему. Набираем высоту. Идем вдоль железной дороги ко второй станции. На высотомере около полутора тысяч метров.
С высоты полета уже видна станция. И опять шквал зенитного огня встречает нас. Казалось даже странным, что среди этих тысяч разрывов еще мы можем лететь. Ведь достаточно одного, а укрыться негде. Вот что значит маневр!
Ведущий начал пикировать, а мне пора за ним. Смотрю, на путях стоит коротенький состав из нескольких крытых товарных вагонов без паровоза. Доворачиваю и тоже перевожу в пикирование. Ловлю в перекрестие прицела полоску вагонов и открываю огонь из пушек и пулеметов. Бомб у меня тоже уже нет. Но есть еще эрэсы. Нажимаю кнопку, и с плоскостей срываются две огненные полосы. Они быстро удаляются от самолета, превращаясь в два светящихся клубочка, несущихся к вагонам. Вывожу самолет из пике и только тут замечаю, что вокруг нас густо рвутся вражеские снаряды. Опять кидаю самолет в разные стороны. Он то взмывает, то ныряет, как дельфин, несется то в одну сторону, то в другую. Но вот и этому урагану настал конец. Непроизвольно перевожу дыхание, как будто пробежал два-три круга с барьерами. Оглядываю приборы - все нормально и вода всего сто градусов, а допускается до ста десяти. Опять набираем высоту. Не успеваю догнать ведущего, как опять начинается обстрел. На этот раз вместе со строчками трасс вперемешку с белыми "одуванчиками" появились большие, зловещие черные шапки разрывов. "Крупнокалиберные зенитки", - догадался я. Вдали виднелся город. "Наверное, оттуда бьют". Опять самолеты стали то взмывать вверх, то проваливаться вниз. Резко маневрировать нельзя: сейчас мы идем хоть и рассредоточенным, но строем. Надо обязательно видеть впереди идущий самолет.
Вот и станция, на ней ничего нет, пути пусты. Иду за ведущим в атаку. Открываю огонь по станционным постройкам из пушек и пулеметов. Нажимаю на кнопку эрэсов, и опять две огненные полосы, вырвавшись из-под плоскостей, уходят к земле.
Ведущий вышел из пике и заложил резкий правый разворот. Вывожу и я. А внизу слева городок, где-то там - неприятельский аэродром...
Ведущий быстро удаляется. Разворачиваюсь за ним, иду ниже, чтобы не потерять его. Уже не до маневра. Надо быстро догонять. Вот и обстрел кончился. Теперь совсем хорошо. Но что такое? Как я ни стараюсь, мой самолет нисколько не приближается к ведущему. Почему? Что случилось? Смотрю на скорость нормально, около четырехсот, а самолет ведущего все удаляется!
Почему он не подождет? Ведь если поднялись "мессеры" с аэродрома, то нашу растянувшуюся группу им легче будет уничтожить по одному и наши истребители не смогут прикрыть никого. Что же он делает?
Хочу еще прибавить наддув, но все - сектор дан до упора. Форсаж давать не стоит, только насиловать мотор, а он еще может пригодиться, если нас атакуют истребители.
Как-то там мой Вася? Надо его предупредить, чтобы смотрел в оба.
- Вася, как ты там?
В наушниках молчание. Что такое?..
- Вася, ты меня слышишь? Отвечай! Опять ничего. "Может быть, он ранен?" проносится мысль. Насколько возможно оглядываю самолет. Вроде, никаких пробоин в плоскостях нет, но что там делается сзади, мне не видно. Опять вызываю стрелка:
- Вася, почему молчишь? Отвечай. Опять ни слова. Может быть, СПУ отказало? Да это ж я сам не переключил его. Поворачиваю рычажок и вызываю:
- Вася, как дела?
- Нормально, товарищ командир, все в порядке,- слышу в ответ.
"Тьфу, черт побери, сам себя перепугал!" Чувствую, как несказанная радость переполняет меня.
