Академическая живопись 1800-1830х гг

Любая педагогическая система, возникающая как новаторская, в дальнейшем становится устаревшей, а менять ее не всегда получается из-за специфики педагогики, особенно, связанной с худ. ремеслом. Вопросы творчества, воображения и фантазии не волновали особо в то время, акцент делается на технику. Живопись классицизма четко расставляла акценты, классифицировала приемы и выделяла главное и второстепенное. В АХ классы разделены были по жанрам. Система жанров подразделялась на высокие и низкие, на перво- и второ- степенные, история представляет ценность из-за неких нравоучительных притчей, воздействующих на людей. Например, библия - есть часть исторического жанра и занимает в нем обширное место. Библейские сюжеты переплетаются с античными сюжетами - чувствуется взаимовлияние. Реальные исторические события тоже подаются в этой системе библейских и античных персонажей. Портрет - жанр популярен и среди аристократов, и среди дворян. Пейзаж, натюрморт, бытовой жанр - низкие жанры: они освещают частности, детали, как декоративная схема. Бытовой жанр - фиксация быта. Это игра, одноразовые моменты, а исторический жанр - вечен. Рисунок был основой основ, им обязаны владеть и живописцы, и скульпторы, и архитекторы. Академическая система в плане рисунка достигает успехов, а вот в живописи не так, поскольку это более свободное пространство, где идея, вкус и воображение играют не менее важную роль. Бенуа: 1) Запад в то время, вследствие массы причин, среди которых не последнюю роль играло открытие Помпеи, переживал род второго возрождения античного мира. И на смену маньерзиму и роккоко, несмотря на сопротивление Академии, классицизм утверждается и Академии становятся на сто лет главными его оплотами. Академии существовали в Европе с конца 16 века. В второй половине 18 века центр художественного вкуса и художественных взглядов перемещается от двора – к Академиям.При этом художественное образование, оставшееся в их ведении, всецело подчиняется новому положению вещей. Теперь уже не учат людей, как справляться с техническими трудностями, но ученику стараются внушить, что следует считать прекрасным и что поэтому следует делать. Классицизм убил грацию и жизнь, но вместе с тем он убил и манерность. В России Академия появились только в 18 веке и при системе воспитывать в художников людей, часто лишенных каких-либо способностей, нечего было вообще ожидать превосходных, “живых” результатов; но, во всяком случае, твердая система в этом воспитании дала возможность выдвинуться нескольким мастерам, если и лишенным темперамента, то все-таки набравшимся в Академии больших, твердо усвоенных знаний, которые они и сумели преподать своим более талантливым ученикам. Например, Лосенко, его преемниками в деле художественного образования были: Акимов, Угрюмов, Шебуев, Егоров и Андрей Иванов. 2) В начале XIX века всех этих художников считали за “русскую школу живописи” и находились патриотические энтузиасты, думавшие, что ими возвеличится Россия перед Западом. На самом деле эти мастера не более как безличные подражатели, но превосходная вышколенность, не принесшая при отсутствии в них значительного дарования большой пользы их собственному искусству, бесспорно дала им возможность сообщить своим ученикам ту твердую подготовку, благодаря которой эти ученики – Кипренский, Варнек, П. Ф. Соколов, Брюллов и отчасти Бруни – заняли те выдающиеся и даже первые места в истории русского искусства, которые теперь, несмотря на все оговорки, за ними безусловно должны остаться. Угрюмов, учитель Егорова и Шебуева – учителей Кипренского и Брюллова. Угрюмов был действительно более определенным представителем новых тенденций. Для него уже не существовало соблазнов в барочном искусстве. Он весь обратился к подражанию антикам, и среди этих антиков он особенно увлекался Геркулесом Фарнезским. Картин его не много дошло до нас, но лучшая из них – “Испытание силы Яна Усмаря” в Академии художеств, а также несколько его рисованных композиций являются характерными примерами этого его стремления приблизиться