Глава 2. Г. В. Плеханов и Казанская демонстрация

Особое место в революционной биографии Плеханова за­нимает демонстрация у Казанского собора 6 декабря 1876 г. Слова Плеханова о том, что «Казанская демонстрация была первой попыткой практического применения наших понятий об агитации» (т. 3, с. 155) относятся прежде всего к нему са­мому как одному из активных организаторов и участников демонстрации. Она выявила в первой публичной речи его ора­торские способности, заставила его окончательно «сжечь за собой корабли» — перейти на нелегальное положение — и тем самым толкнула к более активной революционной дея­тельности

Современники по-разному отнеслись к Казанской де­монстрации Либеральная пресса старалась высмеять де­монстрацию и ее организаторов. Например, в «Вестнике Ев­ропы» Л. А. Полонский писал: «Нам пришлось заключить прошедший год таким, правда, единичным фактом, какого, ко­нечно, не испытали от нас наши старейшие, и нельзя пожелать современной молодежи, чтобы она, став на наше место, наш-

15

ла что-нибудь подобное в последующем за нею поколении. Мы говорим о попытках к уличным беспорядкам 6 декабря на площади Казанского собора. Это уже не молодость, а ско­рее какая-то преждевременная старость, с ее слепотою, глу­хотою и озлоблением; это уже не сила, а какая-то немощь, бессилие; и нет тут ни юности, ни логики, ни просто здраво­го смысла, а видимо одно утомление, безнадежность и от­сутствие всякой мысли. Если это называть фанатизмом, то такой фанатизм может напомнить нам разве крестовый по­ход под предводительством козы и гуся» ¹.

Не только со страниц либеральной прессы, но и со сто­роны большей части революционного лагеря демонстрация вызвала более или менее сильное порицание. Ее не одобряли П. Л. Лавров, М. П. Драгоманов и ряд других эмигрантов за границей, лавристы и немногочисленные последователи П. Н. Ткачева и П. Г. Заичневского, так называемые «центра­листы» (кружок М. Н. Ошаниной). Сам П. Г. Заичневский лично приехал нелегально из Орла, чтобы противодействовать демонстрации, а затем выступил с критикой ее на одном из собраний революционной молодежи Петербурга 8 декабря 1876 г.²

Даже в среде части бунтарей, как отмечает Э. А. Король­чук, демонстрация не нашла сочувственного отклика ³. Бо­лее того, по-видимому, и среди некоторых сознательных ра­бочих она вызвала недовольство («рабочие думал, что из нее вышло совсем не то, чего они хотели»⁴) и подтолкнула их к созданию своей организации — «Северного Союза русских рабочих».

Имеются сведения, что в период подготовки демонстра­ции скептически отнесся к ней и Плеханов⁵, который тем не менее деятельно помогал ее организовывать. Вспоминая о собрании, которое было накануне демонстрации 4 декаб­ря, П. А. Моисеенко писал: «На собрании собралось порядоч­но, много говорили, спорили, и в особенности Боголюбов и Г. Плеханов» ⁶. Известно, что в споре с землевольцами и, в частности, с М. А. Натансоном, А. П. Боголюбов выступал против демонстрации «из-за немногочисленности революци­онных сил», в то время как Натансон «стоял за всякое вы­ступление, поскольку оно должно вызвать другие, более ши­рокие выступления»⁷. По-видимому, и Плеханов после неко­торых колебаний стал на точку зрения Натансона, в нем так­же, по его словам, «бунтарская жилка» взяла верх, тем бо­лее, что отказаться от проведения демонстрации было уже-

16

нельзя, так как это могло внести деморализацию. Таким об­разом, можно полагать, что среди бунтарей разногласия ка­сались не вопроса о целесообразности проведения рабочей де­монстрации (в принципе это принималось всеми бунтарями); разногласия касались вопроса осуществления такой демонст­рации, какой ее хотели видеть инициаторы-рабочие.

В демонстрации предполагалось участие большого коли­чества рабочих (две-три тысячи человек). Она должна была показать правительству, что за интересы народа выступают не только студенты и наиболее передовая часть общества, но и сами трудящиеся, в частности рабочие. Вместе с тем нака­нуне демонстрации было принято решение действовать и в том случае, если бы у собора собралось хоть несколько сот человек.

