Всего стихов в книге тысяча пятьсот тридцать четыре. 3 страница

Текст двух первых глав книги (l:l‑2:2) одновременно призван объяснить существование семидневного цикла и отдыха в седьмой день (день отдохновения – суббота).

В «родословии небес и земли» богом‑творцом Вселенной является Яхве – Бог. Следует отметить, что это представление разрабатывается в ветхозаветной мифологии в различных видах и формах. Так, например, в Псалме 24 (1‑2) (авторство приписывается Давиду) читаем:

 

Яхве принадлежит земля и то, что ее наполняет: вселенная и ее обитатели,

ибо Он на морях поставил ее основания и на реках воздвиг ее,

 

а в Псалме 33 (6‑9) говорится:

 

Словом Яхве небеса соделаны

и дыханием его уст – все войско их.

 

В кните пророка Исаии (42: 5) сказано:

 

Так говорит Бог Яхве,

распростерший небеса и их пространства,

разостлавший землю и ее произведения,

дающий душу народу на ней

и дыхание ходящим по ней.

 

И далее (45:6‑7, 12):

 

Я – Яхве, и нет больше

созидающего свет и творящего тьму, дающего мир и творящего беду.

Я, Яхве, делаю все это!

……………………………………………

Я соделал землю

и человека на ней сотворил.

Я,‑ Мои руки распростерли небеса,

и всему их воинству я дал веления.

 

В книге Иеремии (10:12‑13) читаем:

 

Он соделал землю Своею силой,

утвердил вселенную Своею мудростью

и Своим разумением распростер небеса.

По голосу, который Он издает, шумят воды на небесах,

и Он вздымает тучи от края земли,

молнии в дождь соделывает

и выводит ветер из Своих кладовых.

 

И далее (Иер. 27:4‑5):

«Так говорит Яхве воинств, Бог Израиля: Так скажите вашим господам: Я соделал землю, человека и скот, которые на земле, Моею великой силой и Моею простертой мышцей, и отдал ее тому, кто был праведен в Моих глазах».

Все эти сюжетные элементы, несомненно, должны были иметься в «родословии небес и земли». Между тем повествователь Пятикнижия опускает их, ограничиваясь только общим упоминанием в заголовке о сотворении небес, земли и земной растительности. Едва ли это сделано случайно, но мотивы, заставившие повествователя миновать чрезвычайно важные подробности мифа о том, как Яхве сотворил мироздание, не ясны. Наиболее вероятным кажется предположение, что в своем полном виде этот миф был по идейным соображениям для повествователя неприемлем, иначе говоря, что этот миф был политеистичным. Монотеистической тенденции отвечала жреческая конструкция. Кроме этого, могло иметь значение желание повествователя избежать повторений и противоречий, действительных или мнимых. По‑видимому, сказанным объясняется то обстоятельство, что основным содержанием «родословия небес и земли» стало в Пятикнижии предание о первых людях и о распространении людей на земле. Впрочем, как увидим, и в этом предании сохраняются, несмотря на редактуру, политеистические черты.

По‑видимому, к середине 1 тысячелетия до н. э. в иудейско‑израильскую среду проникают некоторые космологические представления. Так, в книге Иова (26:7) говорится, что Бог «повесил землю над ничем». Известно, что Анаксимандр развивал учение о земле, висящей неподвижно в пространстве, ни на что не опираясь (Аристотель. О небе. 2, 13, 295Ь, 10‑14). Однако широкого распространения эта концепция не получила.

Подводя итоги, можно полагать, что космогоническое предание Пятикнижия представляло собой соединение двух версий – жреческой ученой конструкции и народного мифологического повествования. Из последнего, однако, собственно космогоническая часть была исключена почти полностью в целях достижения идейного единства и логической последовательности, исключения повторений.

