Лава и песок. — Ниангара. — Жизнь просыпается. — Раб. — Подземные реки

 

 

Лишь через несколько лет мне снова удалось побывать в Мукалле. На этотраз я прилетел сюда на самолете, который с трудом произвел посадку на«аэродроме», мало чем отличающемся от окружающей песчаной пустыни.Аэродром этот находится примерно в сорока километрах от города и весьсостоит из совершенно первозданной взлетно-посадочной полосы.

С самолета я увидел в общем все то же самое, что уже наблюдал во времясвоего первого плавания в Мукаллу. Но сверху ландшафт казался еще болеесказочным и каким-то неземным, чем с моря. В многочисленных лунныхкратерах виднелись маленькие озера, похожие на сверкающие глаза,голубые, зеленые, карие и желтые. Глубокие овраги, словно старческиеморщины, бороздили изрезанную шрамами землю.

Изредка пустыня выравнивалась, и тогда по всей ее поверхности огромнымиволнами тянулись длинные песчаные барханы. С самолета она была похожа нагигантскую стиральную доску. Глядя на эту картину, я сразу представилсебе, как трудно добираться по суше от Адена до Мукаллы. Едва лисуществует на свете более безотрадное место, чем Аравийская пустыня.Первые шестьдесят километров от Адена только песок. В основном путьпролегает по побережью, но нужно избегать зыбучих песков, которыеокружают вади. Потом начинаются горы, такие крутые и неприступные, чтодух захватывает. Кажется, будто необузданная фантазия художникавоссоздала здесь картин ада.

Страшно даже подумать, сколько тысячелетий понадобилось природе, чтобыизваять этот сказочный ландшафт. А ведь все эти глубокие ущелья иканьоны были созданы водой. Вода точит камень, но здесь, в Аравийскойпустыне, между двумя дождями нередко проходит несколько десятилетий! Заодну человеческую жизнь камень не стачивается даже на миллиметр. Чтобывыдолбить эти глубокие морщины, понадобились миллионы лет.

Но самое фантастическое зрелище — это так называемый смешанный ландшафт,который состоит из черной застывшей лавы, огненно-красного песчаника исветло-желтого песка. Природа создала здесь всевозможные тона и цветовыеоттенки, и, когда глаз привыкает различать их, нельзя не восхищатьсяэтой изумительной игрой красок. Горы пылают всеми цветами радуги, отпепельно-белого до ярко-желтого и темнокрасного, переходящего местами вугольно-черный. А рядом, словно для контраста, раскинулось изрытоеволнами море: брызги ослепительно белой пены захлестывают темныеподножия скал. И здесь, в море, с новой силой звучит эта фантастическаясимфония красок.

У самого берега над разноцветными кораллами, поднимающимися со дна, мореизумрудное, а потом оно становится все синее, синее, и вот уже до самогогоризонта тянется необъятный лазурно-голубой простор.

Во время всего полета над аравийским лунным ландшафтом я сижу, буквальноуткнувшись носом в стекло. Мне еще никогда не приходилось видеть такойпервозданно голой земли — ни человека, ни животного, ни даже травинки. Асам ландшафт все время меняется.

Ущелья здесь крутые и красочные. Даже с самолета можно наблюдать ихслоистую структуру, эту великую книгу геологической истории земли, гдекаждая страница — сотни тысяч лет.

Мы летим над плоскогорьями, такими плоскими и обширными, что на каждоммог бы легко совершить посадку современный реактивный лайнер.

Летим над черными зазубренными утесами. Между утесами вздымаются в самоенебо остроконечные вершины гор. А вдоль берега тянется гигантский бордюр— вечно юное море, синее и бескрайнее, с грохотом вонзающее потоки водыв нагромождение глыб и обломков скал.

Да, такой, наверное, была земля, когда она на заре времен возникла изМирового океана.

Но вот вдали появляется Мукалла, ее нельзя не узнать. На длинном гребнехребта стоят сторожевые башни. Отсюда дозорные оповещали горожан оприближении враждебных племен и следили за тем, чтобы рабы из Мукаллы несовершали побегов. Сторожевые башни построены на самых высоких вершинаххребта, даже на неприступных утесах; порой кажется, что под ними неттвердой опоры и они легко и свободно парят в воздухе.