Далее план демонстрации, по некоторым данным, был приблизительно следующим. На площади перед собором пред­полагалось произнести речь, обращенную к народу, с призы­вом продолжать дело, за которое отдали жизнь лучшие сы­ны России. В последний момент было принято решение в кон­це речи поднять над головами красное знамя с вышитыми на нем словами: «Земля и воля» (т. 3, с. 150) ⁸. Затем собрав­шиеся должны были мимо памятника Кутузову направиться на Невский проспект и, если удастся, выйти на Дворцовую площадь, «чтобы требовать освобождения политических арес­тантов из тюрем»⁹. «Вообще, этой манифестации, — писал Е. Серебряков, — придавалось огромное агитационное значе­ние, как для рабочих, так для молодежи и для общества» ¹⁰.

Осуществить план, как известно, не удалось. Прежде все­го, к Казанскому собору пришло, по данным Плеханова, все­го 200—250 рабочих, по другим — еще меньше. Основная мас­са оказалась студенческая, и рабочий элемент потонул в ней. Плеханову удалось произнести короткую речь, в которой он напомнил о сосланном в Сибирь Н. Г. Чернышевском и дру­гих мучениках за народное дело и выразил с ними полную солидарность. При словах: «наше знамя — их знамя. На нем написано: земля и воля крестьянину и работнику!» молодой рабочий Яков Потапов развернул и поднял на руках красное полотнище. Не успел еще Плеханов закончить речи, как на­чала действовать полиция. На помощь ей пришли дворники и некоторые из «публики», как выражаются полицейские до­кументы. Собравшиеся были окружены, побиты и рассеяны, по существу, не выйдя на Невский проспект, а 31 человек был арестован. Правда, как отмечал Плеханов, до поголовного

17

избиения «было очень далеко», и этим он, в частности, объ­яснял то, «что ни один из выдающихся землевольцев, бывших на Казанской площади и отражавших полицейское нападе­ние, не был арестован» (т. 24, с. 103).

Далее, непонятой оказалась и надпись на знамени. «Как же так, — рассуждали потом на некоторых фабриках, — они хотели земли и воли? Земля-то это так, земли точно надо бы дать крестьянам, а воля-то ведь уж дана. В чем же ту де­ло?». Вышло, — писал Плеханов, — что с своим девизом «Земля и воля» мы опоздали по меньшей мере на пятнадцать лет» (т. 3, с. 150). Об агитационном значении этого лозунга можно сказать то же самое, что говорил Плеханов о пропа­ганде народников среди рабочих: «Слушая нас, рабочий мог проникнуться ненавистью к правительству и «бунтарским» духом, мог научиться сочувствовать «серому» мужику и же­лать ему всего лучшего, но ни в коем случае не мог он по­нять, в чем заключается его собственная задача, социально-политическая задача пролетария» (там же, с. 140).

Наконец, критике подвергались и некоторые моральные аспекты данного события. Дело в том, что среди арестован­ных, а затем преданных суду, не было действительных орга­низаторов демонстрации. Судили лиц, имевших или довольно отдаленное отношение к ее организации (за исключением А. П. Боголюбова-Емельянова, на демонстрации, однако, не присутствовавшего, и рабочего В Я. Савельева-Иванова ¹¹), или даже посторонних. Организаторам демонстрации, в их числе и Плеханову, удалось избежать ареста. В результате получилось, что для широкой публики «цель демонстрации так и осталась невыясненной» (там же, с. 149), так как в це­лом революционная интеллигенция в нее не была посвящена, а на суде это сделать не удалось. «Если смотреть на процесс, как на продолжение и финал демонстрации, — а его так имен­но и следует рассматривать, — то приходится констатировать, что мы провели процесс плохо, — писал судившийся по делу Казанской демонстрации М. М. Чернавский. — Участие в де­монстрации налагало на нас обязанность довершить те два дела, которые были начаты во время демонстрации Плехано­вым и Яковом Потаповым. Плеханов кратко сказал, почему и против чего мы протестуем. Нам нужно было развить его речь подробно. Яков Потапов развернул на площади красное знамя с лозунгом: «Земля и воля». Мы должны были развер­нуть на суде богатое содержание этого лозунга. К сожалению, среди нас не нашлось человека, который смог бы это сде-

18

лать...» ¹². По этому поводу М. П. Драгоманов писал: «Мы умеем носить красное знамя только в карманах, а если меж­ду нами попадаются смельчаки, выносящие это знамя на пло­щадь, то при одном появлении полиции, они обращаются в бегство, бросая на площади тех, кто не может сказать ниче­го, кроме «знать не знаю» ¹³. Отсюда проистекали упреки, до­ходившие порой до обвинения Плеханова и других организа­торов демонстрации в том, что они добровольно не отдались в руки полиции. Это было характерным явлением для перио­да ломки чисто пропагандистских представлений о путях дос­тижения социализма. Кроме того, такие обвинения были пря­мым следствием отсутствия массового движения. При сколь­ко-нибудь широком движении они были бы просто немыс­лимы.

