Глава 3. В «ЗЕМЛЕ И ВОЛЕ»

С оформлением организации «Земля и воля», которое произошло в январе 1877 г. после принятия программы и устава, можно было приступить к реализации планов, связан­ных с созданием сельских поселений.

Первые поселения стали появляться с конца 1876 г. Одним из основных опорных пунктов землевольцев стал Сара­тов. Саратовская губерния еще до этого, в период «хожде­ния в народ», оказалась в сфере деятельности народников. Там они завели первые революционные связи с местной ин­теллигенцией и учащейся молодежью, а также имели неко­торые связи с либеральными кругами общества. Несмотря на аресты 1874 и 1875 гг., связь с центром не была пол­ностью нарушена. Когда в 1877 г. в Саратов отправились чле­ны «Земли и воли», там существовали местные революцион­ные кружки.

Первыми весной 1877 г. для устройства конспиративном квартиры в Саратов прибыли члены Петербургского основно­го кружка О. А Натансон и В. Ф. Трощанский. Они должны были завязать знакомство с местными влиятельными лицами, от которых зависело устройство на земские и иные долж­ности землевольцев, изъявивших желание расселиться по деревням.

Успешно начатое дело было неожиданно прервано (пос­ле ареста М. А. Натансона 3 июня 1877 г.) сообщением, что Ольга Натансон и Трощанский нужны в Петербурге. Созда­вать новый «центр» и заново налаживать связи пришлось в условиях, когда в Саратове собралось довольно много зем­левольцев. Это одна из причин, почему не всем землеволь­цам удалось устроиться в деревне. Кроме того, опытных и

30

энергичных О. Натансон и В. Трощанского не смогли заме­нить пришедшие им на смену в качестве нового саратовского «центра» М А. Брещинская и А. Богомаз.

Приезд землевольцев произвел большое впечатление на местных деятелей. Как вспоминал один из них, приезжие из Петербурга революционеры были людьми опытными, «за весьма редкими исключениями все это были люди серьезные; разговоры их с молодежью всегда носили идейный характер; каких-нибудь мелких слабостей, при знакомстве не вполне близком, в таких людях нельзя было сразу же приметить» ¹.

Плеханов приехал в Саратов в составе новой группы зем­левольцев, отправившейся из Петербурга в конце июля 1877 г. Кроме Плеханова в нее входили А. Д. Михайлов, Н. П. Мо­щенко, О. Е. Николаев и трое петербургских рабочих, согла­сившихся поселиться в деревнях². Спустя некоторое время туда прибыли О. В. Аптекман, С А. Харизоменов, А. А Хо­тинский и Н. И. Сергеев.

Плеханов появился вСаратове, по воспоминаниям того же местного деятеля, «с соблюдением всех требований кон­спиративного этикета». Когда он вместе с рабочим Григорье­вым, участником Казанской демонстрации, явился на квар­тиру к автору воспоминаний гимназисту И. Майнову³ и пред­ставился, последний сразу же оценил в нем крупного деяте­ля «Земли и воли»: «На вид лет 26—27-ми (Плеханову тог­да шел 21-й год. — А Б.), среднего роста, стройный, прилич­но одетый. У него было чрезвычайно интеллигентное лицо ров­ного матового цвета, умные карие глаза, густые и длинные темно-каштановые волосы, заброшенные прямо назад, à 1а Помяловский или Чернышевский (на старых карточках); ок­ладистая каштановая борода придавали гражданину Наба­тову⁴ вид солидный, а в общем он производил впечатление столичного литератора или молодого адвоката»⁵.

Основная цель, которую ставил перед собой Плеханов, отправляясь в Саратов, — принять активное участие в но­вом походе в деревню, в устройстве деревенских поселений. Так как ремесла он не знал, то единственной возможностью устроиться в деревне было для него место учителя ⁶. Вскоре открылась такая вакансия в Аткарском уезде, и Плеханов, воспользовавшись документами А. Д. Михайлова, попытался устроиться учителем от земства. Однако попытка окончилась неудачно. Саратовский губернатор еще с 1873 г. обращал осо­бое внимание уездных исправников и уездных училищных со­ветов на необходимость «ознакомиться как с служебною дея-

31

тельностью, так и с образом мыслей лиц, занимающих долж­ности учителей, учительниц, акушерок и т. п.» и обо всем, что будет ими открыто не в пользу указанных должностных лиц, немедленно доносить ему ⁷.

Вот как описывает эту попытку О. В. Аптекман: «Пле­ханов в Аткарске. Подает прошение председателю училищ­ного совета. Последний, принимая прошение, просит его по­дождать ответа в приемной. Но тут-то случился неожиданно один курьез, который дорого стоил бы Плеханову, если бы он вовремя не овладел собою. Дело вот в чем. Священник, член училищного совета, ознакомившись с бумагами Плеха­нова, вдруг заорал во все горло: — «Да, ведь, это Дмитрия Михайлова, моего большого приятеля, сын — как же!.. Дмит­рий Михайлов — почтенный человек». Восхищенный своим открытием «батюшка» выскакивает в приемную и кричит: «Михайлов! Михайлов! Где же этот Михайлов?» Наш Пле­ханов встрепенулся было, но, быстро овладев собой, спокой­но заявляет: «Я!» «Батюшка» удивился: как «вырос», каким «молодцом стал!» И стал расспрашивать о его родителях, общих знакомых, разных прочих делах, вникая с видимым благожелательством во все подробности. Наш «оратор», не моргнув глазом, выложил все, как по-писаному «Ладно, лад но, молодой человек, буду хлопотать за вас!» — и ринулся обратно в совет. Но тут-то нашла коса на камень: исправник уперся, как бык — не согласен да и только. Дмитрий Михай­лов-де, может быть, и благомыслящий человек, а сын его, тем не менее, может, и социалист — «не согласен на то!» ⁸. Пришлось ему возвратиться в Саратов и заняться привычной работой среди рабочих, а также местной молодежи и интел­лигенции.

Среди революционеров Саратова преобладали тогда лавристские настроения, т. е. местные народники считали не­обходимым среди рабочих и молодежи вести предваритель­ную, подготовляющую к революции пропагандистскую рабо­ту. То, что решили для себя землевольцы осенью и зимой 1876 г., предстояло разрешить саратовцам. В спорах между бакунистами и лавристами Плеханов сыграл видную роль.

Началось с того, что Плеханов был назначен руководить рабочим кружком, но так как с рабочими занимались мест­ные революционеры, то ему пришлось прийти в довольно резкие столкновения с последними. Аптекман вспоминал, как для нужд местного кружка молодежи Плеханову пришлось в письменной форме изложить программу «Земли и воли», ко-

32

торая тогда была мало известна и имела, главным образом, устное распространение. Он отмечал, что Плеханов блестяще справился с этой задачей ⁹. Яркие выступления Плеханова в защиту бунтарства создали ему «известный ореол как среди молодежи, так и среди рабочих» ¹⁰ Саратова. Следствием яви­лось то, «что местная рабочая группа, а с нею и часть мест­ного кружка интеллигентов, перешла на сторону «Земли и воли» ¹¹.

Однако недолго пришлось Плеханову находиться в Са­ратове. Политическая атмосфера в стране все больше нака­лялась. В апреле 1877 г. Россия вступила в войну с Турцией. Официальная пропаганда пыталась представить ее как вой­ну во имя освобождения братьев славян. Вместе с тем вой­на яснее обнажала бесправное положение народа в самой России. Оживлялось либеральное движение. Летом 1877 г. произошел известный эпизод с истязанием А. П. Боголюбо­ва (Емельянова), устроенный по указанию градоначальника Петербурга Ф. Трепова ¹². Он имел своим последствием уси­ление боевых настроений среди революционной интеллиген­ции. Глубокое впечатление произвела весть об истязании и на саратовских землевольцев. Боголюбова Плеханов хорошо знал и высоко ценил его практический опыт работы в народе. Аптекман вспоминал, что, узнав о надругательстве над ним, «Плеханов был бледнее обыкновенного, в глазах его то и де­ло загорались огоньки, зловещие, боевые...» ¹³.

