Небольшой привал. — Люди вместо вьючных животных. — Старый водонос и его семья. — Глаза в сумерках

 

 

Солнце только что зашло за горные цепи на западе, но еще не покинулонебосвода. Разноцветные потоки света льются через гребни хребтов,опоясывая небо оранжевыми, кроваво-красными и фиолетовыми полосами.

Совершенно зачарованный, я сижу в оазисе посреди пустыни между Шибамом иСейюном и провожаю взглядом солнце. Позади остался трудный день,наполненный зноем, песком и ревом мотора.

Лишь здесь, под сенью пальмовой рощи, дающей защиту от палящих лучейсолнца, под журчание воды, которую черпают из глубокого колодца инаправляют по узеньким оросительным каналам через весь оазис, я забываюо песке и зное.

Вместо рева мотора я слышу теперь лишь монотонное поскрипываниеколодезного колеса да шаги обитателей оазиса, когда они поднимаютсявверх с полными бурдюками воды и снова спускаются вниз к колодцу заводой.

Вверх — вниз… Вверх — вниз…

На ослах или быках воду везут лишь в самые отдаленные уголки оазиса. А восновном жители оазиса носят бурдюки с водой на себе. Если же укого-нибудь и есть осел, то хозяин идет в одной упряжке со своимчетвероногим помощником.

От бурдюка веревка идет к колесу, которое выпилено из целого кускадерева и укреплено над самым колодцем. Чтобы вытащить из колодца бурдюкс водой, вы берете конец веревки, переброшенной через колесо, и медленноотступаете в небольшое углубление, вырытое возле колодца. Это иоблегчает и ускоряет работу, к сожалению, бурдюк дырявый, и, прежде чемего удается поднять, из него вытекает слишком много воды. Если водудостают сразу несколько человек, они распускают конец веревки и каждыйобматывает один конец вокруг бедра или пояса.

Когда бурдюк поднимают наверх, из него не выливают всю воду до последнейкапли. На дне бурдюка всегда остается немного воды, чтобы было легчезачерпнуть новую порцию.

Если какому-нибудь семейству удается приобрести вьючное животное, тоуправляет им мужчина. Женщина может разнообразить свой тяжелый унылыйтруд лишь плетением всевозможных циновок.

Прежде чем вырыть новый колодец, на соответствующем месте высаживаютпальмы. Через несколько лет они вырастут, и в их тени смогут хотьнемного отдохнуть и люди, и животные, работающие возле колодца.

В пустынях Саудовской Аравии работа часто сопровождается пением. Людипоют для того, чтобы подбодрить себя и своих товарищей, чтобы ввестиверблюдов и ослов в нужный ритм работы. Когда вы поднимаете воду изколодца и потом тащите ее наверх, мелодия насыщена страстью и огнем, акогда вы медленно возвращаетесь к колодцу, она звучит гораздо спокойнее.Во время отдыха слышится мягкая незамысловатая песня, которую поют,непрерывно варьируя одну и ту же мелодию.

Я не слышал ничего прекраснее этих песен; они несутся, перекликаясь, совсех концов оазиса под скрип колодезных колес. Но как только заходитсолнце, работа прекращается, и тут же затихает пение. Не плачут большеколодезные колеса, не слышно плеска воды, льющейся из бурдюка вмаленький водоем. После захода солнца никто не думает больше оборосительных каналах, никто не открывает и не закрывает их маленькихшлюзов, чтобы вода из колодцев равномерно омывала весь оазис.

…На землю опустился великий покой. В долине тихо, как в церковномсклепе. И когда где-то неподалеку вдруг пронзительно и отчаянно завыласобака, я даже вздрогнул от неожиданности. Потом снова мертвая тишинаопустилась на оазис, на все это крошечное селение и его жителей, которыевесь день трудятся не разгибая спины, чтобы напоить влагой землю.

Передо мной молчаливо сидит старый изможденный водонос. С семи часовутра и до полудня, а потом с двух часов до самого захода солнца,напрягая последние силы, он наполняет все ту же бочку Данаид. И при этомпоет:

 

Богатство! Богатство!

Перед собой в вади я вижу господина,

он едет мимо меня на лихом скакуне.

Это мой господин.

Мой господин — богатый человек.

Он богат и могуч,

но богатые станут бедными,

ибо и богатые люди когда-нибудь умрут.

Их богатство тоже умрет.

Богатый человек иногда обманывает

бедняка, немножко обманывает.