Предание о сотворении первых людей, об их пребывании в Саду Эден (Рай) и об их изгнании оттуда представляет собой продолжение «родословия небес и земли», возможно, его интегральную часть. Оно существенно отличается от краткого упоминания о сотворении людей в двух первых главах книги Бытие (1:1‑2:2). Там человеческая пара – мужчина и женщина – сотворены одновременно; здесь подробно, с введением художественных элементов рассказывается о том, как первоначально был создан человек и вслед за тем из его ребра – женщина. Там создание человека завершает творение; здесь за созданием человека следует создание животных и завершается процесс сотворением женщины. Наконец, там бог‑творец обращается к людям с благословением: они будут плодиться и размножаться, наполняя землю, и владеть ею, властвовать над всеми животными. Здесь оказывается, что человек, созданный богом, помещен в Сад Эден для того, чтобы возделывать и охранять его. Иначе говоря, уже здесь предназначение человека – не господство над миром, но служение Яхве, и эта идея красной нитью проходит через все Пятикнижие. Примечательно, что служение богам – предназначение человека и в месопотамских мифо‑этических повествованиях «Когда вверху», «Когда боги, подобно людям». В дошедшей до нас редакции Пятикнижия обе концепции соединены воедино и как бы взаимно дополняют друг друга.

Весьма важным элементом космогонического мифа в «родословии небес и земли» является предание о Саде Эден (букв. «Сад Блаженства», «Сад в стране Блаженства»), который насаждает Яхве‑Бог и который служит Яхве‑Богу жилищем. Там растут деревья, пригодные в пищу и приятные на вид; там же посажены дерево жизни и дерево познания добра и зла. Из Эдена вытекает река, разделяющаяся на четыре потока. Следует заметить в этой связи, что образ «Сада Блаженства» в Ветхом завете, несомненно, восходит к общей для всех древних народов сиро‑палестинского региона мифологической традиции. Известно, что сады как места, где совершается «языческий» культ, фигурируют в ветхозаветном пророчестве (Ис. 1:29; 65:3; 66:17). Античные свидетельства о финикийском культе Адониса (см., например: Феофраст. История растений, 6, 7, 3; Филострат. Жизнь Аполлодора, 7, 32) показывают, что его культ совершался в садах. Из многочисленных пальмирских надписей известно, что в Пальмире еще в I‑III вв. н. э. культ местных богов отправлялся в рощах и садах. Иначе говоря, повествователь Пятикнижия, излагая «родословия небес и земли», находился в сфере представлений, общих для северо‑западных семитских народов: сад есть жилище бога, соответственно сад‑храм есть модель божьего жилища. Основываясь на сказанном, можно высказать предположение, что «родословия небес и земли» в большей или меньшей степени восходят к общесемитским сказаниям. Заслуживает внимания то обстоятельство, что в ассирийском родословии царя Шамшиадада I Адаму (персонаж одноименный с библейским Адамом) стоит на втором месте; существует предположение, что и в вавилонском родословии царя Хаммурапи на четвертом месте также находился Ад/таму. Интересно, что в параллельной генеалогии потомков Адама (Быт. 4:25‑26) они выстраиваются в такой последовательности: сын Адама Шет; сын последнего внук Адама Энош. Но еврейское энош означает «человек»; видимо, существовали предания, делавшие именно этот персонаж предком людей, живущих на земле. При этом, однако, он отнюдь не первый человек в строгом смысле слова. Кажется правдоподобным, что сюжеты преданий, относящихся к Адаму (=вавил. Ад/таму = ассир. Адаму), могли совпадать или быть близкими.

Сказанным общие северо‑западносемитские, в конечном счете, «языческие» черты предания об Адаме не ограничиваются. Змей, обращаясь к Еве, говорит, что Адам и она, вкусив от древа познания добра и зла, уподобятся богам в отношении познания добра и зла (Быт. 3:5). Бог говорит об Адаме, отведавшем плода от древа познания добра и зла, что он станет, «как один из нас», т. е. богов (см. Быт. 3:22); предполагается, следовательно, присутствие в предании других богов, к которым Яхве обращает свою речь и о которых упоминает змей. Имея в виду политеистический характер иудейской религии до реформы Иосии, присутствие в предании таких мотивов можно признать вполне естественным; более сложно ответить на вопрос, почему они сохраняются в книге, являющейся манифестом воинствующего единобожия Яхве. Единственный возможный ответ на этот вопрос заключается, как нам кажется, в старинной формуле: «из песни слова не выкинешь». Перед этим оказывается бессильной любая редактура.