26 ноября 1877 г. произошел разгром полицией централь­ной квартиры саратовских землевольцев на Камышенской улице, которую содержали М. А. Брещинская и А Богомаз. Были арестованы А. А. Хотинский, Н. П. Мощенко, Н. И. Сергеев и др. ¹⁴ На квартире была устроена засада, куда на следующий день попали еще некоторые землевольцы, не знав­шие о провале «центра». В их числе был Плеханов.

«Плеханов был арестован на квартире Брещинской, — вспоминал Аптекман, — где была устроена засада. В сопро­вождении двух городовых его повели в участок. В кармане у Плеханова было два паспорта, один — его, а другой — за­пасной. По пути Плеханов выбросил запасной паспорт, но, как назло, проходивший мимо него господин заметил упав­шую на землю бумажку, поднял ее и любезно передал ее Пле­ханову со словами: «Господин, это вы изволили уронить?»

В участке Плеханов пробыл почти весь день, причем вос­пользовался подходящим моментом, чтобы окончательно от­делаться от лишнего паспорта.

33

Помощник пристава, которому наскучило держать Пле­ханова в участке (день был воскресный и пристав, должно быть, загулял), отправился с Плехановым на его квартиру, осмотрел ее бегло и взял с него подписку явиться в участок на следующий день» ¹⁵. Успев предупредить о провале квар­тиры оставшихся на свободе товарищей, Плеханов немедлен­но выезжает через Москву в Петербург.

В зиму 1877—1878 г. организация «Земля и воля» наби­рала силы. Помимо основной задачи — устройства поселе­ний — она привлекала в свои ряды новые кадры. Обстанов­ка этому благоприятствовала. Осенью 1877 г. после длитель­ной подготовки правительство начало большой процесс, по­лучивший впоследствии название «процесса 193-х». Многие из сидевших в тюрьмах ко времени процесса были освобож­дены или отданы на поруки и привлекались в качестве сви­детелей. Суд, длившийся несколько месяцев, внес новое ожив­ление в обществе. Землевольцы активизируют пропаганду среди революционной молодежи. Свои силы они пополняли как за счет продолжавшейся идейной борьбы с лавристами, все более сходившими с общественной арены, так и за счет выпущенных на свободу революционеров первого призыва, ходивших в парод. Несмотря на различие их программных взглядов на практике они делали одно дело: выступали про­пагандистами социалистических идей, т. е. вели преимущест­венно пропаганду среди народа. Теперь, оказавшись на сво­боде, они порой продолжали отстаивать свои старые взгляды, отвергнутые землевольцами.

На многочисленных и небывалых до тех пор по разме­рам сходках землевольцы развернули критику «лавризма». «Главной темой дебатов являлась защита нового направле­ния, бунтарского народничества. Оппонентами... выступали лавристы, к которым примыкали вышедшие из продолжи­тельного тюремного заключения на волю подсудимые по «про­цессу 193-х». Попав в тюрьму в 1874—1875 гг., когда преоб­ладало пропагандистское движение, эти лица сохранили поч­ти без изменения взгляды, с которыми были арестованы. Для них поэтому указанные дебаты были не только чрезвычайно интересны, но и очень поучительны» ¹⁶. Многих, вышедших на свободу, землевольцы пугали своей революционностью, а глав­ное, в их программе и тактике они видели отход от того идеа­ла социализма, к которому стремились прийти столь же иде­альными средствами. В этом отношении характерно, что да­же такому яркому стороннику политической борьбы в буду-

34

щем, как А. И. Желябов, выпущенному по «большому процес­су», взгляды землевольцев казались слишком радикальными. Но это было временным явлением. Постепенно все больше «старых» революционеров принимало их программу.

Видную роль в это время на сходках играл Г. В. Плеха­нов. Впервые увидевшая его тогда лавристка Р. М. Боград, ставшая впоследствии его женой и другом, вспоминала об од­ной вечеринке с выпущенными, состоявшейся в ноябре или де­кабре 1877 г.: «Эта сходка состоялась на квартире в доме Николаева на Песках. Был горячий турнир. Председателем схода был «наш» Аннуковский, очень влиятельный в студен­ческих и революционных кругах; в споре принимал участие Семяновский, Рагуза и др. Со стороны бунтарей помню толь­ко молодого Плеханова, который с большой страстью ста­рался довести своих противников до сокрушения» ¹⁷.

Подробный рассказ о другой сходке, состоявшейся в на­чале 1878 г. на квартире Е. П. Дубровиной в ее особняке на Каменноостровском проспекте, имеется в воспоминаниях Н. С. Русанова. Со стороны лавристов в споре принимали участие Л. С. Гинзбург, А. А. Бубнов, А. А. Мурашкинцев и др., со стороны бунтарей — О. И. Каблиц и Плеханов. В то время как лавристы предостерегали молодежь от активных действий будь то демонстрация, шествие или даже участие в стачках рабочих, считая их преждевременными, искусствен­ными и т. д., Каблиц доказывал с цифрами в руках и ссыл­ками на разных авторов, что народ подготовлен для револю­ции и «ему недостает только упражнения революционных ин­стинктов». В момент, когда казалось, что победа в споре дос­танется лавристам, явился Плеханов, и его яркая, образная, местами саркастическая речь склонила чашу весов в сторону землевольцев ¹⁸.

Появлялся в это время Плеханов и в Москве. Об одной из таких сходок, которая привлекла выступлением на ней Плеханова большое количество народа (стояли даже на по­доконниках), рассказывает С. А. Викторова-Вальтер. Сход­ка состоялась на квартире-коммуне в районе Лефортово, в Демидовском переулке, в доме Шильдбаха, по-видимому, на квартире С. Я. Елпатьевского, которая была явочным пунк­том землевольцев в Москве ¹⁹. Сходка состоялась где-то в конце марта 1878 г. На ней присутствовали Саблин, А. и П. Ивановские, Н. Армфельд и др. радикалы, студенты, рабочие. «Изложив идеологию бунтарства, Плеханов завел жи­вой спор с лавристами, которые в ответ напустились на него

35

с резкой критикой самой идеи бунтарства, называя вызовы постоянных бунтов крестьян в деревнях, к которым призы­вали бунтари, вспышкопускательством, а не серьезным прие­мом агитации. Особенно кипятился Гамов (лаврист). Он, волнуясь, говорил о том, что вкоренять в крестьян идею о веч­ных бунтах под всяким предлогом — значит заранее погубить дело социальной революции, когда пробьет ее час. Плеханов сердился и забрасывал Гамова своими доводами со свойст­венной ему логичностью суждений, а также и полемически­ми софизмами, которыми изобиловала его речь. Он доводил Гамова до бешенства, но тот с яростью продолжал защиту своих тезисов. Образовались две группы спорящих, и шум поднялся такой, что с трудом слышно было говорящих. Га­мов совсем охрип.

«Вы, верно, думаете вечно пробавляться пропагандой и никогда не переходить к действиям. Поговорите с мужиками, ведь редко какой из них почерпнул что-нибудь от вас. Ког­да же он увидит, как всякий бунт крестьян отражается и под­нимает на ноги подлую деревенскую администрацию, часто заставляя ее идти даже на уступки, он поймет тогда, что ему надо делать», — волновались анархисты, тоже наступая на Гамова» ²⁰.

Вместе с привлечением в свою организацию новых чле­нов и пропагандой землевольческого бунтарства, а также свя­занной с ней критикой поздних лавристов, организация «Зем­ля и воля» не упускала возможности вести агитацию, что считалось несравненно» более важной формой деятельности Агитация понималась как пропаганда действием, а револю­ционное действие закаляет не только ум, но и волю. Поэто­му землевольцы прибегали к агитации во всех случаях, когда они соприкасались с массой: во время похорон, суда над политическими и вынесения приговора, шествий, собраний и т. д.

27 декабря 1877 г умер Н. А. Некрасов. Его поэзия ока­зала очень заметное влияние на революционное движение 60—70-х гг. Плеханов писал, что «интеллигенция не только зачитывалась стихами Некрасова, но и ставила его талант вы­ше таланта Пушкина и Лермонтова: он давал поэтическое выражение ее собственным общественным стремлениям; его «муза мести и печали» была ее собственной музой» (т. 10, с. 387). Известно, что позже Плеханов несколько пересмотрел свое отношение к поэтическому таланту и А. Некрасова и уже не ставил его талант выше таланта Пушкина и Лермон-

36

това, но зато и позже подчеркивал, что «Некрасов явился поэтическим выразителем целой эпохи нашего общественного развития» (там же, с. 379). В поэзии Некрасова, отмечал Плеханов, впервые наиболее полно нашли отражение мысли и чувства народные, и основное внимание уделено изображе­нию народного героя.

