Иисус: избавление и новая жизнь

 

Иисус обходил Палестину, провозглашая, что Царство Бога, наконец, наступает. Не только словами, но в не меньшей степени и делами он свидетельствовал о том, что древние пророчества исполняются, что история Израиля сбывается в соответствии с ее предназначением, что сам Бог снова начинает действовать, желая спасти свой народ и исправить мир.

И потому, когда Иисус сказал ученикам, что «Сыну Человеческому надлежит много пострадать, и быть убитым, и в третий день восстать», можно с уверенностью сказать, что они услышали слова, перекликающиеся с библейскими пророчествами, о наступлении Царства Бога, о том, что Божье будущее вторгается в настоящее, чтобы выполнить все великие ожидания людей. Они должны были понять, что Иисус здесь, как обычно, говорит загадками и притчами, которые пропитаны Писанием и имеют какой–то совершенно ясный смысл. Но в тот раз они еще не могли точно понять их значение.

И это не должно нас удивлять, поскольку ученики считали Иисуса Мессией Израиля, Помазанником YHWH, Царем, которого все так долго ждали. Вспомните, что слово «Мессия» на еврейском и арамейском языках означает «помазанный»; в переводе на греческий, самый универсальный язык того времени, оно звучит как «Христос». Для первых христиан слово «Христос» звучало не просто как имя, но как титул с весьма специфическим значением.

Не все иудеи того времени ожидали прихода Мессии или связывали с ним свои надежды. Но те, кто его ждал — а таких было много, — связывали с Мессией ряд определенных ожиданий. Что должен он совершить? Он поведет народ в бой с врагами Израиля — точнее, с совершенно конкретными врагами: с римлянами. Он заново отстроит или, по меньшей мере, очистит и восстановит Храм; династия Иродов затеяла реконструкцию Храма именно для того, чтобы укрепить свое царское достоинство. Во дни Мессии история Израиля достигнет своей кульминации, когда будет восстановлена великая, как во времена Давида и Соломона, монархия. Мессия станет представителем Бога для Израиля и представителем Израиля перед Богом.

Эти представления отражены во многих текстах той эпохи, их воплощали некоторые люди, претендовавшие на мессианский титул. Сто лет спустя после смерти Иисуса один из величайших учителей Закона, равви Акиба, провозгласил Симона Бар–Кохбу Мессией. Бар–Кохба чеканил свои монеты, на которых стояли цифры 1, затем 2, затем 3, обозначавшие эпоху его правления, пока его не разбили римляне. На одной из этих монет мы видим изображение Храма, хотя в то время от разрушенного в момент катастрофы 70 года н. э. Храма оставались только развалины. Симон Бар–Кохба мечтал восстановить его и таким образом встать в один ряд с Давидом, Соломоном, Езекией, Иосией, Иудой Маккавеем, Иродом — со всеми иудейскими царями и со всеми строителями или восстановителями Храма. Чтобы это могло совершиться, ему надлежало окончательно разгромить войска язычников. Так что программа Бар–Кохбы точно соответствовала тому, чего народ ожидал от Мессии.

Но почему же ученики считали Мессией Иисуса? Он не руководил вооруженными повстанцами и явно не намеревался этоделать и в будущем (некоторые люди оспаривают такое утверждение, но у них нет никаких убедительных аргументов). Он не говорил о восстановлении Храма. Он даже никогда не обращался к народу с какими–либо определенными речами о значении Храма вообще. Он действовал решительно, и вокруг него собирались толпы народа, однако в тот самый момент, когда люди намеревались провозгласить его царем, он скрылся от них (Ин 6:15). Большинство людей считало его пророком, и этому вполне соответствуют слова и поступки самого Иисуса. Однако его ближайшие ученики видели в нем того, кто больше пророка, и сам Иисус намекает на это, произнося загадочные слова о своем родственнике Иоанне Крестителе. Один из последних пророков Ветхого Завета говорил о том, что пророк Илия снова придет на землю, чтобы подготовить мир к великим грядущим событиям. Вслед за Илией должен был прийти уже сам Мессия. Иисус отождествлял Иоанна с Илией.

Отсюда было несложно сделать вывод о том, кем он считал себя (Мф 11:9–15).

Но ни один человек в ту эпоху не думал, что Мессии предстоит страдание, а тем более — смерть. Скорее, это прямо противоречило обычным представлениям. Мессия должен был повести народ на сражение с врагами Израиля и одержать победу, а не погибнуть от их рук. Вот почему ученики, верившие в то, что их выдающийся вождь был истинным Помазанником Божьим, не могли вообразить, что его слова о смерти и воскресении следовало понимать буквально. Иудеи верили в воскресение, однако думали, что это однажды произойдет со всем народом Божьим, а не с каким–либо одним человеком прежде всех прочих.

Представления Иисуса явно отличались от общепринятых, и здесь–то мы и подходим к самой СУТИ вопроса, как он сам понимал свое призвание. Мы уже говорили (и на это постоянно указывали христиане, читавшие Ветхий Завет новыми глазами) о том, что в центре пророчеств Исайи стоит загадочный «Страдающий раб», в котором продолжает развиваться звучавшая ранее в книге тема царя. Как можно судить по дошедшим до нас источникам, иудеи I века интерпретировали этот образ двумя путями. Одни видели в Рабе именно Мессию, однако думали, что «страдания», о которых говорит Исайя, относятся к врагам Израиля. Другие же считали, что Раб действительно будет страдать, но что именно потому нельзя считать его Мессией.

Иисус как бы творчески соединил эти два понимания, и в результате получилось нечто взрывоопасное.

Раб — это и царь, и страдалец. И этим Рабом станет… сам Иисус. Разумеется, в понимании своего призвания Иисус опирался не только на Исайю, хотя можно смело предположить, что Иисус боролся с этим текстом в своих молитвах и размышлениях не один год. Но именно в центральной части Книги Исайи мы находим то же самое сплетение тем — наступления Царства Бога, обновления творения, которое не в последнюю очередь происходит путем чудесных исцелений, силы Божьего «слова», которое спасает и восстанавливает, окончательной победы над всеми «Вавилонами» мира и самого Раба Господня, — которое удивительным образом повторяется в евангелиях. Иногда окулист помещает перед нашим глазом целый набор оптических стекол, чтобы мы смогли читать буквы на экране, — подобным образом нам следует держать в голове все эти темы, чтобы ясно понять, что думал Иисус о своем призвании и почему он так думал.

Во времена Иисуса многие иудеи внимательно изучали Писание в поиске ответов на свои вопросы. Мы вправе предположить, что священные тексты изучал и сам Иисус и что его представления о своем призвании выросли именно отсюда. Он верил, что ему предстоит довести великую историю Израиля до ее вершины, до кульминации. Великий замысел Бога Творца об избавлении мира от зла и его исправлении осуществится в самом Иисусе. Его смерть, в которой можно увидеть чудовищную несправедливость, станет тем моментом, когда, по словам пророка, Иисус будет «изъязвлен за грехи наши и мучим за беззакония наши». Замысел Божий об избавлении мира от зла совершится в тот момент, когда вся тяжесть мирового зла обрушится на Раба Господня Иисуса, так что зло истощит свою силу.

 

* * *

 

И вот наступает решительный момент, когда Иисус с учениками и в окружении растущей толпы идет в Иерусалим на Пасху. Не случайно он выбрал именно этот праздник: Иисус как никто другой живо чувствовал власть символов, которой обладали древние истории, переданные Писанием. Он понимал, что Бог должен совершить один окончательный Исход, который избавит Израиль и весь мир от поработивших их «Вавилонов» и поведет освобожденных людей в новую Обетованную землю, в мир нового творения, на который указывали совершаемые Иисусом исцеления.