Эти башни, во всяком случае большинство из них, уже давным-давнопревратились в руины. Никакие враждебные племена больше не угрожаютМукалле. Город слишком вырос, чтобы кто-нибудь посмел посягнуть на него.Уже десятки лет он наслаждается тишиной и покоем: никто не нападает нанего и, говорят, стражникам не надо больше ловить беглецов, ибо рабам вМукалле живется теперь так хорошо, что у них нет ни малейшего желанияудирать от своих хозяев.

После того как самолет приземлился в «аэропорту» — так власти Мукаллыгордо называют здешний аэродром — я сел в лендровер и отправился вгород. Шофер был араб, и звали его Ахмед Базара. Очевидно, он еще незабыл, как носился когда-то по пустыне на чистокровном арабском скакуне,и теперь выжимал из своего шестицилиндрового иноходца все, что тот могдать. Порой Ахмед закладывал такие виражи, что машина чуть-чуть непереворачивалась. А порой начинал играть в мотобол, используя вместомяча обломки скал, валяющиеся на шоссе. И каждый раз он искосапоглядывал на меня, словно желая убедиться, какое впечатление производитего искусство. А потом улыбался ослепительной улыбкой, будто говоря: «Нувот видишь, ничего страшного!..» Когда опасность оставалась позади, онсклонялся над рулем, как над гривой коня, и снова давал «шпоры»…

Иногда мне казалось, что настал мой последний час, но Ахмед Базара был,по-видимому, вполне доволен н собой, и мной. Рискуя жизнью, он слеповерил в судьбу, как верили мусульманские воины, которые в свое времязавоевали весь Средний Восток, Северную Африку и Испанию. Вероятно,Ахмед был глубоко убежден, что, если ему суждено погибнуть, он тотчас жепопадет в райские кущи аллаха, где под каждой пальмой сидят молодые ипрекрасные гурии, у которых нет иного предназначения, чем услаждать вовеки веков мужественных и отважных.

Скоро мы уже едем по узким и пыльным улицам Мукаллы, между высокимизданиями, куда даже в полдень не проникает солнце. За машиной улицунемедленно поглощает облако пыли, а дома расплываются во мгле, словнокто-то вдруг провел сухой тряпкой по доске, на которой они былинарисованы мелом.

Теперь Ахмед Базара ехал довольно медленно, но все равно из-под самогорадиатора то и дело шарахались люди, когда мы лавировали между ними и ихверблюдами.

Наконец нам пришлось двигаться «шагом», потому что стало совсем узко, ипешеходы прижимались к самым стенам домов, чтобы пропустить нашу машину.

Единственный дорожный знак, который существует в Мукалле, извещал нас,что скорость движения не должна превышать пятнадцать километров в час.

Надо сказать, что в транспортном отношении Мукалла тоже становитсяабсолютно современным городом. За последние годы уличное движение здесьвыросло во много раз. Десять лет назад легковую машину имел толькосултан. Кроме того, в городе было несколько грузовиков и джипов. Теперьпо улицам Мукаллы разъезжает не менее полусотни автомобилей.

 

* * *

 

Мне предложили обосноваться в том же самом дворце, в котором я жилпрошлый раз. Внутреннее убранство комнат почти не изменилось за этигоды. Та же обстановка, те же краски, тот же выцветший портрет старогосултана Авадха бон-Салех бен-Галеба, который недавно умер и уступилпрестол сыну Амиру Авадху; те же бедуинские ковры на полу. По этимковрам редко ступают, и, когда мне надо было расписаться в книге длягостей, я перелистал всего несколько страниц, чтобы найти ту, на которойя расписывался прошлый раз.

Итак, здесь все осталось по-старому. Остался и Ниангара — слуга, которыйбыл рабом султана…

 

* * *

 

Утром чуть свет я был на ногах. Мне хотелось поскорее спуститься наберег, чтобы посмотреть, как маленькие рыбачьи лодки выходят в море. Этоочень узкие каноэ, такие узкие, что в них может уместиться толькочеловек с чрезвычайно узкими бедрами.

Шесть часов утра. Восходящее солнце лишь позолотило край облаков, когдаполсотни каноэ вышли в море. Море еще совсем черное, но скоро на еговздыбленной зыбью поверхности возникает серебристое сияние утра.Маленькая флотилия то исчезает между волнами, то снова взлетает на белыхгребнях. Над некоторыми лодками появляются крошечные четырехугольныепаруса размером около одного квадратного метра, но большинство рыбаковпросто гребет своими пагаями, которые напоминают большие леденцы. Черезчас лодки уже возле отмелей, где можно начинать лов рыбы.

