2020-06-10
79
Карса приоткрыла на миг глаза и попыталась лизнуть меня в руку. Я погладил её по окровавленной голове. Рука моя заметно дрожала. А в душе стало на удивление пусто.
Невесть откуда выполз Корняга с пучком каких-то широких листьев. Кажется, листьев тысячесила.
— Думаешь, поможет? — спросил я, принимая листья.
— Хоть боль приглушит, — невыносимо скорбным голосом ответил Корняга и снова куда-то поспешил.
Тысячесил, если и не слишком помог, хотя бы приостановил кровь. Теперь она едва сочилась из-под впившихся стрел. Тури, не открывая глаз, притихла, стала ровнее дышать и реже вздрагивать всем телом.
— Держись, — твердил я, словно зачарованный. — Держись.
Как увели Ветра, я даже не заметил. На лес стали валиться синие сумерки; пересвет близился. Вулх забеспокоился, заворочался внутри, щекоча пушистым хвостом стенки моей души, но мне, честно говоря, сейчас было не до него. Я держал в ладонях голову карсы и изо всех сил пытался поддержать в ней жизнь. Мне казалось, что из ладоней вытекает призрачная река некоей странной нематериальной силы, некая аура жизни, которая подпитывает угасающие силы карсы. Я почти видел тусклые струи, текущие к моей спутнице, и искренне верил, что действительно помогаю ей. И ещё чувствовал, что карса цепляется за меня, что она всё понимает и пытается подстроиться под мои усилия.
Тихое ржание немного отвлекло меня; я оглянулся, стараясь не потревожить раненую спутницу. Длинноволосый хоринг в коричневой куртке и серо-зелёных штанах уводил моего коня вдоль по просеке, и тот даже не сопротивлялся, шёл покорно, словно за мной или Тури. Второй хоринг стоял рядом и держал за лапу-ветку бедного трепыхающегося Корнягу. Корняга, кроме того, что трепыхался, ещё ругался, словно в дым упившийся ремесленник из дренгертских мастерских.
— Встань, оборотень! — сказал хоринг жёстко.
Я бережно убрал ладони из-под головы карсы и метнул нож. Хоринг отбил его небрежным движением короткого узкого клинка. А мне-то казалось, что моя рука быстрее молнии.
В следующий миг моё горло пробила пущенная третьим хорингом стрела. Никогда ещё я не испытывал такой жгучей и беспощадной боли. Наверное, боль хлынула из меня, словно вода из лопнувшего кувшина, потому что карса дёрнулась и жалобно захныкала, как обиженный ребёнок. И сразу затихла.
Мир померк у меня в глазах. Вулх в панике заметался, но его время ещё не пришло. Тело моё обмякло и стекло на примятую траву. Я ещё слышал, что вокруг происходит, но жизнь постепенно покидала анхайра по имени Моран.
— Она тоже оборотень?
— Да.
Звук, словно пнули куль с мукой.
— Готова. Издохла, Тил.
— Крикни Ганиону, чтоб привёл коня. Этого заберём с собой.
— Ганион!
Потом протяжная фраза на наречии хорингов. Я пропустил её мимо угасающего сознания.
— Отпусти меня! — хныкал Корняга. — Всё расскажу, всё, только отпусти!
Я из последних сил попытался ощутить к изворотливой деревяшке презрение, но почему-то не смог. Наверное, слишком ослаб.
Чья-то холодная рука коснулась моей руки и вытащила из-за пояса хадасский кинжал.
— Быстрее, Ганион! Он умирает.
Я и вправду умирал.
Но тут на просеке появился ещё кто-то.
— Не слишком ли вы спешите, шерхи?
Голос был удивительно знакомый, но я никак не мог вспомнить — чей.
— Дост? Клянусь Радугой — ты вездесущ! Что тебе нужно здесь?
— А вам?
— Я не отвечу тебе, рианар, ты ведь знаешь это.
— Знаю.
— Тогда зачем ты пришёл?
— Затем, чтобы отогнать смерть от тех, кому ещё рано во Тьму.