- Слушай, Вася, где там задняя пара?
- Отстала далеко, еле видно, и истребители наши около них.
- Понятно. Ты внимательно наблюден, чтобы "мессеры" не подобрались неожиданно. Особенно гляди снизу сзади, чтобы не подкрались. Я буду иногда отворачивать, чтобы ты лучше видел весь задний сектор.
- Ясно, товарищ командир,- ответил он.
Впереди внизу уже виднелась ровная снежная гладь озера, окаймленная темным кружевом леса. Несколько трасс и разрывов как бы нехотя пустили нам вдогонку вражеские зенитчики, но мы уже летим над своей территорией. Далеко впереди еле заметной точкой маячит ведущий. На компасе пятьдесят градусов. Значит, еще пятнадцать минут - и будем на аэродроме. Только тут я почувствовал, что со лба из-под шлемофона текут по лицу струйки пота, а во рту все пересохло. Язык как будто не мой. Утерев ладонью пот с лица, я открыл обе форточки на фонаре. Холодный воздух, приятно лаская, освежил лицо. Дышать стало легко. Поскольку была зима, мотор с закрытыми шторками не очень грелся, но все равно я приоткрыл их - пусть и он вздохнет свободнее.
Надо и наддувчик сбросить, чего теперь догонять. Положив планшет на колено, стал сличать местность с проложенным на карте маршрутом. Все правильно. Скоро будет аэродром. На душе было радостно, хотелось петь. И я запел, хотя мой голос заглушал шум мотора:
Броня крепка, и быстры самолеты,
А наши люди мужества полны.
В строю стоят советские пилоты,
Своей любимой Родины сыны.
"А было ли мне страшно?" - подумал я. И не мог себе ответить на этот вопрос. Наверное, нет. Некогда было страшиться, надо было все время действовать, маневрировать, управлять самолетом, стрелять, бомбить и опять стрелять, маневрировать, управлять...
Как ни странно, но я начал догонять ведущего, хотя шел уже не на полном наддуве. Что же все-таки случилось? Аэродром уже заметен сверху, а второй пары так и не видать. Ну, да ладно, бывает. Хорошо, что "мессеров" не было, а то бы плохо нам пришлось. Пивоваров молодец, не стал догонять нас, а подождал своего напарника, и истребители остались прикрывать их. Надо было мне подождать их и вместе с ними идти домой, а не догонять ведущего. Не сообразил. Ну, это будет урок на будущее. А вот уже и аэродром. Значит, несмотря ни на что, вылет прошел успешно. Осталось только благополучно посадить самолет. Выпускаю шасси, щитки и сажусь как учили: у "Т" на три точки.
Подруливаю к стоянке. Ребята приветливо машут мне руками. Но они явно чем-то встревожены. Лишь только выключил мотор, как на плоскости появляются Костя и Веденеев.
- А где вторая пара? - был их первый вопрос. Ах, вот в чем дело, они-то не знают, что Пивоваров с напарником отстали.
- Должна вот-вот прилететь.
И не успел я объяснить им все до конца, как в небе появились они сами. Сразу у всех отлегло от сердца. Костя кинулся ко мне и стал поздравлять, тиская меня в своих объятиях. Я вылез из кабины и обнял своего механика Веденеева, который, поздравляя меня, все спрашивал, как работал мотор и другие системы.
- Хорошо, мой друг, хорошо. Всегда бы так работал, и лучше не надо! успокоил я его. Из своей кабины вылез Вениченко. Я обнял его, но не удержался на покатом центроплане, и мы вместе скатились на землю. Падая, Вениченко ушиб себе колено. Но, несмотря на боль, он улыбался и весь светился радостью.
- Извини, Вася,- я хлопнул его по плечу.- Пусть это будет самое большое ранение в нашем экипаже.
- Комэск! - шепнул мне Вениченко. Я обернулся. Рядом стоял Царев. Я хотел было доложить, а он протянул мне руку и крепко пожал мою.