В похоронах поэта решили принять участие землеволь­цы. Вот как описывает похороны сам Г. В. Плеханов: «Как раз в то время... в Петербурге собралось немало виднейших представителей южнорусского «бунтарства». Тут находились Фроленко, Волошенко, Валериан Осинский, Чубаров («Ка­питан») и еще многие другие. Все это был народ «нелегаль­ный», смелый, энергичный, прекрасно владевший оружием и весьма склонный к рискованным выступлениям. Заручившись содействием этих испытанных удальцов, общество «Земля и воля» решило открыто явиться на похороны в качестве рево­люционной социалистической организации. С этой целью оно заказало венок с надписью: «От социалистов». Не могу при­помнить, кем именно исполнен был этот заказ, но я хорошо помню, что он был исполнен. Вокруг социалистического венка тесным кольцом сомкнулись южнорусские бунтари и земле­вольцы вместе с членами рабочих кружков, уже весьма не­редких тогда на разных петроградских фабриках и заводах. Бунтари и землевольцы захватили с собой револьверы, твер­до вознамерившись пустить их в дело, если полиция вздумает отнять венок силой.

Не знаю почему — может быть, потому, что, слишком поздно догадавшись о намерении революционеров сделать демонстрацию, она не приготовилась к отпору, — полиция не сделала попытки захватить социалистический венок. Он бла­гополучно достиг до Волкова кладбища²¹, и только в тамош­ней церкви, куда внесли тело Некрасова для отпевания, с на­шим венком произошло какое-то замешательство.

Я не знаю в чем оно состояло, так как в церковь вошли только немногие из нас. Все же остальные — за исключением «сигнальных», которые должны были поднять тревогу в слу­чае, если бы полиция захотела арестовать лиц, приставлен­ных к венку, — отправились к приготовленной для Некрасо­ва могиле и расположились около нее сомкнутыми рядами. Нам было известно, что у гроба Некрасова будут произне­сены речи, и общество «Земля и воля» нашло нужным со сво­ей стороны выдвинуть оратора, который должен был, не стес­няясь присутствием тайной и явной полиции, высказать то,

37

что думала об авторе «Железной дороги» тогдашняя револю­ционная интеллигенция. Выбор пал на пишущего эти стро­ки. Я не помню, много ли ораторов говорило передо мной. Помню только, что в их числе были Засодимский и Достоев­ский.

Речь народника Засодимского преисполнена была высо­чайшим сочувствием к поэзии Некрасова. Мы вполне разде­ляли это сочувствие, однако, к речи Засодимского отнеслись довольно холодно. Она была неудачна по форме. У него все как-то выходило, что Некрасов нам «дорог, ибо симпатичен, и симпатичен, ибо дорог». И он никак не мог выбраться из заколдованного круга взаимодействия психологических мо­тивов. Зато речь Ф. М. Достоевского вызвала в наших рядах большое оживление... Между прочим он сказал, что по свое­му таланту Некрасов был не ниже Пушкина. Это показалось нам вопиющей несправедливостью.

— Он был выше Пушкина! — закричали мы дружно и
громко ²². Бедный Достоевский этого не ожидал. На мгно­вение он растерялся. Но его любовь к Пушкину была слиш­ком велика, чтобы он мог согласиться с нами. Поставив Не­красова на один уровень с Пушкиным, но дошел до крайнего предела уступок «молодому поколению».

— Не выше, но и не ниже Пушкина! — не без раздра­жения ответил он, обернувшись в нашу сторону. Мы стояли на своем: «Выше! Выше!». Достоевский, очевидно, убедился, что нас не переговорит, и продолжал свою речь, уже не от­зываясь на наши замечания». Видимо, одними репликами зем­левольцы ограничиться не захотели, и от имени молодежи небольшую речь произнес Плеханов. «Я оттенял революцион­ное значение поэзии Некрасова, — пишет далее Плеханов. — Я указывал на то, какими яркими красками изображал он бедственное положение угнетаемого правительством народа. Отметил я также и то, что Некрасов впервые в легальной рус­ской печати воспел декабристов, этих предшественников революци-онного движения наших дней... Каково бы ни было содержание моей речи, факт тот, что я говорил языком, недопустимым с точки зрения полиции. Это сразу почувствова­ла присутствовавшая на похоронах публика. Не знаю, по ка­кой причине полиция не пыталась арестовать меня. Прекрас­но сделала. Тесным кольцом окружавшие меня землевольцы и южнорусские бунтари ответили бы на полицейское насилие дружным залпом из револьверов. Это было твердо решено еще накануне похорон...

Так почтили тогдашние революционеры память своего любимого поэта, собравшись на его могиле»²³.

Не менее важной была деятельность Плеханова среди рабочих Петербурга зимой и весной 1877—1878 г. Как из­вестно, самостоятельного значения рабочему классу земле­вольцы не придавали, считая его лишь частью трудового на­рода, притом — в смысле революционных стремлений — не самой лучшей. Чем ближе к крестьянской массе стоял ра­бочий, тем больше он ценился землевольцами. В этом отно­шении рабочих они делили на заводских и фабричных. Пос­ледние ближе стояли к деревне и им уделялось больше вни­мания. Однако обойти первых они тоже не могли, так как их революционная программа требовала использовать лю­бое недовольство масс на почве имеющихся стремлений. А наиболее способными к организации и массовому выражению недовольства были именно заводские рабочие.

К таким относились рабочие казенного патронного завода на Васильевском острове. В то время завод был одним из са­мых передовых предприятий столицы, он дал в свое время ос­новные кадры членов в тот кружок заводских рабочих, где в 1872—1874 гг. вели пропаганду «чайковцы». Рабочие на за­воде выпускали свой рукописный журнал. В одном из документов III отделения, относящемся к марту 1877 г., сказано: «Нельзя пройти молчанием особенного значения для Петер­бурга военного патронного завода, рабочие коего, в свою оче­редь, наиболее подвергаются гибельному влиянию агитато­ров» ²⁴.

7 декабря 1877 г на патронном заводе произошел взрыв, в результате которого погибло девять рабочих. Виновато бы­ло заводское начальство, пренебрегавшее элементарными тре­бованиями технической безопасности. Рабочие решили во время похорон погибших товарищей на Смоленском кладби­ще, состоявшихся двумя днями позже, устроить демонстра­цию. Землевольцы и находившиеся в Петербурге южные «бун­тари» приняли в ней участие.

С утра 9 декабря к зданию завода стали собираться сот­ни рабочих. В отличие от Казанской демонстрации выступить при виде тысячной, празднично одетой толпы землевольцы не осмелились. Она, как писал Плеханов, «показалась им слиш­ком «буржуазною» (т. 3, с. 156), и они не рассчитывали встре­тить с ее стороны сочувствия. Видимо, год спустя после Ка­занской демонстрации «агитировать» в любом случае они уже не решались.

39

Собравшись, рабочие двинулись к кладбищу. На всем пути их сопровождали городовые. После панихиды с речью к присутствовавшим обратился один из рабочих. Тогда на тол­пу бросилась полиция, чтобы разогнать ее и арестовать ора­тора. Однако рабочие и присутствовавшие на похоронах ре­волюционеры, которые по этому случаю были хорошо воо­ружены, дали ей решительный отпор. Окружив оратора тес­ным кольцом, рабочие вывели его за ворота кладбища и на извозчике отправили домой. В это время другая часть рабо­чих блокировала полицейских и не дала им возможности выйти за пределы кладбища. Особенно энергично наброси­лись на полицейских, как вспоминал Аптекман, С. Халтурин, В. Осинский и Плеханов ²⁵.

Так был учтен опыт полицейской расправы с участни­ками Казанской демонстрации. В результате демонстрация за кончилась удачно, и «известие об этих похоронах в связи с столкновением с полицией имело большое агитационное влия­ние на рабочую массу» ²⁶. Как отмечал Плеханов, она яви­лась второй после Казанской демонстрации практической попыткой осуществить агитацию среди петербургских рабо­чих. О. В. Аптекман называл ее «первой чисто рабочей и оп­ределенно революционной демонстрацией» ²⁷.