Над морем летают чайки, держась ближе к берегу. Здесь мелко, и нередкоогромные волны обрушивают каскады воды на прибрежные камни. Однако уптиц изумительно развито чувство опасности; и если вы видите, как стаячаек взмывает вверх, значит, следующая волна таит в себе угрозу.

Вскоре после восхода солнца обитатели окрестных оазисов начинаютстекаться в город. Это длинноволосые, длиннобородые бедуины, голые попояс; их тела расписаны черной или синей краской. На поясе они носятбольшой нож с изогнутым лезвием, который им дороже всего на свете. Какправило, его рукоять — подлинное произведение искусства, она украшенажемчугом и разноцветными камнями, но теперь это грозное оружие чащеупотребляется за трапезным столом, чем в схватках с неприятелем.

Женщины, которые идут в город, завернуты в черные покрывала, а нанекоторых еще красная или желтая чадра. Даже руки у них закрыты, и,когда они идут, видны только ступни ног. Некоторые женщины проделывают вчадре отверстия для глаз. И все они что-то несут. Обычно этокакая-нибудь зелень из сада или сено для коз, которых они ведут засобой.

Просыпается жизнь и на площади, где стоят верблюды. Раздаются окрикипогонщиков, которые никак не могут совладать с упрямыми животными. Поутрам у верблюдов долго не проходит «хандра».

Пожалуй, ни одно животное не просыпается утром в таком плохомнастроении, как верблюд. Что бы ни делал его хозяин, верблюд все времяупрямится. Он не хочет, чтобы на него навьючивали поклажу. Не хочетподняться на ноги. Не хочет, чтобы возле него находились люди. Он нетолько злобно шипит, когда кто-нибудь приближается к нему, но кусается илягается, да еще так сильно, что без труда может сломать ногу взросломумужчине. Укус его тоже удовольствие не из приятных, и многие бедуинынадевают на верблюдов намордники. Арабы говорят, что верблюд и умираеттолько потому, что непременно хочет досадить хозяину.

И хотя верблюды — большие безобразники, бедуины испытывают к ним нечтовроде безответной любви, ибо только верблюды могут пронести ихблагополучно через пустыню. А кроме того, это очень красивые животные сбольшими выразительными глазами и величественной осанкой. Бедуины всегдаговорят о них с нежностью в голосе, — может быть, поэтому у верблюдовтакой самонадеянный вид.

Погонщик охотно прощает своему верблюду все те выходки, которыестроптивое животное позволяет себе по утрам, когда на него навьючиваютпоклажу. Он лишь жалобно причитает, и голос его при этом напоминаетпредсмертный хрип животного, но это не помогает. Работа погонщикатребует большой сноровки. Вьюки, закрепленные на обоих боках верблюда,должны весить одинаково. Если равновесие нарушено или поклажа слишкомтяжелая, животное просто откажется встать.

В толпе, собравшейся на площади, взад и вперед снуют торговцы водой сбурдюками из козьей шкуры. Немного поодаль собралась стайка мальчишек,которые разговаривают так же громко, как взрослые арабы, а арабы имеютобыкновение говорить чрезвычайно громко. При этом у них настольковоинственная интонация, будто уже разразился скандал, который вот-вотперейдет в рукопашную схватку. Но опасения напрасны: это их обычнаяманера вести беседу.

Разгуливая по Мукалле вместе с Ниангарой, я замечаю, что теперь здесьотносятся к иностранцам не так враждебно, как раньше. Однако у жителейМукаллы было за последнее время немало столкновений с европейцами.Княжество Мукалла — часть протектората Аден, и в городе постояннонаходится английский резидент.

Во всяком случае, я стараюсь обходить подальше здешние мечети.

Когда я брожу по улицам и переулкам Мукаллы, Ниангара неотступно следуетза мной. Он все время снабжает меня всякими мудрыми советами, если яделаю какие-нибудь покупки. Он неслышно скользит моей тенью по всемвосьми комнатам дворца. Он выходит из спальни, только когда я ложусьспать, а утром, едва продрав глаза, я вижу его возле своей постели.

Но преданность Ниангары, равно как и его заботливость, имеют своиграницы.

Однажды, когда мы гуляли вокруг мечети, я не удержался и напомнил ему опроисшествии, которое приключилось со мной во время прошлого приезда вМукаллу.