- Поздравляю тебя с боевым крещением, Ладыгин. Молодец! - Окинув взглядом самолет, он сказал: - И пробоин вроде нет.
- Вроде нет, товарищ капитан,- улыбнулся я. - Почему отстала вторая пара? - строго спросил комэск, глядя мне прямо в глаза. Я почувствовал себя очень неловко. Как будто я был виноват в том, что они отстали.
- Наверное... не смогли догнать,- ответил я.
- А ты? - он все еще смотрел мне в глаза. Слова застряли у меня в горле.
- И я,- мне едва удалось выдавить из себя эти два коротеньких звука.
- Молодец, что не врешь!
Я почувствовал, как лицо мое заливает краска. А комэск продолжал:
- Наша первая заповедь - быть честным друг перед другом. Это помогает нам избежать многих бед. Лучше покраснеть перед своими товарищами, чем лишиться их. Через двадцать минут в нашей землянке будет разбор полета. Тебе, Ладыгин, надо быть со своим стрелком.
- Ясно, товарищ капитан.
Комэск пошел к самолету Пивоварова, а ребята стали горячо поздравлять нас с Васей.
В землянке произошел суровый и честный разговор, тем более, как оказалось, ведомый Пивоварова был подбит: два эрликоновских снаряда попали в его самолет. Были повреждены левый элерон и плоскость. Пивоваров не бросил своего ведомого. Связавшись с нашими истребителями, он потребовал, чтобы они прикрыли подбитого товарища. Так вместе с истребителями он довел ведомого домой.
Заместителю командира эскадрильи пришлось изрядно покраснеть. Комэск и Пивоваров убедительно доказали, что ведущий подверг опасности не только остальных участников полета, но и себя, так как, появись истребители врага, они скорее всего не стали бы атаковывать отставшую пару, прикрытую четверкой истребителей, а догнали бы одиночные самолеты, и никакой особой трудности для них не составило бы сбить их. Такой честный, прямой разговор был хорошей школой, в которой мы совершенствовали свое боевое мастерство. Здесь не было и тени какого-то подсиживания, наоборот, эта была искренняя товарищеская забота друг о друге.
В этот вечер мы с Вениченко были настоящими именинниками. Наконец летный состав полка принял окончательно нас в свою боевую семью.
Еще одно немаловажное обстоятельство было для меня в этом вылете. После него я приобрел в глазах своего экипажа полное доверие, и Вениченко окончательно уверился в надежности своего командира. С этого дня мы начали летать на боевые задания наравне со всеми.
Фронтовые будни
Весна 1944 года вступала в свои права. Наша боевая работа начала постепенно активизироваться. Чаще стала звучать команда: "По самолетам!"
После полетов, когда особенно хочется пить, механики угощали нас прохладным, чуть сладковатым весенним даром русского леса - березовым соком. Разгоряченные, мы с наслаждением припадали к большим банкам из-под тушенки, и эта чудодейственная влага не только прекрасно утоляла жажду, но и поднимала настроение, как бы вливая в нас силу и отвагу родной земли.
Неожиданно пришел приказ, что наш 639-й полк должен перейти в другую воздушную армию и перебазироваться на Украину. Нескольких летчиков с экипажами и самолетами оставляли в 335-й дивизии, распределив по оставшимся полкам. Костю Шуравина перевели в 826-й полк, а я должен быть лететь с 639-м полком. Мне очень не хотелось расставаться с моими друзьями: Костей Шуравиным, Володей Сухачевым и Федей Садчиковым. Пришлось нам идти к командиру дивизии.
Полковник Александров удовлетворил нашу просьбу. Он, оказывается, до сих пор помнил мой полет с ним. Так я оказался в первой эскадрилье 826-го полка с моими побратимами.