Однако в большей степени, чем заводские, внимание зем­левольцев привлекали фабричные рабочие как наиболее по­датливый для агитации, с их точки зрения, слой рабочего класса. К тому же в конце 70-х гг. значительно усиливается стачечное движение фабричных рабочих, особенно текстиль­щиков, на базе которого землевольцы надеялись найти бла­годатную почву для осуществления своих планов.

Отстаивание самих по себе экономических требований рабочих, разумеется, не входило в программу землевольцев. Наоборот, чем хуже было экономическое положение рабочих тем, как они считали, активнее и бескомпромисснее должна была быть их борьба против существовавшего экономическо­го и социального строя. Уместно здесь привести следующие слова П. Б. Аксельрода: «Крайняя нищета и «чрезмерное раб­ство» масс казались наиболее могучими импульсами и необ­ходимейшими условиями активного стремления народа к со­циалистической революции. Всякое улучшение в жизни тру­дящихся слоев рассматривалось поэтому как величайшее средство отклонения их от социалистических идеалов, а стрем­ление к организации этих слоев для борьбы за подобные улуч­шения считалось чуть не изменой народному делу» ²⁸.

40

Стачки должны были быть лишь средством развертыва­ния революционной агитации. Однако вопреки программе землевольцам приходилось включаться в экономическую борь­бу рабочих, во-первых, для налаживания революционных свя­зей с народом, а, во-вторых, из-за конкуренции, которую они испытывали со стороны лавристов, пытавшихся использо­вать стачки в своих целях. И здесь надо отметить одну су­щественную черту, отличавшую землевольцев от лавристов. Экономическим стачкам они старались придать, если можно так выразиться, «политический характер», что сближает их с социал-демократами. Именно так следует понимать слова Плеханова о том, что в практической деятельности «социал-демократ вовсе не так далек от народника», что «в этом отношении у народника гораздо больше общего с социал-демо­кратом, чем, например, с «народовольцем»²⁹ и, добавим, с лавристом. Правда, «политический характер» стачек сводил­ся к стремлению отучить рабочих заниматься политикой и по­этому в теоретическом плане это означало «не развивать, а запутывать его классовое сознание» (т. 3, с. 140). В этом от­ношении землевольцы уступали лавристам, несмотря на не последовательность последних, заключавшуюся в том, что, «отрицая «политику», они с величайшим сочувствием относи­лись к немецкой социальной демократии» (там же).

Хорошей иллюстрацией сказанного являются стачки тек­стильщиков 1878 и 1879 гг., особенно стачка на Новой бу­магопрядильне, к которой Плеханов имел самое прямое от­ношение. Стачка началась 27 февраля 1878 г. Причиной ее явилось снижение поштучных расценок, приведшее к значи­тельному уменьшению заработной платы. Рабочие прекрати­ли работу, вышли на фабричный двор и потребовали дирек­тора ³⁰. Вместо него явился частный пристав, но уговоры пос­леднего начать работу ни к чему не привели. На следующий день на фабрику прибыл исполняющий должность градона­чальника Петербурга генерал Козлов, которому рабочие зая­вили, что расценки были изменены без предварительного из­вещения рабочих, и поэтому они отказываются работать. В свою очередь, они выдвинули требования о сокращении ра­бочего дня с 13 ¾ до 11 ½ часов, об уничтожении одних штра­фов и уменьшении других и т д. Козлов обещал рабочим рас­смотреть их требования и просил начать работу. Стачка про­должалась.

«На следующий день, — писал Плеханов, — все улицы вокруг фабрики были переполнены городовыми и отчасти

41

жандармами. Ночью разъезжали казаки и жандармские патрули для наблюдения за рабочими. Полиция, убежденная, ве­роятно, в том, что «сыр-бор загорелся» от подстрекательства арестовала несколько рабочих и интеллигентов, показавших­ся ей почему то подозрительными, и вся вина которых зак­лючалась в хождении по той улице, где находилась фабрика. Из них, впрочем, большинство на другой же день было вы­пущено из под ареста» (т. 3, с. 425)

3 марта Козлову снова пришлось приехать на фабрику и уверить рабочих, что их требования будут выполнены; надо только подождать до 15 марта и приняться за работу. Рабо­та возобновилась в понедельник 6 марта³¹. Однако новые правила, вывешенные на фабрике 15 марта, ничем существен­ным не изменяли положения рабочих. Тогда рабочие реши­ли продолжать стачку и рядом с фабричными правилами вы­весили свои требования. Этим они не ограничились. По их просьбе землевольцы составили прошение на имя наследни­ка престола.

М. Р. Попов пишет, что идея о прошении возникла с са­мого начала стачки и принадлежала Плеханову, который при обсуждении вопроса о стачке в основном кружке высказал­ся за немедленное превращение ее в уличную демонстрацию с подачей петиции наследнику. Был принят план Попова — продолжать стачку. Однако бунтарский дух, а также боязнь потерять рабочих, если бы администрация пошла на уступ­ки, возобладали у землевольцев, и они поспешили с осущест­влением демонстрации ³².

Прошение было одобрено собранием рабочих, состояв­шимся во дворе фабрики, и 16 марта 200 человек отправи­лись к Аничкову дворцу. Их встретил Козлов, принял проше­ние, а затем потребовал разойтись. Помощи от цесаревича не последовало, зато усилились репрессии. Обессиленные ра­бочие, которым хозяева фабрики пошли на незначительные уступки, вынуждены были 20 марта прекратить стачку.

Можно согласиться с М. Р. Поповым, что такой исход стачки был неожиданным для землевольцев. Их устроило бы иное: разгон демонстрации или, на худой конец, расправа с теми, кто передавал петицию Козлову. Тогда можно было бы призывать рабочих к новой демонстрации, т. е. продолжать бунтарскую тактику. В этом смысле их мало устроила бы и победа рабочих в стачке.

А между тем, как позже писал Плеханов, по мере того как в отношения между рабочими и управляющим фабрикой

42

все больше вмешивалась полиция, землевольцам «представ­лялся прекрасный случай выяснить им великое значение по­литической свободы. Они хорошо запомнили бы наши сло­ва, так как всякая общая мысль, схваченная ими во время та­ких движений, чрезвычайно прочно укрепляется в их головах. Но мы сами презирали еще тогда «буржуазную свободу» и сочли бы себя изменниками, если бы вздумали восхвалять ее перед рабочими. В этом заключалась самая слабая сторона нашей тогдашней «агитации». Возбуждая рабочих против «властей» и «государства», она не сообщала им определен­ных политических взглядов и потому не придавала созна­тельного характера их неизбежной борьбе против современ­ного полицейского государства» (т. 3, с. 170).

Во время забастовки на Новой бумагопрядильне были арестованы группа студентов и рабочих, а также землеволь­цы Тютчев и Плеханов. Произошло это при следующих об­стоятельствах. Стачка вызывала большое сочувствие среди студенчества и всей либеральной части общества. Не доволь­ствуясь денежной помощью, оказанной рабочим, небольшая группа студентов захотела поближе познакомиться с басто­вавшими рабочими. «Довольно взволнованные добрались мы до той улицы, где находилась фабрика, — вспоминал один из студентов. — Толпа рабочих запружала улицу, масса поли­цейских разгоняла и удерживала любопытную публику и за­ботилась о водворении «порядка».

Подойти к забастовщикам не было возможности. Мы решили пообождать и вошли в трактир на одной из прилегаю­щих улиц, полагая, что мы сможем в ней найти тоже рабочих с забастовавшей фабрики.

Пивная была почти пуста. За одним из столов, невдале­ке от нашего, сидел за стаканом пива какой то индивидуум, тотчас же признанный нами за «шпика». Это подлое сущест­во настораживало свои уши и поглядывало на нас довольно внимательно и нахально. Мы тоже осматривали этого субъ­екта.

— Проклятый шпик! — проговорил мой сосед, кажется,
архитектор Бондарев (автор воспоминаний ошибся: то был
студент горного института Бондырев. — А. Б.)шепотом, а
потом вслух:

— Читал ты, Николай, в Ростове-на-Дону одному шпику
вкатили на днях семь пуль!