Помимо этого, Драгоманов обвинял организаторов де­монстрации «в примирении с религией, церковью», так как они заказали в соборе панихиду, к тому же «по живому че­ловеку» (Н. Г. Чернышевскому) ¹⁴. На самом же деле, как отмечал Плеханов, «в план демонстрации богослужение вов­се не входило, но так как революционная публика все про­должала прибывать и «бунтарям» нужно было выиграть вре­мя, то они придумали панихиду просто как благовидный пред­лог для дальнейшего пребывания в церкви» (т. 3, с. 151).

Все это вместе взятое и давало повод части революци­онного лагеря квалифицировать в целом Казанскую демонст­рацию как неудачную. Разумеется, если не знать, что демонст­рация готовилась по инициативе рабочих и при их активном участии и что она мыслилась прежде всего как рабочая де­монстрация, дать правильную оценку ей невозможно. А это как раз и было скрыто от многих современников. Даже в 1922 г. в письме к Дейчу А. И. Зунделевич писал: «От тебя впервые слышу, что возникла эта (Казанская — А. Б.)де­монстрация отчасти по инициативе рабочих групп. Я всегда слышал и был уверен, что это так, — об исключительной ини­циативе в этом деле кружка Натансона, на который и сыпа­лись с разных сторон обвинения за эту инициативу» ¹⁵.

В этой связи следует остановиться на оценке демонстра­ции некоторыми советскими историками. Выступая против мнения Э. А. Корольчук и Ш. М. Левина, П. С. Ткаченко пи­шет: «В своей книге он (Левин Ш. М. Общественное дви­жение в России в 60—70-е годы XIX века. М., 1958. — А. Б.) пишет, что инициатива Казанской демонстрации принадлежа­ла в большей или меньшей степени рабочим кружкам Петер-

19

бурга. Эту инициативу сочувственно встретили народник землевольцы, для которых демонстрация послужила боевым крещением их вновь сформированной организации»

«И все же, — продолжает Ткаченко, — демонстрации, ко­торая должна была вызвать рабочее выступление, хотели вначале как землевольцы, так и руководители рабочих круж­ков. Инициатива и подготовка в этой демонстрации принад­лежит в той или другой мере как рабочим кружкам, так землевольцам» ¹⁶. Двумя страницами выше он вообще все участие рабочих в подготовке демонстрации сводит к их при­сутствию на заключительном собрании 4 декабря, хотя и от­мечает, что «бунтари» пошли на организацию демонстрации по настоянию рабочих» ¹⁷. В доказательство того, что рабо­чие в проведении демонстрации играли чисто пассивную роль он ссылается на слова П. А. Моисеенко: «Нам было пору­чено созвать побольше народа, не рассказывая зачем» и пи­шет: «Этими словами Моисеенко подчеркивал свою (т. е. ра­бочих — А. Б.)«исполнительную роль» ¹⁸. На самом же деле слова Моисеенко могут лишь служить подтверждением известной мысли Плеханова, что осязательных причин для проведения рабочей демонстрации не было. Сознательно на демонстрацию могли прийти только организаторы рабочих кружков, а они исчислялись в лучшем случае десятками, в то время, как на демонстрацию предполагалось собрать две-три тысячи рабочих. Для остальных же рабочих волей или не волей затея выливалась, выражаясь словами Плеханова, в «заманиловку», и в этом, безусловно, сказалась агитацион­ная слабость Казанской демонстрации как рабочей демонст­рации. Скажем определеннее: инициатива в устройстве де­монстрации, как в свое время отмечал Плеханов, принадле­жала в большей степени (если не целиком) самим рабочим. Что касается подготовки, то, разумеется, без организацион­ной работы землевольцев демонстрация не состоялась бы.

В этой связи, нам кажется преувеличением, когда Ю. З. Полевой, который характеризует Казанскую демонстрацию как рабочую, вместе с тем пишет: «Казанская демонстрация была задумана и проведена самостоятельной рабочей револю­ционной организацией» ¹⁹. Другое дело, — каковы были прак­тические результаты Казанской демонстрации? Если инициа­тива в ее проведении принадлежала самим рабочим, то ре­зультаты имели большее значение для землевольцев, неже­ли для рабочих. Рабочие в демонстрации выступали, в извест­ном смысле, как материал, на котором рождавшаяся орга-

20

низация испробовала свою новую тактику. В практическом отношении Казанская демонстрация больше дала как зем­левольческая (бунтарская), а не рабочая демонстрация, и уж, во всяком случае, она не была «ударом по народнической идеологии», — как пишет Э. А Корольчук²⁰.

Неблагоприятное казалось бы впечатление, оставленное демонстрацией, было вскоре исправлено самим правительст­вом. «Правительство так панически реагировало на эту дале­ко не внушительную демонстрацию, что по меньшей мере ут­роило ее значение», — писал М. М. Чернавский ²¹. Это было достигнуто тем, что «казанцам» был вынесен неоправданно жестокий приговор, который вызвал к ним симпатии не толь­ко революционеров, но и «общества» Казанская демонстра­ция оказалась незримыми нитями, через ряд промежуточных звеньев, связанной с последующим этапом революционного движения — народовольческим. Один из участников ее писал, «что демонстрация наша со времени террора, т. е. с1878 г., принимается за важный акт революционной агитации, име­ющий чисто террористический характер, а выстрел Веры Засу­лич за Боголюбова придает еще более значения «казанцам», 6 декабря начинает собою новую эпоху в истории русского социализма...» ²².

Но все это стало заметно позже. Пока же она заставила будущих землевольцев задуматься над методами работы с массами Плеханов писал позже, что Казанская демонстра­ция была «первым крупным плодом сближения народников с петербургским пролетариатом» (т. 3, с. 123). Она показала, что приемы воздействия на массу еще в значительной степе­ни отвлечены, абстрактны, а поэтому неудовлетворительны. Как известно, таких демонстраций, как Казанская, которая, по существу, была чисто политической, землевольцы в даль­нейшем не устраивали. Главное ее значение заключалось в том, что она способствовала выработке той тактики, которой стали придерживаться землевольцы вбудущем вниматель­ней относиться к социальной среде, в которой они работали, агитировать не исходя из собственного желания поднять мас­су, а сообразуясь с объективными условиями места и време­ни, где им приходилось вести агитацию.

Что касается Плеханова, то Казанская демонстрация зна­меновала дальнейшее утверждение его на позициях бунтаря-бакуниста и предопределила вхождение его в центральное яд­ро организации, получившей впоследствии название «Земля и воля» Попутно хотим заметить, что нельзя смешивать два

21

хотя и связанных, но различных вопроса: формирование взгля­дов Плеханова и вступление его в организацию будущих зем­левольцев. Бунтарем-бакунистом с вполне сформировавши­мися взглядами он предстает перед нами весной 1876 г., а организацию же (мы имеем в виду не рабочую группу, а ос­новной кружок) он вступает вскоре после Казанской демонст­рации ²³.

Вместе с тем она заставила Плеханова перенести центр тяжести в своей революционной деятельности с рабочих на крестьян. И если в действительности ему так и не пришлось по-настоящему заняться работой среди крестьянства, то это произошло по не зависящим от него обстоятельствам.

Несмотря на меры, принятые полицией для ареста зачин­щиков демонстрации, почти никто из ее главных организато­ров на площади арестован не был. В числе других удачно избежал ареста и Плеханов. Окруженный толпой рабочих и студентов, с измененной внешностью, он ускользнул от по­лиции и был спрятан на конспиративной квартире.

Среди арестованных на Невском проспекте оказалась же­на Плеханова Н. А. Смирнова, которая должна была скоро стать матерью. По освидетельствованию врача и за недостат­ком улик она была отпущена. Вскоре она родила девочку²⁴.

Однако следствием ее ареста был обыск, произведенный 10 декабря на квартире, где она проживала с Плехановым по Фурштадской улице (ныне ул. Петра Лаврова), дом 35, в квар­тире отставного унтер-офицера П. М. Рыкулина. В деле ска­зано, что накануне Казанской демонстрации 6 декабря Пле­ханов и его жена покинули квартиру в восемь часов утра)²⁵, Никаких последствий обыск не имел. «При дознании выяс­нено, что Плеханов с женою вели жизнь скромную, сходок в занимаемой им с женою комнате не происходило, подозри­тельного приносимо ничего не было...»²⁶. Среди вещей, най­денных на квартире, в описи имущества отмечалось большое количество учебных книг²⁷.

Вскоре после Казанской демонстрации в январе 1877 г. появилась прокламация (рукописная брошюра) под назва­нием «По поводу собрания русской народной партии 6 де­кабря 1876 г.». В ней давалась оценка демонстрации в связи с тем отношением, которое она встретила в части революци­онной интеллигенции и «обществе». Нашедшая этот доку­мент и опубликовавшая его в печати Э. А. Корольчук выска­зала предположение, что автором прокламации мог быть Н. Н. Хазов, в бумагах которого она была обнаружена по-

22

лицией. Корольчук не исключала также возможности, что со­авторами рукописи были А. Г. Богданович и Л. М. Зак ²⁸.

После этого со статьей «Казанская демонстрация 1876 г. и Г. В. Плеханов» выступил Д. Кузьмин, по мнению которо­го, наиболеевероятным автором рукописной брошюры мог быть Плеханов²⁹. Его аргументация сводилась к следую­щему.

1. Прежде всего он указывает, что в отличие от Плехано­ва, с первых шагов своей революционной деятельности тяготевшего не только к устному, но и печатному слову, Хазов, который был намного старше Плеханова, вел преимуществен­но устную пропаганду и до этого в печати не выступал. Кроме того, рукопись была найдена не среди бумаг Хазова, а среди его книг и поэтому могла иметь внешнее происхождение.

2. Далее он отмечает совпадение в характере и манере изложения рукописи с тем, что Плеханов говорил, выступая на Казанской демонстрации, и писал позже (особенно с его статьей «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России», напечатанной в третьем и четвертом номерах «Земли и воли»), и указывает на полемичность и общие литературные достоинства рукописи и статей Плеха­нова. В авторе рукописи, пишет Кузьмин, чувствуется чело­век, чем-то лично задетый за живое, а таким мог быть преж­де всего оратор на демонстрации ³⁰.

3. Наконец, главное в опровержении мнения Корольчук, которая считала, что ярко выраженный бунтарь-бакунист не мог быть автором документа, где говорится о борьбе за по­литические свободы и придается особая роль рабочим, сво­дится у Кузьмина к тому, что следует различать две вещи: отношение к политическим правам и свободе вообще (свобо­де слова, собраний, стачек и т. д.) и отношение к государству и его учреждениям. «К правовому государству, — справед­ливо отмечает Кузьмин, — как бы оно ни было демократичным, народники 70-х гг. относились принципиально отрица­
тельно, признавая в то же время все блага за политической свободой самой по себе. Иначе говоря, они были не столько
аполитиками, сколько антигосударственниками, и эта точка зрения господствовала в русском революционном движении безраздельно вплоть до «Народной воли»³¹.

В то время были две тактики или две программы дейст­вий: пропаганда словом (лавризм) и пропаганда делом, фак­тами (бунтарство). Именно на точке зрения пропаганды фак-

23

тами стоит автор документа. Поэтому, делает резонный вывод Кузьмин, если Хазов не был сторонником бунтарства, как полагает Корольчук, он не мог быть автором данной ру­кописи ³².

Д. Кузьмина поддержал автор статьи «Первое произве­дение Г. В. Плеханова»³³, который вначале объясняет, по­чему Плеханов не выступил в защиту Казанской демонстра­ции на первой же нелегальной сходке 8 декабря, где ее крити­ковал П. Г. Заичневский.

Дело в том, что через два дня после демонстрации на квартире М. Н. Ошаниной на Петербургской стороне Заич­невский, сторонник заговорщической тактики, а не широких народных выступлений, который, как сказано выше, специ­ально приехал в Петербург, чтобы противодействовать де­монстрациям подобно той, которая состоялась 6 декабря, вы­ступил с резкой критикой ее. Особенно нападал он на ее уст­роителей и оратора ³⁴. А в это время Плеханов находился в соседней комнате и вынужден «был молча слушать, как За­ичневский его клеймил» ³⁵.

Три причины, по мнению автора, помешали Плеханову выступить в защиту демонстрации.

1. Нежелание товарищей подвергать его, разыскиваемого полицией, какой-либо опасности. Плеханов не мог действовать наперекор своим товарищам, «тем более, что на собра­ние он попал вопреки их воле и чуть ли не случайно» ³⁶.

2. Собрание было широким по составу, и правила кон­спирации запрещали «проваленному» человеку обнаружи­вать себя в этом случае.

3. Нежелание подвергать неприятностям людей, дав­ших ему приют после демонстрации, в первую очередь Н. Ф. Анненского.

Далее, со своей стороны в пользу авторства Плеханова он приводит такие соображения.

1. Так же, как и Д. Кузьмин, видит некоторые текстуальные совпадения или почти совпадения рукописной брошюры «По поводу собрания русской народной партии 6 декабря 1876 г.» с речью Плеханова на демонстрации, а также с бли­жайшей по времени прокламацией, вышедшей из-под пера Плеханова, «К русскому обществу» (по поводу оправдания В. Засулич).

2. Для написания такого обширного и обстоятельного программного документа нужно было иметь не только жела­ние и талант, но и много времени. Заняться этим мог человек,

24

по необходимости оторванный от живого дела. Именно в та­ком положении оказался Плеханов на протяжении несколь­ких недель после Казанской демонстрации.

Несмотря на ряд серьезных аргументов в пользу автор­ства Плеханова, полемика, ведшаяся в конце 20-х гг., из-за отсутствия фактических данных не привела к установлению определенной точки зрения на вопрос об авторстве рукопис­ной брошюры «По поводу собрания русской народной партии 6 декабря 1876 г.». Но она все же поколебала предположе­ние Э. А. Корольчук об авторстве Н. Н. Хазова. В последу­ющее время в качестве автора (или соавтора вместе с Хазо­вым) рукописи Ш. М. Левин называл А. Д. Оболешева ³⁷, а П. С. Ткаченко склонялся в пользу авторства А. Д. Михайло­ва и А. Д. Оболешева ³⁸.

Новый весьма серьезный аргумент в пользу авторства Плеханова приводится в статье молдавского историка В. Гро­сула «Невыясненный эпизод из биографии Г. В. Плехано­ва»³⁹. Ссылаясь на воспоминания З. К. Арборе (Ралли), он впервые обратил внимание на слова последнего о том, что в архиве газеты «Работник» сохранилась «статья, кажется, Г. Плеханова, защищающая эту демонстрацию» ⁴⁰, т. е. Ка­занскую демонстрацию. Как сообщает Ралли, статья была от­дана Плехановым редакции газеты «Работник» во время его первой поездки за границу весной 1877 г., но в газете не поя­вилась. Эту статью вместе с другими материалами Ралли пе­редал в 1926 г в Берлин Б. И. Николаевскому⁴¹. Дальней­шая судьба статьи Плеханова, как и других переданных ма­териалов, неизвестна.

К сожалению, в воспоминаниях Ралли не приводится наз­вания статьи Плеханова, но поскольку ко времени первой поездки Плеханова за границу не было известно ни одной работы, принадлежащей его перу, можно думать, что речь идет о статье того же названия, что и рукописная брошюра, т. е. о работе «По поводу собрания русской народной пар­тии 6 декабря 1876 г.».

Со своей стороны нам хотелось бы отметить, что в авторе рукописной брошюры подкупает знание пролетарского дви­жения и обстановки, которая сложилась тогда в рабочем Пе­тербурге. Но ее могли хорошо знать и Хазов и Плеханов, ра­ботавшие в рабочих кружках. Чувствуется, что автор прида­ет особое значение движению рабочих в общей массе народа, а это, при отсутствии хорошего знания взглядов Хазова, мо­жет говорить в пользу авторства Плеханова.

25

Прокламация (рукописная брошюра) появилась в янва­ре 1877 г., когда Плеханов был еще в России. Он следил за процессом «казанцев», ознакомился с речью товарища про­курора Поскочина, ведшего процесс, читал в январском но­мере «Вестника Европы» внутреннее обозрение Л. А. Полон­ского, где высмеивалась демонстрация. Наконец, известно заявление Плеханова, что он не молчал, когда Заичневский критиковал оратора на сходке 8 декабря ⁴². И так как никто не слыхал его устного выступления в тот день, то, возмож­но, что речь у Плеханова идет не обязательно об устном вы­ступлении, как полагал, например, Б. Козьмин⁴³,а вообще об ответе критикам Казанской демонстрации. Тогда это до­полнительный аргумент в пользу его авторства.

К сожалению, у нас нет документа, по которому можно было судить о взглядах и настроениях Плеханова конца 1876 — начала 1877 г., документа, который вышел бы из-под его пера в то время. А можно ли говорить об авторстве Пле­ханова на основании известного совпадения взглядов, выска­занных в рукописи, с тем, что он писал в 1878 и 1879 гг.,— это вопрос, который требует дополнительного исследования. Впрочем, в свете отмеченного выше факта задача значитель­но упрощается: требуется только отыскать и подтвердить идентичность или хотя бы общее происхождение статьи, о ко­торой говорит Ралли, и рукописной брошюры, найденной Э. А. Корольчук.

Жизнь нелегального Плеханова до его отъезда за грани­цу подробно описана в воспоминаниях Е. Н. Ковальской. При­ехав в Петербург из Харькова после Казанской демонстра­ции, она вскоре встретилась с Плехановым по его просьбе «Есть ли у вас какая-нибудь квартира? Кажется за всеми на­шими следят», — обратился он к ней.

С ним она тотчас отправилась на квартиру студентов, не причастных к «политике», и устроила его под видом своего знакомого из Харькова. На следующий день Плеханов был переведен в другое, более безопасное место — на квартиру студента-медика Владимира Штанге⁴⁴, а еще через три дня последний устроил его на квартире своей матери, жившей на Васильевском острове. Далее Ковальская, посетившая его в мезонине маленького домика на Васильевском острове, пи­шет: «Крошечная квартирка блистала чистотой, на окнах — клетки с канарейками, на диване — старушка с каким-то вя­занием. Лицо старушки — сама доброта. А Плеханов, как ра­неный зверь в клетке, мечется из угла в угол — «Надо прос-

26

то скорее уехать в другой город, где люди, а не канарей­ки!» ⁴⁵. Плеханову удалось настоять на переезде в Москву. Его устроили на квартире А. С. Пругавина ⁴⁶ в Петровско-Разумовском.

Тем временем правительству стало ясно, что основные виновники демонстрации скрылись, но оно, естественно, не могло открыто признаться, что арестованные — не те люди, которых оно искало. Поэтому несмотря на суд над участни­ками Казанской демонстрации, который состоялся в январе 1877 г., продолжались поиски главных организаторов демонст­рации.

В начале 1877 г. из одного анонимного письма, написан­ного провокатором шефу жандармов, стали известны имена видных землевольцев — организаторов демонстрации М. А. Натансона, и Н. Хазова, Г. В. Плеханова. Снова начались аресты

«Как-то поздно вечером, — пишет Ковальская, — ко мне стремительно вбежала первая жена Плеханова, Наталья Александровна Смирнова, и, сильно взволнованная, стала умолять меня немедленно ехать в Москву, уговорить Жоржа отправиться за границу, так как получены сведения, что его уже ищут в Москве» ⁴⁷. Из воспоминаний Ковальской видно, что не все землевольцы одобряли этот план, в частности, не соглашался с ним А. Д. Михайлов, считавший, что достаточ­но сменить только город. Видимо, того же мнения был Пле­ханов. Когда, получив московский адрес Плеханова, Коваль­ская явилась к нему в Москву, ей пришлось уговаривать его согласиться с мнением жены и ее самой.

Спустя некоторое время она снова увидалась с ним в Пе­тербурге, на этот раз он встретил ее словами: «Ну, пусть бу­дет так; я решил съездить за границу. Не хочется попасться зря, наскочив без всякого дела в какой-нибудь квартире. А попадешься — капут!» ⁴⁸ Как пишет Ковальская, из-за раз­ногласий с землевольцами Плеханов хотел при переходе гра­ницы воспользоваться услугами лавристов. Она уже догово­рилась с ними, но переезда не состоялось — Плеханова на железнодорожной станции Вильковишки никто не встретил. Удачно ускользнув от жандармов, ехавших с ним в поезде, он возвратился в Петербург⁴⁹. К этому времени мнение товари­щей Плеханова, убедившихся, что за ним усиленно следят, изменилось, и они решили отправить его за границу с по­мощью А. И. Зунделевича.

Первая эмиграция Плеханова за границу является наи-

27

более бедной документальными материалами частью его био­графии, а поэтому и наименее исследованной Известно, что ранней весной 1877 г для того чтобы «замести следы», Пле­ханов вместе с женой уезжает за границу Его путь лежал от Петербурга до Двинска, далее от Двинска до Ковны и нако­нец, от Ковны до станции Вильковишки — последней стан­ции перед пограничной станцией Вержболово. Затем неле­гальные направлялись за 20 км в сторону от полотна железной дороги в местечко, где жили контрабандисты, занимав­шиеся их переправой на прусскую сторону. Плеханов посетил Германию, Францию и Швейцарию.

Знакомство с германской социал-демократией делает его еще более убежденным бакунистом. Правда, знакомство было довольно поверхностным, так как из-за плохого знания немецкого языка Плеханову приходилось вращаться преиму­щественно среди русских эмигрантов, которые могли только усилить отрицательное отношение к немецкой социал-демо­кратии. Германская социал-демократия в это время дейст­вовала в условиях легальности и парламентаризма, доби­ваясь все большего влияния на рабочий класс объединенной Германии. Ее успехи все больше тревожили правящие круги, и в 1878 г. против социалистов были введены «исключитель­ные законы». Правительство Бисмарка показало свое нас­тоящее отношение к успехам рабочего движения в Германии.

Но за год до этого тактика партии, рассчитанная на по­литическую деятельность в рамках буржуазного государства, подвергалась критике со стороны анархистов разных стран, в том числе и русских бакунистов. Тогда ее разделял и Г. В. Плеханов. «Мы, бакунисты, — писал Дейч, — обвиняли их в умеренности и аккуратности, в постепеновстве, в культур­трегерстве и в полном отсутствии у них «революционной жил­ки» ⁵⁰. Кроме того, в Берлине он познакомился с артелью рус­ских рабочих и написал о ней корреспонденцию в «Русские ведомости» в 1877 г.

Имеются сведения, хотя их нельзя считать вполне досто­верными, что, желая заняться наукой, он подумывал о пере­езде в США. Однако летом 1877 г. обостряется политическое положение во Франции, и он спешит в Париж, чтобы «при­нять участие в сражениях на баррикадах за республику», ос­тавляя мысль о поездке в Америку⁵¹. Но до баррикад дело не дошло. В Париже он встретился с известными революцио­нерами-эмигрантами П. Л. Лавровым и П. Н. Ткачевым. Зна­комство, однако, не было близким. Известно также, что в Па-

28

риже Плеханов познакомился с приехавшими в это время туда для связи с Лавровым его приверженцами из России, в частности, будущим известным народовольцем С. Г. Ширяевым, который впоследствии отмечал большую полезность этого знакомства для него ⁵².

Поездка в Париж, по-видимому, ни в чем существенном не отразилась на Плеханове. «Из сообщений Георгия Валентиновича об этой его поездке, - вспоминает Дейч, - не могу припомнить ничего сколько-нибудь яркого, интересного, - по всей вероятности, ничего такого он тогда и не передавал. Не знаю даже, встречался ли он с французами и посещал ли какие-либо их собрания, - происходи это, он, наверно, рассказывал бы об этом впоследствии по обыкновению живо, ярко, образно, что не могло бы не удержаться в моей памяти» ⁵³.   

Зато в Швейцарии произошло событие, которое не мог­ло не оказать ободряющего влияния на молодого бакуниста. В Берне 18 марта 1877 г. в память о Парижской Коммуне и по случаю конгресса Юрской федерации Интернационала про­изошла манифестация, в которой приняло участие до двух тысяч человек Манифестанты, среди которых были известные участники Парижской Коммуны Арну и Лефрансе, пронесли красное знамя по главной улице города. Плеханов принимал в ней участие вместе с П. А. Кропоткиным, Д. А. Клеменцем, З. К. Арборе (Ралли) ⁵⁴. Последний позже вспоминал «Ма­нифестация была крайне грубо встречена бернским мещанст­вом, на главной улице города в нас бросали с балконов кам­ни, которые и ушибли некоторых из нас. Процессия из 80 че­ловек с красным знаменем выбралась, наконец, из этой ули­цы и приблизилась к вокзалу, где была встречена швейцар­скими жандармами. С саблями наголо они врезались в на­шу толпу с целью отнять красное знамя, которое нес Швиц­гебель. Небольшая группа окружила, однако, знамя и отбро­сила жандармов» ⁵⁵. В результате завязавшейся борьбы было ранено семь манифестантов и пять жандармов. Среди ране­ных оказался и Ралли, которого пришлось поместить в боль­ницу Всю ночь у его постели были Кропоткин и Плеханов⁵⁶. Кроме Берна Плеханов побывал и в других местах Швейца­рии. Например, известно, что мать получила от него письмо из Цюриха ⁵⁷.

В целом эмиграция усилила бакунистские тенденции его мировоззрения. Видимо, картины капиталистического Запада как перспектива экономического развития России в будущем

29

удручили молодого бакуниста. В Россию Плеханов вернулся с твердым намерением «погрузиться в гущу народную», т. е. отправиться в «народ» для подготовки восстания»⁵⁸.

Прибыв в Петербург, по-видимому, не позднее 20-х чи­сел июня (свидетельство об увольнении из горного институт Плеханов получил 27 июня 1877 г.) и, пробыв некоторое вре­мя там, Плеханов в конце июля отправляется в Саратов, где у землевольцев имелось одно из самых крупных поселений.