к силе и грандиозности древних. Впрочем, Угрюмов не был, как кажется, бездушным и рутинным академиком. Он написал немало портретов, из которых дошедшие до нас довольно характерны. Для Михайловского замка он исполнил две гигантские композиции из русской истории: “Взятие Казани” и “Призвание Михаила Федоровича Романова на царство”. Обе они лишены всякой исторической правды и не отличаются какой-либо художественной прелестью, но любопытны как памятники первого “до-карамзинского” увлечения родной стариной. Самый факт написания таких гигантских картин с совершенной школьной порядочностью указывает на значительные шаги вперед, сделанные академической школой живописи в России. Двое из учеников Угрюмова, Егоров (1776-1851) и Шебуев (1777-1855), заслужившие один прозвище русского Рафаэля, другой – русского Пуссена, явились настоящими насадителями у нас строгого классицизма в духе Давида, Карстенса и Камуччини. Однако и эти мастера в сравнении с западными образцами кажутся лишь слабыми подражателями, не вполне даже сознательно относившимися к своей задаче. То, что в Давиде и его лучших учениках было убеждением и восторгом, то у Егорова и Шебуева заменялось школьным прилежанием и слепой верой в неопровержимость иностранной эстетики. Тем более кажутся для нас странными восторги современников от их безличного искусства. В самых даже “облагороженных” композициях Шебуева всегда сквозит русский натурщик, какая-то связь с беспомощными иконописцами XVII и XVIII веков, и в Егорове всегда чувствуется школьная выправка, а не увлечение; все его композиции – классные “сочинения на темы”, а не свободное, сознательное творчество. Холодны, шаблонны и в значительной степени немощны эти два наши корифея – но все же, несмотря на все недостатки их, нельзя сказать, чтоб они были лишены всякой приятности. Разумеется, прославленные их вещи хуже всего. Так, образа Егорова, его “Истязание Спасителя”, знаменитый, но довольно беспомощный плафон Шебуева в Царскосельской церкви. Но их рисунки, их эскизы и этюды способны доставить удовольствие. В них есть отражение неувядаемой красоты антиков и Ренессанса, и хотя это отражение дошло в их передаче в сильно затуманенном виде – все же оно сохранило еще до известной степени свою прелесть. Кто умеет любоваться “красивой” композицией, кого способна тронуть простая красота сплетающихся округлых линий, тому могут доставить наслаждение (правда, несколько пресное) бесчисленные рисунки обоих мастеров, хранящиеся в наших музеях и частных собраниях. Рядом с Шебуевым и Егоровым следует назвать и отца Александра Иванова – отличного “знатока рисунка” Андрея Иванова (1775-1848). И он не был свободен от влияния XVIII века. “Слава” на его картине “Единоборство Мстислава с Редедею” точно слетела с какого-нибудь плафона растреллиевского дворца, его печенег, так кстати лежащий у ног застывшего в своем беге “юного киевлянина”, имеет несомненное родство с “Марсами” барочной мифологии. Но в своем знании человеческого тела он, пожалуй, тверже, нежели его более знаменитые товарищи, и в особенности – Шебуев. Фигуры голых юношей на двух названных картинах Иванова, а также уверенное, до известной степени даже приятное в своей гладкой твердости письмо указывают на большой запас знаний, оставшийся, впрочем, почти без применения, отчасти оттого, что Иванов был слишком поглощен своими занятиями по Академии и случайными подрядами иконной живописи (совершенно убивавшими большинство наших художников), а отчасти и оттого, что эти знания были только знаниями и не отвечали внутреннему миру художника, оставшегося до конца дней своих старосветским формалистом-чиновником. Семена дивной классической красоты падали в России в большинстве случаев на жесткую, бесплодную почву провинциального недомыслия.Положим, и четыре наших лучших художника – Кипренский, Брюллов, Бруни и Иванов – были питомцами Академии и даже пламенными поборниками преподанных им идей. Кроме Угрюмова, Шебуева и Егорова, Академия дала немало вполне верных ей художников. Произведения всех этих мастеров – Родчева, Сухих, Бессонова, Крюкова, Волкова – остались украшать стены нашего Академического музея. Устроители Музея Александра III не решились перенести эту коллекцию вполне порядочных, но действительно скучных школьных упражнений в сокровищницу отечественного искусства. 3) Григорович Василий Иванович "О состоянии художеств в России": Акимовъ, художникъ весьма умный. Онъ долго служилъ Академіи. Большой почитатель древнихъ произведеній и человѣкъ обладавшій особеннымъ даромъ пріятнаго слова, онъ умѣлъ поселять въ воспитанникахъ страсть къ ученію и любовь къ прекрасному, Иконостасъ въ Александроневской Лаврѣ и картина въ Академіи: Геркулесь, сожигающійся на кострѣ, суть лучшія его произведенія. Въ сей послѣдней фигура Геркулеса нарисована весьма хорошо. Угрюмовъ. Этотъ художникъ имѣлъ чрезвычайную способность къ многосложнымъ сочиненіямъ; рисовалъ правильно; колоритъ его не блестящъ въ родѣ Лосенкова. Лучшія творенія его кисти суть; покореніе Казани и возведеніе на царство Михаила Ѳеодоровича, принадлежавшія прежде Михайловскому замку и нынѣ находящіяся въ Академіи. Но самымъ лучшимъ дѣломъ его жизни и служеніи отечеству было образованіе Егорова и Шебуева, двухъ знаменитѣйшихъ художниковъ, намъ современныхъ. Шебуевъ не менѣе славный художникъ. Достоинства его произведеній суть; сочиненіе обдуманное, рисунокъ весьма правильный, стиль чистый, благородный, выраженіе приличное предмету изображаемому, кисть свободная, пріятная, должное выполненіе свѣта и тѣни, большое знаніе перспективы и искусное расположеніе околичностей. Изъ произведеній сего художника отличнѣйшія находятся въ Казанской церкви. Это три большія картины, изображающія предметы, заимствованные изъ жизни святителей: Василія Великаго, Григорія Богослова и Іоанна Златоустаго, картины, дающія Шебуеву право на почетнѣйшее мѣсто въ числѣ первѣйшихъ современныхъ художниковъ Европы. Въ сихъ картинахъ соединены всѣ условія живописи. Одинъ колоритъ только темноватъ нѣсколько; впрочемъ и сей недостатокъ, если только можно назвать это недостаткомъ, не отымаетъ ни сколько достоинства отъ сихъ несравненныхъ твореніи. Общій тонъ ихъ, спокойный для глазъ, вселяетъ въ зрителя нѣкоторое особое чувство благоговѣйнаго вниманія, столь приличное при воззрѣніи на произведенія священныя. Взятіе Божія Матери на небо, картина въ Казанской церкви, написанная съ находящагося нынѣ въ Эрмитажѣ эскиза Г. Шебуева, сочинена превосходно. Въ церкви Царскосельскаго дворца есть плафонъ руки сего же художника, произведеніе прекрасное и огромнѣйшее изъ всѣхъ, какія были произведены доселѣ рускими живописцами. Подробное описаніе онаго ты можешь найти въ журналѣ изящныхъ искуствъ. Шебуевъ отъ времени получилъ не обыкновенную практику; пишетъ чрезвычайно ловко; манеръ послѣднихъ произведеній его исполненъ свободы и вкуса: но знатокъ болѣе удивляется тѣмъ, которыя находятся въ Казанской церкви и, можетъ быть, потому, что исполненіе ихъ вѣрнѣе и окончательные. Есть впрочемъ нѣкоторыя и изъ новыхъ работъ Шебуева, неуступающія работамъ, упомянутый храмъ украшающимъ. Изъ сочиненій г. Шебуева неисполненныхъ два весьма многосложныя, особенно примѣчательны: крещеніе народа въ Кіевѣ и Спаситель предъ Пилатомъ. Желательно, чтобы художникъ произвелъ сіи картины. Судя по достоинству сочиненій онѣ были бы безъ сомнѣнія превосходнѣйшими. Я забылъ тебѣ сказать еще объ одной картинѣ г. Шебуева, находящейся въ императорскомъ Эрмитажѣ и изображающей Іоанна Крестителя, младенца, утоляющаго жажду. Простота сочиненія фигуры, прекрасно разположенная околичность и исполненіе вообще плѣняютъ зрителя. Ивановъ (Андрей) и Безсоновъ также принадлежатъ къ числу отличныхъ нашихъ художниковъ. Первый особенно достоинъ вниманія по тому усердію, съ которымъ онъ печется объ образованіи молодыхъ художниковъ. Воспитываясь вмѣстѣ съ Егоровымъ и Шебуевымъ, онъ былъ ихъ соперникомъ, но по обстоятельствамъ семейнымъ не могъ быть въ Римѣ и образовать, какъ они, свой вкусъ классическими твореніями мастеровъ великихъ. Впрочемъ онъ произвелъ много вещей прекрасныхъ. Ивановъ сочиняетъ хорошо, драпируетъ фигуры со вкусомъ, даетъ силу картинамъ своимъ и имѣетъ надлежащія свѣдѣнія въ перспективѣ. Безсоновъ написалъ много прекрасныхъ плафоновъ. Есть и картины его весьма достойныя. Егоровъ есть художникъ, обладающій необыкновенными дарованіями, рисовальщикъ, какихъ мало имѣетъ Европа. Ему удивлялись въ Римѣ: стиль его благородный, изящный, возвышенный. Въ сочиненіи онъ превосходенъ. Живопись его пріятна, обворожительна. Если бы картины, имъ производимыя, были всегда равной силы, а лица имѣли болѣе выраженія, и наконецъ если бы воздушная и линейная перспективы въ его произведеніяхъ совершенно удовлетворяли строгаго критика; то я сказалъ бы: это нашъ Рафаэль, но болѣе близкій къ древнимъ, нежели Санціо. Егоровъ произвелъ за десять лѣтъ предъ симъ картину истязанія Спасителя въ темницѣ. Знаменитая вообще картина сія имѣетъ такія части, которымъ удивляться, скажу болѣе, предъ которыми благоговѣть должно. Фигура, изображающая Спасителя, и въ особенности туловище ея нарисовано неподражаемо. По изяществу стиля и формъ это антикъ; шея, грудь и плеча сей фигуры совершенны въ высочайшей степени. Фигура, привязывающая руки Спасителя къ столбу, выполнена съ такимъ знаніемъ и вѣрностію, что украсила бы и лучшее твореніе Аннибала Караччи. Сочиненіе вообще сей картины весьма умно: Спаситель введенъ въ темницу, разоблаченъ; одинъ изъ свершителей казни привязываетъ руки его, какъ я сказалъ уже; другой, держа розги, ждетъ съ звѣрскимъ нетерпѣніемъ минуты истязанія; воинъ, стоящій позади, дерзаетъ въ безуміи своемъ укорять Богочеловѣка; но сей, возведя очи къ небу, молитъ Отца своего да проститъ имъ; не вѣдать бо, что творятъ.Я распространился о произведеніи Егорова; потому что оно есть лучшее изъ всѣхъ произведеній живописи въ Россіи, и, говоря правду, едва ли наша школа произведетъ скоро что либо подобное. Егоровъ написалъ весьма много картинъ: двѣ въ Казанской церкви, достойныя кисти Гвидо Рени Св. Іеронимъ (у графа Г. В. Орлова) и Спаситель, явившійся Магдалинѣ въ видѣ вертоградаря (у г. Масалова), суть, кажется, лучшія изъ картинъ Егорова послѣ истязанія Спасителя. Небольшія кабинетныя картины Егорова неоцѣненны. Св. Семейство, изъ трехъ фигуръ, что въ Эрмитажѣ, сочинено, нарисовано и написано въ совершенствѣ. Егоровъ любилъ страстно свое искусство. Онъ неутомимъ въ трудахъ. Его священныя изображенія для церквей, по стилю, рисунку и благородству сочиненія, могутъ навсегда остаться образцовыми. У Егорова есть много сочиненій неисполненнынъ. Избіеніе младенцевъ, семь дней сотворенія міра и въ томъ числѣ грѣхопаденіе Адама выше всѣмъ похвалъ. Для славы Россіи желать должно, чтобы художникъ имѣлъ возможность произвести сіи сочиненія въ большомъ видѣ. 4) Вывод: Академия художеств является оплотом стиля классицизма и исторической живописи, которая расцвела пышным цветом в эту эпоху и дала искусству замечательные имена В.К. Шебуева, А.Е. Егорова, А.И. Иванова, Д.И. Иванова. Профессора Академии Художеств задают своим выпускникам темы из героического прошлого русского народа: «Дмитрий Донской на Куликовом поле», «Призвание князя Пожарского». 
Несмотря на грандиозность замыслов и положительность идей, историческая живопись первой трети XIX века не принесла русскому искусству больших достижений. В разработке темы исторический живописец был скован требованиями официального правительственного заказа или условиями академической «программы», то есть картины, которая писалась с целью получения академического звания. Индивидуальность художника в этих произведениях отходила на второй план, подчиняясь требованиям нормативной эстетики. Но, тем не менее, именно в рамках канона, не в обход его и, не ломая его, большие мастера сумели выразить особенности своего миропонимания, найти свой собственный язык и отразить новые для своего времени эстетические идеалы. Поэтому творчество одного живописца как часть общей закономерности, как звено исторического развития культуры может дать многое для понимания искусства эпохи в целом. 
Также Шебуев, Егоров, Иванов стали впоследствии учителями великих русских художников: Кипренского и Брюллова.