Но Иисус должен был удивить многих: придя в Иерусалим, он направил свою атаку не на римские гарнизоны, но на сам Храм. Иисус заявил, что Храм осквернен злом (с чем в то время готовы были согласиться многие иудеи), и совершил одно из своих величайших символических действ, опрокинув столы и на какое–то (пусть короткое, но богатое смыслом) время нарушив его повседневную «работу» — обычно в Храме непрерывно совершались жертвоприношения. Буря споров, которая разразилась вслед за этим событием, ясно свидетельствует о намерениях Иисуса: он хотел не «очистить» Храм, но показать, что на сам Храм направлен суд Божий. Во имя Бога Израилева Иисус бросил вызов тому самому месту, где этот Бог должен был обитать и встречаться со своим народом. Как он это делал обычно, после данного символического действа Иисус ясно объяснил, что он имел в виду. Бог разрушит город и Храм и оправдает не иудеев как целый народ, но Иисуса и его последователей.

Иисус должен был ясно понимать, к чему это все приведет, хотя все еще мог бы избежать ареста, если бы хотел. Вместо этого при наступлении праздника он собрал двенадцать учеников за последней совместной трапезой, которая, вероятнее всего, носила пасхальный характер, и придал этой трапезе новый поразительный символический смысл.

Все иудейские праздники полны глубокого смысла, и особенно это касается Пасхи. В момент празднования иудеи снова рассказывали друг другу историю Исхода, вспоминая о том, как Бог низверг языческих деспотов, освободил Израиль, рукою сильною избавил свой народ. И празднование Пасхи несло в себе надежду на то, что он поступит подобным образом еще раз. Иисус передал свое новое понимание Пасхи с помощью действий, а не абстрактных теорий. Он заявил, что это славное будущее уже наступает. Бог готов установить свое Царство, но сделает это таким образом, какой ученики Иисуса не могли себе представить (как он ни старался это им объяснить). Он выиграет мессианскую битву — с помощью своего поражения. В конце концов, настоящий враг здесь — не Рим, но силы зла, которые стоят за гордостью и жестокостью людей, силы зла, с которыми вступили в роковой сговор вожди Израиля. Зло преследовало Иисуса с самого начала его служения, оно буквально ходило за ним по пятам в виде кричащих безумцев, подозрительных иродиан, язвительных фарисеев, влиятельных священников, решивших его убить, предателя из числа его учеников, внутренних голосов в его собственной душе, и теперь оно собралось в одну мощную волну зла, которая со всей своей силой обрушилась на Иисуса.

Он назвал пасхальный хлеб своим телом, которое преломляется ради его друзей, потому что Иисус возьмет на себя всю тяжесть зла, чтобы она не пала на их головы. Он назвал пасхальную чашу своей кровью. Подобно крови жертвенных животных в Храме, она прольется ради установления завета — на этот раз того нового  завета, о котором говорил пророк Иеремия. Настало время, когда Бог, наконец, избавит свой народ и весь мир не просто от политических врагов, но от самого зла, от поработившего всех греха. Его смерть позволит исполниться тому, на что только указывает Храм и система жертвоприношений, но что недостижимо старыми средствами. Иисус, принимающий свою ужасающую судьбу, станет тем местом, где небо встречается с землей, когда он будет висеть между ними. Он станет тем местом, где в настоящее время вступает будущее, где Царство Бога уже празднует свою победу над царствами мира, потому что Иисус отказался участвовать в порочном круге насилия. Он готов любить врагов. Он подставит другую щеку. Он пройдет еще одно поприще. В итоге, он намерен действовать, исходя из своего понимания древних пророчеств, которые говорили о нем как о страдающем Мессии.

Далее идет трагедия, полная жестокости. Иисус отчаянно молится в Гефсиманском саду в ожидании ареста, чувствуя, что вокруг него собираются силы тьмы. Влиятельные священники ведут себя вполне логично, устраивая якобы законное разбирательство, которое позволяет выдвинуть обвинения: сначала в подрывных речах, направленных против Храма, а затем — в богохульстве. Этот случай можно представить перед римским наместником как подстрекательство к бунту против Рима. Слабый и нерешительный римский наместник становится объектом манипуляции со стороны священников. Иисуса приговаривают к смерти именно за то, в чем он совершенно неповинен, — за бунт против Рима, — но в этом можно было бы обвинить большинство его современников, если учитывать их тайные намерения. Предводителя бунтовщиков Варавву отпускают на свободу. Сотник, который, вероятно, был свидетелем сотен казней, увидел и услышал в этом случае нечто особое, нечто столь неожиданное, что он даже задумался: а не был ли этот человек и на самом деле  Сыном Божьим?

Смысл этой истории передает и каждая ее деталь, и повествование в целом. Боль и слезы всей истории мира сошлись на Голгофе, где Бог ответил на них. Скорбь небес соединилась с мукой земли; прощающая любовь Бога, хранящаяся в будущем, стала настоящим; голоса, отзвуки которых слышат сердца миллионов людей, жаждущих справедливости, духовной жизни, взаимоотношений и красоты, соединились в один последний отчаянный вопль. Ничто в истории язычества невозможно сопоставить с подобным сочетанием события, намерения и значения. И даже иудаизм не мог подготовить почву для ожиданий подобного, разве что лишь намекнул на это в одном темном пророчестве. Смерть Иисуса из Назарета, Царя иудейского, взявшего на себя участь Израиля и исполнившего на себе древние обетования народу, — что это такое? Это глупейшая и бессмысленнейшая случайность или ошибка во всей мировой истории — либо же это та ось, вокруг которой вращается вся мировая история?

Христианство основано на вере в то, что это именно ось.

 

* * *

 

Христиане верят, что на третий день после казни — то есть в воскресенье, первый день недели, — Иисус из Назарета был воздвигнут из мертвых к телесной жизни, оставив гробницу пустой. И именно это событие в первую очередь стало основой нашей веры в то, что смерть Иисуса была не слепой трагической случайностью, но поразительной победой Бога над силами зла.

Крайне сложно объяснить исторический феномен возникновения христианства, обойдя стороной вопрос о воскресении. Но прежде чем мы к нему перейдем, нам следует уяснить для себя пару понятий.

Я подчеркиваю, что мы говорим именно о воскресении, а не о чем–то вроде реанимации. Если мы даже допустим, что римские воины, профессиональные убийцы, по какому–то недосмотру позволили снять с креста полуживого Иисуса и если, после ночи избиений, после бичевания и нескольких часов пребывания на кресте он каким–то образом выжил и выбрался из гробницы, он все равно не мог бы убедить людей в том, что прошел смерть и вышел с другой стороны. Ему потребовался бы, по меньшей мере, долгий период для восстановления сил. И можно сказать с полной уверенностью: если бы так случилось, никто никогда не сказал бы, что Иисус был Мессией, что Царство Бога наступило и что теперь ученики должны объявить всему миру: Иисус есть истинный Господь.

Несколько лет назад пользовалась популярностью еще одна альтернативная теория, хотя сегодня она мало кому кажется убедительной. Некоторые социологи предположили, что все объясняется «когнитивным диссонансом» учеников. При таком состоянии люди с твердыми убеждениями, сталкиваясь с опровергающими их свидетельствами, начинают еще крепче цепляться за свои убеждения. Они не замечают неприятных фактов и все решительнее отвергают реальность, а для этого начинают все громче отстаивать свои убеждения, пытаясь распространить их среди других людей.

Что бы мы ни думали об этом феномене, он не поможет нам объяснить появление и распространение христианства в I веке. В данном случае никто не ожидал такого развития событий, в частности, никто не верил в Мессию, восстающего из мертвых. Распятый Мессия доказал, что он неудачник, а потому и не Мессия. Когда в 135 году н.э. римляне убили Симона Бар–Кохбу, никто из его последователей не продолжал утверждать, что тот действительно был Мессией, как бы ему ни хотелось в это поверить ранее. Божье Царство должно было осуществиться в реальной жизни, а не в мире грез.