Последний звук, который запомнила моя человеческая половина, я не смог внятно истолковать. Сумерки заволокли и просеку, и весь мир, и мою угасающую душу.
Пришёл пересвет.
Глава семнадцатая
Четтан, день девятый
Темнота донесла до меня слабый стон. Звериный или человеческий — я не знала.
Карса, это ты?
Молчание.
Одинец? Отзовись, анхайр!
Молчание.
Я привычно напрягла мысли, чтобы выбраться из глубин сознания к свету и звукам, к свежему воздуху внешнего мира. Но внезапно серая душная муть хлынула мне в глаза, в уши, в глотку. Я задохнулась и судорожно забарахталась во тьме. Наверх, скорее наверх!
Страшная боль пронзила меня. «Смерть», — поняла я. — «Умираю». Карса?! Карса, что с тобой? Что с нами?!! Ох, как больно… Не должно быть так больно, не может быть. Я ведь не чувствую тела — что же болит?
Безвольным и бесформенным сгустком боли, как разбитая штормом медуза, я опускалась назад в глубину.
«Очнись и действуй», — сказал чей-то холодный властный голос. — «Встань на её пути. Ты ещё можешь перехватить её и вернуть».
Вернуть её? Кого — Карсу? Откуда?
«Из Тьмы. Быстрее!»
Из Тьмы? Неужели внизу — Тьма?! Или вверху?
«Здесь нет ни верха, ни низа. Ты сама облекаешь чувства в привычные образы. Позови её — и ты убедишься».
Хэй, Карса-а!
И Карса откликнулась на мой зов. Но не голосом.
Серый туман вдруг рассеялся, и оказалось, что я стою на дороге. Блеклый мёртвенный свет исходил от неровных плит у меня под ногами. Дорога выглядела заброшенной — плиты растрескались, и в трещины пробивалась призрачная трава. Видно, не часто по ней ходят…
Фиолетовая вспышка прорезала тьму. Оглушительный раскат грома посмеялся над моими мыслями.
Впереди на дороге, на расстоянии полёта стрелы от меня, огромная кошка присела и сжалась в комок. И подняла на меня растерянный взгляд.
Стой на месте, Карса. Не смей идти дальше!
Что-то коснулось моей ноги. Я опустила глаза. Шерсть вулха была насквозь пропитана мертвенным сиянием; и моя рука, которая легла ему на шею, тоже бледно светилась. Вулх не глянул на меня, он смотрел вперёд.
Как вулх оказался здесь? И зачем?
Я проследила за его взглядом, и увидела, что рядом с призрачной карсой на дороге стоит человек. Нагой мужчина, кожа которого источала то же самое свечение, что и всё вокруг. Почему-то я не заметила его прежде. Словно повторяя мой взгляд на вулха, карса обернулась к своему спутнику. Но Одинец не ответил ей взглядом, потому что смотрел на вулха. То есть — на себя самого.
Алая зарница полыхнула над нами. Грома не было.
Я и вулх, мы стояли в двух шагах перед необъятным зеркалом. Красные блики играли на поверхности стекла — а по ту сторону всё было залито синим светом, и оттуда смотрели на нас карса и человек. И дорога отражалась в неожиданно возникшем зеркале, одинаковая по обе стороны зеркальной грани. Дорога во Тьму — и её отражение, дорога из Тьмы.
Одна и та же дорога. Только направления разные.
Мы стояли на ней все четверо. Карса и Одинец, я и вулх. Шагнувшие во Тьму и вставшие у них на пути. Два зверя и два человека…
Нет, неверно! Нас здесь только двое, я и Одинец. Мы — и наши отражения. Наши половины. Наши вторые «я», убитые и изгнанные из мира во Тьму. Замри, Карса. Не двигайся, Одинец. Ни шагу дальше! Вас убили, но мы с вулхом пока ещё живы. Кто-то старший и сильный отправил нас за вами, чтобы мы четверо… то есть мы двое… просто мы… Чтобы мы, мадхет Тури и анхайр Одинец, вернулись из Тьмы.
Синяя молния растеклась по черноте и зашипела, как сало на сковородке.