639-й полк с Костиными орлами на фюзеляжах улетел. А на фюзеляжах наших "илов" появились львы. Приняли нас с Костей в новом полку хорошо. Собственно, он не был для нас новым. Все время наши полки стояли вместе, и все летчики знали друг друга, ежедневно встречаясь на аэродроме, на общих дивизионных занятиях, в летной столовой, в клубе. А мы еще попали в эскадрилью к моим давним друзьям. Через меня Костя давно уже подружился с Володей и Федей. Ко времени нашего перехода оба они были уже лейтенантами. Федя был командиром звена, а Володя - старшим летчиком. Командовал нашей новой эскадрильей недавно прибывший в полк капитан Попов. Вскоре приятное известие взбудоражило весь личный состав нашего соединения: в дивизию влился прославленный 6-й гвардейский Московский штурмовой авиаполк. Одно его наименование звучало для нас, как строка из гимна мужеству и мастерству его воинов. Рассказы о подвигах летчиков-гвардейцев передавались из уст в уста. Авиаторы этого полка героически сражались с врагом в самый трудный период обороны столицы. Они громили танковые колонны Гудериана, участвовали в разгроме других хваленых частей гитлеровцев на подступах к Москве, за что полку было присвоено звание гвардейского и наименование Московского.
Чтобы как можно скорее и обстоятельней познакомить личный состав 335-й дивизии с боевой биографией гвардейцев 6-го полка, политотдел дивизии и полковые политработники через стенгазеты, боевые листки, встречи с ветеранами распространяли опыт наиболее отличившихся воинов. Ведь ни в каких наставлениях или учебниках почерпнуть такие практические навыки и советы невозможно. Они приобретались и накапливались в ожесточенных, кровопролитных боях с врагом. Поэтому не только для нас, молодых, но и для всего летного состава дивизии это была высшая школа умения побеждать.
Уже золотой диск солнца поднялся над дальней кромкой леса. Утро полностью вступило в свои права. Костя, Володя, Федор и я, наш неразлучный квартет первое звено первой эскадрильи, шагает навстречу его ласковым весенним лучам, совершая двухкилометровый моцион в столовку.
"Летное поле" осталось позади. Кроны деревьев сомкнулись над нашими головами. Знакомая дорожка.
Но что такое?.. Возле нашей "едальни" целая толпа.
- Наверное, завтрак еще не готов! - предположил Костя.
Подходим ближе. Нет, двери в столовую гостеприимно распахнуты, а весь народ скопился возле стенда, на который обычно вывешиваются "молнии", боевые листки и стенгазеты. Протискиваемся поближе. Сразу привлекает внимание заголовок: "Пример мужества и мастерства показывает командир полка!" Интересно! Глаза уже непроизвольно бегут по строчкам.
"Еще в боях под Москвой командир полка майор Леонид Давыдович Рейно показывал своим подчиненным примеры мужества и мастерства. Однажды полк получил задание нанести удар по вражескому аэродрому, располагавшемуся под Смоленском, откуда гитлеровцы совершали налеты на Москву. Первую группу штурмовиков на это сложное и ответственное задание повел сам командир полка. В районе цели их встретил шквальный огонь зениток. Маневрируя, ведущий повел свою группу в атаку. На аэродроме запылали несколько вражеских самолетов. При выходе из пике в хвостовую часть машины майора Рейно угодил зенитный снаряд. Но ведущий приказал повторить атаку. На вражеском аэродроме возникли новые очага пожаров. Это горели самолеты на стоянках, цистерны с горючим. Во время второй атаки в левую плоскость самолета майора попал еще один снаряд. Машина стала менее устойчивой. Но, охваченный боевым азартом и ненавистью к врагу, командир продолжал штурмовку. Вся группа следовала за своим ведущим. Третьим снарядом разнесло обтекатель винта, появилось несколько новых пробоин в плоскостях. Самолет стал почти неуправляем. Однако Рейно не покинул машину. Перетянув линию фронта, он посадил ее на фюзеляж. Леонид Давыдович остался жив.
Вторая восьмерка под командованием старшего лейтенанта Новикова, совершавшая повторный надет на аэродром, вдохновленная мужеством командира полка, тоже произвела несколько заходов на цель, уничтожив много вражеской техники и склад боеприпасов.