Но лишь тогда, когда он откажется

от своего богатства и раздаст его беднякам,

он сможет попасть на небо к аллаху!

 

 

— Да, у меня много песен, — сказал он мне как-то вечером, — но приходятони ко мне, лишь когда я работаю.

Он почти то же самое, что раб. Никогда не уезжал из оазиса. Не знает,сколько ему лет. Не знает даже Корана. Он знает только, что есть некто,кого называют аллахом, и аллах когда-нибудь сделает его счастливым. Емуне платят заработной платы, но дают небольшую часть урожая, который он иего семья помогают выращивать.

В течение полугода, пока не вырос новый урожай, он берет еду, одежду инемного денег у своего хозяина. На эти деньги он покупает всякую мелочьу купцов, останавливающихся в оазисе. Зато когда урожай собран, хозяинпо своему усмотрению сокращает причитающуюся водоносу долю. Водонос иего семья никак не могут свести концы с концами. И наверняка им никогдане удастся уехать отсюда.

У водоноса есть жена, двое сыновей и дочь. Я смотрю на девушку, и моиглаза встречаются с ее глазами.

В сумерках они сияют, как звезды. Они зачаровали меня с той самойминуты, когда я впервые увидел ее. Я почти не замечаю, что одежда еесостоит из жалких лохмотьев, которые совершенно скрадывают линии еетела. Не замечаю и конусообразной соломенной шляпы, похожей на шляпытибетских лам. Вижу только глаза.

Как и большинство женщин Аравии, девушка слегка подводит краской уголкиглаз. Но кроме удивительно глубокого блеска, которым краска зажигаетглаза арабских женщин, в ее взгляде какая-то бескрайняя даль, что-тонеобыкновенно задумчивое и загадочное… Я никогда не смогу забыть этоговзгляда.

Она работала у колодца, как и вся семья, носила воду в маленькихбурдюках, поднималась от колодца вверх и снова спускалась… Вверх —вниз, вверх — вниз…

Наверное, если бы не она, я не просидел бы столько часов у колодца. Мысидели и молчали, окутанные мраком аравийской ночи…

Жители этого маленького оазиса привыкли молчать, когда они отдыхаютпосле целого дня тяжелой однообразной работы. Да и о чем им говоритьмежду собой? День заканчивается и переходит в следующий, и все дни какдве капли воды похожи один на другой. Лишь крайне редко происходятсобытия, которые нарушают однообразие здешней жизни. Сегодня произошлоименно такое событие: в оазис приехали чужеземцы. Однако побеседовать сомной обитатели оазиса не могут, ибо я не понимаю их диалекта, а говоритьо госте в его присутствии им не позволяет врожденное чувство такта,хотя, разумеется, мне ни слова не понять из того, что они говорят.

Я тоже не хочу нарушать царящую здесь тишину. Лишь изредка бросаюукрадкой взгляд на девушку с бездонными глазами. И беспрестанноспрашиваю сам себя, откуда в этих глазах столько непонятной магическойсилы…

О чем она мечтает? О далеких ли оазисах? Или о том, чтобы убежатьотсюда?

Едва ли. За всю свою жизнь она ничего не видела, кроме родного оазиса, ивряд ли слышала от приезжих купцов рассказы о заморских краях, ибо ониизбегают разговаривать с женщинами. В этом оазисе она родилась, здесьона и умрет, если только какой-нибудь проезжий шейх или купец не купитили не похитит ее.

Мечтает ли она о том, чтобы сбросить с себя рабское ярмо? Мечтает ли освободе? Но ведь она даже не представляет себе, что такое свобода!

Мечтает ли она о «большой любви»? В стране, где женщина должна делитьсвоего мужа со множеством других женщин? В стране, где она нужна лишьдля удовлетворения эротических прихотей мужчины и для продолжения егорода? В стране, где женщина стоит дешевле, чем верблюд?

Говорят ли эти глаза о великой боли или о трагедии? О неосознанныхжеланиях? О никогда не умирающей надежде почувствовать себя хотькогда-нибудь человеком?

Эти вопросы не давали мне покоя, и долго еще после того как я улегсяспать, передо мной сверкали глаза аравийской девушки…

 

Далекий город

 

 

Глиняные дома. — Султан, который потерял счет женам. — Столовые горы. — Необычная встреча на горной тропе. — Ответ на обвинение. — Прощай, Сейюн!

 

 

После неудачной попытки найти белого раба в Шибаме я добрался черезнесколько дней до Сейюна. Сейюн по-арабски означает «далекий город».

С крыши большого дворца, в котором меня поселили власти, открываетсявеликолепный вид на большой оазис с гор Геддар и Джебель. Дома здесь нетакие высокие, как в Шибаме, зато у них более опрятный вид. Лишьнемногие имеют более трех этажей, но фасады их нередко отделаныискусными украшениями, чаще всего абстрактными. Разумеется, ни в Сейюне,ни в других городах Саудовской Аравии вы не увидите ни одной скульптурыи ни одной картины, изображающей человека или животное. Это запрещеноКораном.

В каждом доме живет только одна семья. Если членам семьи вдруг станеттесно, они могут надстроить свой дом. У всех зданий в городе плоскиекрыши, так что особых технических трудностей такая надстройка непредставляет.

Дома здесь построены из глины. Когда глину привозят на строительнуюплощадку, ее кладут на землю, причем толщина слоя составляет пятнадцать— двадцать сантиметров. Потом ее режут на прямоугольники со сторонамипримерно 30×60 сантиметров, как у нас режут торф.

Когда глину замешивают, в нее добавляют солому, в результатестроительный материал становится еще более прочным и долговечным. Онвыдерживает любые испытания, кроме одного — сильного и продолжительноголивня. Но в здешних краях дождей почти не бывает, а для защиты от технескольких капель воды, которые раз в год выпадают с небес, местныежители принимают все необходимые меры предосторожности: верхние этажи вбольшинстве домов отделаны гипсом.

Гипс совершенно не поддается действию воды и в то же время позволяетсохранять в доме прохладную температуру, так как белый цвет отражаетсолнечные лучи. Кроме того, гипс позволяет судить о том, законченостроительство здания или нет. Только после того как верхний этажоденется в белое, дом готов. Строительные работы ведутся без лесов, ибостены такие толстые, что строители производят кладку кирпичей, стоя насамой стене. Потолки в домах довольно высокие, и потолочные перекрытиястроят одновременно со стенами.

Люди состоятельные отделывают гипсом весь дом. Дворец, который полторастолетия назад был построен в Сейюне для султана Хусейна бен-Али Монсурааль-Кетири, весь сверкает ослепительной белизной. Глядя на него,невольно вспоминаешь сказочный замок Аладдина.

Над огромным подъездом, который по ширине нисколько не уступаетгородским воротам, развевается султанский флаг с белой звездой накрасном фоне в обрамлении из зеленых и желтых полос. К небесам аллаханадменно вздымаются башни и купола. Трудно себе представить болееконтрастное и более волшебное сочетание красок, чем этот белый, как мел,дворец на фоне невообразимо синего небосвода. Возле дворца разбитбольшой сад с пальмами. Чтобы ухаживать за этими пальмами и поливать их,нужно немало рабов. Сад обнесен красивой каменной стеной с гипсовымиколоннами в современном стиле.

Откуда бы вы ни смотрели на дворец султана — и снаружи, и изнутри, — онкажется огромным. Он занимает площадь 150×150 метров и подобно другимзданиям Сейюна постепенно заостряется кверху.

Мне удалось добиться аудиенции у султана, и я спросил его, сколько в егодворце комнат.

Султан не знал.

— Я понимаю вас, ваше величество, — сказал я и выразил по этому поводусвое величайшее восхищение. — Вероятно, во дворце вашего величествастолько комнат, сколько вашему величеству принадлежит рабов? —полюбопытствовал я.

— Нет, комнат у меня меньше, чем слуг, если вы имеете в виду слуг. Ноесли считать и маленькие комнаты, то их наберется довольно много…

— Если у вашего величества столько же комнат, сколько жен, то получитсятоже внушительная цифра.

Султан отрицательно покачал головой.

— У меня гораздо меньше жен, чем говорят в народе.

Таким образом, узнать у султана, сколько у него рабов, жен или комнат,было не легче, чем выяснить, что он подразумевает под словом «слуга».

Потом мне рассказывали, что рабов султана называют домашними рабами иони живут немного лучше, чем обычные рабы. Однако сколько я ни пытался,мне так и не удалось узнать, сколько женщин в султанском гареме.Сведения на этот счет поступали самые противоречивые, но в общем их былочто-то от трехсот до четырехсот. А комнат во дворце, как удалосьвыяснить впоследствии, около тысячи.

 

* * *

 

Сейюнский оазис подходит еще ближе к городу, чем Шибамский: кое-где ондаже проникает между домами на самые окраины Сейюна, а в одном местедаже прерывает городскую стену. Значительный отрезок этой стеныподнимается по склону одной из столовых гор, окружающих город, и гораэта является как бы продолжением городских укреплений. Если смотреть настену сверху, например с плоской крыши султанского дворца, она чем-тонапоминает Китайскую стену.

Столовые горы вокруг Сейюна — совершенно фантастическое зрелище.Некоторые из них достигают трехсот — четырехсот метров в высоту инескольких километров в длину и ширину. Их склоны поднимаются сначаласовсем ровно, словно стороны пирамиды, но внезапно на высоте околодвухсот метров они переходят в гранитный массив с совершенно отвеснымистенами. Лишь немногие альпинисты добираются до вершины. Однако будущиеисследователи и путешественники смогут любоваться с вертолетавеличественными вади, которые вместе с горами превращают весь этот крайв гигантский осколок керамики, испещренной трещинами.

Вся земля вокруг Сейюна покрыта толстым слоем невероятно мелкой пыли.Если взять горсть пыли и высыпать ее на землю, вы услышите плеск, будтольется вода. В то же время пыль эта такая сухая, что стоит плюнуть внее, как она облачком взметнется вверх. Есть у нее еще одно характерноесвойство: она совсем не пачкает вне зависимости от того, ходите ли вы поней босиком, или она насыпалась к вам в башмаки или сандалии.

Как я уже писал, здесь существует большая разница между дневной и ночнойтемпературами, и за каких-нибудь несколько часов ледяной холод можетсмениться страшным зноем. По утрам я сижу в своей полярной куртке и всеравно мерзну. А через пару часов я остаюсь в одних шортах и умираю отжары.

В Сейюне можно увидеть детей, которые бегают в рукавицах и шапках,похожих на наши ушанки. Капюшон опускается до самой шеи, и в нем естьлишь маленькое отверстие для глаз, носа и рта. Такие капюшоны обычноносят в тени, когда температура падает до +30 градусов, что в этих краяхозначает ужасный холод. На солнце в это время, разумеется, тепло, дажепо аравийским понятиям, и капюшон тогда используется как тропическийшлем. И вообще вся здешняя одежда как для взрослых, так и для детейшьется таким образом, чтобы она защищала и от жары, и от холода.

Из домашнего скота в Сейюне есть козы, овцы, ослы и верблюды (порядокперечисления соответствует их поголовью и той роли, которую они играют вэкономике страны). Естественно, возникает вопрос: почему верблюды стоятна последнем месте? Но так уж повелось в этом краю: если вы видитеверблюда, значит, он принадлежит каравану чужеземных купцов. У «местных»же верблюдов, как правило, передние ноги спутаны короткой веревкой, иони могут передвигаться лишь мелкими шажками; зато хозяин знает, чтоживотное никуда от него не убежит.

Осел для Сейюна имеет не меньшее значение, чем верблюд. В любом пунктеоазиса вы непременно встретите маленького ослика с весьма внушительнымгрузом, особенно если принять во внимание величину четвероногогоносильщика. Когда поклажу снимают, вам бросаются в глаза странныеприспособления из веток, которые укреплены на боках животного. На нихукладывают груз, но, кроме того, они выполняют ту же функцию, чторессоры грузовика.

За осла платят в Сейюне сумму, которая соответствует примерно 400датским кронам. Между тем жену можно купить всего за 250 крон; правда,это самая дешевая цена. Красивая женщина, которая сулит самыеупоительные удовольствия, стоит от 600 до 1000 крон.

В отличие от Шибама, где женщины носят синюю одежду, женщины Сейюнапредпочитают красную. Но однажды, прогуливаясь по склонам столовых гор,я повстречал группу женщин, одетых во все черное. Эта встреча произошлана узкой тропе, над которой нависла огромная скала. Женщины стоялисовершенно неподвижно, и их появление меня чрезвычайно удивило: ещеминуту назад я готов был поклясться, что в здешних горах никогда невстретишь ни одной живой души. Напротив, эти женщины, вероятно, видели,как я поднимаюсь по горной тропе.

В черных одеяниях, которые закрывали их с головы до пят, оставляя лишьузенькие отверстия для глаз, они казались существами с другой планетыили представителями какой-то таинственной секты.

Как я потом узнал, эти женщины были из одного маленького племени,кочующего по пустыне. Где находились в данный момент их мужья, об этом яне имел ни малейшего представления. Может быть, они даже спряталисьгде-нибудь поблизости и ждали, чем кончится наша встреча. Во всякомслучае, вокруг царила мертвая тишина, ни одна из сторон так и нерешилась нарушить молчания, и я быстро прошел дальше.

Однако это была не последняя моя встреча с женщинами в черном. Черезнесколько дней я снова увидел их, на этот раз они были с мужчинами.Место это находилось далеко от оазиса, и, наверное, только поэтому язастал их за довольно необычным занятием?

Необычным потому, что Коран запрещает танцевать. Но в данном случаемужчины и женщины длинными рядами двигались взад и вперед и размахивалипри этом какими-то длинными палками.

Как и в прошлый раз, женщины были одеты в черное. Когда я подошел ближе,они перестали танцевать, и мне удалось заметить, что их одежды сделаныиз натурального шелка. На каждой женщине сверкало множество всякихукрашений.

Их волосы были смазаны верблюжьим жиром и заплетены в десятки косичек. Яс интересом разглядывал эту прическу, потому что видел почти такую же уразличных африканских племен, например у мосгу в Центральной Африке, унубийцев. Эти прически с косичками можно наблюдать даже надревнеегипетских барельефах.

На одной из молодых девушек сверкало особенно много украшений. Очевидно,ей казалось мало одной жемчужины в носу, поэтому она прикрепила пожемчужине над каждой ноздрей и вдела в нос золотое кольцо. Губы онавыкрасила в синевато-фиолетовый цвет; в такой же ядовитый цвет окрасилаи большую часть лица. На шее у нее висели тяжелые серебряные ожерелья, ана груди болталось столько серебряных украшений, что она была похожа наманекен в витрине ювелирного магазина.

Мне сказали, что это племя праздновало сегодня свой самый большойпраздник в году, каждый надевает в такой день все свои «драгоценности»,и чем их больше, тем лучше.

Как и следовало ожидать, участники празднества встретили меня довольнохолодно, к счастью, завоевать их доверие удалось очень скоро. Один задругим они с интересом заглядывали в видоискатель моего фотоаппарата, ая тем временем делал снимок за снимком, о чем они даже не подозревали.

 

* * *

 

Дни бегут удивительно быстро. У нас с Ниангарой дел по горло, онрасспрашивает каждого встречного и поперечного о белом рабе, всуществовании которого глубоко убежден, а я наблюдаю жизнь ифотографирую. У Ниангары гораздо больше шансов что-нибудь разузнать, чему меня. Кроме того, он весь горит жаждой деятельности и все большеприходит к выводу, что разыскиваемый нами белый раб, возможно, находитсяв султанском дворце. Но это, наверняка, плод его слишком богатоговоображения, которое все время сбивает нас с толку. Хотя если быНиангара оказался прав, у меня вообще не осталось бы никаких шансоврасследовать до конца это дело.

Прошло уже десять дней, а мы так и не узнали ничего нового. Рабов вСейюне больше чем достаточно — с черной, шоколадной и даже белой кожей,но это белокожие рабыни, а не рабы, и находятся они в султанском гареме.

На одиннадцатый день пришел Ниангара и рассказал, что узнал имя одногокрупного работорговца, который, вероятно, смог бы помочь нам.

— Где он живет? — спросил я.

— В Джидде, большом портовом городе на берегу Красного моря.

Что и говорить, адрес не слишком определенный, да к тому же адресатживет в совершенно другой части Саудовской Аравии. Однако Джидда — одиниз тех городов, где можно собрать массу интересных сведений о рабстве исвоими собственными глазами увидеть, как протекает жизнь за аравийскойчадрой. И я решил ехать в Джидду. Это означает, что придется вернуться вМукаллу, оттуда поехать в Аден, а из Адена самолет доставит меня вДжидду. Что касается Ниангары, то он останется в Мукалле. Бедняганемного огорчен тем, что ему так и не удалось отыскать для меня белогораба. Но у меня самого нет никаких оснований для недовольства: поездка,которую я совершил по Аравийской пустыне, была не менее захватывающей,чем путешествие через самые первобытные джунгли.

 

* * *

 

Итак, завтра я покидаю Сейюн.

А сегодня вечером я последний раз буду любоваться блеском луны, сияющейнад этим прекраснейшим городом пустыни.

Тихий вечер. Молодой месяц, словно челн, плывет над горизонтом.Откуда-то издалека доносится одинокий скрип колодезного колеса.

Когда солнце заходит, умолкает и этот скрип. Город медленно засыпает,вот он еще подает последние признаки жизни: где-то вдали хлопает дверь,слышится плач ребенка.

Потом наступает бескрайняятишина…

 

Рискуя головой