— Ты помнишь, Ниангара, какой скандал был возле этой самой мечети?

— Конечно, господин! Я не забуду об этом до конца дней моих. Иногда этоткошмар мне снится по ночам, и я просыпаюсь в холодном поту. Ведь й меняони могли отправить на тот свет!

— Ну, положим, на тот свет они собирались отправить меня, а не тебя. Нокаким образом тебе удалось спастись? Очевидно, ты сражался, как лев?

— О господин! Мне пришлось убежать. Моя жизнь была в опасности. Если быединоверцы узнали, что я не помешал тебе войти в мечеть, они тотчас жеубили бы меня. Убили без всякой жалости!

— Разве не лучше умереть, чем быть рабом?

— О нет, мне не так уж плохо живется: платят жалованье, кормят, у меняесть постель, не хватает только лишь немного одежды…

— Что бы ты сделал, Ниангара, если бы я купил тебя у султана и подарилтебе свободу?

— Что бы я сделал? Едва ли я где-нибудь найду лучшую работу, чем здесь,и никто не станет заботиться обо мне. Да я бы продал сам себя и сновастал рабом.

 

* * *

 

В Мукалле много таких, как Ниангара. Они живут и умирают рабами. Онилишены права менять по своему усмотрению работу или хозяина. Они неимеют права жениться на тех, кого любят, их дети с самого рождениястановятся такими же рабами, как и они сами. Но они могут ходить туда,куда хотят. Они даже получают жалованье или, вернее, деньги на мелкиерасходы. Их работа имеет, как правило, мало общего с тем, что у нассвязано со словом «рабство». Фактически это просто доверенные слуги; оникрепостные, но живут лучше, чем многие свободные арабы, ибо представляютдля своих хозяев материальную ценность и те в какой-то мере заботятся оних. И когда они заболевают, хозяева именно поэтому лечат их, лечат также заботливо, как датский крестьянин лечит свой скот. А если заболеетобычный рабочий — свободный человек, он моментально потеряет работу и,возможно, умрет с голоду. До него никому нет дела, ибо у ворот всегдастоит другой рабочий, желающий занять его место.

Есть рабы, которые носят в бурдюках воду и поливают пятьдесят запыленныхпальм, растущих возле султанского дворца. Чтобы в этой сухой пустынеросли пальмы, их нужно поить каждый день.

Есть рабы, которые нянчат детей; есть рабы, которые приготавливают пищу;есть мальчики-рабы, которые удовлетворяют извращенные прихоти своихгоспод; есть рабы, которые являются телохранителями. Статьтелохранителем — это предел мечтаний каждого раба.

Когда какой-нибудь знатный господин шествует по улице со своимителохранителями, вы легко можете заметить, что под их длинными белымиплащами спрятано оружие.

Здесь нашли нефть, и естественно, англичане стараются установить хорошиеотношения с местными властями и знатью, чтобы получить доступ к нефтянымбогатствам страны. Не менее естественно и то, что здешние правителисмотрят сквозь пальцы на пренебрежительное отношение чужеземцев кзаконам ислама: если в стране действительно есть нефть, то должен жеаллах понять, что сотрудничество с неверными приносит истинныммусульманам немалые барыши.

Но дело не только в нефти. На восточном побережье Аравийскогополуострова англичане разбили несколько хлопковых плантаций. В этихместах дожди выпадают крайне редко, и раньше считалось, что возделыватьздесь эту культуру не имеет смысла из-за недостатка влаги. Однако хлопоктут не только растет, но и дает рекордные урожаи. Почему? Оказывается,очень влажный воздух настолько уменьшает испарение с поверхностилистьев, что хлопку нужно гораздо меньше воды, чем в других районахземного шара.

Там, где осадки совсем ничтожны, воду качают из глубоких колодцев. НедраАравийского полуострова заполнены огромными подземными озерами, вкоторых скопляется дождевая вода. По подземным рекам вода течет в море.Значит, чтобы выкачивать из них воду, надо пробурить скважины. Но братьможно лишь строго определенное количество пресной воды, то есть всю туводу, которая течет в море, и ни на литр больше. Если вы выкачаете невсю пресную воду, то часть ее будет для вас потеряна, что недопустимо встране, страдающей от жажды. Если же не остановить вовремя насосы, то вподземные русла устремится морская вода, и вода в колодцах станетсоленой.

 

Дар султана