Как бы то ни было, предание об Адаме и Еве и об их грехопадении развивает, несомненно, сказочный сюжет: речь идет о попытке людей сравняться с богами (или богом, что принципиального значения не имеет); они обретают познание добра и зла и в этом смысле уже оказываются равными богам; люди оказываются на пороге обретения бессмертия в момент, когда Яхве своею властью останавливает их и изгоняет из Сада Блаженства. Ситуация повторится в предании о попытке людей построить Вавилонскую башню и добраться до неба. Нужды нет, что самый образ Вавилонской башни навеян месопотамскими зиккуратами (и более конкретно – Вавилонским храмом Этеменанки, т. е. дом, являющийся фундаментом небес и земли); важно то, что и здесь люди пытаются проникнуть на небо, в жилище богов, и здесь бог их останавливает и устраивает так, что они не достигают своей цели (смешение языков). В обоих случаях Яхве оказывается враждебным людям, причем в предании об Адаме и Еве он обманывает людей; его цель, которой он успешно добивается, – помешать людям уйти из‑под его власти, достигнуть некоторого состояния внутренней, да и внешней тоже, независимости от бога (или богов).

Однако повествователь Пятикнижия, не меняя сколько‑нибудь существенно структуру сказа, радикально преобразует его смысл. В общем контексте Пятикнижия рассказ об Адаме и Еве со всеми его сказочными аксессуарами (человек, вылепленный богом из земного праха, его жена, изготовленная из его ребра; дерево жизни, дерево познания добра и зла и вкушение его плода; змей, соблазняющий Еву; керуб с огненным мечом, охраняющий подступы к Саду Блаженства) превращается в рассказ о первом договоре между богом и человеком и о нарушении человеком этого договора. Бог предписывает человеку, которого он сотворил, под угрозой смерти не есть плодов дерева познания добра и зла. Однако человек, которого соблазнила жена, в свою очередь соблазненная змеем, нарушает запрет. Наказание следует незамедлительно: Бог проклинает змея, проклинает человека и его жену, изгоняет первых людей из Сада Блаженства.

Предание об Адаме и Еве объясняет, откуда появился человек: мужчина вылеплен Богом из земного праха, а женщина сделана из его ребра. Последним обосновывается и то, что мужчина оставляет отца и мать и создает с женщиной новую семью. Предание объясняет также и причины вражды между потомками змея и потомками первых людей, причину того, что женщина рожает своих детей в муках и что она всегда подчинена мужу, а также причину того, что труд является тяжкой обязанностью человека, который ест свой хлеб в поте лица своего. Все это – исполнение божьего проклятия за то, что человек нарушил божье веление.

Заслуживают внимания еще следующие обстоятельства. Знание есть, по преданию, свойство бога; человек овладевает знанием, совершив грех. Владение знанием – это приобщение человека к божественной сущности; аналогичный мотив разрабатывается и в месопотамском сказании «Когда боги, подобно людям». Но процесс познания, т. е. приобщения к миру богов, чудесен: познание совершается в момент поедания чудесного плода, несущего в себе знание. Мотив этот – сказочный; и, согласно законам фольклорного повествования, знание здесь не есть результат познавательной деятельности человека, оно – откровение. Содержание знания о добре и зле, открывающегося людям, также весьма специфично: люди осознают, что они наги, и делают себе одежду из листьев. Иначе говоря, знание здесь – это постижение отличия мужчины от женщины, открытие тайны деторождения, причем нагота есть зло, которое должно быть сокрыто; в то же время добро представляется прикрытием наготы одеждой. Впоследствии открытие и созерцание наготы рассматривается как сакральное преступление. Примечательно, что грех не является грехом, пока он не осознан, пока зло не познано человеком. Вероятно, не случайно в Ветхом завете любовное соитие обычно фигурирует как познание женщины мужчиной. В конечном счете процесс познания – это процесс телесного слияния с объектом познания; именно поэтому оно является результатом съедания плода от дерева познания добра и зла.

Сами по себе имена первых людей – Адам и Ева (евр. Хаввá) – несут на себе определенную идейную нагрузку. Еврейское адáм значит «красный», что соответствует красноватому цвету кожи древнейших обитателей сиро‑палестинского региона. В то же время оно связано со словом адамá «почва», буквально «краснозем»; соответственно адáм может быть понято: «земной», что впрямую связано с представлением о сотворении человека из земного праха. Еврейское Хаввá означает «жизнь»; соответственно первая женщина предстает как носительница и олицетворение жизни.

К преданию об Адаме и Еве примыкает, естественно, рассказ о сыновьях и ближайших потомках первых людей, и здесь центральное место занимает легенда о первом братоубийстве (Быт. 4:1‑16). Действующие лица этого предания – Каин и Авель – сыновья Адама и Евы, соперничающие между собой; Каин – земледелец, а Авель – пастух‑скотовод. Имя Каин близкородственно арабскому «кайнун» – «ремесленник, кузнец», но также и «раб»; вполне возможно, что имя имело исходное значение: «работник». Однако в тексте данное имя связывается с глаголом qānā – «покупать, приобретать». Имя Авель (евр. Хéвел) восходит к корню hbl; по‑видимому, можно сопоставить это слово с арабским «habbala», означающим «зарабатывать, добывать», откуда значение еврейского Хéвел – «добытчик».

Легенда обнаруживает явное сочувствие к скотоводу Авелю и отрицательное отношение к Каину‑земледельцу. Бог принимает жертву Авеля и отвергает жертву Каина; Каин убивает Авеля и совершает, таким образом, тяжкое преступление, за которое несет наказание. Такое отношение к земледелию и скотоводству, очевидно, характерно для скотоводческого общества либо для общества с устойчивым представлением о скотоводстве как о занятии и образе жизни наиболее предпочтительном, особенно сравнительно с оседлым земледелием. Последнее оказывается занятием, не угодным богу.

Последствия братоубийства трагичны: голос крови убитого брата взывает к Яхве от земли; земля, раскрывшая свои уста, чтобы принять кровь убитого брата, проклинает братоубийцу и отказывается отдавать ему свою силу (т. е. труды Каина будут напрасными); братоубийца обречен на изгнание и скитания по земле. Единственное, от чего Яхве избавляет Каина,‑ это от положения «вне закона», когда каждый встречный может его убить. С этой целью Яхве накладывает на Каина знак – оберег. Роль, которую земля играет в данном предании, представляется также отражением языческих представлений, когда земля считалась одной из богинь местного пантеона.

К преданию о Каине присоединяется предание о Ламехе и его сыновьях – культурных героях: Йавале – основателе скотоводства, Йувале – создателе игры на музыкальных инструментах и Тувал‑Каине – основателе кузнечного ремесла (обработка металла). Подобно Каину, Ламех совершил убийство, и, подобно Каину, он предохраняет себя от мести, но на этот раз поэтическим заклятием.

Завершается этот цикл сказаний упоминанием еще об одном сыне Адама – Шете и сыне последнего Эноше, которые оказываются фактически родоначальниками человечества.

Глава 5 книги Бытие, примыкающая к преданиям о Каине, Ламехе, Шете и Эноше, представляет собой «Книгу родословий Человека» от Шета и Эноша до Ноя (евр. Нóах); именно Ною и его сыновьям суждено было спастись от потопа, и, таким образом, линия от Шета есть родословие современного человечества. «Книга родословий Человека» воспроизводит генеалогию, существенно отличающуюся от предания, зафиксированного в 4‑й главе книги Бытие, где Ламех является потомком Каина; его предки – Ханох, сын Каина, Ирад, Мехийаэль, Метушаэль (Быт. 4:17‑18). По «Книге родословий Человека» Ханох является потомком Шета, сыном Иереда; от него рождается Метушелах, а от последнего – Ламех. «Книга родословий Человека» не упоминает Йавала, Йувала и Тувал‑Каина; единственный сын Ламеха, которого эта традиция считает заслуживающим упоминания,‑ Ной, и это обстоятельство связывает «Книгу родословий Человека» с последующими преданиями о потопе. В то же время эта традиция точно совпадает с традицией I книги Хроник (1:1‑4).

«Книга родословий Человека» представляет собой, пожалуй, чистый образец генеалогического жанра: здесь мы видим перечисление по нисходящей линии потомков Адама и Шета с краткими замечаниями о Ханохе и Ное; завершается перечисление упоминанием о рождении у Ноя Шема (Сима), Хама и Йафета. В каждом случае «Книга родословий Человека» считает нужным отметить, в каком возрасте каждый персонаж родил своего сына и сколько лет он жил после этого события, рождая сыновей и дочерей. Персонажи, которых «Книга» отмечает, суть первородные сыновья (кроме, естественно, Шета); перед нами, таким образом, генеалогия по прямой линии. Отсутствие интереса к остальному потомству перечисленных лиц может быть объяснено тем, что их потомки были уничтожены при потопе; рассказчика интересуют предки современного ему человечества, т. е. линия, непосредственно ведущая к Ною и его сыновьям.

Завершается данный цикл (Адам и договор с ним Бога; нарушение договора Адамом и его потомками) вставным эпизодом, который повествователь Пятикнижия помещает между «Книгой родословий Человека» и родословиями Ноя. Здесь (Быт. 6:1‑8) рассказывается о браках божьих сыновей (Ьěnē ʼǟlōhȋm, т. е. сыны Эла; явно «языческий» элемент предания) с дочерьми человеческими и характеризуется греховность людей перед Богом. Тем самым повествователь подготавливает рассказ о потопе.

Родословия Ноя (Быт. 6:9‑9:29) содержит, в отличие от «Книги родословий Человека», повествовательный текст – рассказ о потопе и чудесном спасении Ноя, рассказ о договоре Яхве с Ноем и рассказ о грехопадении Хама, одного из сыновей Ноя. Сам Ной характеризуется как праведник, исполняющий веления Бога и за это спасаемый Богом от гибели. В книге Иезекииля (14:14, 20) Ной упомянут как праведник вместе с двумя другими – Даниилом и Иовом, которых Бог спас бы от возможных катастроф.

Сам по себе сюжет о потопе и об истреблении человеческого рода божеством – один из наиболее распространенных в фольклоре самых различных народов; он, в частности, разрабатывался в месопотамской словесности, и это дало основание полагать, будто сюжет потопа в Пятикнижии заимствован из Месопотамии. В пользу такого предположения говорит то обстоятельство, что месопотамская поэма «О все видавшем» (о Гильгамеше), в которую включено предание о потопе, была хорошо известна в сиро‑палестинском регионе, заучивалась в писцовых школах и переписывалась. Кроме того, сиро‑палестинский регион не мог быть ареной губительных наводнений, а потому соответствующий сюжет здесь возникнуть не мог. Следует, однако, отметить, что для месопотамской поэзии сюжет потопа был далеко не единственным. В поэме «Когда боги, подобно людям» для уничтожения людей, докучающих богам, ниспосылается мор, засуха и голод и только затем потоп. В поэме, несомненно, имеются некоторые элементы, близкие к ветхозаветным.

Сопоставление месопотамских вариантов сказания о потопе с ветхозаветными показывает, что общая структура повествования и там, и здесь в принципе одинакова: решение богов (бога) устроить потоп; предупреждение божьему избраннику о предстоящем потопе; постройка корабля для того, чтобы избраннику спастись; потоп; раскаяние богов (бога) в том, что устроен потоп; корабль, на котором спасается избранник, его семья и вся живность, пристает к горе, воды спадают и потоп прекращается; жертвоприношение спасшегося богу (богам) и его (их) отказ на будущее от устройства нового потопа. Однако это обстоятельство не дает оснований говорить о прямом заимствовании в Библию из Месопотамии: мелкие детали, которые составляют художественную ткань повествования, во всех случаях своеобразны. Вероятно, правильнее будет предположить, что во всех интересующих нас случаях мы имеем дело с самостоятельными разработками общего сюжета, восходящего к эпохе прасеверосемитского единства. Обращают на себя внимание характерные для Пятикнижия «точные» датировки начала потопа, завершения прибывания вод, а затем иссякания воды и выхода Ноя из ковчега. Их появление – несомненный результат обработки повествования в жреческой псевдоисторической традиции.

В месопотамских повествованиях боги устраивают потоп потому, что люди докучают богам; в библейских родословиях Ноя Яхве устраивает потоп и уничтожает на земле все живое, кроме Ноя и его спутников, в наказание за то зло, которое люди творят на земле (Быт. 6:5‑7). Соответственно этому кульминация повествования – это заключение нового договора Бога с Ноем, благословение Ноя Богом (Быт. 9:1‑17). При этом Бог берет на себя обязательство не устраивать больше потопа и как знамение союза между ним и людьми поставляет радугу. Благословение Бога Ною предоставляет ему и его потомству власть над всею земной живностью, которая будет служить пищей человеку, и устанавливает месть за убийство человека. Обязательство человека исполнять волю Бога при этом подразумевается.

Включенное в родословия Ноя предание о грехопадении Хама (Хам, сын Ноя, увидел наготу пьяного отца и рассказал об этом братьям) имеет двойной смысл. Хам совершает нечестие по отношению к отцу; интересно, что в угаритской поэме «Об Акхите» одна из добродетелей праведного сына – это его забота о пьяном отце. Повествователь резко осуждает преступление Хама, утверждая тем самым нормы нравственности, которые должны быть приняты обществом. В то же время в роли грешника выступает Хам, предок кенаанитян – древнейших доизраильских обитателей Обетованной земли. Прегрешение Хама дает основание проклясть Кенаан и обречь его на рабскую долю (он будет «раб рабов» у своих братьев). Тем самым борьба Израиля с Кенааном и порабощение Кенаана получают свое идеологическое оправдание.

За родословиями Ноя следуют родословия сыновей Ноя (Быт. 10) – знаменитая Таблица народов. Она замыкает собой повествование, ведшееся до сих пор в глобальном плане; оно показывает место древнейших предков Израиля во всемирно‑историческом процессе. Как известно, классификация народов в книге Бытие (10) не соответствует их реальному языковому и культурному родству; она отражает скорее политические взаимосвязи между отдельными народами и группами народов. Родословия Сима повторяются дважды – второй раз после рассказа о Вавилонской башне (Быт. 11:10‑26), причем здесь они доводятся до Тераха, отца Аврама; к ним примыкают краткие родословия Тераха, вводящие, по сути, повествование об Авраме. Вторая версия родословий Сима в этом плане существенно отличается от первой (Быт. 10:21‑31). В ней отсутствуют упоминания Элама, Ашшура, Луда, Арама, Йоктана и их потомков, которые фигурируют в первой версии; в то же время в первой версии родословия фактически обрываются на Эвере и его сыне Пелеге. Вторая версия родословий более целеустремленно направлена на Аврама. Начиная с этого момента повествование утрачивает свой всемирно‑исторический характер и сосредоточивается на патриархах – предках Израильского племенного союза, на том, что можно было бы назвать предысторией Израиля.

 

V

 

Предания о патриархах – Авраме (Аврааме), Исааке и Иакове (Израиле) – образуют в своей совокупности рассказ о начальном периоде истории Израиля, непосредственно о его происхождении. Их основное содержание – рассказ о божьем откровении и обетовании патриархам, о его договоре и союзе с ними. Они как бы подготавливают основное, с точки зрения повествователя, событие израильской истории – обретение Учения.

Первым в этой серии является ряд божьих откровений и обетований Авраму (Аврааму). Яхве побуждает Аврама покинуть свою страну и своих сородичей, уйти в страну, которую он ему укажет, обещает произвести от него великий народ и дарует ему благословение (Быт. 12:1‑3). Второе обетование повествователь вводит после рассказа о разделе между Аврамом и Лотом (Быт. 13:14‑17); оно также обещает Авраму многочисленность его потомства и владение той страной, в которой он поселился. Благословение Авраму вкраплено также и в рассказ о его походе против четырех восточных царей (Быт. 14:18‑20); особое значение этому благословению придает то обстоятельство, что благословляет Аврама Малкицедек, царь Иерусалима и жрец Высшего Бога. Рассказав о походе против четырех царей, повествователь вводит (Быт. 15) еще один эпизод, являющийся кульминацией легенды об Авраме (Аврааме): здесь не только повторяются прежние обетования, но и рассказывается, как и при какой обрядности заключен договор между Аврамом и Яхве. При этом определяется граница Обетованной земли – от реки Египетской (Вади Эль‑Ариш) до Евфрата; она примерно соответствует историческим границам сиро‑палестинского региона (Кенаана) и, по‑видимому, историческим границам царства Давида и Соломона. Последнее обстоятельство дает основания судить о времени, когда сформировался дошедший до нас текст предания, хотя, разумеется, не исключены и позднейшие анахронизмы. В легенду введено и предсказание рабства потомков Аврама (Авраама) – израильтян – в Египте. Еще один рассказ о договоре Яхве с Аврамом (Быт. 17:1‑22) дополняется новыми подробностями. Помимо обетования многочисленного потомства, среди которого будут народы и цари, помимо обещания отдать Авраму и его потомкам Обетованную землю, Яхве дает Авраму новое имя Авраам, которое сопровождается народной этимологией (оно дается потому, что его носитель будет отцом множества народов). В свою очередь Яхве налагает на Авраама обязательство соблюдать договор с ним и совершать всем мужчинам‑домочадцам обрезание. Кроме этого, Яхве переименовывает Сарай, жену Авраама, в Сару и предрекает рождение от нее сына и наследника Авраама, Исаака.

За повествованием об Аврааме следуют родословия его сыновей – Исмаила (краткое) и Исаака; последнее представляет собой подробный рассказ об Исааке и о его сыновьях. В нем (Быт. 26:2‑5) содержится обетование Яхве Исааку: бог обещает отдать Исааку и его потомкам Обетованную землю, сделать его потомство многочисленным и исполнить клятву, данную Аврааму.

Рассказ об Исааке переходит в повествование об Иакове (Израиле) – непосредственном предке‑эпониме израильтян. Оно содержит благословение Иакову, данное его отцом Исааком (Быт. 27:26‑29) (Иаков получил его обманом вместо своего брата Исава); оно предрекает Иакову власть над другими народами и племенами, власть над его братьями, а также грядущее богатство и изобилие. Откровение и обетование Яхве Иаков получает во сне в Бет‑Эле, по дороге в Харан (Быт. 28: 1 1 ‑22); оно также содержит обещание отдать Иакову и его потомству страну, в которой он находится, и сделать его потомство многочисленным. Бог обещает всегда быть с Иаковом, помогать ему и возвратить его в страну, из которой он уходит. Чудесное видение заставляет Иакова основать в Бет‑Эле культ Яхве. Он клянется почитать Яхве и служить ему, если Яхве выполнит то, что обещал. Когда Иаков возвращается, он борется с Богом (Быт. 32:25‑31) и получает новое имя: Израиль (Йисраэль), которое также объясняется народной этимологией (Иаков боролся с богом). Еще одно благословение Яхве Иаков получает при основании храма в Бет‑Эле (Быт. 35:1‑15) и учреждении там монотеистического культа.

Наряду с этой основной общей идеей повествования о патриархах содержат множество подробностей, объясняющих причины того или иного явления или обстоятельства. Наряду с происхождением Израиля предание рассказывает о происхождении арабов (от Исмаила, сына Авраама и рабыни Хагар), Эдома (Исава) (эпоним Исав – брат‑близнец Иакова), Аммона и Моава (они происходят от кровосмесительной греховной связи Лота с его дочерьми). В предание включаются родословия Исава (Эдома), содержащие краткий очерк древнейшей истории Эдома. Дважды объясняется происхождение топонима Беэр‑Шева («Колодезь клятвы», или «Колодезь семи»). Предание объясняет, почему Хеврон с полем и пещерой Махпела является сакральным центром Иуды, а Сихем – сакральным центром племен Эфрайим и Менашше, почему в Бет‑Эле находится святилище Яхве; оно истолковывает имена отдельных израильских племен и их эпонимов; оно указывает происхождение топонимов Гилеад, Мицпа, Маханайим, Пенуэль, Суккот.

Особое место в преданиях о патриархах занимает рассказ об Иосифе, объясняющий, почему предки израильтян оказались в Египте. Он переполнен сказочными драматическими подробностями, показывающими избранничество Иосифа среди его братьев, божье благоволение и покровительство Иосифу; здесь и предания о снах Иосифа, о его пребывании рабом в доме египетского вельможи, о том, как Иосиф стал правителем Египта и поселил в Египте отца и братьев. Это повествование определенно восходит к племенной традиции потомков Иосифа – Эфрайима и Менашше. В него же включена сюжетно с ним не связанная новелла об Иуде и Тамар, восходящая, несомненно, к иудейской традиции.

Предания о патриархах имеют фольклорное происхождение; здесь немало сказочных, мифических подробностей (непосредственное общение патриархов с богом и получение ими его благословения, борьба с богом, наказание грешного народа – Содома и Гоморры, многократно разрабатываемый сюжет о том, как муж выдает жену за свою сестру, сюжет об Иосифе и жене египетского вельможи и т. п.). До нас дошли изложения этих легенд, находящиеся за пределами Пятикнижия. Так, повествование об Иакове излагается в книге пророка Хошеа (Ос. 12:3‑4) следующим образом: