double arrow

Оборона замка и «смерть вослед» 34 страница

Серебрились рощи криптомерии, вплотную подступавшие к предместьям, морозный воздух был чист, как стекло, и дышалось необычайно легко.

Созерцая снежный пейзаж, Хёбу Тисака еще глубже ощущал, что вернулся на родину. Здесь он немного успокоился сердцем. До последнего времени какое–то смутное чувство неудовлетворения томило его неприкаянную душу, он по–прежнему не находил себе места посреди дышащей умиротворением и покоем природы родного края. Хёбу знал, что во многом сам виноват, поскольку сам делает себя несчастным, и сейчас он всеми силами старался, припав к целительному источнику природы, поскорее избавиться от привезенного из Эдо зловредного недуга, что подтачивал его дух и иссушал мозг. Главное, что не давало ему покоя ни днем, ни ночью, была забота о том, что ронины из Ако неизбежно нанесут удар. Чем бы он ни занимался, то и дело вдруг его посещала, приводя в исступление, ужасная мысль: «А что, если, пока я здесь прохлаждаюсь, в Эдо уже все свершилось?» И ночью на ложе он не мог заснуть, размышляя о злосчастных ронинах. Тяжкие воспоминания не давали ни минуты покоя, и тоской полнилась грудь.

Сменивший Хёбу на его посту Матасиро Иробэ писал, что после отъезда Хёбу обстановка как будто бы улучшилась, напряжение несколько разрядилось, старшины клана Уэсуги более или менее поладили с Кодзукэноскэ Кирой, а сам Кира, похоже, поверил, что в обществе, где законы установлены и блюдутся верховной властью его высочества сёгуна, никакие заговоры и покушения на его персону невозможны. Поскольку эти известия отвечали сокровенным чаяниям самого Хёбу, он был рад такое слышать. Однако к радости его примешивались новые мучительные переживания. Выходило, что, радея об интересах дома Уэсуги, он без должных оснований взял на себя тяжкую ответственность, будучи готов пойти на обман своего сюзерена и предать Кодзукэноскэ Киру в руки врагов… Как человек, ожидающий наказания за нерадивость, он испытывал гнетущее чувство вины и был погружен в унынье. На его иссохшем лице с твердыми, будто высеченными из дерева чертами, не отражались раздиравшие его внутренние противоречия, но при этом Хёбу все больше замыкался в себе, становился молчалив и нелюдим. Вместо людей, от которых он устал и с которыми не хотел больше иметь дела, компанию своему удрученному хозяину составляли все больше те самые кошки, которых он вывез из Эдо. Кошки, непривычные к суровой зиме в северном краю, зябко жались к очагу и там дремали дни напролет. Молчаливо сидящий там же хозяин – когда занятый чтением, когда погруженный в раздумья, – казалось, был окружен печальными тенями и проводил время, как монах, множа морщины на челе за искоренением соблазнов и желаний.

В тот день, утром пятнадцатого декабря, старший слуга принес ему из канцелярии письмо. Датировано оно было десятым числом, и ничего особенно нового в послании не содержалось. Невозможно было и заподозрить, что в тот самый день на рассвете ронины уже штурмовали усадьбы Киры. Хёбу, поглядывая на свою любимую черную кошку, которая накануне простудилась, отчего шерстка у нее утратила обычный блеск, как всегда, старательно скомкал письмо и бросил в очаг.

Навстречу прорвавшимся из прихожей в коридор ронинам, громыхая по доскам, выбежали защитники усадьбы.

– А ну, выходи, кто горазд! – крикнул Тадасити Такэбаяси и смело ринулся прямо в гущу вражеских клинков.

Этому потомку китайских переселенцев была свойственна беззаветная храбрость. Гэнгоэмон Катаока и Сукээмон Томиномори последовали за ним. Несколько раз скрестились мечи – и во мраке ночи растекся запах паленой стали. Противник ретировался. Магодаю Окуда и Синдзаэмон Кацута, пинками повалив бумажную перегородку, устремились следом. Однако на открывшемся за опрокинутой фусума пространстве их ожидало четверо новых противников, стоявших с уверенным и грозным видом.

– Ага, незваные гости! – словно искра, сорвалось с чьих–то уст.

В это время сверкающий клинок Сукээмона уже со свистом рассекал воздух. Мечи со звоном сшиблись во мраке. Видя, что Сукээмону приходится туго, Гэнгоэмон Катаока атаковал врага с другой стороны со своим копьем. Противники сходились и вновь расходились, перебегая с места на место. Наконец подоспевший сбоку Коуэмон Онодэра взмахнул своим мечом – и враг рухнул замертво, повалив при этом створку сёдзи.

Стражники – должно быть, охранники Уэсуги – держались стойко, ожесточенно отбиваясь от нападавших ронинов. Из внутренних покоев к ним подоспело подкрепление.

– Ах вы, паскуды! Ах вы, паскуды! – кричал один из вновь прибывших, свирепо размахивая мечом.

Противники рубились насмерть. Атакующие ронины, памятуя приказ Кураноскэ, держались по трое, прикрывая друг друга. Тактика оказалась эффективной, и вскоре они уже могли от первого трудного натиска, повсеместно натыкающегося на упорное сопротивление врага, перейти к мощному яростному наступлению.

Не выдержав обрушившегося на них града ударов, враги шаг за шагом сдавали позиции.

Наконец, совсем обессилев, они отступили в соседнюю комнату и там снова заняли оборону.

Видя, что Такэбаяси со своими людьми продолжает преследование, Коуэмон Онодэра с двумя бойцами из своей тройки, распахнув боковую перегородку, бросился в другом направлении. Там они наткнулись на одного охранника, затаившегося в нише–токонома. Завидев Коуэмона, тот что–то впопыхах швырнул ему навстречу, а сам выскочил в коридор. Коуэмон уже хотел было ринуться за ним, но вовремя заметил, что в токонома составлено несколько коротких луков – и, первым делом перерубив на всех тетиву, выкинул их прочь. Его соратники одобрительно кивнули. И впрямь, ронинам нелегко бы пришлось под вражескими стрелами.

– Скорее во внутренние покои! – крикнул Коуэмон. Да, надо было спешить во внутренние покои, чтобы не упустить Киру. Все трое рванулись вперед.

Внезапно откуда–то из темноты коридора сверкнуло острие копья. Коуэмон, получив удар копьем в бедро, пошатнулся, но его прикрыли подоспевшие товарищи, и они вместе продолжали упорно пробиваться во внутренние покои. Охранник с копьем, только что ранивший Коуэмона, яростно отбивался, но Тадасити и Сукээмон продолжали его теснить, пока не сломили сопротивление врага, который в конце концов позорно бежал, бросив оружие.

Но тут перед ронинами появился новый противник. Бесстрашно и непоколебимо встав у них на пути, он назвал свое имя: «Хэйсити Кобаяси».

Одновременно воздух прочертили лезвия двух мечей. Выпад Тадасити был парирован с необычайной силой и мастерством. Тадасити сполз на пол, отброшенный к деревянному щиту у стены. Однако когда Хэйсити уже занес меч для нового удара, Дзёуэмон, забежав сбоку, отвел клинок в сторону.

– Силен, бродяга! – выдохнул Тадасити, поднимаясь на ноги.

Посреди испуганных воплей служанок и грохота разбивающейся посуды в этом чудовищном гомоне на мгновение образовался островок безмолвия. Только по лязгу мечей можно было понять, что бойцы прощупывают друг друга, пытаясь определить, насколько опасен противник.

– А ну–ка! – вскричал Магодаю Окуда, бросаясь в бой. Окуда изучал искусство фехтования у Гэнтадзаэмона Хориути и слыл вместе с Ясубэем Хорибэ среди ронинов изрядным мастером своего дела. Рукоять его большого меча, сделанная из крепчайшего дуба длиной в один сяку семь сунов, была украшена стальной гардой. Клинок Магодаю со свистом метнулся прямо под руку Хэйсити Кобаяси, но тот, уклонившись, парировал удар и контратаковал. Из глубины дома, толкаясь в узком коридоре, с топотом бежали еще охранники. Однако для Хэйсити ничего хорошего в этом не было, потому что он потерял свободу маневра.