Я больше ничего не видела. Только чувствовала. Я чувствовала, что мы с Карсой слились воедино. И я ощущала присутствие Одинца рядом с собой. И ещё я знала, что за спиной у нас Тьма — а значит, нам нужно идти вперёд.
Мы сделали шаг…
Впереди нас ждала боль.
Я очнулась в теле, которое уже не ощущало себя единым. У меня больше не было тела — только жалкие клочья плоти, нанизанные на скелет безжалостной боли, точно на раскалённый вертел. Ничего, вытерплю. Главное — продержаться несколько минут, не позволить сознанию ускользнуть во Тьму. Окрепшее за последние дни чутьё оборотня говорило мне, что до пересвета осталось совсем немного.
Я с трудом подняла непослушные веки. После призрачных, невещественных образов Дороги-во-Тьму истинный мир ошеломил меня множеством оттенков и насыщенностью красок. Нас окружал хвойный лес, и чёрные силуэты сосен чётко рисовались на фоне густо-синего зарева меарского заката. Это было красиво, как… как на живой картине хорингов, джерх побери! Я никогда ещё не видела мир таким красивым. Вот только боль мешала смотреть.
Я попыталась шевельнуться и услышала хриплый стон. Мне понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы понять — это мой стон. Голос был странно искажён — наверное, оттого, что в горле застрял жгучий комок боли. Судя по невыносимой боли, меня ранили именно в горло, и рана была смертельной.
Ничего, милосердный Четтан исцелит меня. Скорее бы пересвет! А что там с вулхом? Впрочем, сейчас он человек. Где ты, анхайр?
Я не могла вертеть головой в поисках Одинца, теряя последние силы тела. Тела, которое один раз уже рассталось с душой. Хорошо, что у меня была запасная… Да, правду сказать, я бы и не смогла повернуть голову больше одного раза. У меня едва хватало сил держать открытыми глаза. Поэтому я сосредоточилась, и сквозь пелену собственной боли попыталась расслышать чужую. Это оказалось неожиданно легко.
Одинец был совсем рядом. Мне даже почти не пришлось поворачивать голову — только перевести взгляд.
Я встретилась с затуманенным болью, но вполне осмысленным взглядом зверя. В его призрачно-серебристых, отражающих синий закат глазах с вертикальными щёлочками зрачков мелькнула радость узнавания, а в следующий миг… Наверное, точно такой же ужас отразился в моих — человеческих — глазах.
Я искала взглядом Одинца, и я нашла его, но на меня глянули кошачьи глаза карсы! И в тот же миг я поняла, что переполненное болью тело, которое я ощущаю как своё — это человеческое тело. Тело мужчины. Светлые боги, что случилось?! На небе пока ещё Меар, и наши тела послушны его воле. Тело мадхета имеет облик карсы, тело анхайра — облик человека. И я должна была очнуться в своём зверином теле, а очнулась в чужом человеческом.
Возвращаясь из вечной Тьмы, мы с Одинцом перепутали тела. Наши души поменялись местами.
Светлые боги, сжальтесь над нами! Верните наши души на место, когда весь мир погрузится во Тьму пересвета. Пожалуйста!
Мне страшно, невыносимо страшно.
Эй, кто-нибудь, помогите…
Тёмная тень склонилась ко мне. Знакомый властный голос, который больше не был холодным, а дышал теплом и участием, произнёс:
— Не бойся, девочка. Теперь ненадолго усни. Всё будет хорошо.
Жёсткая ладонь ласково легла мне на лоб. И я растворилась в прикосновении…
На лесной просеке неподвижно стоял человек. Его правую щёку освещал синий луч заходящего Меара; показавшийся из-за горизонта Четтан окрасил его лицо багрянцем с другой стороны.
Человек смотрел прямо перед собой — на два лежащих на земле тела, что казались безжизненными. Но вот одно из них зашевелилось, меняя форму — как комок глины под пальцами гончара, как железо в плавильной печи. Человек нагнулся и стремительно выхватил из пышущей жаром плоти оборотня тёмную от крови стрелу.
В тот же миг отблеск Меара на его лице погас, и зашевелилось второе тело. Человек склонился над ним.
Я пришла в себя бодрой, здоровой и слегка растерянной — как обычно на восходе Четтана. Только это не был обычный восход. Четтан уже высоко поднялся на небе, и под его жаркими лучами на стволах сосен выступили капельки душистой смолы. Воздух хвойного леса был упоительно горек.
Всё происшедшее на пересвете казалось мне больным и безумным сном. Что было на самом деле, а что мне привиделось? Не знаю. Да и знать не хочу. Главное, что я живу. И мир прекрасен!
Взгляд мой упал на незнакомца, который стоял ко мне спиной и поправлял сбрую на Ветре. В паре шагов от него вулх, встопорщив шерсть на загривке, осторожно обнюхивал кучку сломанных стрел.
Я потянулась к одежде, которую кто-то заботливо сложил у моих ног.
Затрещали сосновые иголки, и на просеку выбрался приземистый пенёк.
— Мастер Дост, — проскрипел он, — они ещё там, у оврага. Только я туда больше не пойду! Там страшно.
Незнакомец повернулся к пеньку. Я торопливо влезла в сапоги и шагнула Корняге навстречу.
— Доброе утро, пень корявый! — нежно сказала я. — Я сегодня всех люблю, даже тебя.
Незнакомец — надо полагать, именно его корневик назвал «мастер Дост» — нагнулся к Корняге и ухватился за застрявшую в пеньке стрелу. Корняга испуганно дёрнулся и вцепился корнями в землю. Стрела, как видно, засела глубоко. Досту пришлось приложить усилие, чтобы её выдернуть. Он на мгновение задержал стрелу в руках, а потом переломил об колено и бросил обломки в кучку других таких же. И обернулся ко мне.
У него были очень тёмные глаза, резко очерченный подбородок и выразительный нос с хищным разлётом ноздрей — красивый нос, несмотря на то, что переносица была когда-то перебита, и давний рубец перечёркивал её белой полосой. Впрочем, считается, что шрамы украшают воина. В отношении Доста это было правдой.
— Всех — значит, и меня тоже? — улыбнулся воин и слегка склонил голову в знак приветствия. — Приятно слышать такие слова от красивой девушки, — продолжил он тем самым голосом, которым вчера велел мне идти во Тьму — и я послушалась. — Жаль, что мне пора уходить.
— Благодарю за помощь, мастер Дост, — стеснённо сказала я.
Дост кивнул. Вулх подошёл к нему и ткнулся лбом в колено — тоже благодарил, наверное.
— Можете двигаться дальше по просеке, — сказал Дост. — Хотя — зачем я это говорю? Ты ведь чувствуешь путь?
Я прислушалась к своим ощущениям и удивлённо кивнула.
Да, я знала, куда нам идти. Знала уверенно и несомненно. Далёкая У-Наринна, скрытая от нас лесами и горами, была видна моему внутреннему зрению совершенно отчётливо. Её нельзя было не заметить — как нельзя не заметить Четтана в небе. Мне больше не понадобится спрашивать дорогу. Мне не нужны даже путеводные знаки хорингов. Теперь я просто не смогу заблудиться.
— Я чувствую путь, мастер Дост, — ответила я.
Воин поднял руку в кратком прощальном жесте и повернулся, чтобы идти. В последний момент я всё-таки не выдержала и окликнула его:
— Мы… не можем тебе помочь?
— Нет, — скупо бросил Дост через плечо и зашагал прочь. Кровавый блик Четтана скользнул по длинному мечу, закреплённому у него на спине.
Я вздохнула, глядя ему вслед, и сделала шаг туда, где рядом со старой сосной переминался с ноги на ногу осёдланный Ветер.
— Иди сюда, Корняга!
Пенёк подбежал ко мне, шустро перебирая корнями, и вскарабкался по протянутой руке на плечо.
— Так кто там, у оврага? — спросила я.
— Известно кто — хоринги, — скрипуче отозвался Корняга. — Которые вчера в нас стреляли.
Я посмотрела на кучку сломанных стрел с перепачканным кровью оперением. Так вот откуда взялись эти стрелы — из наших пронзённых тел. Плоть оборотней исторгла чужеродные предметы на пересвете. Мда-а, серьёзная, видать, была схватка. Прямо скажем, смертельная. Хоринги — это не какие-нибудь лесные разбойники. Со Старшими сражаться трудно. Сколько их хоть было-то?
— Хэй, Одинец, сколько их было? — окликнула я анхайра, взбираясь на коня.
Но ответил мне скрипучий корнягин голосок:
— Вроде пятеро. Двоих вы прикончили, а вот остальные…
Я тронула коня с места.
— Вперёд, Ветер! А ты продолжай, Корняга. Рассказывай.
Сосновый лес дышал покоем, словно и не разыгралась здесь синим вечером — каких-нибудь полчаса назад — схватка, едва не стоившая жизни нам с анхайром. Наши души уже шагнули во Тьму, но вернулись. При этом — Смутные дни! — перепутав тела. Хвала богам, пересвет возвратил нас с Одинцом каждого в своё тело. Что бы мы делали, если бы этого не произошло, и мы остались в чужих телах — ума не приложу. Да и прикладывать не хочу: жуть берёт.
Мы и без того вернулись из вечной Тьмы изменёнными. Мне ещё предстояло понять, какой след оставило это всё в моей душе. Но пока я просто радовалась ярким краскам вновь обретённого мира.
Постепенно лес по правую сторону просеки превратился в смешанный. Стали встречаться платаны и клёны, ольха и островки лещины. Громко щебеча, просыпались в ветвях птицы четтанского цикла. Вулх, радостно взмахнув хвостом, исчез в подлеске. Корняга на миг замолк — как видно, пытался проследить дальнейший путь вулха, — но сразу очнулся и продолжал свой скрипучий рассказ.
Тёмное небо, вот радость-то! Это ж у меня теперь есть свидетель всему, что происходит синим днём. Хотя чему я радуюсь? Сколько раз уже проверено: поганый пенёк соврёт, и сучком не скрипнет. Так что свидетель происходящего из Корняги — как из пьяного стрелок. Может, конечно, и в яблочко попасть… нечаянно.
— …а потом я отыскал кустик тысячесила, — бубнил Корняга. — Долго искал, потому что в сосновом лесу тысячесил вообще не растёт.
— Спасибо, — искренне сказала я.
Хрен с ним, с Корнягой. Даже если и врёт — пускай врёт. Такая уж, видно, его деревянная натура. Зато вот проявил заботу, когда мне совсем плохо было.
— На здоровье, — проскрипел Корняга. — Так вот, принёс я тысячесил и думаю — надо бы посмотреть, где хоринги…
Я слушала его вполуха, думая о своём и посматривая по сторонам. Просека вела нас на юг, слегка отклоняясь к западу. Четтан поднялся над лесом и заметно припекал мне макушку.
Почему-то мои мысли свернули к событиям предыдущего, красного пересвета. К тому моменту, когда мы с Одинцом снова встретились в человеческом облике под звёздами. Я сердито фыркнула. Тёмное небо, ну мы с ним и уроды оба! Хорошую пару подобрал Лю-чародей для путешествия в Каменный лес. Что я, что Одинец — лопухи развесистые, а не оборотни. Вместо того, чтобы быстро излагать самое важное, мы уже второй раз, усмотрев друг друга в человеческом виде, ведём себя как влюблённые придурки.
В первый раз отвесили челюсти до коленок и пялились друг на друга, пока Четтан не взошёл. В этот раз нас обниматься и целоваться потянуло. А дальше что, джерх на… Тьфу, пропасть!
Я расхохоталась — явно не в такт корнягиному рассказу, потому что пенёк обиженно замолчал. Впрочем, смех мой был невесёлым.
Если и есть под солнцами парочка, которой нет никакого резона влюбляться друг в друга, так это мы с Одинцом. Пока Одинец — человек, меня свет Меара держит в зверином теле. Когда же я становлюсь человеком, Четтан обращает моего спутника в вулха. И даже если путь к У-Наринне позволит нам обрести полную память — после чего и синим, и красным днём мы будем оставаться сами собой — мы с Одинцом всё равно будем принимать человеческий облик под разными солнцами.
Мадхету и анхайру не встретиться в человеческих телах иначе, как во Тьме под звёздами, на красных пересветах Смутных дней. Текущих Смутных дней не так уж много осталось, и каждый день на наши головы сваливается новая неприятность. Разве будешь тут думать о любви? А до следующих Смутных дней нам по-любому не дожить. Хотя… знаю ли я наверняка, каков жизненный срок оборотня?
Не знаю. Потому что ни один из оборотней, про которых я слышала, до старости не дожил.
Как бы то ни было, влюбляться в мужчину, который сможет по-настоящему обнять меня только в следующие Смутные дни — нет уж, хренушки. А жаль. Мы бы всегда понимали друг друга… наверное. Во всяком случае, лучше, чем нас способны понять люди. Я вспомнила крепкие руки Одинца, прикосновение его губ к моим губам и стремительный сдвоенный стук наших сердец. Да, жаль.
Вот если бы уметь менять облик не по велению Солнечных Близнецов, а по собственной воле…
Мда-а, ну я и размечталась! Жизнь — это всё-таки жизнь, а не сказка про курицу с золотыми пёрышками. Даже если на пути и встречаются говорящие пеньки и легендарные хоринги.
— Эй, Корняга, чего умолк?
— Пора бы на привал остановиться, — скрипуче пожаловался корневик. — Все сучья болят. Со вчерашнего полудня без отдыха едем. Вечером в меня стрелу всадили, а вытащили только сегодня.
— Тебе-то что? — изумилась я. — Ты ж деревянный.
— Деревянный, но чувствительный, — самолюбиво проскрипел Корняга.
— Ладно, — согласилась я. — Привал.
Вулх бесшумно вынырнул из кустов, посмотрел, как я рассёдлываю жеребца, и снова скрылся в кустах. В следующий раз он появился на выбранной мною для привала полянке с тушкой молодой косули в зубах.
— Вот это добыча, — уважительно сказала я. — Силён ты, брат анхайр.
Вулх приосанился. Вороной жеребец с огорчением покосился на нас, хищников, и отошёл в сторонку — мол, там подальше кусты повкуснее. Точно так же вёл себя Корняга в отсутствие вулха, когда я развела костёр. Как только затрещали первые щепочки и пошёл дымок, корневик боком-боком отодвинулся на самый дальний наветренный край поляны. А когда разгорелось жаркое пламя, почти прозрачное в красном свете Четтана, Корняга буркнул: «Пойду разных травок-корешков поищу» и исчез.
Вернулся он только тогда, когда косуля уже зажарилась, и я затоптала костёр. Пенёк притащил целую охапку лесной черемши и пучок сладковато-пряных корней фаррея, к которым я отнеслась с большим одобрением — а анхайр с неменьшим равнодушием.
Расправившись с изрядной частью косули, мы некоторое время валялись на поляне. Говорить не хотелось. Двигаться тоже было лениво. Наверное, именно лень натолкнула меня на мудрую мысль. Рассказчик-то из Корняги сомнительный, а вот не сможет ли он поработать почтовым голубем — в смысле пнём? Кхисс говорил, что память у корневиков хорошая. Пока что Корняга успешно подтверждал его слова.
— Слышь, Корняга? — окликнула я корневика.
Пенёк блеснул на меня чёрными смородинками глаз:
— Слышу.
— Сумеешь мои слова запомнить и завтра Одинцу передать?
— А как же!
— Тогда скажи ему вот что, да не перепутай. На пути к У-Наринне мы непременно должны разбудить пять стихий: воду, огонь, землю, воздух и железо. Если мы не пройдём все пять вех, то стражи Каменного леса нас не признают и не пропустят. Я знаю от хоринга, что воздух Одинец разбудил ещё в Запретном городе. Веху воды мы тоже уже миновали. Осталось три стихии: земля, железо и огонь.
— Может, огонь не надо? — робко скрипнул Корняга.
— Ты, главное, передай что велю, — сурово сказала я. — Что надо, что не надо — это не нами заведено. Всё запомнил?
— Слово в слово, — скрипуче вздохнул корневик.
— Повтори!
Убедившись, что Корняга ничего не перепутал, я с сожалением поднялась и подозвала Ветра. Пора было продолжать путь. До светлой У-Наринны было ещё далеко.
Лес по обе стороны просеки постепенно редел, и по просветам впереди стало заметно, что мы вскоре выедем на открытое место. Четтан переполз через зенит и начал медленно спускаться по небосклону. Корняга спал у меня за плечом, вулх шнырял где-то среди деревьев. А Ветер резво бежал вперёд, и каждый шаг приближал нас к У-Наринне. Я даже стала думать, что этот день, который начался так необычно и страшно, закончится вполне спокойно.
Проснувшийся Корняга завозился у меня на спине, взбираясь повыше.
— Что это, госпожа? — с любопытством спросил он.
И только тогда я поняла, что мой слух уже давно тревожат отдалённые звуки, которые я не могу истолковать. Что-то в них было неправильное, неуместное. Но что? Чтобы ответить, нужно было понять, что это такое.
— Не знаю, — сказала я. — Доедем — поглядим.
Источник звука лежал в точности на нашем пути. Может, лучше будет сделать крюк и объехать его стороной? Неведомое всегда таит в себе опасность.
Вороной вынес меня на опушку леса, и я натянула поводья, придерживая его. Перед нами снова расстилалась бескрайняя равнина, залитая горячим красным светом Четтана. Жеребец радостно заржал. Я знала, что ему не по нраву ни горы, ни леса. Больше всего Ветер любил широкую степь, по которой можно мчаться наперегонки с небесным тёзкой.
Степной ветер словно услышал его зов. Налетел порывом, принёс с собой запахи разогретых солнцем трав. А ещё он донёс до нас тот самый звук, который я не смогла распознать в лесу.
Это был колокольный звон.
Я в ужасе выпустила повод и вцепилась в гриву коня. Неужели мы вышли к проклятой Сунарре?! Неужели нам так и не удалось уйти, а всё, что случилось с тех пор — обман, морок? И обретённое мной чувство пути, которым я так гордилась до этой минуты, тоже обман?
Ветер налетал порывами, и колокола были слышны то тише, то громче. Я прислушалась, но так и не смогла понять, что они отбивают. Ясно, что не полдень, потому что полдень уже миновал. Но и на ежечасный этот звон не похож — слишком долго и замысловато. Пожар? Потоп? Начало ярмарки? Мор? Коронация? Бред какой-то…
Я решительно взяла поводья в левую руку и легонько хлопнула коня по крупу, давая знак трогаться. Правую руку я положила на рукоять хадасского кинжала.
Непохоже, чтобы впереди была Сунарра. Тамошние колокола звонили каждый час, звонили скупо, размеренно и уныло. Звуки, которые доносил до меня горячий ветер, не были похожи на тусклое бряканье сунаррских колоколов. А других городов в Диких землях быть не должно. Возможно, то, что нас ждёт, окажется похлеще Сунарры. Но я уже начала понимать, почему путь в У-Наринну не может быть лёгким.
Вороной радостно взял с места в галоп, и воздух засвистел у меня в ушах. Вулх серой тенью стелился вровень с конём. Я закрыла глаза, положившись на внутреннее чувство направления. И открыла их только тогда, когда Ветер неожиданно остановился.
Перед нами, одна-одинёшенька посреди голой равнины, высилась Неспящая башня. Вокруг неё не было ни города, ни даже каких-нибудь развалин. Помнится, когда на третий день пути я оказалась в Запретном городе, именно увидев Неспящую башню, я поняла, что это всё-таки город. Потому что каждый ребёнок знает, что не бывает города без Неспящей башни.
А Неспящая башня без города, значит, бывает?
Я задрала голову, чтобы посмотреть вверх, на умолкшие при нашем приближении колокола. И чуть не слетела с коня. Д-добрые джерхи!
На колокольной площадке Неспящей башни сидел демон.
Я зажмурилась и помотала головой. Нет! Не может этого быть! Неужели в этом путешествии мне суждено повстречать всех, про кого я только слышала в сказках и легендах? Джерхов, они же дины, я уже видела. Теперь вот демон. Кто ещё остался? Вампиры? Ожившие мертвецы и духи пустынь? Предвечное чудовище Гар-Заав? Королевская жаба-душительница и трёхглавый огнедышащий кабан?
Я снова открыла глаза и посмотрела на демона. Демон с интересом рассматривал меня. У него было тело человека, только на две головы выше самого высокого из рослых северных варваров и невероятно мускулистое. А, может, оно просто казалось чрезмерно мускулистым, потому что у демона не было кожи. Он выглядел так, словно кожу с него ободрали, а его в таком виде поджарили. Под слоем запёкшейся красной корки бугрились мышцы. Я нервно сглотнула. Не знаю, почему я с первого взгляда уверилась, что передо мной именно демон, но сомнений у меня не было. Сомнений его внешность не вызывала. Она вызывала остолбенение.
Сам демон, похоже, от своего вида ничуть не страдал. Наверное, это всё-таки была его изначальная внешность. В смысле, никто не сдирал с него кожу и не поджаривал мясо. Таким он уродился. Мда-а… Ко всему можно привыкнуть, если считать, что так и надо.
Демон пошевелился, и я увидела у него за плечами сложенные кожистые крылья. Он был одет в короткие штаны, но бос. Пальцы его босых ног заканчивались толстыми загнутыми когтями. Я хорошо их рассмотрела, потому что демон сидел, вцепившись когтями в край площадки, как канарейка на жёрдочке.
Впрочем, джерх с ними, с когтями. У меня у самой меарским днём бывают когти ненамного меньше. Но вот на его лицо — человеческое лицо без кожи — мне смотреть не хотелось. Хотя страха я почему-то не ощущала.
— Привет вам, Идущие, — неожиданно пробасил демон.
Тьма! Я как-то даже не подумала, что он способен со мной заговорить.
— Привет и тебе, могучий демон, — чуть помедлив, ответила я.
Корняга сполз с моего плеча на круп коня и там мелко вздрагивал. Но Ветер стоял спокойно. И вулх серым изваянием замер в двух шагах от жеребца.
Демон повернулся к нам спиной и потянул за верёвки. Колокола отозвались протяжным мелодичным звоном. Демон дёрнул за другие верёвки, и звон других колоколов вплёлся в мелодию. Сочный перезвон поплыл над степью — тот самый перезвон, отголоски которого мы слышали ещё в лесу. Демон раскачивался на верёвках, как мальчишка на ветках плакучей ивы. Колокола то гремели яростной боевой медью, то пели нежно и протяжно, то задорно позванивали.
Я никогда не слышала ничего похожего. Колокольный перезвон был так прекрасен, что у меня перехватило дух. Ни на одной из городских Неспящих башен звонари не вытворяли такого.
Демон вдруг оторвался от своего занятия и присел на край площадки как ни в чём не бывало. Последний звук, густой и сладостный, растворился в воздухе.
— Что это было? — шёпотом спросила я. — Что ты звонил? И что ты вообще здесь делаешь?
Кажется, демон слегка улыбнулся. Во всяком случае, у него напряглись мышцы лишённых кожи щёк.
— Я жду, когда настанет урочный час, — раскатистым басом ответил он. — Тогда я ударю в большой колокол, возвещая приход Ночи. А пока я коротаю время, творя музыку. И колокольный звон моей башни указывает путь Идущим.
— Ты всегда сидишь здесь, на башне? — пугаясь собственной смелости, спросила я.
Корняга сделал слабую попытку закопаться под меня. Я гневно отпихнула его задницей, и он затих.
— Нет, — пробасил демон. — Обычно я бываю здесь, когда мне хочется услышать пение колоколов. Но когда близится Ночь, я прилетаю сюда заранее, жду урочного часа и радуюсь.