В этом вылете три наших летчика были ранены, но ни один из них не прекратил штурмовки фашистского аэродрома и все восемь экипажей долетели до своей базы. Вылет вражеских самолетов на Москву был сорван.
Вскоре стали известны результаты этого мощного удара по аэродрому врага. Наши штурмовики уничтожили и повредили 45 самолетов, 4 бензоцистерны, 2 склада с боеприпасами, десятки солдат и офицеров противника были убиты".
- Молодцы гвардейцы! - дочитав статью, восхитился Костя.- Почти целый полк вывели из строя!
Вторая заметка еще больше привлекала внимание остротой заголовка: "Побеждает дерзость".
"В боях под Москвой,- говорилось в ней,- летчик Николай Чувин, возвращаясь из разведывательного полета, неожиданно встретился с десятью "мессершмиттами". Уклоняться от боя было невозможно, и Николай Чувин принимает решение: самому атаковать врага! Он направил свой самолет на группу истребителей противника и открыл огонь из пушек и пулеметов по ведущему первой пятерки. Вражеские истребители не ожидали такой "наглости" от штурмовика. Ведущий "мессер" вспыхнул и круто пошел к земле. Остальные девять "мессершмиттов" набросились на Чувина. Но тут их атаковала пятерка наших истребителей, сопровождавшая разведчика. Внезапная атака увенчалась успехом. Еще два "мессера" были сбиты. Потеряв три самолета, в том числе ведущего, гитлеровцы прекратили преследование. Эта схватка произошла в районе Тулы. Наши самолеты взяли курс на свой аэродром. Пролетая мимо железнодорожной станции Горбачево, уже на своей территории, Николай Чувин заметил на станции пожар. На путях стояло несколько эшелонов, на которые вражеские бомбардировщики заходят для очередного бомбового удара.
- Над станцией "юнкерсы", атакуйте! - крикнул по радио Чувин сопровождавшим его истребителям. Наши "яки" врезались в строй фашистских бомбардировщиков и сбили два из них. Остальные, беспорядочно побросав свои бомбы, повернули на запад.
Так летчик Николай Чувин, успешно проведя разведку, доставил ценные для командования данные, сбил фашистский самолет и помешал "юнкерсам" разбомбить наши эшелоны.
Учитесь мастерству у гвардейцев! Они и в воздушных боях с врагом не отступают!"
В столовой мы оживленно продолжали обсуждать прочитанное. Для нас, молодых летчиков, только начинающих свою боевую биографию, подвиги наших старших товарищей стали вдохновляющим примером в борьбе с ненавистным врагом.
В начале мая наша дивизия перебазировалась на аэродром близ небольшого поселка. С этого аэродрома мы начали летать на Витебско-Полоцкое направление.
Однажды Федор Садчиков повел четверку на штурмовку железнодорожной станции Ловша. С ним улетел и Костя Шуравин. Оставшиеся на земле, как всегда, с волнением ждали возвращения своих товарищей. Как-то они там? Всем ли суждено сегодня вернуться? Когда летишь сам, то времени не ощущаешь. А здесь, на земле, в ожидании, оно тянется мучительно медленно... Уже наши должны вот-вот возвратиться. То и дело, как бы между прочим, поглядываем в ту сторону, откуда должны появиться наши самолеты. Но их почему-то все нет и нет.
Вдруг совсем с другой стороны из-за леса появляется "ил" и, не делая круга над аэродромом, прямо идет на посадку. Не успели колеса коснуться земли, как винт остановился. По хвостовому номеру мы сразу определили, что это самолет Кости Шуравина. Закончив пробег, "ил" замер на полосе. Мы со всех ног бросились к самолету. Подбегаем и видим: задняя часть фюзеляжа и все хвостовое оперение в масле. Значит, пробит масляный радиатор, масло вытекло и мотор заклинило, очевидно, уже близ аэродрома. Сам же Костя сидел в кабине и счастливо улыбался. Значит, все в порядке.
А вот еще три самолета появились над аэродромом. Надо срочно освобождать посадочную полосу. Ждать, пока приползет трактор, не стали. Народу у Костиного "ила" было много, и мы, дружно навалившись, покатили его в сторону. Костя, сидя в кабине, помогал нам с помощью тормозов разворачивать самолет в нужном направлении. Едва мы успели оттащить с посадочной Костин "ил", как сел другой и, не останавливаясь, порулил к землянке, где помещался медпункт. Как оказалось, стрелок был ранен осколком снаряда. За 50 минут полета он потерял много крови. Его тут же на санитарной машине отправили в санчасть, затем - в госпиталь, где с трудом спасли ему жизнь. Но воевать он больше не смог.
Как-то вечером, когда последний самолет вернулся с задания, мы лежали под плоскостью. Ребята в ожидании ужина "травили анекдоты", а затем мы с Володей Сухачевым на два голоса затянули "Солнце нызенько". А оно действительно уже висело на верхушках деревьев дальнего леса. Ребята начали подпевать нам такая мирная идиллия.
Вдруг кто-то из ребят, что лежали на спине, заложив под голову руки, лениво так говорит:
- Вон какие-то заблудились, в гости к нам пожаловали.
Смотрим, десять одномоторных самолетов на высоте около двух тысяч метров приближаются к нашему аэродрому.
Наше пение заглушил грохот аэродромных зениток. Вскакиваем и видим: от головного самолета отделяется что-то огромное и, пролетев вниз метров сто, разрывается. Сомнений нет: гитлеровцы бомбят наш аэродром! "Фоккера!" крикнул кто-то. Мы все кинулись по землянкам, что были неподалеку. Только успели заскочить, как начали рваться мелкие бомбы. Впечатление такое, будто сухой горох сыплют из мешка на противень. Несколько мощных взрывов потрясли землянку, песок струями посыпался с потолка.
Определив по звуку, что атака закончена, мы кинулись к выходу, чтобы посмотреть, что с нашими самолетами и аэродромом. Прежде всего мы установили, что самолеты целы и на аэродроме ни один из них не горит. Но на взлетно-посадочной полосе зияло несколько больших воронок от двухсотпятидесятикилограммовых бомб. Единственной жертвой налета десяти фашистских самолетов оказался сапожник БАО, который, выскочив из землянки, пустился куда-то бежать, и шальной осколок настиг его.
Вскоре командованию стало известно, что фоккеры, бомбившие наш аэродром, базируются в районе Полоцка. Было решено сделать ответный "визит". 6-й гвардейский полк, как наиболее опытный, получил приказ совершить налет на фашистский аэродром. Штурмовку должны были произвести две шестерки "илов". Ведущим был назначен Герой Советского Союза гвардии капитан Иван Павлов. Родился Павлов в Казахстане, в Кустанайской области. Рос в привольных степных угодьях колхоза "Красная оборона". Бескрайняя ширь полей, наверное, и потянула его в небо... Воевать он начал сержантом, а к этому времени был уже командиром эскадрильи и считался лучшим летчиком 6-го гвардейского.
Задание было очень сложным. Штурмовать днем аэродром истребителей рискованно. В момент атаки аэродрома несколько истребителей врага, как правило, находятся в воздухе. Да и посты воздушного наблюдения противника заранее могут предупредить истребителей о приближении штурмовиков к Полоцку. Тогда все "фоккеры" поднимутся по тревоге в воздух и встретят нашу группу еще до подхода к цели. Кроме этого, аэродромы всегда охраняются мощными средствами зенитной артиллерии. Поэтому был разработан подробный план налета.
Летчики по крупномасштабным картам изучили все подходы к объекту атаки. В мельчайших подробностях разработали план штурмовки, распределили обязанности каждой пары на всевозможные неожиданности.
Две шестерки шли к цели на предельно малой высоте. Таким образом удалось скрытно подойти к полоцкому аэродрому. Достигнув контрольного ориентира, вся группа сделала горку, и с высоты 250 - 300 метров перед штурмовиками открылось зеленое поле вражеского аэродрома.
Два "фоккера" стояли на взлетной полосе. Их необходимо было немедленно уничтожить. Летчик Тарасов первым открыл огонь. Он выпустил по "фоккерам", находившимся на старте, реактивные снаряды и нажал на гашетки пушек и пулеметов. Оба самолета загорелись. Затем все 12 штурмовиков сбросили свой бомбовый груз на стоянки самолетов, взлетную полосу и аэродромные постройки. Пока "илы" разворачивались для второго захода, одному вражескому истребителю удалось взлететь. Он попытался атаковать наши самолеты, но воздушные стрелки дружным прицельным огнем сбили его. Ведущий группы гвардии капитан Павлов заметил еще один взлетающий самолет и, довернув свой "ил", огнем пушек и пулеметов поразил "фоккера". Истребитель врага резко развернулся вправо, зацепил крылом за землю, несколько раз перевернулся и взорвался. Летчик Шевченко сбросил бомбы, которые угодили в склад боеприпасов. Поскольку высота была невелика, взрывной волной его самолет подбросило вверх, и Шевченко на какое-то мгновение потерял сознание. У самой земли он пришел в себя и, выровняв самолет, продолжал полет.
Аэродромные противозенитные средства открыли по "илам" бешеный огонь. Кругом возникли черные и белые шапки разрывов. С разных концов аэродрома к нашим самолетам тянулись щупальца эрликоновских трасс. Однако было уже поздно. Перейдя опять на бреющий полет, незаметные на фоне леса и складок местности, штурмовики не дали зенитчикам врага долго обстреливать себя. И все же на многих "илах" были пробоины. На машине летчика Карасика их было особенно много. Но он сумел довести машину до своей территории и посадил искалеченный "ил" на ближайший аэродром.
Гитлеровскому истребительному полку был нанесен существенный урон. Дерзкими и умелыми действиями наших гвардейцев было уничтожено десять "фоккеров", взорваны склады боеприпасов и горючего, выведен из строя аэродром. Наши самолеты потерь не имели. Все повреждения, полученные ими при налете, были устранены техническими службами уже на следующий день.
За умелые действия командование фронта объявило всем участникам этого вылета благодарность.
Поскольку наш аэродром был хорошо известен врагу, командование решило сделать его ложным, а нашу дивизию перебросило на лесной аэродром. Это было немного дальше от линии фронта, но зато гитлеровцы его не знают, и мы могли спокойно работать. С этого аэродрома наша дивизия сделала много эффективных боевых вылетов. Правда, несколько экипажей мы потеряли в этих боях. Не раз самолеты возвращались изрешеченные вражескими зенитками.
Однажды Садчиков привел и посадил самолет с несколькими пробоинами от прямых попаданий эрликонов и МЗА. В другой раз подбили Сухачева. Он долетел до аэродрома, но самолет был настолько изрешечен, что не выпускались ни шасси, ни щитки, и ему пришлось посадить его на "живот". Через несколько дней, благодаря усилиям техсостава, "ил" возвратили в строй.
Хотя лесной аэродром был всего в нескольких минутах полета от базового, фашистская авиация не беспокоила нас ни разу. Единственно, что нам портило жизнь на этом лесисто-болотистом аэродроме,- это комарье, тучами висевшее над ародромом и нашими землянками. От них, как говорится, житья никакого не было. А тут еще беда - от этих паразитов стала распространяться малярия. Не повезло и мне. В один из дней меня увезли в лазарет с высокой температурой. Более двух недель я провалялся в постели. Хорошо, что Костя и Володя иногда наведывались ко мне.
Эта лихоманка так выматывала, что когда стал подниматься с постели, меня водило из стороны в сторону. Наконец, в июне мне разрешили вернуться в свою эскадрилью. За время моей болезни в нашей эскадрилье никаких крупных событий не произошло.