Оценив ситуацию, Хэйсити пинком выбил наружу щит внешней ставни. Теперь сквозь пролом проникал яркий лунный свет, озаряя кровавую схватку.

– Копья! Где копья?! – крикнул Хэйсити.

Вероятно, он звал своих людей, хорошо владеющих копьем. Ронинам было известно, что такие мастера среди охранников имеются, но сейчас, как на грех, они, должно быть, не слышали призыва своего командира.

Тем временем ронины выбили еще один деревянный щит, очистив пространство, чтобы атаковать всем сообща. Смертельная схватка с новой силой закипела в проломе, залитом мертвенным лунным сияньем.

Охранники во главе с Хэйсити Кобаяси сражались храбро и умело. Несколько минут мечи мелькали, как молнии с обеих сторон, и каждый раз то один, то двое бойцов тяжело валились на осененный лунными бликами снег. Впрочем, больше потерь было все же со стороны защитников усадьбы. Они не ожидали нападения нынешней ночью – поэтому были в основном без доспехов, да к тому же и вооружены чем попало. Застигнутые врасплох, они только успели схватить меч и выбежали как были, в спальных халатах.

Хэйсити рубился отчаянно, продолжая защищаться искусно и упорно, то и дело перехватывая при этом заново рукоять меча, скользкую от крови и пота. Тройка ронинов, атаковавшая его, ничего не могла поделать с храбрецом, бившимся не на жизнь, а на смерть. Как только они пытались пробиться в комнату, перед ними, словно утес, вырастал Кобаяси – и ударившись об утес, они вынуждены были снова отступать. По тому, как ожесточенно сопротивлялись рядом другие охранники, можно было догадаться, насколько они надеются на своего предводителя и верят в его силы. Если с ним справиться не удастся… Взоры ронинов были прикованы к Хэйсити.

Внезапно в ситуации наметилась перемена. Все началось с того, что над головами охранников просвистели две стрелы, пущенные со двора в глубину дома. Кто–то скатился с помоста и рухнул во двор. Из спины у него торчало древко стрелы, и оперение искрилось в лунных бликах. Это Тодзаэмон Хаями и Ёгоро Кандзаки из отряда, пробивавшегося в дом от садового входа, взялись за малые луки, решив помочь изнемогавшим в бою друзьям.

Ряды противника дрогнули и смешались. Решив, что их час настал, ронины, размахивая мечами, бросились на врага и смяли оборону.

– Отходите! – крикнул Хэйсити.

Сам он при этом снова, собравшись с силами, грудью отважно встретил атакующих, прикрывая своих людей, которые отступали в глубину дома. Магодаю Окуда, оставив случайного противника, решил бросить вызов несгибаемому смельчаку.

Отведя в сторону клинок, Хэйсити поднял взгляд на Магодаю. Луч луны высветил легкую усмешку у него на устах.

– Я Магодаю Сигэмори Окуда, – назвал себя ронин. Не представиться он не мог – Хэйсити Кобаяси окружала какая–то особая аура, невольно внушавшая уважение.

– Хэйсити Кобаяси, – с усмешкой тихо промолвил самурай.

В этот краткий миг перед его мысленным взором предстало печальное лицо Хёбу Тисаки, пребывающего сейчас в Ёнэдзаве. Хэйсити почувствовал, как вскипает в крови отвага. Хотя где–то в глубине души и затаилось холодное отчаяние, грудь полнилась удивительным грандиозным ощущением – будто вся Вселенная открывалась перед ним.

Бряцание мечей в соседней усадьбе прервало ночной отдых хатамото Тикары Цутия. Он быстро прогнал остатки сна и прислушался, но напрягать слух особо не пришлось. Шум схватки явственно доносился из–за ограды – дрались совсем рядом.

– Ягоэмон! – строго окликнул хатамото. Порученец немедленно явился на зов.

– Похоже, что ронины из Ако штурмуют усадьбу Киры. Ступай поскорее, надо наше подворье укрепить хорошенько.

– Слушаюсь! – отвечал порученец.

Тем временем Тикара Цутия сменил ночной халат на кимоно, надел шаровары и, прихватив длинную пику, вышел на галерею.

Внешние щиты–амадо один за другим со скрипом были отодвинуты. Лунный свет заполнил галерею. Снаружи лежал заснеженный сад в холодных серебристых отсветах. Белесый пар от дыхания клубился в студеном предрассветном воздухе. Цутия видел, как, выбежав из дому, споро рассыпались по саду его вассалы. Он посветил фонарем под ноги, надел гэта для прогулок по саду и спустился на снег.

– Если оттуда какие–нибудь трусы будут лезть сюда через ограду, вытолкнуть обратно! – решительно приказал он, мотнув головой. – Даже если это будет сам Кира или его сынок, – никому спуска не давать!

Слуга принес походное кресло, расставил в саду и протер широким рукавом кимоно с цветочным узором. Отдав слуге пику и держа одну руку за пазухой, Цутия уселся в кресло.

Взгляд его блуждал по припорошенной снегом черной ограде, через которую не так давно перебрался Кохэйта Мори. Самураи зажгли фонари на шестах, вокруг стало светло и снег в саду ярко заискрился. Вассалы знали, какие чувства обуревают сейчас их господина…

Из–за ограды, волнуя сердца, доносился лязг мечей и звучали воинственные кличи. Самураи, расположившись двумя рядами справа и слева от своего сюзерена, с нетерпением ждали исхода схватки.

С той стороны изгороди послышались шаги – и в глазах ожидающих самураев вспыхнул огонек. Однако выяснилось, что явилась делегация от ронинов в составе Соэмона Хары, Дзюная Онодэры и Гэнгоэмона Катаоки. Завидев фонари меж заснеженных ветвей сосен, они поспешили с приветствием и объяснениями.

– Мы бывшие вассалы рода Асано из Ако. Вторглись сейчас в эту усадьбу с единственной целью утолить неизбывную скорбь и упокоить за гробом дух нашего господина, – хриплым голосом с достоинством пояснил Дзюнай.

Подворью вашей светлости мы никакого ущерба не причиним. Ежели самураи обоюдно будут блюсти законы чести, беспокоиться вашей светлости не о чем, не извольте сомневаться, – учтиво продолжил Соэмон.

Разумеется, Тикара Цутия на эти слова ничего не ответил и ничем не выдал своих чувств. Он даже не пошевелился – только глаза горели на бледном лице, да поджатые губы вытянулись в нитку. Его вассалы тоже не проронили ни звука. Никто даже не кашлянул.

Послышался шум удаляющихся шагов – трое посланников возвращались на поле боя.

Луна, словно вынырнувшая из проруби, скользила по заснеженным крышам домов. Предрассветный воздух становился все холоднее, и небо было похоже на доску для рас–пяливания выстиранной ткани. В нем уже загорались проблески зари, хотя на земле все еще царила ночь. Мороз пробирал до костей.

Тикара Цутия неподвижно сидел в своем походном кресле, и вассалы так же неподвижно стояли рядом. Они стояли на снегу, прислушиваясь к шуму битвы, будто помогая атакующим своим безмолвием, смотрели на черную стену и ждали, когда из–за нее снова прозвучат голоса ронинов, объявляя, что их обет исполнен.

Страшный грохот с другой стороны подворья, что слышали бойцы Восточного отряда, когда, преодолев главные ворота усадьбы, с боевым кличем шли на штурм центрального входа, производили кувалды, которыми бойцы Западного отряда под водительством Тикары крушили створки дверей черного хода. «Эти двери точно надо было сломать – вот они сейчас и рухнут», – отмечал про себя Тюдзаэмон Ёсида, поглядывая исподлобья по сторонам и оценивая обстановку на поле боя.

Дзюхэйдзи Сугино и Дзиродзаэмон Мимура по очереди с силой обрушивали на дверь тяжелые кувалды. Под этим неудержимым натиском створки вскоре подались. К дверям немедленно бросилось несколько человек, размахивая топорами и секирами. Одна створка оторвалась от косяка, провисла, обнажив белесый скол, и наконец тяжело рухнула внутрь дома. Через нее с боевым кличем лавиной хлынули бойцы Западного отряда. Из комнаты стражи, что–то беспорядочно выкрикивая, выбежало два–три человека с длинными палками, но для черного вала атакующих они не могли быть преградой – смяв и опрокинув охранников, их тела отбросили в прихожую.

Так же, как у главных ворот Кураноскэ, Соэмон Хара и Кюдаю Масэ, три престарелых опытных воина – Тюдзаэмон Ёсида, Дзюнай Онодэра и Кихэй Хадзама – благоразумно решили устроить командный пункт имея в тылу задние ворота. Между тем как Дзюродзаэмон Исогаи, Ясубэй Хорибэ, Дэнсукэ Курахаси, Дзюхэйдзи Сугино, Гэндзо Акахани, Ханнодзё Сугая, Сэдзаэмон Оиси, Сандаю Мурамацу, и Дзиродзаэмон Мимура пробивались внутрь дома, Тикара Оиси, Матанодзё Усиода, Кансукэ Накамура, Садаэмон Окуда, Магокуро Масэ, Сабуробэй Тиба, Васукэ Каяно, Синроку Хадзама, Окаэмон Кимура, Исукэ Маэбара и Кадзуэмон Фува зашли со стороны сада.

Пока штурмующие дом крушили кувалдами двери, те, кто направился в сад, разделились на две группы. Одну повел сам командир Западного отряда Тикара Оиси. Обогнув дом, они подобрались к постройкам во внутренней части подворья, где располагались казарменные бараки для челяди.

– Мы вассалы князя Асано, правителя Такуми, явились к вам добыть голову Кодзукэноскэ Киры. Кто нам противится, выходи, сразимся! – кричали наперебой ронины, молотя мечами и копьями в двери барака. Тех из челяди, кто, не сообразив что к чему, открывал дверь, после короткой схватки отправляли в расход. Всех, кто становился у ронинов на пути, ждала верная смерть. Впрочем, не многие из челяди Киры решались открыть дверь и ввязаться в бой – большинство предпочитало отсидеться дома.

Тем временем там и сям стали приоткрываться створки деревянных щитов главного дома и оттуда начали выпрыгивать защитники, пытаясь отыскать пути к отступлению. Завидев кого–то из бегущих, ронины бросались за ним и либо загоняли обратно в дом, либо убивали на месте. Только служанки были помехой – неясно было, что с ними делать.

Однако вскоре сопротивление защитников усадьбы усилилось. Они даже стали иногда переходить в контратаку. В темноте то и дело мелькали лезвия мечей и острия копий. Возможно, дело было в том, что возле заднего входа располагалась спальня самого Киры. Похоже было, что здесь сосредоточены главные силы противника. Что касается соотношения сил, то охраны и прислуги в усадьбе было вдвое больше, чем ронинов. Было ясно, что, как только защитники оправятся от шока, вызванного внезапностью нападения, их численный перевес даст о себе знать, и тогда ронинам придется иметь дело с опасными, храбрыми и многочисленными врагами. У нападающих оставался только один реальный шанс на победу. Нужно было несмотря ни на что пробиваться сквозь превосходящие силы противника. Такую тактику мудро избрал Кадзуэмон Фува, став во главе горстки смельчаков. Он уже получил несколько ранений, но не отступал ни на шаг. По счастью, снизу у него была кольчуга, так что раны были не слишком глубоки, но кимоно на нем было все изрезано клинками, так что лохмотья болтались, словно увядшие листья. Наводя ужас одним своим видом, он стоял непоколебимо, как скала, отбиваясь от наседавших врагов. Исукэ Маэбара, Синроку Хадзама, Матанодзё Усиода и Тикара Оиси тоже вели кровавый бой с превосходящими силами противника. Наконец им удалось оттеснить упорно сопротивлявшихся защитников усадьбы в дом. Переведя дух, они вскоре наткнулись в саду на какой–то отряд. Бойцы опознали друг друга по нарукавным повязкам на черных кимоно. То были ронины из Восточного отряда, пробивавшиеся от главных ворот. Наконец–то оба отряда встретились.

– Гора! – выкрикнули одни.

– Река! – эхом отозвались другие.

Воссоединившись, они издали дружный боевой клич. Среди бойцов Восточного отряда были Гэнго Отака и Дзюдзиро Хадзама. Наскоро поприветствовав друг друга, отряды снова разделились. Луна зашла, и ронины рыскали тройками по темному двору в поисках затаившихся врагов.

В это время Ясубэй Хорибэ со своими людьми, проломив загородки в прихожей, прорвался внутрь дома. Здесь, вопреки ожиданиям, враг сопротивлялся не столь ожесточенно. Может быть, защитники усадьбы вынуждены были перебросить часть сил к главному входу, куда бойцы Восточного отряда ворвались чуть раньше. Они отважно набросились на оставшуюся охрану, рассыпавшись поодиночке и храбро вступая в одну схватку за другой.

Когда, опрокидывая сёдзи, ронины ворвались в дом, казалось, что противнику уже нигде не спрятаться и деваться ему некуда. Однако в доме царил кромешный мрак, так что продвигаться приходилось тройками, соблюдая все меры предосторожности.

На пути их следования во тьме там и сям слышался лязг мечей. Ясубэй с воинственным кличем одним ударом повалил выскочившего навстречу врага. Минутной паузой воспользовались, чтобы обшарить ближайшие помещения в поисках новых противников. Как искры, вспыхивали там и сям короткие стычки.

Кто–то зажег свет, отчего фусума окрасились отблесками. Это Дзюродзаэмон Исогаи нашел коробку со свечами, хладнокровно прошел с ней прямиком, туда, где его товарищи не на жизнь, а на смерть сражались с врагом, и, выбрав места, куда не долетал ветер, расставил там несколько горящих свечей. Соратники не могли поверить своим глазам – настолько невероятным при данных обстоятельствах выглядел этот простой поступок. Позже многие с радостной улыбкой вспоминали, как Дзюродзаэмон в разгар боя отважно и невозмутимо методично расставлял свечи.

Освещение сильно помогло атакующим. Теперь, когда в доме было достаточно светло, можно было хорошенько рассмотреть выбегающих навстречу врагов. Продолжая крушить бумажные фусума и сёдзи, обрушивая на противника свирепые удары мечей, они упорно продвигались вперед, захватывая комнату за комнатой.

Во внутренних покоях сопротивление противника стало нарастать. Здесь явно сражались не люди Киры, а искусные и бесстрашные охранники Уэсуги. Человека три–четыре из них отбивались особенно ожесточенно, доставляя ронинам много хлопот. Один их охранников швырнул в нападающих жаровню, так что те с трудом пробивались сквозь тучу углей и пепла. Нужно было, как видно, положить немало жизней, чтобы справиться с этими головорезами. Как всегда, выручило товарищей недюжинное мастерство Ясубэя, бросившегося вперед с поднятым мечом.

Все внимание охранников теперь непроизвольно переключилось на Ясубэя. Куда бы он ни ступил, к нему тотчас устремлялось несколько клинков. Но Ясубэй был блестящим мастером маневра. Используя преимущества своего роста, он, словно барс, примерился, высматривая добычу и неожиданным броском обрушился на жертву. Сшиблись клинки, искры вспыхнули в полумраке – и кровь противника струей хлынула на татами.

Пока Дзюхэйдзи Сугино продвигался вперед, яростно орудуя копьем, Сандаю Мурамацу и Дзюродзаэмон Мимура с двух сторон набрасывались на его противника с мечами. Они то наступали, но снова отступали, но в конце концов враг не устоял перед дружным натиском ронинов. Трое охранников Уэсуги были повержены, остальные, бросая оружие, в беспорядке бежали, попрятавшись по дальним комнатам.

Преодолев это препятствие, ронины вступили наконец во внутренние покои усадьбы. Сознание того, что до спальни Киры осталось совсем немного, подогревало их отвагу.

Кохэйта Мори, которого недосчитались при выступлении в отряде, находился в усадьбе у своего старшего брата. В доме, объятом ночным безмолвием, было темно и холодно. Но Кохэйте чудилось, будто он слышит где–то вдалеке, во мраке ночи, яростный лязг мечей, треск выломанных дверей, грохот падающих перегородок, – так что сидеть здесь в бездействии становилось просто невыносимо. В горле у него пересохло, руки тряслись от волнения.

– Брат! – позвал он. – Очень тебя прошу! Мне надо там быть!

Его брат несмотря на поздний час сидел в соседней комнате, отодвинув фусума, чинно положив руки на колени и исподлобья глядел на Кохэйту.

– Вопиющая непочтительность! – жестко сказал брат. – Экий ты неслух! Ну, что ж, коли ты не желаешь слушать старшего брата, можешь идти на все четыре стороны. Да только не пристало мне выпроваживать брата таким манером и бросать его на произвол судьбы. Я уж тебе и прежде говорил, что, коли так, мне остается только самому донести властям об их противозаконных действиях. То, что они сейчас учиняют, глупость, и больше ничего! Ты что же, о судьбе нашего рода вовсе не заботишься?! Этот тайный сговор все равно что бунт!

Кохэйта, закусив губу, хмуро смотрел на брата. Тот так же в упор смотрел на Кохэйту, не отводя глаз. С самого вечера они вели нескончаемый спор, испепеляя друг друга взорами, так что об ужине не было и речи.

Старший брат Кохэйты состоял на службе у даймё Юкитады Тода и жил со своей многодетной семьей в довольстве и благополучии. Однако в последнее время старший брат потерял покой. И так уж на сердце кошки скребли оттого, что младший братец стал ронином, а тут еще нынче вечером заявился прощаться. Брат подумал было, что Кохэйта нашел где–то нового господина и устраивается на службу, когда тот, понизив голос, рассказал ему о плане мести, который они вынашивают с товарищами. Брат с бунтовщиками не хотел иметь ничего общего. Эта компания, которая всем доставляет столько беспокойства, ничего, кроме раздражения, у него не вызывала. Понятно, что в жизни ронина хорошего мало, поневоле остервенеешь, да что же делать! Ведь все равно тайный сговор – супротив закона. Князь Асано тоже своим поступком преступил закон, за что и понес заслуженное наказание. Стало быть, и вассалам его нечего гоняться за Кодзукэноскэ Кирой. Как бы то ни было, уж если он про то прознал, то нипочем не позволит своему младшему братцу идти вместе с прочими ронинами на такое беззаконие.

Старший брат полагал, что правда на его стороне.

Конечно, за всеми его аргументами угадывалась и беспокойство за собственную карьеру, и тревога о том, что будущее всего их рода будет поставлено под удар. Но даже если отбросить эти, совершенно, впрочем, естественные рациональные соображения, все равно он считал свое мнение единственно верным. Он много думал над этим и был твердо убежден, что, если младший брат умышленно присоединяется к бунту, остается одно – донести на него властям во имя восстановления справедливости и порядка.

Кохэйте хотелось заплакать, но не было слез. Как он ни возражал, как ни пытался убедить брата, тот упрямо стоял на своем. Он и раньше знал, что если уж брат что решил, то его ничем не переубедишь и с места не сдвинешь. Это неприятное свойство за ним наблюдалось еще с тех пор, когда они были детьми. Вот и сейчас, при том, что Кохэйта был куда сильнее, эти их давние различия в характерах давали себя знать. Представ перед братом, который был сейчас главой рода, Кохэйта чувствовал, что ненавидит его, но поделать ничего не может, потому что воля его отчего–то оказывается бессильна перед этим упорством. Когда они сверлили друг друга ненавидящими взорами, первым всегда малодушно отводил взгляд Кохэйта. Яростный протест неожиданно переходил в унизительную слабость. Было в этом что–то от трусости. Сколько он ни пытался что–то изменить, все в их отношениях оставалось по–старому.

С трудом сдерживая себя, Кохэйта в упор смотрел на брата, и глаза его горели бешенством. Казалось, он вот–вот бросится на собеседника, и тому стало не по себе, поскольку шансы одолеть такого противника в драке были невелики.

– Что ж, можешь идти, проваливай! – проронил брат. Плечи Кохэйты дрогнули, он обмяк и поник головой.

– Значит, вы, братец, мне желаете смерти?

– Желаю смерти? Вот еще глупости!

Брат криво улыбнулся, но улыбка тут же сменилась гримасой боли. Он потянулся за чубуком, и рука его при этом сильно дрожала. Надолго закашлялся – совсем как их покойный отец.

Кохэйта чувствовал, как в груди его разверзается черная бездна, и там, в бездне, вдруг привиделось ему лицо покинувшего их союз друга Сёдзаэмона Оямады. Выражение лица у Сёдзаэмона было какое–то странно просветленное и холодно–отстраненное. Кохэйта судорожно попытался прогнать от себя этот мрачный призрак. Наверное, Сёдзаэмон приравнивает к себе Кохэйту, забывшего о чести и вассальной верности… В исступлении он вскочил на ноги. Заметил, что брат на прощанье посмотрел на него по–другому, не так, как прежде. Потому что он идет на смерть… Кохэйта вышел в коридор.

– Кохэйта! – крикнул брат.

Стараясь удержать непокорного, он тоже вскочил со своего места и бросился за уходящим Кохэйтой.

– Что ты делаешь?!

– Ничего…

– Глупец!

Сидя на приступке в прихожей, Кохэйта только скрипнул зубами и издал глухой звериный стон.

– Брат, у меня перед глазами мои друзья, которые сейчас проливают кровь в бою. И они все на меня смотрят оттуда…

Брат, почувствовав в словах Кохэйты страшную душевную боль, помедлил с ответом и горько усмехнулся:

– Всегда тебе твердости духа не хватало. Сколько там этих вассалов Асано? Человек сорок–пятьдесят? Ну и что, если они одного недосчитаются?! Все равно от одного толку мало – если бы еще большое подкрепление было, тогда другое дело. Брось ты, не думай, что совершаешь что–то предосудительное! Ну, что у тебя, свет клином сошелся на этом крошечном Ако?! Найди ты себе другую службу, мысли шире! И прежде всего надо думать о том, чтобы блюсти верность властям, его высочеству сёгуну. Если в этом ты чист, никто тебя ни за что и не осудит!

Никто не осудит… Кохэйта чувствовал, что презирает брата. Но в то же время ему вспомнилось, что о том же говорил и Сёдзаэмон Оямада. И, пожалуй, то, что он, предавший долг чести и вассальной верности, тогда говорил, звучало более убедительно, чем вульгарное и циничное разъяснение, предложенное старшим братом. Важно не столько соблюдение верности верховной власти, сколько простое численное соотношение сил. «Все равно, – говорил он тогда, – я ведь сам ничего этого не могу, не способен?… В этом мое единственное оправдание – почему я выбираю жизнь». Да, логика была на стороне Оямады. Он поставил смерть какой–то грязной девки на одну планку с той священной миссией, что избрали ронины, и это дерзкое сравнение попало в цель.

– Глупец! Глупец! Глупец! – честил себя Кохэйта, глядя исподлобья на старшего брата. Казалось, от таких мыслей голова его сейчас расколется. При этом он чувствовал, что сердце уже поддается, размягчается и оседает, как кусок сахара в черпачке с водой. И тем не менее, зная о том, он, выходит, все же ничего не может сделать? Кохэйта ощутил на языке горечь вселенской пустоты и тщеты всего сущего. Да, вкус был горек, но в ней же было заключено и верное спасение.

Ему страстно захотелось остаться в одиночестве и посмотреть где–нибудь вдали от людей, как изменилось его сердце. Всем своим поведением и выражением лица он показывал, будто готов растерзать брата на части, а сам в глубине души соглашался с его доводами. Урочный час тем временем уже миновал. Все еще сопротивляясь по инерции воле брата, мысленно с ним споря, Кохэйта так и просидел в коридоре до самого утра.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: