Прогноз относительно дальнейшей судьбы наших выводов

Нужно сразу сказать, что мы не ставим перед собой подобной цели. И не участвуем ни в каком крестовом походе. У нас нет жгучей потребности убедить кого бы то ни было в неоспоримой правоте наших идей. И мы, конечно же, не хотим поколебать ничьей веры. Мы принялись за работу над книгой «Святая Кровь и Святой Грааль» по очень простой причине. Нам нужно было поведать миру одну историю, и история эта, как нам казалось, заслуживает того, чтобы ее рассказали. Мы оказались в водовороте исторических событий, похожих на авантюрный роман, они завладели нашим воображением и захватили нас, подобно детективу или триллеру о шпионах. Кроме того, это историческое приключение было сопряжено с обширными пластами информации, открывающей свободный доступ к далекому прошлому нашей цивилизации – и не только к Священной истории и библейским временам, – к тому же другого случая познакомиться со столь отдаленными временами могло не представиться ни нам, ни нашим читателям. Как ни банально это звучит, но хорошая история требует, чтобы ее рассказали. Кажется, что она живет своей собственной жизнью и обладает внутренним импульсом, побуждающим ее найти себе достойное выражение. Мы горели желанием поделиться своей историей, подобно тому, как какой‑нибудь человек, бывает, вдруг страстно захочет прикоснуться к руке своего друга или подруги, чтобы обратить его или ее внимание на поразительный красоты пейзаж или завораживающий закат.

Наши выводы относительно личности Иисуса оказались неотделимыми от захватывающего дух погружения в историю.

В самом деле, интригующие события далекого прошлого, достойные называться авантюрными, сами подсказали нам эти умозаключения. Мы просто приглашаем наших читателей стать очевидцами исторического процесса и узнать, почему он был именно таким. Вот выводы, к которым мы пришли, скажем мы в итоге. Это наши выводы, основанные на наших собственных наблюдениях, на сугубо наших пристрастиях, на наших личных базовых концепциях и на свойственной лишь нам свободе от предрассудков. Мы не пытаемся навязать вам наши убеждения. Если они импонируют вам – хорошо. Если нет – вы можете свободно отбросить их и выработать свои собственные. В то же время мы надеемся, что вам было интересно с нами, что вы почерпнули новую информацию, которая увлекла вас. Учитывая предмет наших исследований, нам самим оказалось невозможно избежать конфликта между фактом и верой. Попытаемся проиллюстрировать все трудности и парадоксы этого конфликта на одном простом примере.

В 1520 г. Эрнандо Кортес прибыл в древнюю мексиканскую столицу – Теночтитлан, где был принят ацтеками с великими почестями как бог. Никогда прежде не видевшие огнестрельного оружия или коней ацтеки решили, что во всем этом есть нечто сверхъестественное, что это знаки божественного могущества Кортеса, выдающие в нем земное воплощение верховного божества – Кецалькоатля[5]. В наши дни, конечно, стало понятно, как могло возникнуть подобное заблуждение. Впрочем, жителям Западной Европы, волею судеб оказавшимся современниками этих событий, тоже было все сразу понятно. Совершенно очевидно, что ничего божественного в Кортесе не было. Но не менее очевидно и то, что в сознании верующих в его божественность он действительно был богом.

Предположим, что современный мексиканский индеец, возможно, отдаленный отпрыск ацтеков, утверждает, что он верит в божественность Кортеса. Вероятно, он показался бы нам несколько странным, но едва ли бы мы решились поколебать его веру, особенно если его происхождение, образование, воспитание и культура – все способствует укреплению его в этой вере. Кроме того, его «вера» может задевать более глубокие пласты его личности, вовсе не ограничиваясь рассудочным убеждением в божественности Кортеса. Он, возможно, скажет, что чувствовал присутствие Кортеса и обладает личным опытом общения с Кортесом, что Кортес являлся ему в видениях и благодаря ему он приблизился к богу или к святым. Посмеем ли мы усомниться в искренности его утверждений? Сугубо личный душевный опыт человека свят и неприкосновенен. Великое множество людей, вполне здравомыслящих, уравновешенных и достойных уважения, в глубине души верят в вещи куда более странные, чем божественность Эрнандо Кортеса.

Но от эпохи, в которую жил Кортес, как и от времени земной жизни Христа, остались документальные свидетельства. Нам не так уж плохо известно, в каком историческом контексте и в каком мире жили эти исторические личности. Это знание не зависит от личной веры, оно основано на исторических фактах. И если человек допускает, что во имя веры исторический факт можно исказить, изменить или трансформировать, то он не вправе ждать, чтобы и все прочие люди, даже если они разделяют его верования, благодушно согласились с подобным произволом. Такой же реакции можно ожидать, если кто‑нибудь считает, что его вера может идти вразрез с очевидными законами природы и так называемой природой человека. Как говорилось выше, мы не дерзнули бы поколебать веру человека в то, что Кортес действительно был богом, вступившим каким‑то образом с ним в личный контакт. Однако мы можем усомниться в исторической достоверности утверждений того или иного человека, считающего, что Кортес (в качестве Кецалькоатля) родился от орла и змеи, или что ему предназначено было спасти мир, или что Кортес вовсе не умер и живет в потаенном подземном склепе, ожидая благоприятного случая, чтобы вернуться и заявить о своей верховной власти в Мексике. Мы могли бы усомниться во мнении какого‑нибудь человека, свидетельствующего, что Кортес, даже без доспехов, оставался неуязвимым для копий и стрел, что он скакал на лошади по морю или по небу и пользовался оружием, изобретенным в действительности еще через двести лет.

И дело вовсе не в том, что обнаруженные мемуарные заметки о жизни Кортеса однозначно отрицают подобные свидетельства. Это не так – по той простой причине, что мемуары даже не касаются подобных вещей и не сообщают нам ничего сверхъестественного о жизни Кортеса. Но подобные мнения встают перед лицом общепризнанной истории столь навязчиво, так скандально навязываются человеческому опыту, столь нагло ведут себя перед ликом реальности, что кажется, что они прилагают неимоверные усилия к тому, чтобы убедить всех в собственной достоверности. Они имеют полное право существовать в контексте субъективной веры. Но слишком затруднительным и безосновательным кажется их намерение предстать в качестве исторического факта.

В связи с личностью Иисуса встают аналогичные проблемы[6]. У нас нет никакого желания поколебать чью‑либо веру.

Мы не собираемся обсуждать Христа в терминах богословия и касаться образа, который приносит христианам радость уже самим фактом своего существования и который весьма глубоко укоренился в психике и сознании верующих. Нас интересует нечто совсем иное – тот, кто действительно ходил по пескам Палестины две тысячи лет тому назад, в то время как Кортес ступил на камни мексиканской пустыни в 1519 г. Короче говоря, нас интересует Иисус как историческое лицо. Смутный и неотчетливый, образ Иисуса, возможно, был и будет самым резким опровержением наших мифов, ожиданий, представлений и предрассудков.

Чтобы наши суждения об исторически реальном Иисусе были справедливы, мы должны отделаться от собственных предрассудков[7], и особенно от тех из них, которые взлелеяны в нашем уме традиционным церковным преданием. Каждый может научиться оценивать библейский текст беспристрастно – так, словно перед ним исторические хроники, описывающие деяния Цезаря, или Александра Македонского, или Кортеса. Воздерживаться от инстинктивных проявлений веры должен каждый.

В самом деле, можно поспорить с тем, что неизвестно, что лучше, мудрость веры или мудрость неверия. «Вера» может оказаться весьма опасным словом. Вера часто приводит нам на память события, истинность которых постигается верой, а разуму кажется безосновательной. Люди, которые готовы убить всех и каждого, тоже с готовностью заявляют о себе как о верующих. К тому же сомнения всегда сродни вере, ибо они рождаются по преимуществу от благого неверия людей, движимых верой, или из‑за массы безосновательных утверждений. Неверие – во всяком случае, та его разновидность, которая присуща, например, воинствующим атеистам или рационалистам, – это всего лишь иная форма веры. Если кто‑нибудь утверждает, что не верит в телепатию, или в привидений, или в Бога, то его слова оказываются во многом лишь внешним проявлением внутренних убеждений, которые мы называем верой или неверием.

Однако мы предпочитаем апеллировать к категориям непосредственного знания и опыта. Словом, тот или иной человек либо знает о чем‑нибудь – непосредственно, прямо и из первоисточника, – либо нет. Человеку, который дотронулся до раскаленной электрической плитки, не нужно верить в боль. Он знает боль; он испытывает боль; она – реальность, в которой не усомнишься. Человек, который пережил электрошок, не задается вопросом, стоит ли верить в то, что существует энергия, именуемая электричеством. Он получил некоторый опыт, реальность которого невозможно отрицать, в каких бы словах мы его ни выразили. Но если кому‑нибудь придется иметь дело не с конкретным эмпирическим объектом, а с чем‑то иным, в чем он не смог удостовериться лично, но узнал благодаря объяснениям и разъяснениям других людей, то единственное честное заявление, которое человек может сделать относительно этого объекта, будет звучать так: «Я ничего об этом не знаю». Что же касается тех атрибутов, которые христианские богословы и все христиане традиционно используют, говоря об Иисусе, то нам остается сказать лишь одно: мы ничего об этом не знаем.

Рассуждая в целом и в общем обо всех предметах и явлениях, о которых нам «ничего не известно», мы должны признать, что в принципе все они возможны. Но если мы будем рассматривать их с позиций личного опыта, с позиций общечеловеческой истории и всемирного развития, то придется признать, что некоторые из этих явлений более возможны, чем прочие, более правдоподобны и более вероятны, чем все остальные. Если мы будем честными перед самими собой, то будем вынуждены согласиться с тем, что в этом мире все возможно, но одни события более возможны, чем другие. В мире царит равновесие между различными возможностями и вероятностями. Какая из возможностей реализуется в первую очередь? Что в большей степени согласуется с общечеловеческим опытом? Поскольку достоверных сведений об Иисусе нет, то нам остается полагаться на собственный опыт и исходить из того, что кажется более правдоподобным и вероятным. То есть согласиться либо с тем, что Человек вознамерился жениться и восстановить свои права на престол, или с тем, что Он родился от Девы, ходил по водам и воскрес из мертвых. К тому же наши заключения остаются пока еще предварительными. Но и в таком виде они кажутся достаточно правдоподобными и не апеллирующими исключительно к вере.