— Извините, господа, — прервал Бондарева шпик, не-

43

сколько поднимаясь со своего места и лукаво улыбаясь, — не семь, а одиннадцать.

Шпик встал, надел шапку и вышел на улицу.

Когда мы, несколько минут спустя, были тоже на улице, чтобы снова попытаться пройти к бастующим рабочим, к нам подошел городовой, приглашая «на минуточку» в участок.

Идти было недалеко: участок был как раз на этой же улице, несколько домов дальше» ³³.

Так были арестованы автор приводимых воспоминаний сын профессора Петербургского университета Н. В. Василь­ев, студент горного института В. А. Бондырев и студент зем­ледельческого института С. Г. Сомов ³⁴.

После этого полиция стала хватать всех чем-либо напо­минавших ей студентов. Случайно поблизости оказались Н. С. Тютчев и Плеханов, проходившие по улице, на которой на­ходилась Новая бумагопрядильня. Они были арестованы и как предыдущие трое студентов приведены в третий участок Александро-Невской части ³⁵.

Автор воспоминаний продолжает: «Как только какой-то городовой доставил их в участок, они стали громко и энергич­но требовать, чтобы был составлен протокол об их аресте.

Среди арестованных находился какой-то мещанин, за полчаса до ареста приехавший из Пскова в Петербург, он шел с вокзала со своим чемоданчиком, проходил недалеко от места стачки и был остановлен и отправлен в участок. Так с чемоданчиком он и ходил между нами. Быстро ориентировав­шись в обстоятельствах этого псковского мещанина, один из громко протестовавших (это был Плеханов. — А. Б.)начи­нает снова свою кампанию.

— Господин квартальный надзиратель, посмотрите же вы хоть на этого человека. Он только что приехал из Пскова. И вот его держат здесь. Это право же возможно только у нас!

И, горя негодованием, протестующий бегал сердито взад и вперед по комнате. Квартальный гладил себе бороду и, ви­димо, беспокоился»³⁶.

Это был не первый случай, когда при подобных обстоя­тельства Плеханов проявил исключительную находчивость и самообладание, помогшие ему уйти от рук полиции. Продол­жая возмущаться, он в то же время стал разыгрывать из се­бя лояльного обывателя, который не прочь отметить промахи полиции. Увидав на столе в участке «новые правила», он об­ратил внимание околоточного на редакцию этих правил: «Сна-

44

чала в них идет речь о двух грошевых уступках, а дальше следует ряд статей, возвещающих понижение заработной пла­ты. Надо было сделать наоборот: сначала возвестить о пони­жении платы, а потом уже обрадовать рабочих уступками. Та­ким образом они заели бы горькое сладким». — «Что прика­жете делать,— возразил околоточный с видом глубокой, но грустной покорности судьбе, — рабочему человеку всегда бу­дет горько, этого вы не перемените» (т. 3, с 166).

На следующий день, 3 марта, Плеханов вместе с осталь­ными арестованными, кроме Н. С. Тютчева, был выпущен по­лицией с подпиской о невыезде из Петербурга.

В свое время в описании обстоятельств, позволивших Плеханову скрыться от полиции, между Е. Колосовым и Л. Дейчем возник спор по поводу якобы имевшей место пе­редачи Н. С. Тютчевым своего нелегального паспорта Плеха­нову в момент их ареста. Е. Колосов, ссылаясь на рассказ А. Прибылева о передаче паспорта Плеханову ³⁷, со своей сто­роны пытался подтвердить его тем, что фамилия, которая зна­чилась в паспорте, оказавшемся у Плеханова, никому извест­на не была, ее забыл даже Плеханов. А Тютчев, найдя доку­менты в III отделении, относящиеся к аресту задержанных на Обводном канале во время стачки 1878 г., против имени Мак­симова-Дружбина написал: «Это Г. В. Плеханов. — Запись сделана Н. С. Тютчевым 3 марта 1920 г.»³⁸. Л. Дейч же от­рицал факт передачи Тютчевым нелегального паспорта на имя Максимова-Дружбина Плеханову, ссылаясь на самого Пле­ханова, который об этом факте ни устно, ни письменно ни­когда не упоминал.

Прежде всего вызывают сомнения некоторые детали в рассказе А. Прибылева. Так, он пишет, что во время ареста 2 марта 1878 г. перед Тютчевым и Плехановым «встал во­прос о переходе на нелегальное положение»³⁹. Отсюда видно, что Тютчев нелегальным еще не был; относительно же Пле­ханова это утверждение неверно: он уже был на нелегальном положении, что позволяет считать, что именно он имел неле­гальный паспорт, а не Тютчев. Но главное, что опровергает утверждение Е. Колосова, заключается в том, что приведен­ную выше запись в документах III отделения Тютчев мог сде­лать и не зная фамилии, под которой скрывался Плеханов, так как все остальные были арестованы под своими фами­лиями. Зная каждого лично, Тютчеву ничего не стоило под единственной неизвестной ему фамилией подписать: это Пле­ханов ⁴⁰.

   45

Освобождением студентов 3 марта дело, однако, не кон­чилось. Генерал Козлов, занимавшийся подавлением стачки на Обводном канале, в донесении шефу жандармов от 7 мар­та предложил выпущенных студентов выслать администра­тивно: Васильева и Бондырева в Архангельскую губернию, а Максимова-Дружбина и Сомова в Олонецкую, с отдачей всех их под строгий надзор полиции ⁴¹. В последующие дни всех, кроме Плеханова, удалось разыскать и арестовать вторич­но⁴².

Плеханов остался необнаруженным. 16 марта 1878 г. Министер-ство внутренних дел отправило губернаторам секрет­ный циркуляр о розыске скрывшегося из Петербурга дворя­нина Александра Сергееви-ча Максимова-Дружбина и препро­вождении его в столицу⁴³. А между тем, как писал Плеханов, он добросовестно исполнял обязательство о невыезде, «так как долго после этого не покидал Петербурга» (т. 3, с. 166).

Ко времени стачки относятся первые литературные вы­ступления Плеханова в легальной печати, если не считать корреспонденции в «Русских ведомостях» об артели русских рабочих в Берлине. В газете «Новости» (1878, № 61, 62, 75, 81) Плеханов поместил хроникальные заметки о событиях на Новой бумагопрядильной фабрике. Писал он о стачке также в нелегальной газете «Начало», выходившей весной 1878 г. в Петербурге.

В начале 1878 г. в связи с «процессом 193-х» и процес­сами 1877 г. петербургская учащаяся молодежь собиралась провести демонстрацию. Землевольцы стояли за проведение демонстрации с подачей петиции министру юстиции графу Палену. По этому поводу на Петербургской стороне состоя­лась сходка. На сходке от землевольцев присутствовали Пле­ханов, О. В. Аптекман и Г. П. Преображенский. Присутство­вал также И. Ф. Фесенко, которому как самому опытному пропагандисту предложили написать петицию на имя минист­ра юстиции. Однако стиль прокламации не удовлетворил зем­левольцев, и ее поручили написать Плеханову⁴⁴. Тот быстро справился со своей задачей, и типография «Земли и воли» отпечатала его прокламацию «Русская учащаяся молодежь министру юстиции графу Палену». В ней от министра юсти­ции требовалось соблюдения в отношении подсудимых того, «что называется неотъемлемыми правами личности» ⁴⁵. Меж­ду тем по вопросу о форме передачи шли споры: одни хоте­ли устроить демонстрацию, другие — подать адрес с подпи-

46

сями через выбранных лиц. В результате демонстрация не состоялась.

В апреле 1878 г. Плехановым была написана одна из луч­ших его прокламаций «К русскому обществу» по поводу оп­равдания 31 марта судом присяжных В. И. Засулич. Мужест­венный и самоотверженный поступок Засулич, стрелявшей в Трепова, чтобы обратить внимание русской и мировой об­щественности на беззаконие, творившееся в стране, был встре­чен всеми с восторгом. Критиков не было. В выступлениях перед молодежью и рабочими Плеханов с энтузиазмом отзы­вался об этом поступке.

Несмотря на активную деятельность Плеханова среди рабочих Петербурга, он; как и весной предыдущего года, не отказался от мысли попробовать свои силы в агитации сре­ди крестьянства. Приближалось лето — лучшее время для работы в деревне. Прошло более года с тех пор, как появи­лись первые поселения землевольцев в деревнях. Необходи­мо было подвести итоги работы и сделать соответствующие выводы. В апреле 1878 г в Петербурге собрался Большой со­вет «Земли и воли». Основным на нем был вопрос о внесе­нии изменений в программу общества в связи с практическим опытом, накопленным к тому времени. При обсуждении про­граммы особый интерес представило Чигиринское дело, как наиболее значительный результат деятельности в деревне. Это была попытка поднять крестьян на восстание, исполь­зуя подложный манифест, написанный от имени царя. В це­лом решено было позаимствовать тактику организаторов Чи­гиринского бунта, однако в отношении к авторитарному прин­ципу, к которому прибегли Я. В. Стефанович, Л. Г. Дейч и И. В. Бохановский, мнения разделились. «...Подавляющее большинство не только отнеслось с полным сочувствием к приему, употребленному в Чигиринском деле, — писал Пле­ханов, — но и настаивало на том, что землевольцы должны применять этот прием в своей агитации на Волге» (т. 12, с. 352; см. также: т. 24, с. 123). Особенно настаивал на при­менении принципа самозванства в деле организации в наро­де боевых дружин В. А. Осинский, который, кроме этого, внес еще одно предложение: использовать экспроприации в целях дезорганизации правительственного механизма ⁴⁶. Предложе­ния Осинского в пользу усиления дезорганизаторской дея­тельности явились следствием роста настроений в пользу борьбы с правительством, как ответной меры на репрессии, обрушившиеся на революционную молодежь. Однако из-за

47

решительного противодействия О. В. Аптекмана и особенно Плеханова как первое, так и второе предложение Осинского было отвергнуто ⁴⁷.

Выступая против использования авторитета царя в ре­волюционном деле, Плеханов в то же время в спорах с лав­ристами, имея в виду Чигиринское дело, отмечал, что «это была первая попытка создания массовой организации кре­стьян» и в этом видел «крупное ее значение» ⁴⁸.

При обсуждении вопроса о внесении изменений в програм­му общества выяснилось, что существенных возражений ре­дакция 1877 г не вызвала. Как известно, программа была сформулирована еще в начале 1877 г. С. А. Харизоменовым на заседании, где кроме него и М. А. Натансона были пред­ставители от харьковско-ростовского кружка Ю. М. Тищен­ко, О. В. Аптекман и Н. П. Мощенко ⁴⁹. Затем над теорети­ческим обоснованием программы по просьбе А. Д. Оболеше­ва работал А. Ф. Михайлов, который, по его словам, написал целую тетрадь, отправленную им из Москвы в Петербург. Возможно, что с содержанием тетради перед обсуждением программы на Большом совете ознакомился Плеханов⁵⁰. Во всяком случае на этот раз письменно программу сформули­ровал Плеханов, которому пришлось уже однажды (в Сара­тове) заниматься этим. Разумеется, разработка землеволь­ческой программы не была плодом деятельности двух-трех лиц. Наоборот, та форма, в которой она дошла до нас, гово­рит о том, что если не в разработке, то в обсуждении ее приняли участие многие. Несомненно, однако, что личный вклад Плеханова в ее разработку был не малым.

Больше времени потребовалось на обсуждение устава организации. В результате настойчивости А. Д. Михайлова ус­тав был изменен в духе усиления централизации и конспира­ции.

Таким образом, программа общества «Земля и воля», принятая на заседаниях Совета весной 1878 г., продолжала ориентировать его членов на устройство поселений в дерев­нях. Но события, происходившие в столице, заставили многих землевольцев направить свои усилия в иное русло по сравне­нию с тем, какое определялось их программой.

31 марта при освобождении Веры Засулич, оправданной судом присяжных, состоялась демонстрация, во время кото­рой полицией был застрелен студент Г. Сидорацкий. 4 апре­ля во время панихиды по Сидорацкому во Владимировской

43

церкви состоялся митинг, где была произнесена речь, а затем произошла демонстрация с участием до трех тысяч человек. А через несколько дней после этого стало известно, что по настоянию шефа жандармов генерала Н. Мезенцева царь от­клонил ходатайство суда о смягчении приговора осужденным на каторгу по «процессу 193-х». Молодежь охватывало чув­ство мести.

В этой связи на заседаниях Совета «Земли и воли», по сведениям А. Ф. Михайлова, обсуждались некоторые практи­ческие вопросы, поставленные в повестку «злобой дня». В частности, он писал, что на одном из заседаний был оглашен проект обращения к обществу, написанный одной из осуж­денных по «процессу 193-х»⁵¹. Но поскольку проект не удов­летворил Совет, С. М. Кравчинский взялся написать другое воззвание. То, что он представил на следующий день, Адриан Михайлов называет «обвинительным актом против прави­тельства»⁵². Обращение было отпечатано и выпущено 15 мая 1878 г. Им была объявлена война самодержавному пра­вительству ⁵³.

Землевольцы, находившиеся в Петербурге, поставили пе­ред собой две задачи: во-первых, направить удар возмездия на шефа жандармов, ответственного перед обществом за су­ровый приговор, и, во-вторых, попытаться силой освободить осужденных на каторгу по «процессу 193-х».

Однако эти вопросы обсуждались при измененном со­ставе Большого совета и тогда, когда Плеханова в Петер­бурге уже не было. Еще в начале апреля от своего близкого друга М. Р. Попова, уроженца Нижнего Дона, Плеханов уз­нал о вспыхнувших среди донского казачества волнениях и устремился туда.

Волнения, а в некоторых случаях открытые выступления казаков Войска Донского, были вызваны введении у них зем­ства, которое значительно ограничивало казацкое самоуправ­ление и связано было с установлением дополнительных нало­гов и новыми правилами пользования общественными леса­ми и другими угодьями.

С согласия «Земли и воли» или, может быть, по заданию организации в апреле — начале мая Плеханов отправляется на Нижний Дон с тем, чтобы посетить станицы, где недоволь­ство было особенно сильным. Он побывал в станицах Камен­ской, Луганской и некоторых других. Потом лично виденное и слышанное описал в двух корреспонденциях, опубликован-

49

ных во втором и третьем номерах «Земли и воли» под назва­нием «Каменская станица».

Непосредственным поводом для волнений послужил но­вый порядок пользования общественными лесами. Раньше лес находился в общем пользовании всего казачества, жившего в данной местности. По новым правилам запрещалось пасти в лесу скот, устанавливался определенный порядок рубки ле­са, сбора лесных плодов и т. д. По далеко не полным дан­ным, волнения охватили Донецкий, Усть-Медведицкий и Хо­перский округа, а в округах преимущественно те станицы, где были леса.

Как в то время нередко бывало, среди местных жителей нашлись люди, которые восприняли положение, утвержден­ное царем 22 февраля 1877 г. как подложное, и, выступая на сходках, призвали станичников не выполнять его. Так, Хопер­ский окружной начальник докладывал войсковому атаману 29 марта 1878 г., что в станице Филоновской урядник К. Н. Мельников «позволяет себе ложно толковать людям незакон­ность высочайше утвержденного положения о сбережении ле­сов, относя таковое к выдумке местных властей, окружного начальника и участковых заседателей, обещая людям тех и других поперевешать. Такие действия Мельникова настроили общество к сопротивлению и если не будут приняты строгие меры по преследованию людей, подобных Мельникову, то не предвидится никакой возможности ввести положение о сбе­режении лесов». В этом же документе сказано, что по ини­циативе Мельникова «общество об-ложило каждого паевого пятью копейками с той целью, чтобы деньги эти были собра­ны и употреблены на поездку Мельникова в С.-Петербург для ходатайства лично у государя императора по лесному де­лу» ⁵⁴.

В станице Луганской в таком же духе выступали отстав­ной есаул С. Е. Никитченков и коллежский регистратор Мат­вей Казмичев. О последнем сказано, что на станичной сход­ке 25 июля он «прочел гражданам высочайшую грамоту, со­держание которой ими понято, что станичный лес будто бы должен находиться на старых порядках» ⁵⁵.