Некоторые авторы любят говорить, что идею «воскресения» мы найдем чуть ли не во всех религиях Ближнего Востока. Это, конечно, умирающие и воскресающие «боги», отвечающие за рост пшеницы, за плодородие, и тому подобные. Если даже мы допустим, что первые последователи Иисуса, выросшие в чисто иудейской среде, были знакомы с такими традициями, все равно в рамках этих религий никто никогда не предполагал, что подобные вещи случаются с людьми. Так что это объяснение несерьезно. И логичнее объяснить возникновение христианства тем, что Иисус снова явился ученикам, причем не как измученный и окровавленный заключенный, чудом выживший и оказавшийся на свободе, и не как бесплотный призрак (что подчеркивают евангельские повествования), но как живой человек в теле.

Но это было отчасти иное тело. Евангельские повествования говорят об этом, используя новые выражения, которые мы больше нигде не встретим. По словам одного выдающегося исследователя, евангелисты как бы пытаются объяснить такой феномен, для объяснения которого у них нет слов. Тело воскресшего Иисуса во многом обладает качествами обычного тела (оно говорит, есть и пьет, его можно потрогать), однако у него есть и другие свойства. Оно появляется и исчезает и может пройти через закрытые двери. Ничто в иудейской литературе или традиции не подготовило людей к восприятию подобных вещей. Евангелисты не могут отнести этот феномен к какойто знакомой категории. Если бы они опирались только на традицию, они неизбежно рассказывали бы о том, что воскресший Иисус сиял как звезда. Именно так выглядят воскресшие праведники в Книге Даниила 12:3, а этот отрывок был весьма важен для иудеев I века. Однако Иисус не сияет. Его тело преобразилось, однако для описания этого преображения евангелисты не могли сослаться ни на какой–то прежде бывший случай, ни на пророчества, как будто это событие было уникальным и неповторимым.

Этот вывод всегда смущает человека, придерживающегося научной точки зрения. В конце концов, наука изучает именно такие феномены, которые можно воспроизвести в условиях лаборатории. Однако с исторической наукой дело обстоит иначе. Историк изучает события, которые случились однажды, и даже если для них можно подобрать какие–то параллели, каждое историческое событие уникально. А исторические аргументы здесь достаточно однозначны. Повторю: самое логичное объяснение возникновения христианства после казни Иисуса — объяснение, с которым даже и рядом невозможно поставить альтернативные гипотезы, — то, что Иисус действительно на третий день вернулся к жизни в преображенном теле.

Разумеется, этот аргумент (как и любые другие) не может вынудить  кого–либо поверить в воскресение Иисуса. Человек всегда может сказать: «Хорошо, у меня действительно нет лучшего объяснения возникновения христианства; но, поскольку я знаю, что мертвые не возвращаются к жизни, должно существовать какое–то иное объяснение». Эта позиция вполне логична. Но проблема здесь заключается в том, что вера в воскресение Иисуса вынуждает нас, по меньшей мере, поставить под сомнение некоторые суждения, которые кажутся нам бесспорными и неизменными. Или, если выразить ту же мысль позитивно, эта вера требует от нас отказаться от такой картины мира, в рамках которой подобные вещи невозможны, в пользу другой, принимающей во внимание Бога Творца, открывшегося Израилю, а затем, полнее, явленного Иисусом, где воскресение имеет великий смысл. Невозможно заставить человека верить, но можно бросить вызов его неверию. Именно это и происходило с самого начала тогда, когда люди свидетельствовали о воскресении Иисуса.

И отчасти мы можем найти параллели к явлениям подобного рода в самом мире современной науки. Нынешние ученые — скажем, если речь идет о тех, кто занимается астрофизикой или квантовой механикой, — постоянно предлагают нам принять какие–то положения, которые кажутся нам странными или, более того, нелогичными. И даже описывая такое распространенное явление, как свет, они говорят о том, что это одновременно и волны, и частицы, хотя две эти вещи кажутся нам несовместимыми. Так, иногда, чтобы понять смысл явлений, которые мы видим, нам приходится изменить свое мировоззрение, ощущение, что возможно и что нет, и придать ему новую форму. То же самое происходит с нами, когда мы сталкиваемся со свидетельствами о воскресении Иисуса.

Но в чем заключается смысл  воскресения? Отвечая на этот вопрос, прежние поколения западных христиан совершали один ужасающе ложный ход. Сталкиваясь с секулярным миром, в котором люди все настойчивее отвергали веру в любые формы жизни после смерти, многие христиане начали говорить: воскресение Иисуса свидетельствует о том, что «жизнь после смерти» существует. Но это только усиливает путаницу. Воскреснуть — это вовсе не то же самое, что «отправиться на небо после смерти». Строго говоря, воскресение указывает не на «жизнь после смерти». Но оно прямо и непосредственно указывает на телесную жизнь после  какого–то периода телесной смерти. Воскресение — это второй этап  жизни после смерти: это жизнь после  «жизни после смерти». Если воскресение Иисуса и «доказывает» что–нибудь относительно загробной жизни, оно говорит только о втором этапе. Но, что удивительно, нигде в канонических евангелиях и Деяниях святых Апостолов авторы, говоря о воскресении, не пытаются утвердить на нем веру в загробную жизнь. Они вместо этого говорят нечто иное: «Если Иисус был воздвигнут из мертвых, значит, новый Божий мир, Царство Бога уже началось, а потому нам предстоит много работы. Мир должен услышать о том, что Бог Израилев, Бог Творец совершил через своего Мессию».

Иногда же мы сталкиваемся с более глубоким непониманием вопроса. Некоторые люди пытаются вставить пасхальные события в рамки «второго варианта ответа» на вопрос о Боге и мире, о чем мы говорили выше, — то есть в рамки такой картины, где Бог существует на максимально возможной дистанции от мира. Такой Бог, который обычно отсутствует и находится вне нашего мира, иногда вступает в него и совершает удивительные действия, которые (в рамках данной картины) выглядят как вмешательство или вторжение в обычное положение вещей. Сегодня большинство людей называет подобные действия «чудесами» или «сверхъестественными явлениями». И когда люди понимают воскресение Иисуса в таком ключе как «величайшее чудо», слушатели обычно отвечают: «Хорошо, Иисусу повезло, а как остальные? Если Бог умеет делать такие волшебные фокусы, почему он не сделал ничего подобного в случае холокоста или Хиросимы?»

На это можно дать такой ответ: воскресение Иисуса, да и все другое, связанное с ним, просто не вписывается в рамки второго ответа в любых его вариантах. (Стоит добавить, что оно не вписывается и в рамки первого ответа, хотя иногда кто–то предпринимает попытки превратить Иисуса в новое проявление «естественных» процессов.) И если воскресение имеет какой–либо смысл, то только лишь в рамках классического иудейского мировоззрения, которое я назвал третьим ответом: хотя «небо» радикально отличается от «земли», они не полностью отделены друг от друга, но пересекаются и взаимодействуют таинственными и многообразными способами, а потому Бог, создавший и небо, и землю, действует и изнутри нашего мира, и извне, разделяет боль мира и даже взваливает ее на свои плечи. Православные церкви постоянно подчеркивают, что с воскресением Иисуса из гроба вышло новое творение, родился мир, полный новых возможностей. И поскольку к этим возможностям относится и то, что сами люди заново оживут и обновятся, воскресение Иисуса не делает нас пассивными и беспомощными наблюдателями происходящего. Нас приподняли и поставили на ноги, мы начали дышать новым воздухом, и нам поручили идти в мир и нести туда новое творение.

Именно такое понимание воскресения прямо соответствует тому взгляду на жизнь и миссию Иисуса, который я представил. Если Израиль должен был стать тем народом, с помощью которого Бог избавит свое возлюбленное творение, если Иисус верил в то, что он как Божий Мессия сам должен выполнить предназначение Израиля, и если он действительно пошел на смерть, чтобы принять на себя всю тяжесть мирового зла и истощить его силу, — тогда перед нами действительно стоит великая задача. Иисус написал музыку, которую нам предстоит исполнить. Первые христиане это понимали и старались это воплотить. Когда Иисус вышел из гробницы, вместе с ним восстали справедливость, духовность, взаимоотношения и красота. В Иисусе и через него произошло нечто такое, что сделало этот мир иным местом — таким местом, где небо уже соединилось с землей навеки. Божье будущее вторглось в настоящее. И теперь уже мы слышим не отзвуки, но сам голос. И этот голос говорит нам об избавлении от зла и смерти, а потому — о новом творении.