Летать мне, конечно, временно запретили. После тяжелой болезни человек по земле-то нетвердо ходит... Но день за днем укреплялись силы. И вот я вновь в боевом строю.
Над станцией Оболь
Рассвет 23 июня 1944 года едва занимался над белорусской землей. В небе еще мерцали яркие звезды, а на аэродроме уже никто не спал. Мы, рядовые воздушные солдаты, тогда еще не знали, что предстоящее грандиозное наступление в Белоруссии было названо Ставкой операцией "Багратион".
Всех подняли в два часа. Не спали в эту ночь не только на нашем аэродроме. Советские войска готовились к решительному наступлению. А я, как назло, еще не был допущен к полетам. Проснулся в землянке поздно. Услышал нарастающий гул самолетов: это ребята возвращаются с задания. Возвращаются оттуда, где огонь, оглушительные взрывы, смерть.
А здесь солнечно, тепло, тихо, как в мирные мальчишеские годы. Но на душе неспокойно: все ли ребята прилетели?
На задание мы летали или четверками, или шестерками. Поэтому, когда возвращалось четное количество самолетов, то вероятнее всего, что возвращались без потерь. Правда, бывало и так, что в боях теряли по два и даже по четыре самолета. Но на этот раз, кажется, было все в порядке: шестерка "илов" ровным строем подходила к аэродрому. Вот один за другим стали отваливать от строя, заходя поочередно на посадку. Последним сел Костя Шуравин.
Разгоряченный, он вылез из кабины и стал рассказывать о впечатлениях боя.
- Ты себе не представляешь, Ленька, что творится,- горячился Костя.- Все деревушки и населенные пункты в огне. Над всей линией фронта висит прямо-таки дымовая завеса от пожаров. Оккупанты драпают. Сейчас нанесли удар по автоколонне. Машины чуть не сплошной лентой километров на десять растянулись! И мы как начали с головы колонны, так до хвоста прочесали. Скоро еще, наверное, полетим! Надо успеть позавтракать. Пошли вместе в столовку.
- Я не летал, не заработал еще.
- Ничего, за будущее зачтется...
Остальных ребят мы встретили в столовой.
Прилетела и четверка, которую водил Федя Садчиков. Все ребята были возбуждены и веселы. У каждого из них была какая-то скрытая, внутренняя гордость от сознания причастности к великой битве.
Непрерывно улетали и прилетали группы из других эскадрилий. На аэродроме шла напряженная работа. Такого мы еще не видели за все время пребывания на фронте.
Вскоре после завтрака капитан Попов опять повел шестерку "илов" на боевое задание.
Вслед за ними улетела и четверка Садчикова. Из летчиков нашей эскадрильи на земле остался один я. Мой замаскированный самолет, как журавль, отставший от своей стаи, одиноко стоял на опустевшей стоянке, устремив вверх свой красный кок - обтекатель винта.
Механики, мотористы, оружейники кучками сидели, курили, отдыхая, пока самолеты были в полете. Как только они вернутся, им снова придется вкалывать, готовить их к полету: заправлять горючим и маслом, проверять и устранять дефекты, подвешивать бомбы и эрэсы, пополнять боекомплект пушек и пулеметов. В общем, работы им сегодня - непочатый край. Они, как и летный состав, в приподнятом настроении: ведь все, что было и еще будет сделано их руками, помогает громить проклятых фашистов. Над аэродромом загудели пришедшие с задания самолеты. Один за другим сели все шесть "илов". Ожила стоянка. Техники встречали свои самолеты и тут же начинали готовить их к следующему вылету. Летчики и стрелки возбужденно делились своими впечатлениями с механиками и оружейниками. Все они были объединены общим делом. Один я был им сейчас не нужен и не интересен. Я как бы выпал из общей жизни. Мне стало до того не по себе, что стеснялся подойти к своим товарищам, чтобы расспросить, как про