Агитация против земства и нового положения о пользо­вании лесами, которой потом воспользовались приехавшие из Петербурга и других мест народники, дала хорошие резуль­таты. Один из очевидцев событий писал в третьем номере «Земли и воли»: «Сами донцы великолепно понимают свое положение: их ничем не убедишь, что меры, предпринимае-

50

мые земством, действительно, клонятся к их пользе, так как самое земство, по их мнению, есть выдумка бар и притом — способ для «омужичения» их»⁵⁶. В результате подписать до­говоры о передаче лесов под земскую опеку почти все лес­ные станицы и хутора отказались. Особенно упорно держа­лась Луганская станица Донецкого округа, вся окруженная лесами. Дважды станичники не допускали лесоустроитель­ную партию к таксационным работам. Войсковому атаману пришлось приказать станичному правлению «для наблюде­ния за порядком при производстве лесоустроительных работ выслать от подлежащих хуторов и самой станицы полицей­ских приказных» ⁵⁷. Попытка властей действовать с помощью силы, опираясь на казацкую верхушку, встретила дружный от­пор станичников. Урядникам даже пришлось ретироваться от набросившихся на них казачек. Казачий атаман вынуж­ден был отказаться от своей должности, а затем был изгнан землемер, приехавший для межевания леса.

Для того чтобы сломить сопротивление казаков, власти арестовали 30 человек, явившихся на суд в Каменскую ста­ницу — административный центр Донского округа, и посади­ли в острог. В ответ на это казаки стали договариваться об организованном отказе платить земские налоги. Кроме этого, волнения усиливались из-за недовольства возвращающихся с турецкой войны казаков мошенничеством своего полкового начальства.

В событиях на Дону активное участие принял Плеханов. Вот что он сам писал в этой связи: «Когда в том же 1878 г. начались волнения донских казаков, то прежде всех нас про­никший на Дон товарищ Р.⁵⁸, — правда, формально не при­надлежавший к обществу «Земля и воля», но безраздельно сочувствовавший ему и принимавший его программу, — хо­тел обратиться к «Славному Войску Донскому» с революци­онным манифестом от царского имени. При этом он собрал­ся выдать себя за царского посланца. Я очень часто встре­чался с ним именно в то время, — так как я сам принимал участие в агитации, — и я очень хорошо помню мои ожес­точенные прения с ним по этому поводу. Мне стоило очень большого труда отговорить его от его намерения» (т. 12, с. 353).

Известно, что Плеханов вступил в непосредственные сно­шения с волновавшимися казаками и даже, как пишет Ап­текман, намеревался приступить к организации боевых дру­жин, для чего им был вызван на Дон А. Д. Михайлов⁵⁹. Но,

51

по-видимому, дело до этого все же не дошло. Как писал Плеханов, А. Д. Михайлов был вызван для того чтобы «принять участие в движении казаков, организовавши, предвари­тельно, особую организационную группу из местных «ради­калов» (т. 1, с. 83).

В разгар событий Плеханов при участии местных каза­ков составляет прокламацию «Славному войску казацкому Донскому, Уральскому, Кубанскому, Терекскому и проч. и проч.» (теперь уже от имени революционной организации) спешит в Петербург отпечатать ее в тайной типографии «Зем­ли и воли». В пути он разминулся с А. Д. Михайловым и, по­лучив в Харькове от С. Перовской адрес А. Н. Малиновской, явился в Петербург

За несколько дней до его приезда, в ночь с 11 на 12 ок­тября полиция произвела аресты в нескольких местах, в том числе и в доме Сивкова по Царскосельскому проспекту, где жили А. Н. Малиновская и М. А. Коленкина. Был арестован ряд организаторов и руководители «Земли и воли», члены ос­новного кружка А. Оболешев (В. Сабуров), Ольга Натансон, Адриан Михайлов и др., взято паспортное бюро («небесная канцелярия») и захвачены корректуры еще не появившегося тогда № 1 «Земли и воли» Это был первый крупный провал организации.

Только случайно Плеханов не попал в руки полиции, ус­троившей засаду на квартире Малиновской. «Меня спасло одно, можно сказать совершенно непредвиденное, обстоятель­ство. Когда я на Николаевском вокзале в Петербурге загля­нул в свой кошелек, то увидел, что у меня осталось не более двугривенного, а за эту цену извозчик не хотел везти на Цар­скосельский проспект, где находилась квартира Малиновской. Пришлось ехать на Малую Итальянскую к покойному теперь А. А. Ольхину, который, услыхав от меня, почему я не пое­хал на Царскосельский проспект, с пафосом воскликнул «Ва­ше безденежье спасло вас от ареста!» (т. 24, с. 303).

Пришлось прежде всего заняться организационными де­лами. Известно, что организаторская деятельность — не са­мая сильная сторона Плеханова. Однако нельзя, как порой делается в литературе, слишком умалять это качество Плеха­нова. При необходимости ему приходилось брать на себя ор­ганизаторские функции. Так было осенью 1878 г., когда он, по справедливому замечанию Дейча, «проявил большую сообразительность и дальновидность», благодаря которой провал не распространился на другие места

52

Прибыв в Петербург, Плеханов узнал, что оставшиеся на свободе землевольцы находились в полной дезорганиза­ции у них не было ни денег, ни паспортов, ни конспиратив­ных явок. Еще хуже было то, что, проявив непростительную халатность, объяснявшуюся отчасти незнанием адресов  (сно­шениями с провинцией до ареста занимался А. Оболешев), они не известили провинциальных товарищей о провале, а те, не зная о нем, посылали людей, в том числе и нелегальных, на квартиры, находившиеся в руках полиции. Это грозило разгромом провинциальных организаций «Земли и воли» При встрече с С. М. Кравчинским, как вспоминал Плеханов, ему удалось настоять на «немедленном исправлении этой оп­лошности» (там же) Временно центральная явка была пе­реведена на квартиру В Ф Трощанского, и в Петербург был спешно вызван А. Д. Михайлов.

Но в ночь на 31 октября полиция напала и на эту квар­тиру Трощанский был арестован с поличным он занимался расшифровкой писем В. Осинского. На следующий день в за­саду, оставленную на этой квартире, попал А. Д. Михайлов и чуть было не попал Плеханов. Выручило Плеханова то, что Михайлов, которому удалось бежать от сопровождавшей его в участок стражи, немедленно явился на Малую Итальянскую улицу на квартиру присяжного поверенного Ольхина и пре­дупредил Плеханова о новом провале ⁶⁰.

В конечном итоге усилиями А. Д. Михайлова, Плеханова, С. М. Кравчинского и др. был создан новый центр, и деятель­ность организации постепенно возобновилась Заслугу А. Д. Михайлова в деле восстановления центра «Земли и воли», ко­торую Плеханов называл «одной из самых главных заслуг его перед русским революционным движением» (т. 1, с. 83), час­тично разделяет он сам.

Время от осени 1878 до весны 1879 г. было для Плеха­нова заполнено интенсивной практической работой Он зани­мался восстановлением центра организации, принял участие в студенческом движении, ведя агитацию во время студен­ческих сходок и составляя петиции и прокламации. Но глав­ной была деятельность среди петербургских рабочих и учас­тие в редактировании регулярного печатного органа, который начал выходить сосени 1878 г., журнала «Земля и воля».

Не забыл Плеханов и о донских казаках. В тайной зем­левольческой типографии ему удалось отпечатать воззвание, составленное еще на Дону, «Славному войску казацкому...». Но ехать самому на Дон не было никакой возможности, по-

53

этому Плеханов попытался привлечь к этому делу петербург­скую молодежь. Молодежь, ослепленная примерами В. Засу­лич, С. Кравчинского, заколовшего 4 августа 1878 г. шефа жандармов Мезенцева, и др., все больше начинала склонять­ся к террористической деятельности, и найти охотников не удалось. «Эта молодежь, — вспоминал Плеханов, — насквозь проникнутая народничеством, с приятным удивлением слуша­ла мои рассказы о казацких волнениях и вполне соглашалась с тем, что революционеры непременно должны воспользовать­ся этими волнениями. Но, несмотря на это, на Дон все-таки никто из петербургских революционеров не поехал (т. 24, с 98). Аптекман писал, что Плеханов долго не мог смирить­ся с этой неудачей. «Что это за люди? Нет характеров, нет темперамента, на словах на все готовы, а как к делу подхо­дит вплотную — на попятный двор и в подворотню дисци­плины нет ни знания, ни выдержки, а вот на террор, на ми­нутный порыв их явятся сотни. То ли рабочие?!» ⁶¹ Все же Плеханову удалось связаться с харьковской молодежью и от туда вскоре на Дон отправилось несколько человек.

Но было уже поздно. Продержав 30 луганских казаков в Каменском остроге до конца ноября и не сломив их, власти решили прибегнуть к другому способу действия узнать от одного шпиона из отставных офицеров всех зачинщиков бун­та и потребовать от них, чтобы они уговорили казаков согла­ситься на новые правила пользования лесами. В противном случае всем 150 дополнительно арестованным грозили высе­лением в Сибирь. Так как рассчитывать на помощь других станиц было нечего, арестованные после колебаний согласи­лись подписать договор об отдаче леса.

В своей второй корреспонденции «Каменская станица» Плеханов приходил к выводу, что, поскольку причина недо­вольства остается, можно ожидать от казачества нового, бо­лее сильного выступления в будущем. «...Я думаю, — писал Плеханов, — что нам, быть может, придется еще увидеть эпилог только что закончившейся драмы», который «будет интереснее самой драмы, хотя бы потому, что разыгрывать его будут не новички» (т. 1, с. 40). Этим практически закан­чивается бунтарская деятельность Плеханова в деревне.

Вместе с восстановлением землевольческого центра Пле­ханову пришлось включиться в студенческое движение. Во-первых, молодежь его интересовала в качестве смены для тех землевольцев, которые вынуждены были покинуть деревню,

54

во-вторых, в происходивших студенческих беспорядках на его долю выпало составление петиций и прокламаций. Осенью 1878 г на почве отстаивания своих корпоратив­ных прав произошли серьезные студенческие волнения Нача­лись они в Харькове и вызваны были инцидентом студентов ветеринарного института с профессором Журавским, школяр­ски устроившим им еженедельные репетиции (опросы) Снача­ла их поддержали студенты Харьковского университета, а за­тем харьковская учащаяся молодежь обратилась с воззвани­ем к студентам столичных учебных заведений В Петербурге на призыв харьковчан особенно горячо откликнулись студен­ты университета и Медико-хирургической академии Студен­ты академии по прочтении воззвания решили на следующий же день отправиться к дворцу наследника, чтобы протесто­вать против преследования харьковских студентов и просить об изменении существующего устава высших учебных заве­дений. Петиция медиков была написана Плехановым ⁶².

Утром 29 ноября несколько сотен студентов отправились через Воскресенский мост к центру города. Их пытались за­держать хотели развести мост, но не успели. На одной из улиц им преградили путь войска, но студенты смогли обойти их Выйдя через Литейную на Невский, они повернули к Анич­кову дворцу. У дворца их встретил градоначальник Зуров и, взявши прошение, обещал дать ответ в трехдневный срок, но обещания не выполнил.

На следующий день сходка студентов Медико-хирурги­ческой академии была разогнана полицейскими нагайками, много студентов было избито, а 130 человек было арестова­но. Несмотря на это1 декабря состоялась новая сходка сту­дентов-медиков, на которую собралось 900 человек. Ни угро­зы полиции, ни уговоры Зурова не помогли. Студенты тре­бовали освобождения арестованных товарищей и изменения студенческого устава.

Прокламация «Студентам всех высших учебных заведе­ний», написанная по этому случаю Плехановым, призывала студентов всех учебных заведений Петербурга и провинций продолжать начатую борьбу, а для этого создать денежные фонды для ведения агитации и прекратить слушание лек­ций ⁶³. После этого «Землей и волей» было выпущено еще не­сколько листовок в связи с выступлениями студентов, кото­рые не прекращались и позже. По неполным данным, в де­кабре 1878 г. за участие в студенческих беспорядках только в Харькове было исключено и выслано под надзор полиции

55

15 студентов ветеринарного института и 5 студентов универ­ситета ⁶⁴. Кроме Харькова и Петербурга в 1878 г. студенчес­кие выступления были также в Киеве и Москве.

Оживлялось либеральное и земское движение, достиг­шее своей высшей точки весной 1879 г. перед покушением А. Соловьева на царя. Это свидетельствовало о расширении русла революционной борьбы и увеличивавшейся изоляции правительства со стороны «общества».

К осени 1878 г. относится организация сети землеволь­ческих конспиративных квартир по связи, пропаганде и аги­тации среди петербургских рабочих. Квартиры были созда­ны через Розалию Марковну Боград, предложившую свои услуги в деле их создания землевольческому центру. С весны 1879 г. она становится женой Плеханова.

Р. М. Боград родилась 3 мая 1856 г. в семье земледель­цев-колони-стов в Херсонской губернии. Затем родители пе­реехали в г. Херсон. Там она училась в частной гимназии. В 1869 г. в Херсоне образовался кружок из гимназистов и гим­назисток, занимавшихся чтением социалистической литера туры. Кружок установил связь с петербургскими народника­ми. В 1872 г. члены кружка познакомились с первой програм­мой деятельности в народе, то была программа П. Л. Лавро­ва ⁶⁵. Неизвестно, принадлежала ли Розалия Марковна к кружку, но, по крайней мере, с некоторыми членами кружка и их близкими она была знакома.

После окончания гимназии она в 1874 г. приезжает в Пе­тербург и становится сначала студенткой Высших женских медицинских курсов при Военно-медицинской академии⁶⁶, а затем — женской медицинской школы при Николаевском гос­питале. В первую же зиму 1874—1875 гг. Розалия Марковна примкнула к лавристскому кружку в Петербурге, что свиде­тельствует о ее предыдущих связях с лавристами. В кружок тогда входили: студент-медик С. В. Дегтярев (позже один из редакторов газеты «Начало»), студенты университета С. И. Сергеев и Л. И. Котелянский, ее землячка по Херсону С. П. Чудновская, О. Ф Анисьина и Е. А. Реброва.

Плеханова она впервые увидела в одной из петербург­ских читален осенью 1876 г.: «Я увидела молодого человека среднего роста, стройного, с интеллигентным лицом, правиль­ным профилем, с красивой шапкой зачесанных назад кашта­новых волос» ⁶⁷.

Летом 1877 г. в качестве фельдшерицы Р. М. Боград ез­дила в с. Широкое Самарской губернии, где вела пропаган-

56                                                                             

ду и ознакомилась с настроением местного крестьянства. Из поездки она вынесла мнение, что крестьяне далеки от социа­листических идеалов. В этот период идейных разочарований и происходит ее знакомство с Плехановым. Это было в декабре 1877 г. на квартире-коммуне в доме Николаева па 8-й ули­це Песков, где она жила со своими подругами-курсистками. «В этот первый вечер, — вспоминала Розалия Марковна, — Георгий Валентинович засиделся за полночь, и мы вели бе­седу о работе в народе; я передала свои впечатления, свеже­вынесенные из недавнего пребывания в деревне; о работе сре­ди молокан... высказала свои сомнения относительно плодот­ворности социалистической пропаганды и, в особенности, аги­тации среди молокан и т. д. Георгий Валентинович не согла­шался со мной, говорил с глубокой верой и большой убеж­денностью об идейной восприимчивости народа... Георгий Валентинович произвел на меня сильное впечатление блес­ком своего ума, остроумием и убежденностью» ⁶⁸.

Летом следующего года в течение двух месяцев она слу­жила в военном госпитале в Буззо в Румынии (только что закончилась русско-турецкая война), потом возвратилась в Петербург. К этому времени относится создание конспира­тивных квартир.

Р. М. Плеханова рассказывает, как осенью 1878 г. на квартиру, где она жила с приятельницами, явился бежавший из ссылки Н. Мухачев с рекомендательным письмом от рабо­чего Василия Кириллова, которого она хорошо знала, и пред­ложил им войти через него в сношения с петербургскими ра­бочими, связи с которыми у него имелись почти на всех фаб­риках и заводах города Предложение это было передано че­рез А. Д. Михайлова организации «Земля и воля». «Несколь­ко дней спустя, — сообщает Р. М. Плеханова, — явился в мою квартиру Александр Михайлов в сопровождении Г. В. Плеханова, которых организация «Земли и воли» часто де­легировала для завязывания сношений и пропаганды среди молодежи. Волнуясь, я развила перед этими, еще молодыми, но уже испытанными революционерами наш план организа­ции петербургс