 

* * *

 

Те первые христиане, которые ходили за Иисусом во время его краткого общественного служения, еще не могли себе представить божественного  Мессию. Нам это трудно понять отчасти потому, что сегодня слово «Христос» используется либо как имя собственное («Иисус Христос»), либо как самостоятельный «божественный» титул. Подобным образом выражение «Сын Божий» часто используют так, как если бы оно само по себе значило «второе лицо Святой Троицы». Но это не так — по крайней мере, было не так до тех пор, пока христиане не стали придавать этому слову новый смысл. Вначале же это был еще один термин со значением «Мессия». Библия называла грядущего Царя приемным сыном YHWH.  Это, вне сомнения, высочайшее звание для человека, но оно вовсе не содержит указания на то, что такой Царь будет воплощением, в буквальном смысле слова, самого Бога Израилева.

Однако с самого начала христианства мы видим одну удивительную перемену представлений учеников, которую опять же совершенно невозможно объяснить иудейской традицией. Первые христиане строго придерживались иудейского монотеизма, но при этом с самого начала заговорили о божественности Иисуса. Причем, говоря об Иисусе, они использовали те самые слова и категории, которые создали иудеи предыдущих веков для того, чтобы говорить о присутствии и действии единого истинного Бога в нашем мире: Присутствие (связанное с Храмом), Тора, Слово, Премудрость и Дух. Они говорили, что Иисус был уникальным воплощением Бога Израилева, что пред его именем преклонится всякое колено на небесах, на земле и в преисподней, что все было создано через него, а ныне все воссоздано через него, что он был живым воплощенным Словом Бога, что, если можно так выразиться, божественность Бога необычайно глубоко отпечаталась на его личности и наполняет его всего. Первые христиане вовсе не желали отступать от иудейского монотеизма, но настаивали на том, что стремятся понять его подлинный смысл.

И они заговорили об этом вовсе не в III или IV веках, после долгого периода богословских размышлений и исканий, в тот момент, когда социальные или политические условия сделали подобные формулировки востребованными. Об этом заговорило уже первое поколение христиан. Причем они понимали, что говорят вещи, которые возмущают религиозные чувства как иудеев, так и язычников. Более того, они говорили об этом, понимая, что бросают прямой вызов политическим амбициям Рима. В конце концов, именно кесаря считали «сыном Бога», его прославляли как «господа мира», его царство было всемогущим и перед его именем должно было преклониться всякое колено. И потому когда христиане утверждали, что в Иисусе небо встретилось с землею, что он заменил собой Храм и что он есть воплощение живого Бога, это было не только неслыханным богословским новшеством, но и самой откровенной провокацией в социальной сфере.

Они это утверждали, несмотря ни на что. А при этом они вспоминали жизнь и слова Иисуса и находили там намеки, указывающие на то, что и сам он это понимал.

И здесь снова христиане нередко делают неверный ход. Они утверждают, что Иисус во время своей жизни «знал» о своей «божественности» в каком–то особом смысле, так что это знание, не покидавшее его ни на миг, делает его мучения в Гефсиманском саду совершенно непонятными. В другой книге я доказываю, что это не совсем так, иначе мы не воздаем должного полноте воплощения и не видим его глубинного измерения. Я считаю, что Иисус понимал свое призвание стать тем, кем, согласно Писаниям, может быть только Бог Израилев, и посвятить этому свою жизнь. Именно в таком смысле мы можем говорить, что Иисус истинно божественный, оставаясь в подлинном смысле этого слова человеком, — и чтобы это лучше понять, нам снова надо вспомнить, что люди были созданы по образу Божьему, а потому это не путаница в категориях, но окончательное осуществление замысла о творении.

Вот почему, когда Иисус в последний раз пришел в Иерусалим, он рассказывал притчи о царе (или господине), который уехал в дальнюю страну, а затем вернулся посмотреть, что делают его подданные или слуги. Здесь Иисус говорил о самом YHWH, который покинул Израиль во времена изгнания, а затем вернулся сюда, чтобы судить и спасать. Но хотя Иисус говорит о YHWH, входящем в Иерусалим, сюда пришел сам Иисус. Он въехал в город на осле, он показал, что вправе распоряжаться Храмом, и сказал первосвященнику, что воссядет одесную Силы, он отдал свою плоть и кровь за грехи мира. Чем ближе мы находимся к кресту, тем яснее для нас становится ответ на вопрос: как Иисус понимал сам себя?

Он должен был знать, что это безумный замысел. Иисус был достаточно трезвым для того, чтобы задать себе вопрос: не бред ли все это? Однако — и это самый таинственный момент в его истории — он черпал уверенность не только в Писании, которое ясно говорило о его предназначении, но также и в доверчивой молитве к тому, кого он называл Аввой, Отцом. Удивительным образом Иисус одновременно и  молился Отцу, и  принял на себя ту задачу, которую, согласно древним пророчествам, мог исполнить только YHWH, — задачу избавления Израиля и всего мира. Он был совершенно послушен Отцу, а одновременно делал то, что мог делать только Бог.

Как мы должны это понимать? Я не думаю, что Иисус «знал о своей божественности» в том же смысле, в каком мы знаем, что нам холодно или жарко, что мы счастливы или грустны, что мы принадлежим к мужчинам или женщинам. Скорее это похоже на «знание» о своем призвании, когда кто–то знает  в глубине своего существа, что он призван стать художником, или инженером, или философом. Похоже, Иисус обладал глубинным знанием именно такого рода, пламенным и всепоглощающим убеждением в том, что Бог Израилев куда таинственней, чем думает большинство людей, и что внутри бытия этого Бога есть обмен, взаимоотношения, в которых отдают и получают любовь. Вероятно, Иисус верил в то, что он, пророк из Назарета, человек в полном смысле этого слова, был участником в этом обмене любви. И что из послушания Отцу он призван осуществить замысел об этой любви, которая свободно и целиком отдает себя.

Здесь мы подошли к границам и языка, и богословия. Но как историк я могу сделать вывод, что такая представленная мной картина лучше объясняет нам, почему Иисус был именно таким и почему его последователи вскоре после его смерти и воскресения стали верить и жить именно таким образом. И отсюда же следует еще один вывод: это, в свою очередь, лучше объясняет мне как христианину, почему Иисус присутствует и действует в моей жизни, как и в жизни миллионов других людей, и почему он стал для нас Избавителем и Господом.

 

Божье дыхание жизни

 

Я открыл окно и наслаждаюсь сегодняшним весенним утром в его великолепии. В саду веет свежий ветерок. Я слышу потрескивание костра: это фермер, живущий неподалеку, сжигает мусор зимы. Около дороги, спускающейся к морю, жаворонок парит над своим гнездом. Во всем чувствуешь, что творение сбрасывает с себя зимнюю одежду и готовится встретить радостный беспорядок новой жизни.

Все эти образы (я их не придумал, а увидел) первые христиане использовали, пытаясь описать нечто столь же странное, как и вся история Иисуса, но и нечто не менее реальное, чем их жизнь. Они говорили о сильном ветре, который наполнил горницу, где они собрались, и их самих. О языках пламени, которые почили на них и преобразили их жизнь. Оглядываясь на древнее повествование о сотворении мира, они использовали образ птицы, парящей над водами хаоса, в которых возникал порядок и рождалась жизнь.

Как иначе можно объяснить необъяснимое, если не с помощью образов из уже знакомого мира?

А они действительно желали кое–что объяснить. Последователи Иисуса терялись перед загадкой его воскресения и не понимали многих слов своего учителя. Они не знали, что им надлежит делать дальше. Они не понимали и того, что дальше предпримет сам Бог.  В какой–то момент они даже вернулись к своему прежнему ремеслу и ловили рыбу. В другой раз, встретившись с Иисусом перед его вознесением, они все еще продолжали его спрашивать, означают ли все эти странные события, что надежды и мечты Израиля наконец исполнились, или нет. Не в это ли время, спросили они, Израиль обретет Царство и ту свободу, на которую уповали они и их соотечественники?

Как это нередко бывало и раньше, Иисус не дал им прямого ответа. На многие вопросы, которые мы задаем Богу, невозможно ответить — не потому что Бог не знает ответов, но потому что наши вопросы бессмысленны. Как однажды сказал К. — С. Льюис, многие из наших вопросов звучат для Бога примерно так, как если бы кто–то спросил: «Желтое — это квадрат или круг?» или «Сколько часов в одном километре?». Иисус мягко уходит от ответа: «Не вам знать времена и сроки, которые Отец установил Своею властью. Но вы примете силу, когда найдет Святой Дух на вас, и вы будете Моими свидетелями и в Иерусалиме, и во всей Иудее и Самарии, и до предела земли»[2] (Деян 1:6–8).

Дух Святой и задача церкви — две эти вещи неразрывно связаны между собою. Невозможно говорить об одной, не упоминая другую. Энтузиазм нынешнего поколения относительно новых форм духовного опыта не должен вводить вас в заблуждение: Бог послал Святого Духа людям не для того, чтобы они пережили некую духовную поездку в Диснейленд. Конечно, когда вы удручены и подавлены (или даже без этого), свежий ветер Божьего Духа нередко дарует вам новый взгляд на все вещи и, что еще важнее, ощущение Божьего присутствия, любви, утешения и даже радости. Однако Дух дается для того, чтобы ученики Иисуса несли в мир новую весть о том, что он есть Господь, что он одержал победу над силами зла и что теперь для нас рождается новый мир, и мы должны способствовать его появлению.

В равной степени невозможно думать о задаче церкви, забыв о Духе. Кажется, некоторые христиане думают, что Бог, совершив свои деяния через Иисуса, теперь желает, чтобы мы продолжали это дело своими собственными силами. Но это — трагическая ошибка. Она порождает или гордость, или чувство глубокого бессилия — а иногда обе эти вещи одновременно. Без Духа Божьего мы не можем совершить ничего такого, что имело бы вес в Божьем Царстве. Без Святого Духа церковь просто не способна быть церковью.

Я здесь использую слово «церковь» не без некоторой тревоги. Я прекрасно знаю, что для многих читателей слово «церковь» ассоциируется с большим мрачным зданием, с напыщенными торжественными заявлениями, с претенциозной важностью и с морем лицемерия. Однако нелегко найти ей альтернативу. На меня самого давит этот негативный образ. Я постоянно с ним сражаюсь, это входит в сферу моих обязанностей.

Но здесь есть и другая сторона, отражающая все эти образы ветра, огня, птицы над водами и рождения новой жизни. Для многих людей «церковь» вовсе не мрак, а нечто противоположное. Это место гостеприимства и смеха, исцеления и надежды, дружбы и семьи, справедливости и новой жизни. Сюда приходят бомжи за тарелкой супа, здесь есть с кем поговорить старым людям. Здесь одна группа работает с наркоманами, а другая борется за справедливость в мире. Здесь люди учатся молиться, приходят к вере, сражаются с искушениями, находят для себя новые цели в жизни и обретают новую силу, чтобы их осуществить. Сюда люди приносят свою каплю веры, а затем, когда они вместе с другими поклоняются истинному Богу, понимают, что целое больше суммы его частей. Ни одна церковь не бывает такой постоянно. Однако большое количество церквей таковы хотя бы отчасти и на протяжении значительных сроков.

Не стоит забывать и о том, что именно церковь в Южной Африке трудилась и молилась, страдала и боролась ради того, чтобы во время глубоких перемен, когда была упразднен режим апартеида и страна обрела новую свободу, не произошло великого кровопролития, которого все ожидали. И снова, именно церковь сохраняла жизнь в коммунистической Восточной Европе и в итоге своими процессиями со свечами и крестами ясно показала, что больше так жить нельзя. Именно церковь, несмотря на все ее безумства и падения, идет в больницы, школы, тюрьмы и во многие другие места, когда это нужно. И я бы скорее хотел реабилитировать слово «церковь», чем заменять ее такими выражениями, как «семья народа Божьего», «все те, кто веруют в Иисуса и следуют за ним», или «собрание людей, которые, силою Святого Духа, участвуют в рождении нового творения». Хотя эти выражения верны.

Ветер, и огонь, и птица над водами были даны ради того, чтобы церковь могла быть  церковью, то есть чтобы народ Божий мог быть  народом Божьим. Из этого следует нечто удивительное и невероятное. Дух дается для того, чтобы мы, обычные люди, в какой–то мере стали тем, чем был Иисус: частью Божьего будущего, пришедшего в настоящее, местом встречи неба и земли, средством для установления Царства Бога. Дух дается ради того, чтобы церковь фактически продолжала жизнь и миссию Иисуса, который теперь ушел в Божье измерение — то есть на небо. (Именно об этом говорит нам его вознесение: Иисус отправился в мир Бога, где он ждет того дня, когда небеса окончательно соединятся с землею и он будет присутствовать в этих новых нераздельных небе–и–земле.)

Каждое из этих положений мы вскоре рассмотрим подробнее.

 

* * *

 

Дух дается для того, чтобы начать работу по внедрению Божьего будущего в настоящее. Это самое первое и, быть может, самое важное, что мы можем сказать о той таинственной и личностной силе, которую описывают все упомянутые образы. Воскресение Иисуса открыло перед нами неожиданный мир Божьего нового творения, Дух же Святой приходит к нам из этого нового мира, который должен родиться, того мира, где, согласно древним пророчествам, процветают согласие и справедливость, где волк лежит рядом с ягненком. И для христианина чрезвычайно важно научиться жить по правилам этого Божьего будущего мира, хотя мы и продолжаем жить в мире нынешнем (который Павел называет «сим злым веком», а Иисус «родом прелюбодейным и грешным»).

Вот почему самый первый христианский автор Павел говорит о том, что Дух есть залог,  или аванс,  того, что грядет. Павел использует здесь греческое слово arrabon,  которым сегодня в Греции называют обручальное кольцо — нынешний знак того, что осуществится в будущем.

Для Павла Дух есть залог нашего «наследия» (Еф 1:14). Это больше чем просто образ из обычных человеческих дел, когда, если кто–то умирает, другие люди наследуют его имение — и могут получить что–то заранее как часть того, что им завещано. И он не говорит (как это понимают многие христиане) только о том, что мы «отправимся на небеса», как если бы небесное блаженство было основным «наследием», предназначенным для нас. Нет. Он опирается на одну из важнейших тем Библии, причем развивает ее самым удивительным и новым образом.

Тема «наследства», относительно которого Дух дается как залог, нам прекрасно известна по истории Исхода, когда израильтяне покидают Египет и направляются в Землю обетованную. В качестве «наследства» им был обещан Ханаан — место, которое мы сегодня называем Святой землей, — где они будут жить как народ Божий. Именно здесь, при условии, что они будут соблюдать свои обещания в рамках Завета, Бог будет обитать с ними, а они — с Богом. И им было дано одно предвкушение этого обещания, а одновременно и средство для получения наследия: Бог шествовал с ними, Его удивительное святое Присутствие указывало им путь, и Он скорбел, когда они роптали.

Таким образом, когда Павел говорит о Святом Духе как о «залоге нашего наследия», он снова пробуждает в памяти слушателя всю традицию Исхода (то же самое делал и Иисус), напоминает об истории, которая началась с пасхальной трапезы и закончилась в Земле обетованной. Он как бы говорит: «Теперь вы — народ истинного Исхода. Вы идете к своему наследию». Однако это наследие не сводится к бесплотному блаженству на небесах, как и не ограничивается одной небольшой страной. Отныне Священной землей Бога стал весь мир.

Сейчас наш мир — это место не только славы и красоты, но и горечи и страданий. Однако Бог его исправляет. Вот ради чего жил и умер Иисус. И мы призваны участвовать в исправлении мира. Настанет день, когда все творение будет избавлено от рабства и порчи, от тления и смерти, которые уродуют его красоту, разрушают взаимоотношения, лишают смысла Божье присутствие в нем и делают его местом несправедливости, жестокости и насилия. В этом смысл избавления и «спасения», которые стоят в центре одного из величайших текстов, написанных Павлом, — восьмой главы Послания к Римлянам.

Что же означают слова о будущем, которое наступило в настоящем? По мысли Павла, люди, следующие за Иисусом и верящие в то, что он, воскреснув из мертвых, стал истинным Господом мира, — эти люди получают Духа как предвкушение того, каким будет новый мир. Если кто пребывает «в Мессии» (так Павел чаще всего описывает людей, принадлежащих Иисусу), тот есть новое творение (2 Кор 5:17). Ваше человеческое Я, ваша личность, ваше тело восстановлены, так что вы уже не часть старого творения, места скорби и несправедливости, а в итоге и смерти, но одновременно уже предвкушаете новое творение в своей жизни и стремитесь осуществить его здесь и теперь.

А где здесь место Духа Святого? В нашем путешествии от Пасхи к Земле обетованной — другими словами, от воскресения Иисуса к окончательному моменту, когда будет обновлено все творение, — Дух играет ту же роль, какую столп облачный и огненный играл в жизни вышедших из Египта. Дух равнозначен странному и личному присутствию самого живого Бога, который указывает нам путь, предупреждает, обличает, грустит о наших падениях и радуется нашему медленному продвижению к обладанию истинным наследием.

Но если Дух равнозначен личному присутствию Бога, что это значит для христиан? На этот вопрос может ответить опять–таки Павел: вы, говорит он, — храм Бога Живого.

 

* * *

 

Если Дух вносит Божье будущее в настоящее, то он также соединяет небо с землей. Мы опять вернулись к «третьему ответу». И нам следует вспомнить, что из этого ответа следует.

Как вы помните, согласно первому варианту ответа, небо и земля — это просто синонимы. Это значит, что Бог действует или присутствует во всем, включая нас самих. Приверженцы пантеизма утверждают, что ничто в нашем мире не лишено привкуса божественного, но одновременно ставит точку: больше нет ничего, все божественное мы видим на земле, когда глядим на поля и реки, на животных и звезды или на самих себя. Пан ен теизм позволяет думать, что Бог больше всего видимого, но все равно говорит, что Божье присутствие пронизывает все творение.

В рамках такого мировоззрения говорить о действии Святого Духа в нас совсем несложно. Пантеист рассуждает так: если то, что мы называем словом «Бог», находится везде, тогда слова о Святом Духе просто утверждают ту же самую мысль. Это приятно слышать, это звучит «демократично». Нам не нравится мысль о том, что Бог особым образом пребывает внутри определенной группы людей или в каких–то местах, это возмущает наше сознание, порожденное эпохой Просвещения.

Я прекрасно помню мое первое столкновение с пантеизмом в лице девушки, которую я встретил, когда летом 1968 года ездил автостопом по Канаде. «Разумеется, Иисус — это Бог, — сказала она (не помню, с чего мы начали разговор, но, наверное, она поняла, что я христианин), — но это можно сказать и про меня. И про тебя. И про моего кролика».

Я ничего не имею против кроликов (правда, иногда мои соседи оставляют другим, в том числе мне, кроличьи клетки, которые приходится чистить). Однако — почему я навсегда запомнил этот разговор — слова о том, что Дух Божий пребывает в кролике в не меньшей степени, чем в Иисусе, удивили и продолжают удивлять меня как нелепость. Это проблема пантеизма: он оставляет тебя там, где ты уже находишься. У тебя уже есть все нужное. Пантеизм не может решить проблемы зла, но это еще не все. Он не предлагает никакого будущего, отличающегося от нынешнего положения вещей. Если первый ответ верен, то Иисус действительно был просто сумасшедшим.

Может показаться, что второй вариант ответа позволяет лучше понять этот свежий и пламенный ветер Бога. Предположим, что Божье пространство почти не пересекается с нашим. Как тогда удивительно, как чудесно, как трогательно думать, что сила из далекого Божьего мира приходит к нам — и даже ко мне! Именно поэтому многие люди сегодня пользуются такими словами, как «естественное» и «сверхъестественное». Они полагают, что в нашем пространстве есть только «естественные» явления, которые можно описать с помощью обычных законов природы, физики, истории и так далее, а в Божьей сфере все вещи «сверхъестественны», это царство Иного, которое нисколько не походит на все то, что мы знаем по нашему повседневному опыту. (Я сознаю, что за словами «естественное» и «сверхъестественное» стоит куда более интересная история, чем то, что сказано в предыдущем предложении, но я говорю исключительно о том, как эти слова используются сегодня.) Вот почему люди, придерживающиеся того взгляда на мир, который соответствует второму варианту ответа, чаще ищут свидетельства присутствия и действия Святого Духа не в таких вещах, как тихий рост нравственного чувства или скромная верная жизнь, посвященная бескорыстному служению другим, но в ярких «сверхъестественных» событиях: в исцелениях, глоссолалии, удивительных обращениях и тому подобных.

Здесь следует уточнить: я вовсе не  утверждаю, что исцеления или «дар языков» — выдумка или что они не важны. Такие вещи происходят, и у них есть смысл. Я не хочу сказать, что не бывает резких и внезапных обращений к Богу. Такое иногда бывает. Я лишь хочу сказать, что второй вариант ответа дает неподходящие рамки для понимания происходящего. В частности, он исключает из картины то присутствие Бога и его действия, которые уже имеют место в «естественном» мире.

Ни первый, ни второй из вариантов не в силах предложить нам такую картину мира, в которой слова Нового Завета о Святом Духе обрели бы свой смысл. Это нам может дать только третий вариант. Божье измерение каким–то образом пересекается с нашим, небо взаимодействует с землей. Естественно, нам захочется спросить: как именно это происходит, с кем и когда, почему и при каких условиях и как это выглядит? Все эти вопросы покрыты тайной и останутся загадкой до того дня, когда творение окончательно обновится и две сферы, два измерения соединятся в одно в соответствии со своим предназначением (о чем все христиане ежедневно молятся, говоря «да будет воля Твоя»). Но в рамках третьего варианта слова о Святом Духе обретают свой четкий смысл. Если мы сами его не понимаем, на него нам прямо указывает Павел: те, в ком обитает Дух, становятся новым храмом Божьим. Такие люди — и по отдельности, и как группа — становятся местом встречи неба и земли.

В оставшихся главах книги нам предстоит поговорить о том, что это означает на практике. Но до этого нужно сказать еще пару слов.

Во–первых, здесь возникает одно очевидное возражение: «Я этого вовсе не вижу!» Большинство из нас, даже если мы думаем о таких христианах, которые стали для нас примером, не может себе представить, что тот или этот конкретный человек являет собой подвижный храм, место встречи неба и земли. Большинству из нас еще труднее подумать подобное о себе самих.  Это особенно трудно сделать, когда мы, вспоминая о трагической бессмысленности истории христианства, смотрим на церковь в целом.

Но мы найдем ответ на это возражение у того же Павла. Он не хуже нас мог видеть недостатки церкви или отдельных христиан.  Но именно в том послании, где эти недостатки особенно ужасны — в Первом послании к Коринфянам, — он и говорит о Духе, живущем в церкви и людях. Вы, говорит он всей церкви, есть храм Божий и Дух Божий обитает в вас (3:16). Вот почему такое огромное значение имеет единство церкви. Ваши тела, говорит Павел, обращаясь к каждому из христиан Коринфа, суть храмы живущего в вас Святого Духа (6:19). Вот почему так важна телесная святость — включая святость сексуальной сферы. И единство, и святость стали двумя великими проблемами для церкви нашего времени. Не следует ли нам снова углубиться в слова Павла о Святом Духе, чтобы найти здесь ответы?

 

Жизнь в Духе

 

Если мы прониклись этой картиной, которая должна повергнуть нас в трепет — что Святой Дух приходит обитать в людях, превращая их в храмы живого Бога, — мы теперь готовы понять и некоторые другие вещи, связанные с действием Духа.

Мы видели, что люди удивительным образом призваны к святости. И у всех первых христианских авторов мы найдем слова о том, что человек, который следует за Иисусом, призван исполнять Закон, то есть Тору, Закон иудеев. Это говорит Павел, это говорит Иаков, это говорит сам Иисус. Однако во многом христиане не  исполняют и не должны исполнять иудейский Закон. Так, Послание к Евреям утверждает, что со смертью Иисуса система жертвоприношений потеряла силу, а с ней вместе и Храм. Павел говорит, что когда языческие мужчины или юноши обращаются к Благой вести Иисуса и принимают крещение, им не  нужно обрезание. Некоторые слова Иисуса содержат намек на то, что пищевые запреты, которые отличали иудеев от их языческих соседей, пора оставить ради другого отличительного знака, ради святости иного рода. Первые христиане ясно понимали, что им уже не обязательно соблюдать субботу, хотя этого требует одна из Десяти заповедей, при этом они ссылались на самого Иисуса.

Тем не менее первые христиане продолжали говорить о том, что обязаны исполнять Закон — иногда даже в тех самых текстах, где речь шла о Духе. Если тебя ведет и наполняет Дух, провозглашает Павел, ты уже не станешь делать того, что запрещено Законом: убивать, прелюбодействовать и так далее. Павел пишет: «Плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут. Посему живущие по плоти Богу угодить не могут». А затем он продолжает: «Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас» (обратите внимание, что он снова говорит тем языком, которым иудеи говорили о Храме). Дух даст жизнь, жизнь воскресения, всем тем, в ком Он обитает; и это мы предвкушаем уже ныне (снова речь идет о будущем в настоящем) в святости жизни (Рим 8:7–17). Далее в том же послании Павел разворачивает это же положение: «Любовь не делает ближнему зла. Итак, любовь есть исполнение Закона» (Рим 13:10).

Здесь снова речь идет не о том, что Закон — это надежный, древний и почитаемый нравственный ориентир. Скорее Тора, как и Храм, — это одно из тех мест, где небо встречается, с землей,  так что, как думали некоторые иудейские учителя, когда люди изучают Тору и стремятся ей следовать, они подобны тем людям, которые поклоняются в Храме. А первые христиане призывают друг друга стать таким живым местом пересечения и взаимодействия неба и земли. И снова нам это может показаться чем–то ужасающе трудным, если не полной невозможностью. Но от этого нам никуда не деться. К счастью, как мы увидим, в нормальной христианской жизни можно найти средства для поддержания такой жизни и даже для роста в ней.

Именно тема исполнения Торы в Духе стоит за поразительным описанием Пятидесятницы во второй главе Деяний. До сего дня в иудаизме Пятидесятница — это праздник дарования Торы. Сначала иудеи празднуют Пасху, день выхода Израиля из Египетского рабства. Затем Израиль скитается по пустыне и через пятьдесят дней приходит к горе Синай. Моисей восходит на гору и возвращается оттуда с Законом, с каменными скрижалями завета, которые Бог дал своему народу, чтобы Его люди своей жизнью показывали, что они действительно принадлежат Богу.

Нам следует помнить об этом, когда мы читаем вторую главу Деяний. На предшествовавший праздник иудейской Пасхи Иисус умер и был воздвигнут из мертвых, открыв новый путь к свободе и прощению, дав новое начало жизни всему миру, а особенно тем, кто следует за ним. А теперь, через пятьдесят дней, Иисус уже был вознесен на «небо», в Божье измерение, но, подобно Моисею, спускается снова, чтобы дать обновленный завет и предложить новый образ жизни, написав условия не на камне, но на человеческих сердцах, чтобы последователи Иисуса могли показать, что они действительно принадлежат своему Учителю. Именно такие богословские идеи стоят за удивительным описанием дня Пятидесятницы у Луки, и тогда мы можем понять глубинный смысл этих образов ветра, огня, дара языков и смелости, с которой апостолы внезапно начали говорить об Иисусе изумленной толпе паломников. Те, в ком живет Дух, переживают в себе это пересечение неба с землей.

Дух осуществляет не только то, что давали иудею Храм и Тора. Нам следует вспомнить еще две вещи, которые в иудаизме указывали на то, что Бог действует в нашем мире. Иудеи говорили о Храме, Торе, Духе — а также о Божьем Слове и Божьей Премудрости.

 

* * *

 

Как Слово, так и Премудрость были крайне важными темами для первых христиан.

Когда первые ученики были посланы Иисусом в большой мир, чтобы возвещать о том, что он есть Мессия Израиля и потому истинный Господь мира, ученики понимали, что смысл их слов останется не слишком понятным для большинства слушателей. Иудеев глубоко возмущала весть о том, что Мессия Израиля уже пришел — и был распят римлянами, причем во многом потому, что его не готовы были принять иудейские вожди. И было чистым безумием, вызывавшим насмешки толпы, если не чем–то похуже, говорить язычникам о том, что единый истинный Бог призывает весь мир на суд через того, кого он послал и кого он воздвиг из мертвых. И тем не менее они могли видеть, пересказывая людям эту историю, что она несет в себе великую силу. Они связывали эту силу с Духом, но также регулярно называли ее просто «слово»: «И исполнились все Святого Духа и говорили слово Божие с дерзновением»; «И слово Божие росло»; «А слово Божие росло и распространялось»; «Господне слово возрастало и укреплялось» (Деян 4:31; 6:7; 12:24; 19:20).

Павел также использует подобные выражения. «Приняв проповеданное нами слово Божие, вы приняли не слово человеческое, но слово Божие, каково оно воистину; оно и действует в вас верующих». Это «слово истины, в Евангелии, которое дошло до вас; как и во всём мире, оно приносит плод и возрастает» (1 Фес 2:13, Кол 1:5–6). Последний отрывок содержит намек на то, что это Слово и старое, и новое: когда Павел говорит, что оно «приносит плод и возрастает», это прямая аллюзия на слова о сотворении мира в главе 1 Книги Бытия. «Словом YHWH  сотворены небеса, и духом уст Его — все воинство их», — говорит псалмопевец (Пс 32:6). Да, повторяли вслед за ним первые христиане, это же самое Слово ныне действует через Благую весть, Евангелие, которое провозглашает Иисуса воскресшим Господом. «Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем, то есть слово веры, которое проповедуем. Ибо если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься» (Рим 10:8–9). Иными словами, когда ты возвещаешь добрую новость о том, что воскресший Иисус есть Господь, эти слова становятся Словом Божьим, наполненным и действующим Святым Духом, тем самым средством, которое, согласно пророчеству Исайи, вносит Божье измерение, его новое творение, в наш мир (см. Ис 40:8; 55:10–13).

И наконец, тема Премудрости. В рамках иудаизма Премудрость также была посредницей в деле творения, через которую был создан наш мир. Иоанн, Павел и автор Послания к Евреям используют эту тему, говоря о самом Иисусе, через которого Бог сотворил мир. Но это еще не все. Павел, подобно автору Книги Притчей, говорит о том, что эта Премудрость доступна людям через силу Божьего Духа. Как и в Книге Притчей, Премудрость, по мнению Павла, дает возможность жить полноценной жизнью. Но это, продолжает апостол, не премудрость «века сего», то есть не мудрость нынешнего мира с его представлениями. Это не такая премудрость, которую ценят и признают властители нынешнего мира. Вместо этого мы «говорим о премудрости Божией в тайне, премудрости сокровенной, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей». И Бог дал нам доступ к такой премудрости через Духа (1 Кор 2:6–13).

Все сокровища Божьей мудрости и познания сокрыты в самом Мессии. Это означает, что тот, кто принадлежит Мессии, имеет доступ к такой премудрости, а потому может возрастать, становясь зрелым человеком и углубляясь в христианскую жизнь: «Его мы возвещаем, вразумляя всякого человека и уча всякого человека во всякой премудрости, чтобы представить всякого человека совершенным во Христе» (Кол 1:28; 2:2–3). Здесь утверждается уже знакомая нам мысль: те, в ком обитает Дух, призваны стать пересечением неба и земли и жить соответственно этому.

Обратите внимание на одну вещь: только люди, которые мыслят в рамках второго варианта ответа, могут «настолько погрузиться умом в небесное, что уже непригодны для земных дел». В рамках же третьего ответа можно стать пригодным для земных дел, только по–настоящему погрузившись умом в небесное, — чтобы сделать свою жизнь местом встречи неба и земли.

Вот каким образом церковь должна продолжать дело Иисуса. В Деяниях апостолов говорится о том, что в предыдущей книге (то есть в «первом томе», написанном тем же автором, — в Евангелии от Луки) описано «все, что начал  делать и чему начал  учить Иисус». Отсюда следует вывод: история церкви, ведомой силой Духа, — это продолжение дел и слов Иисуса через его народ, исполненный Духа. Именно поэтому мы молимся о том, чтобы Царство Божье наступило и его воля исполнилась «и на земле, как на небе».

 

* * *

 

Дух самого Бога дает нам — согласно вере христиан — ответы на четыре вопроса, с которых начинается эта книга. Рассмотрим их в обратном порядке.

Бог обещал своим Духом переделать творение, чтобы оно стало таким, каким оно жаждет быть. Вся красота нынешнего мира станет полнее и благороднее, освободившись от того, что нынче портит и уродует ее. И тогда воцарится такая великая красота, для которой красота нынешнего мира служит всего лишь указателем.

Бог предлагает нам, через его Духа, новые взаимоотношения с Ним — и одновременно новые взаимоотношения с нашими ближними и со всем творением.

Дух, обновляя жизнь человека, дает силу, которая может исправить и исцелить наши раненые и сломленные отношения с людьми.

Бог через своего Духа дает нам возможность стать, наконец, такими, какими мы предназначены быть. В глубине себя мы чувствуем, что должны жить в обоих измерениях тварного мира. И тогда поиск духовности заключается в поиске того, что соединяет небо и землю; хотя это и крайне трудная задача, она стала возможностью для того, кто верует.

И наконец, Бог дает уже сейчас в Духе предчувствие исправленного мира, в котором благой и радостный дар справедливости наполнит всю вселенную. А действие Духа в жизни людей в нынешнее время дает еще один знак, касающийся будущего, дает залог или гарантию того, что в итоге все будет исправлено. Мы оправданы уже сейчас, в настоящем (об этом нам еще предстоит поговорить подробнее), и потому должны нести Божью справедливость в наш мир в ожидании того дня, когда, опять–таки силой Духа, земля наполнится познанием YHWH, как воды покрывают моря.

Эта удивительная картина позволяет нам выделить две характерные черты христианской духовности.

Во–первых, христианская духовность сочетает благоговейный трепет перед величием Бога с ощущением Его близкого присутствия. Это куда легче пережить, чем описать. Иисус обращался к Богу, называя его арамейским словом Abba,  Отец, и так же стали поступать христиане, познавшие Бога таким же образом, каким в прекрасной семье ребенок познает родителей. Время от времени мне приходится встречать христиан, которым это кажется загадкой: мы совсем не понимаем, говорят они, что все это означает. Я отвечаю, что, просто по определению, невозможно быть христианином, не имея хотя бы малой доли этого близкого познания Бога, который одновременно остается величественным и святым и внушает трепет. Конечно, я готов допустить, что встречаются такие состояния, когда человек в силу психологических ран, или из–за особого призвания от Бога, или еще по какой–то причине подлинно верит в Благую весть Иисуса и стремится жить Духом, но не чувствует этой близости присутствия Бога. В конце концов, существует так называемая темная ночь души, о которой рассказывали люди, познавшие таинственный опыт молитвы куда глубже, чем большинство из нас. Однако Иисус говорит, что Святой Дух дается просящему (Лк 11:13). И когда Дух действует в человеке, тот ощущает близость Бога, такова одна из характерных особенностей Духа.

Во–вторых, христианская духовность включает в себя здесь иную меру страдания. Так, мы читаем о том, как Иисус молится Отцу, называя его словом Abba,  в Гефсиманском саду. Есть ли какой–либо иной путь, спрашивает Иисус у Отца, или же мне предстоит вкусить весь ужас предначертанной мне судьбы? Да, есть только один путь, слышит он ответ. И можно с уверенностью сказать, что Иисус не раз молился подобным образом. Это подчеркивают и Павел, и Иоанн. Тот, кто следует за Иисусом, призван жить согласно правилам нового, а не старого мира, и старому миру это не нравится. Хотя небесная жизнь несет исцеления жизни на земле, властители, которые в нынешнее время правят миром, заботясь о своей выгоде, ненавидят любую альтернативу. Вот почему властители — будь то политики, бизнесмены или деятели СМИ — выходят из себя, когда христиане осмеливаются им сказать, каким должно быть правильное положение вещей, при этом одновременно они могут обвинять христиан в том, что те «не подымают злободневных вопросов».

И тогда страдания принимают форму реальных гонений. Даже в современном либеральном западном мире — быть может, именно в таком мире! — людей подвергают дискриминации за то, что они верны Иисусу Христу. Это еще заметнее в других частях мира, где власти открыто не любят христианской веры в любой ее форме, как это мы видим в некоторых (но не всех) мусульманских странах сегодня. Но есть и другие формы страданий: болезни, депрессия или скорбь утраты, нравственные проблемы, которые становятся все невыносимей, бедность, трагедии, несчастные случаи и смерть. Ни один человек, если он только читал Новый Завет или христианских авторов первых трех веков, не может обвинить христианство в том, что оно рисует розовую картинку жизни последователей Иисуса. Однако христиане верят в одну важную вещь: именно тогда, когда они страдают, можно особым образом полагаться на присутствие Святого Духа в нас. Мы не ищем страданий или мученичества. Но если они приходят в той или иной форме, мы можем сказать словами Павла, которыми он завершает одну великую главу, посвященную Духу: «Во всем этом мы торжествуем победу чрез Возлюбившего нас» (Рим 8:37).

 

* * *

 

Как же мы можем кратко выразить представления христиан о Боге? Что значит «научиться смотреть на солнце» с богословской точки зрения?

Бог создал этот мир и любит его. Иисус называет Бога «пославшим Меня Отцом», подразумевая, как он об этом сказал в другом месте, что «видевший меня видел Отца» (Ин 14:9). Вглядитесь пристальнее в Иисуса, особенно когда он идет на смерть, и вы больше узнаете о Боге, чем узнали бы, изучая небесное сияние или нравственный закон в своем собственном сердце. Только Бог может дать ответ на наше стремление к правде и духовности, на жажду взаимоотношений и красоты.

И этого Бога, истинного Бога, мы видим в Иисусе из Назарета, Мессии Израиля, истинном Господе мира. Первые христиане на едином дыхании говорили о Боге и об Иисусе, как бы ставя между ними знак равенства. Когда Павел цитировал самый знаменитый девиз иудейского монотеизма («Слушай, Израиль, YHWH Бог наш, YHWH  един есть»), он отождествляет «Господа» (то есть YHWH)  с Иисусом, а «Бога» — с «Отцом»: «У нас Один Бог (Отец, из Которого всё, и мы для Него), и Один Господь (Иисус Мессия, чрез Которого всё, и мы чрез Него)» (1 Кор 8:6). Еще раньше Павел писал: если вы хотите понять, кто таков истинный Бог, в отличие от языческих ложных божеств, вам надо мыслить о том Боге, который, испо